АФИНСКАЯ ШКОЛА

Про­дол­же­ние. На­чало ЗДЕСЬ: 1, 2, 3, 4, 5.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Еги­пет­ские но­чи

6. Ста­рые по­эты и ин­дю­шечье пле­мя

Мой го­лос для те­бя и лас­ко­вый и том­ный... Мой го­лос для те­бя и лас­ко­вый и том­ный, а даль­ше, как даль­ше? Тре­вожит поз­дное мол­чанье но­чи тем­ной... мол­чанье но­чи тем­ной... Как хо­рошо! Как пос­лушно ло­жат­ся сло­ва, как точ­но от­кли­ка­ет­ся риф­ма. Но­чи тем­ной... Не хо­чет­ся ше­велить­ся. Толь­ко ле­жать и вспо­минать сти­хи. Не­уже­ли еще ночь? От­кры­ваю гла­за. Свет­ло. Смот­рю на ча­сы - семь. На­до вста­вать. Оде­ва­юсь и ду­маю: к че­му бы это? Про­буж­де­ние под му­зыку пуш­кин­ско­го сти­ха. На лек­ци­ях в мос­ков­ском уни­вер­си­тете Учи­тель, про­читав это сти­хот­во­рение, за­давал сту­ден­там за­дачу: где в это вре­мя лю­бимая жен­щи­на? С по­этом? Или ее нет в ком­на­те, и здесь од­но вос­по­мина­ние? А по­том сам от­ве­чал, по­нимая, что пос­та­вил нас в туп ик: вос­по­мина­ние, ее с ним нет. Зву­ки, ко­торые он слы­шит: "Люб­лю, твоя... твоя...", про­носят­ся в его во­об­ра­жении. По­чему он так ду­ма­ет? А вы пос­мотри­те, ка­кой эпи­тет у сло­ва "све­ча". Пе­чаль­ная. "Близ ло­жа мо­его пе­чаль­ная све­ча..." Этим все ска­зано. Ее нет с ним, но ил­лю­зия, что она ря­дом, - он ее пред­став­ля­ет, ког­да ночью пи­шет сти­хи.

 Что у ме­ня се­год­ня? Се­год­ня у ме­ня Та­ня. И мы с ней чи­та­ем "Еги­пет­ские но­чи". Так что сон в ру­ку, сон в ру­ку. Еги­пет­ские но­чи, Кле­опат­ра, сла­дос­трас­тие... Еги­пет - это, ко­неч­но, Вос­ток, Азия, но в те вре­мена, во вре­мена Кле­опат­ры, это еще и нем­но­го Гре­ция, это эл­ли­нис­ти­чес­кий мир, ведь Еги­пет был за­во­еван Алек­сан­дром Ма­кедон­ским, ос­но­вав­шим на ре­ке Нил го­род сво­его име­ни - Алек­сан­дрию. Кле­опат­ра зна­ла гре­чес­кий, как впро­чем, и мно­го дру­гих язы­ков, вклю­чая бер­бер­ский. Пи­шут, что она зна­ла и дев­не­ев­рей­ский, и ла­тынь. Ин­те­рес­но, на ка­ком язы­ке она раз­го­вари­вала с Це­зарем? Ско­рее все­го, на гре­чес­ком. Это был язык уче­нос­ти, об­ще­ния, люб­ви, а ла­тынь бы­ла язы­ком по­лити­ки и вой­ны. Еги­пет­ские но­чи, еги­пет­ские но­чи.

 Чи­тала, что к при­быв­ше­му в Алек­сан­дрию уже да­леко не мо­лодо­му Це­зарю юной ца­рице по­мог про­ник­нуть си­цилий­ский ры­бак. Под пок­ро­вом но­чи он про­вез ее по Ни­лу на лод­ке, а по­том спря­тал в ме­шок или ко­вер, здесь вер­сии рас­хо­дят­ся, и тай­ком про­нес в по­кои рим­ско­го во­ена­чаль­ни­ка. А там... там де­ло бы­ло уже за ее ча­рами, за ее ма­гичес­кой прив­ле­катель­ностью для муж­чин. Еги­пет­ские но­чи. Да, еги­пет­ские но­чи... У Пуш­ки­на, впро­чем, своя Кле­опат­ра. О ней бу­дем го­ворить се­год­ня с Та­ней. О ней и еще об ее "двой­ни­ке", о лер­монтов­ской ца­рице Та­маре. Од­на­ко, что это я? По­ра день на­чинать.

 В ок­не, что ря­дом с компь­юте­ром, вид­на на­ша го­лубая елоч­ка. При­вет, кра­сави­ца, с доб­рым ут­ром! Сол­нце уже про­ник­ло в ком­на­ту, но до­ма прох­ладно, гра­дусов 15, дро­жа от хо­лода, за­жигаю в ван­ной реф­лектор и отог­ре­ва­юсь. Ког­да, умыв­шись и пе­ре­одев­шись, я спус­ка­юсь вниз, Се­режа го­товит се­бе ко­фе. По­чему-то он се­год­ня не спе­шит, как обыч­но, - зав­тра­ка­ет од­новре­мен­но со мной. Ока­зыва­ет­ся, он со­бира­ет­ся сей­час в Б., в фи­ли­ал их ком­па­нии; на­зад по­едет ми­мо на­шего до­ма, так что, ес­ли я хо­чу, мо­гу по­ехать с ним. - В Б. я про­буду око­ло ча­са, ты ус­пе­ешь зай­ти в ма­газин и да­же про­гулять­ся.

 Я ки­ваю - и мы от­прав­ля­ем­ся.

 Люб­лю ехать на ма­шине, ко­неч­но, в ка­чес­тве пас­са­жира, люб­лю до­рогу. Еха­ла бы и еха­ла. Это чувс­тво ос­та­лось еще с 1990-х го­дов, с Ита­лии. Ту­да мы от­пра­вились по нап­равле­нию к неп­ри­мет­но­му го­род­ку А. на Ад­ри­ати­чес­ком по­бережье, где Се­режа по­лучил ма­лень­кий грант в уни­вер­си­тете. Бе­зот­казный наш жи­гуле­нок, по име­ни Ли­лич­ка, прок­ла­дывал путь че­рез Бе­лорус­сию, Поль­шу, Че­хию, Авс­трию. В до­роге бы­ли пять дней, ос­та­нав­ли­вались в де­шевых до­маш­них пан­си­онах, не зная язы­ка, не имея де­нег; бы­ло страш­но, неп­ри­выч­но, сер­дце об­ми­рало от ужа­са пе­ред бу­дущим, но до­рога... до­рога бы­ла жи­витель­на, она спа­сала.

 Мне нра­вит­ся, как Се­режа ве­дет ма­шину, - очень спо­кой­но и уве­рен­но, без рыв­ков и вих­ля­ний.

 Мне не­об­хо­димо иног­да от­ры­вать­ся от сто­ла, от сво­их за­нятий, вот и ста­ли для нас при­выч­ны­ми та­кие брос­ки то в Б., то в К., то на Оке­ан на на­шу за­вет­ную тро­пу. Обыч­но вы­лаз­ки при­ходят­ся на вы­ход­ные; в буд­ний день, по­жалуй, мы едем впер­вые.

 Б. счи­та­ет­ся частью Боль­шо­го Го­рода, но силь­но от не­го от­ли­ча­ет­ся. Имен­но в этом рай­оне с дав­них пор се­лились рос­сий­ские эмиг­ранты, по боль­шей час­ти ев­реи. Не по­тому ли в об­ли­ке Б. есть для ме­ня что-то от мес­течка? Мно­го до­рево­люци­он­но-пат­ри­ар­халь­ных вы­вес­кок, мно­го ев­ре­ев в шля­пах, мно­го си­нагог.

  В то же вре­мя Боль­шой Го­род, осо­бен­но его цен­траль­ная часть, с то­го са­мого пер­во­го дня, ког­да мы на экс­пресс-ав­то­бусе при­были с под­рос­тком-сы­ном из на­шего го­род­ка, по­казал­ся мне страш­но по­хожим на Мос­кву. Его буль­ва­ры - слов­но при­ходи­лись родс­твен­ни­ками мос­ков­ским буль­ва­рам. И глав­ный из них - силь­но на­пом­нил род­ные "Чис­ти­ки", Чис­тые пру­ды; впе­чат­ле­ние уси­лилось, ког­да мы выш­ли к не­боль­шо­му пру­ду, по ко­торо­му пла­вали ут­ки и ле­беди и сно­вали боль­шие лод­ки с без­за­бот­ны­ми - взрос­лы­ми и ма­лень­ки­ми - пас­са­жира­ми.

 Едем по Б. Вот ес­ли сей­час свер­нуть на­лево, по­падешь к до­му Ста­рого По­эта. Смот­рю на Се­режу: "На ми­нуточ­ку зай­дем, а?" И мы сво­рачи­ва­ем. Про­тив пра­вил ос­тавля­ем ма­шину вни­зу (для сто­ян­ки ну­жен сти­кер "ре­зиден­та" здеш­них мест), быс­тро под­ни­ма­ем­ся по лес­тни­це, зво­ним, дверь подъ­ез­да не сра­зу, но от­кры­ва­ет­ся, идем по ко­ридо­ру нап­ра­во - и Се­режа на­жима­ет на зво­нок в квар­ти­ру По­эта. От­кры­ва­ет нез­на­комая жен­щи­на со стро­гим ли­цом. - Прос­ти­те, - го­ворю я по-рус­ски, как-то нет у ме­ня сом­не­ний, что жен­щи­на - рус­ская, - На­ум Се­мено­вич и Лю­ба... мы к ним.

Жен­щи­на ве­дет нас за со­бой. В спаль­не, на сво­ей пос­те­ли си­дит Ста­рый По­эт. По­хоже, что Лю­бы нет. Мы здо­рова­ем­ся, я це­лую его в се­дую с ред­ки­ми во­лоса­ми го­лову, он всле­пую на­щупы­ва­ет и по­жима­ет мою ла­донь.

  - Где Лю­боч­ка, На­ум Се­мено­вич?

  - Увез­ли. Час на­зад Лю­баню увез­ли. Вот Лю­сень­ка (дочь) выз­ва­ла мне по­мощ­ни­цу.  Жен­щи­на с су­рово под­жа­тыми гу­бами ки­ва­ет и пред­став­ля­ет­ся: "По­лина". И ухо­дит на кух­ню. Взгляд Ста­рого По­эта бро­дит в рас­те­рян­ности.

  - Она ус­пе­ла соб­рать­ся? - толь­ко и мо­гу я вы­давить из се­бя.

 - Она? Соб­рать­ся? - вид­но, он пло­хо по­нима­ет мой воп­рос, ду­ма­ет о дру­гом. Лег­ко по­нять, о чем. Лю­ба обыч­но с ним, он прак­ти­чес­ки пер­вый раз ока­зал­ся без нее. Она для не­го опо­ра в ма­тери­аль­ной жиз­ни, ее сер­дце­вина. А ду­ша его с са­мого на­чала бы­ла не здесь - в Рос­сии.

 Сов­сем не­дав­но ушел бли­жай­ший друг Ста­рого По­эта, кри­тик, са­мый млад­ший из все­го их мос­ков­ско­го круж­ка. Ос­тавших­ся на ро­дине дру­зей мож­но пе­рес­чи­тать по паль­цам. И хо­тя в Мос­кву По­эта по-преж­не­му тя­нет, но для по­ез­дки не то уже здо­ровье, к то­му же, нет там те­перь ер­шисто­го, неж­но­го ду­шой Вла­дика, да и Лю­боч­ка в од­но­часье сда­ла, вот уго­дила в боль­ни­цу. 

 - Не вол­нуй­тесь, На­ум Се­мено­вич, здесь очень хо­рошие вра­чи.

 - По­чему она не зво­нит? Она ска­зала, что поз­во­нит, как толь­ко при­едет.

 - Зна­чит, что-то по­меша­ло. Мо­жет быть, ее сра­зу взя­ли к вра­чам.

 Че­рез ми­нуту он сно­ва вскри­кива­ет: "Ки­ра, она дол­жна зво­нить, по­чему нет звон­ка, как ты ду­ма­ешь?" Он взвол­но­ван, нер­вни­ча­ет, Лю­ба всег­да дей­ство­вала на не­го ус­по­ка­ива­юще, бы­ла его гла­зами и ру­ками, чи­тала вслух, да­вала ле­карс­тва и еще да­вала то, что по­луча­ет ре­бенок воз­ле ма­тери - чувс­тво за­щищен­ности. Он об­хва­тыва­ет го­лову ру­ками, по­качи­ва­ет­ся, слов­но мо­лящий­ся ев­рей. Ожи­дание ста­новит­ся нес­терпи­мым.

  - Пос­лу­шай­те, На­ум Се­мено­вич, так нель­зя, да­вай­те спо­ем. Вы ведь зна­ете ре­волю­ци­он­ные пес­ни? Я всег­да, ког­да мне пло­хо, пою ре­волю­ци­он­ные пес­ни.

  - Ки­роч­ка, я не умею петь, и ре­волю­ци­он­ные пес­ни тер­петь не мо­гу, они все бес­че­ловеч­ные.

  - За­то они за­ряжа­ют, они да­ют си­лы и ук­репля­ют дух. В Ита­лии я их пе­ла сы­ну, ког­да он не за­сыпал, он ме­ня сам про­сил: "Ма­ма, спой про Щор­са". По­чему-то Щорс был у не­го лю­бимый. Да­вай­те поп­ро­бу­ем.

 И я за­тяги­ваю:

  - "Шел от­ряд по бе­реж­ку, шел из­да­лека. Шел под крас­ным зна­менем ко­ман­дир пол­ка".

 Ста­рый По­эт ми­нуту прис­лу­шива­ет­ся к сло­вам, по­том на­чина­ет под­тя­гивать сла­бым не­гиб­ким го­лосом: "Шел под крас­ным зна­менем ко­ман­дир пол­ка".

 - "Го­лова об­вя­зана, кровь на ру­каве", - за­певаю я, - и По­эт под­хва­тыва­ет сам, без под­сказ­ки:

 - "След кро­вавый сте­лет­ся по сы­рой тра­ве".

 - "Э-э-э, по сы­рой тра­ве", - это по­ем мы уже втро­ем, ибо в хор всту­па­ет Се­режа.

 Стро­гая По­лина заг­ля­дыва­ет в ком­на­ту, с удив­ле­ни­ем смот­рит на нас.

 И тут раз­да­ет­ся зво­нок. Се­режа хва­та­ет труб­ку и по­да­ет ее По­эту. Тот, тя­жело ды­ша, кри­чит в труб­ку: "Лю­баня, это ты, ты?" На том кон­це про­вода ему от­ве­ча­ют. Его ли­цо яс­не­ет, и те­перь он уже не кри­чит, а шеп­чет: "Лю­баня, со мной все в по­ряд­ке. Как у те­бя? Я те­бя бу­ду ждать, Лю­баня. Слы­шишь? Бу­ду ждать".

 Мы сно­ва едем по Б. Се­режа ос­та­нав­ли­ва­ет­ся воз­ле книж­но­го ма­гази­на "North Palmira", я выс­ка­киваю из ма­шины, а он едет даль­ше, по сво­им де­лам. В ма­гази­не ни­кого, нет не толь­ко по­сети­телей, но и про­дав­ца. Вид­но, он где-то поб­ли­зос­ти, в под­собке.  Ин­те­рес­но, кто здесь се­год­ня? Сам хо­зя­ин? Ког­да-то ... впро­чем, по­ра уже за­быть, дав­но это бы­ло. А, вот кто здесь се­год­ня! Из под­собки вы­ходит ми­лая жен­щи­на Ми­ла, и мы ра­дос­тно ки­ва­ем друг дру­гу. У Ми­лы был свой не­боль­шой ма­газин­чик не­пода­леку, она тор­го­вала ви­де­окас­се­тами , мат­решка­ми, рус­ски­ми кни­гами. Сре­ди про­чих на пол­ке у нее сто­яли и две мои книж­ки "Италь­ян­ский кар­на­вал", и я при слу­чае всег­да к ней заг­ля­дыва­ла, втай­не пред­по­лагая, что кни­жек на мес­те не уви­жу, од­ну дей­стви­тель­но очень быс­тро ку­пили, вто­рую же я ви­дела еще дол­го...

 А сей­час Ми­ла на па­ях объ­еди­нилась с Ле­вой, вла­дель­цем "Се­вер­ной Паль­ми­ры" и, ка­жет­ся, по­пала в под­чи­нение. Он че­ловек кап­ризный, ук­лончи­вый, прес­ле­ду­ющий свой ин­те­рес. При та­ком ха­рак­те­ре... впро­чем, не уве­рена, что имен­но с ха­рак­те­ром свя­зана та стран­ная ис­то­рия, что прик­лю­чилась у ме­ня с ним в дав­но про­шед­шие го­ды.  Под­хо­жу к пол­кам с сов­ре­мен­ной ли­тера­турой, рас­смат­ри­ваю наз­ва­ния, име­на. В за­пасе у ме­ня час, и ско­рее все­го, этот час я пот­ра­чу в книж­ном, хо­тя хо­телось бы и по­гулять, и ку­пить что-ни­будь в рус­ском про­дук­то­вом ма­гази­не "Ры­нок", что в двух ша­гах от­сю­да. Но как отор­вать­ся от та­кого бо­гатс­тва! Тут и ча­су не хва­тит.

 В дверь вхо­дит не­высо­кий че­ловек в рас­пахну­том по­лушуб­ке, куд­ря­вый, в тем­но­те не вид­но его ли­ца. Здо­рова­ет­ся со зна­чени­ем: "Здравс­твуй­те, Ки­ра". Ага, это он, Ле­ва, собс­твен­ной пер­со­ной. Но с тех дав­них пор утек­ло уже столь­ко во­ды, что мож­но спо­кой­но от­ве­тить ему в тон: "Здравс­твуй­те, Ле­ва" - и по­вер­нуть­ся к кни­гам. А он, что-то нег­ромко ска­зав Ми­ле, ухо­дит в под­собку.

 Мы тог­да толь­ко при­еха­ли на Вос­точный бе­рег, в Боль­шой Го­род. Нуж­но бы­ло на­чинать жизнь за­ново - в ко­торый раз! В том воз­расте, ког­да лю­ди уже сни­ма­ют уро­жай, мы не име­ли ни­чего, ни уро­жая, ни де­нег, ни собс­твен­ности - мы вдво­ем с Се­режей да двое не­опе­рив­шихся от­прыс­ков.

 У ме­ня к то­му вре­мени не бы­ло на­печа­тано ни строч­ки, хо­тя пи­сала я с юнос­ти, в ос­новном в дра­мати­чес­ком ро­де, од­на­ко в от­вет на пос­ланные в те­ат­ры пь­есы по­луча­ла приб­ли­зитель­но та­кие от­зы­вы: "Ува­жа­емый ав­тор, ва­шу пь­есу, без сом­не­ния, за­хочет пос­та­вить лю­бой те­атр, в на­шем же, к со­жале­нию, ре­пер­ту­ар ут­вер­жден на пять лет впе­ред". Или: "Ува­жа­емый ав­тор, мне пон­ра­вились ва­ши пь­есы, в них есть что-то жи­вое, од­на­ко ре­пер­ту­ар­ную по­лити­ку те­ат­ра де­ла­ет ре­жис­сер, а от­нюдь не зав­лит, я ука­зал ему на ва­ши пь­есы, но у не­го нет вре­мени их про­читать. С ува­жени­ем...". Или: "Ува­жа­емый ав­тор, ес­ли хо­тите, при­ходи­те, мы с ва­ми по­об­ща­ем­ся. Ва­ши пь­есы по­каза­лись мне та­лан­тли­выми. Но в те­ат­ре сей­час во­зоб­ла­дал "вер­няк", и пос­та­вить что-ни­будь не­из­вес­тно­го ав­то­ра не пред­став­ля­ет­ся воз­можным. С ува­жени­ем...". И я ра­дова­лась уже то­му, что зав­ли­ты пи­сали мне та­кие хо­рошие теп­лые пись­ма.

 Ес­ли чуть-чуть уг­лу­бить­ся, то бы­ло еще кое-что.

 Од­нажды, про­читав мою пь­есу, поз­во­нил зна­мени­тый, лю­бимый мною ак­тер, очень ее хва­лил, прав­да, о пос­та­нов­ке ре­чи не вел. На под­хо­де бы­ла его собс­твен­ная пь­еса, под­пи­сан­ная псев­до­нимом, проз­рачным для те­ат­раль­ных кру­гов.

 Из­вес­тный мос­ков­ский ре­жис­сер, ос­ва­ивав­ший сов­ре­мен­ный ре­пер­ту­ар, про­читал дру­гую мою пь­есу, выз­вал ме­ня к се­бе, об­ласкал, ска­зал, что ее бу­дет ста­вить его мо­лодой по­мощ­ник. Ни име­ни, ни внеш­ности по­мощ­ни­ка я не ус­пе­ла за­пом­нить, очень быс­тро он ис­чез из те­ат­ра и во­об­ще с го­ризон­та.

 Бы­ло и та­кое: про­вин­ци­аль­ный ураль­ский те­атр на ро­дине Се­режи за­ин­те­ресо­вал­ся треть­ей мо­ей пь­есой. Ме­ня выз­ва­ли, я чи­тала пь­есу труп­пе; на вок­за­ле, про­ща­ясь, пе­ред са­мым треть­им звон­ком, ураль­ский ре­жис­сер про­ник­но­вен­но ме­ня по­цело­вал и поз­дра­вил с хо­рошим на­чалом. Ко­нец, од­на­ко, был по­хуже. В те­ат­ре по­меня­лось на­чаль­ство, но­вый ди­рек­тор мою пь­есу из пла­на выб­ро­сил.

 Так скла­дывал­ся мой "те­ат­раль­ный ро­ман".

 Книж­ный ма­газин "Се­вер­ная Паль­ми­ра" мы про­веды­вали до­воль­но час­то. Кто-то ска­зал, что у ее вла­дель­ца, Ле­вы, есть в Рос­сии из­да­тель­ство. Те­рять мне бы­ло не­чего. Соб­ра­ла кни­гу сво­их рас­ска­зов и пь­ес, сло­жила все тек­сты в пап­ку и од­нажды по­дош­ла с ней к зев­со­голо­вому Ле­ве, он хму­ро на ме­ня взгля­нул, про­бур­чал, что от­даст мою пап­ку на проч­те­ние "эк­спер­там" и ото­шел. Че­рез ка­кое-то вре­мя, уви­дев в ма­гази­не нас с Се­режей, он заз­вал нас к се­бе в под­собку и с неп­ри­выч­но свет­лым, да­же ра­дос­тным ли­цом ска­зал, что "эк­спер­ты" мои тек­сты одоб­ри­ли и он возь­мет­ся их из­да­вать. Пом­ню его воп­рос, ме­ня по­чему-то ок­ры­лив­ший: "У вас есть что-ни­будь еще, кро­ме этой кни­ги"? Бы­ла зи­ма, я си­дела в душ­ной под­собке в теп­лой кур­тке и крас­ной вя­заной ша­поч­ке, ли­цо мое пы­лало от ду­хоты и вол­не­ния, я толь­ко смог­ла кив­нуть и вы­дох­нуть: "Ко­неч­но, это же путь". Не знаю, по­нял ли он ме­ня.

 Ра­бота за­кипе­ла. Книж­ка бы­ла от­да­на ре­дак­то­ру из из­да­тель­ства "Се­вер­ная Паль­ми­ра". Че­рез не­боль­шое вре­мя с не­кото­рой опас­кой я ей поз­во­нила, но наш­ла та­кое по­нима­ние и сход­но­чувс­твие, что на­ше об­ще­ние ста­ло по­ходить на дру­жес­кое. Ре­дак­тор ос­та­вила в тек­стах все на сво­их мес­тах, вне­ся ка­кие-то нез­на­читель­ные и не­об­хо­димые поп­равки. Ос­ме­лев, я спро­сила, нра­вят­ся ли ей мои рас­ска­зы. Пом­ню, она от­ве­тила, что нра­вят­ся, но что са­мое ин­те­рес­ное в книж­ке это пь­есы. Мне то­же так ка­залось.

 Сле­ду­ющим эта­пом бы­ло офор­мле­ние, я со­чини­ла ху­дож­ни­це из­да­тель­ства боль­шое пись­мо, опи­сав свое вИ­дение об­ложки. Пи­сала при­мер­но сле­ду­ющее: "Не мое де­ло, ми­лая ху­дож­ни­ца, ука­зывать ху­дож­ни­ку, как он дол­жен вы­пол­нить свою ра­боту. Он де­ла­ет ее так, как счи­та­ет нуж­ным. Но, ес­ли вы не про­тив, я мо­гу опи­сать ас­со­ци­атив­ный ряд, ко­торый свя­зан у ме­ня с этой книж­кой: бе­рег мо­ря, дур­ная по­года, приб­режные за­рос­ли, оди­нокая жен­щи­на на мор­ском бе­регу.

 В ито­ге ро­дилась чу­дес­ная об­ложка, прис­ланная в трех цве­товых ва­ри­ан­тах, где бы­ло имен­но это: мор­ской бе­рег в пас­мурную по­году, за­рос­ли, жен­щи­на. Ка­залось бы, ра­бота дви­галась к кон­цу. Но что-то в ней зас­то­пори­лось. Я не по­нима­ла что. Зев­со­голо­вый Ле­ва сна­чала го­ворил, что ка­кой-то важ­ный в из­да­тель­стве че­ловек у­ехал в Гре­цию и по­чему-то не мо­жет от­ту­да вер­нуть­ся. По­том пе­рес­тал во­об­ще на ме­ня ре­аги­ровать.

 Каж­дый раз, при­ез­жая в "Се­вер­ную Паль­ми­ру", я с за­мира­ни­ем сер­дца пы­талась от­га­дать, на мес­те се­год­ня Ле­ва или нет и в ка­ком он нас­тро­ении. Мо­жет, все же ска­жет мне что-то про мою книж­ку. Но Ле­ва про книж­ку не го­ворил и смот­рел ку­да-то ми­мо ме­ня. Так прош­ло нес­коль­ко лет. Книж­ка так и не по­яви­лась. От­че­го - бог весть. Мо­жет быть, тот важ­ный для из­да­тель­ства че­ловек так и не вер­нулся из Гре­ции? Нес­коль­ко лет я в "Паль­ми­ру" не за­ходи­ла, сад­ни­ло сер­дце. Но по­том, осо­бен­но с вы­ходом "Италь­ян­ско­го кар­на­вала", ко­торый Ле­ва до­воль­но ус­пешно рас­про­давал, во­зоб­но­вила по­сеще­ния, прав­да, уже не­регу­ляр­ные.

  А "Италь­ян­ский кар­на­вал" был из­дан че­рез шесть лет, в Аме­рике, и спо­собом, ко­торый, увы, стал об­ще­рас­простра­нен­ным в на­ши дни, - на день­ги ав­то­ра.

***

Се­режа поз­во­нил, ког­да я уже со­бира­лась вы­ходить из книж­но­го. До его при­ез­да ус­пе­ла за­бежать в рус­ский ма­газин "Ры­нок", где схва­тила пач­ку греч­ки и па­кет пель­ме­ней.

 Ког­да-то в этом ма­гази­не ра­ботал не­моло­дой муж­чи­на, серь­ез­но­го и слег­ка от­ре­шен­но­го ви­да, ни­как не под­хо­дяще­го к дол­жнос­ти про­дав­ца. Он всег­да за­мечал, ког­да мы с под­рос­тком-сы­ном вхо­дили в ма­газин, вы­раже­ние его ли­ца за­мет­но ме­нялось, ве­селе­ло, он под­зы­вал Дань­ку к се­бе и про­тяги­вал из-за при­лав­ка вкус­ный пи­рожок с мя­сом. А мне при этом де­лал знак, что пла­тить не на­до, это по­дарок. Мы тог­да толь­ко при­еха­ли с За­пад­но­го бе­рега, ни­кого здесь не зна­ли, де­нег бы­ло ма­ло, так что пи­рожок был для Да­ни­ила са­мым нас­то­ящим ла­комс­твом, по­дар­ком, к то­му же по­лучен­ным прос­то так, "за кра­сивые гла­за".

 Че­рез ка­кое-то вре­мя в мес­тном рек­ламном бюл­ле­тене я уви­дела неб­роское объ­яв­ле­ние о смер­ти не­ко­его Бо­риса Р., ра­ботав­ше­го про­дав­цом в ма­гази­не "Ры­нок". Ди­рек­ция ма­гази­на скор­бе­ла об ут­ра­те прек­расно­го че­лове­ка и об­разцо­вого ра­бот­ни­ка. Я сра­зу по­дума­ла о серь­ез­ном про­дав­це, он был единс­твен­ным муж­чи­ной сре­ди прос­то­ватых юниц и свет­ло­воло­сых мат­рон, об­слу­жива­ющих по­купа­телей. Мне ста­ло грус­тно, и вов­се не из-за пи­рож­ка, ко­торо­го ли­шал­ся Дань­ка, по­дума­лось: был че­ловек, для ко­торо­го мы с сы­ном пред­став­ля­ли ка­кой-то ин­те­рес, и ин­те­рес не шкур­ный, а чис­то че­лове­чес­кий, он нам сим­па­тизи­ровал. Мо­жет быть, я на­поми­нала ему ко­го-ни­будь? Или Дань­ка? Мо­жет быть, мы ему прос­то пон­ра­вились? Бы­ва­ет та­кая бе­зот­четная сим­па­тия, ко­торую да­же труд­но объ­яс­нить. Ког­да-то дав­но, в Гру­зии, в древ­ней ее сто­лице, где сли­ва­ют­ся "струи Араг­вы и Ку­ры", встре­тилась нам с сес­трой ста­руш­ка-ев­рей­ка, ху­дож­ни­ца, ни за что не хо­тев­шая взять день­ги за вкус­ные соч­ные сли­вы из ее са­да.

 Се­режа подъ­ехал - я се­ла со сво­ими скром­ны­ми по­куп­ка­ми, и мы от­пра­вились в об­ратный путь. Всю до­рогу мне дре­малось, и сквозь дре­му в соз­на­нии ри­сова­лись стран­ные кар­ти­ны, все по­чему-то свя­зан­ные с Древ­ним ми­ром. То пред­став­ля­лась Кле­опат­ра, она без­за­бот­но спа­ла в лод­ке, а си­цилий­ский ры­бак ве­село греб в нап­равле­нии Си­цилии, то ца­рица Та­мара, сов­сем не ко­вар­ная и не злая, убе­гала из сво­ей тес­ной баш­ни с мо­лодым пас­ту­хом, то Брут с кри­ком "Па­па!" бро­сал­ся на­пере­рез убий­цам Це­заря, за­щищая то­го, кто, по слу­хам, мог быть его от­цом.

 Но дре­ма моя бы­ла прер­ва­на, Се­режа не­ожи­дан­но рез­ко за­тор­мо­зил, я в ис­пу­ге от­кры­ла гла­за - и уви­дела в ок­но ма­шины не­боль­шо­го раз­ме­рами, но лад­но­го ин­дю­ка, гор­до вы­шаги­ва­юще­го по се­реди­не про­ез­жей час­ти. Мы бы­ли уже воз­ле до­ма. И ин­дюк, воз­можно, при­ходил к нам в гос­ти. Ужас­но я ему об­ра­дова­лась. Де­ло в том, что прош­лой зи­мой, пря­мо под Рож­дес­тво, к нам на­веда­лось це­лое пле­мя ди­ких ин­де­ек, шесть осо­бей. Ут­ром мы уви­дели их из ок­на - они обош­ли кру­гом на­шу го­лубую елоч­ку, по­том раз­бре­лись по учас­тку, но че­рез ко­рот­кое вре­мя сно­ва выс­тро­ились в ли­нию и друг за друж­кой ста­ли пе­ребе­гать че­рез до­рогу, нап­равля­ясь в лес. Се­режа ус­пел зас­нять вол­шебную кар­ти­ну на ви­део, и мы все Рож­дес­тво рас­сы­лали зна­комым кад­ры раз­гу­лива­ющих по учас­тку воль­ных ин­де­ек, соп­ро­вож­да­емые бод­рой рит­мичной му­зыкой.  По­том в хо­лод­ном вет­ре­ном мар­те, в один из ве­черов, я вдруг выг­ля­нула в окош­ко - и встре­пену­лась: воз­ле на­шей елоч­ки про­хажи­вались три круп­ные сте­пен­ные ин­дюшки. Бы­ло впе­чат­ле­ние, что они "на сно­сях", так гро­моз­дко они выг­ля­дели в срав­не­нии с те­ми изящ­ны­ми цы­поч­ка­ми, что при­ходи­ли к нам зи­мой. По­нимаю, что та­кое пред­по­ложе­ние ди­ко - ин­дюшки вы­сижи­ва­ют цып­лят из я­иц, - но вес они яв­но на­гуля­ли. Нес­мотря на свою мас­сивность, они бой­ко дви­гались и да­же ле­тали. Я не ве­рила гла­зам: из дру­гого ок­на, вы­ходя­щего на лу­жай­ку, ог­ражден­ную от со­сед­ско­го учас­тка мощ­ны­ми сто­лет­ни­ми де­ревь­ями, мож­но бы­ло ви­деть, как они взле­та­ют и са­дят­ся на тол­стые вет­ки, при­мер­но пос­ре­дине мо­гучей кро­ны де­ревь­ев-ис­по­линов. Ог­ромные де­ревья шу­мели на вет­ру, их кро­ны ка­чались.

  С детс­тва не по­нима­ла и не по­нимаю до сих пор, как эти тя­желые пти­цы пре­одо­лева­ют зем­ное при­тяже­ние. Как они удер­жи­ва­ют­ся сре­ди ка­ча­ющих­ся ве­ток? И не­уже­ли им не страш­но при каж­дом но­вом по­рыве су­рово­го бо­рея?

 Боль­ше они не при­ходи­ли. Мы жда­ли, что к ле­ту "ма­маши" по­жалу­ют к нам с прип­ло­дом, но не бы­ло ни мам, ни де­тей. Алев­ти­на, По­этес­са из Фи­ладель­фии, с ко­торой поч­ти каж­дый ве­чер мы раз­го­вари­ва­ем по те­лефо­ну и ко­торой я рас­ска­зала про ин­дю­шек, пред­по­ложи­ла, что их съ­ели. Нев­да­леке от на­шей го­ры рас­по­ложил­ся це­лый по­селок вь­ет­нам­ских бе­жен­цев. "Вот они их и съ­ели, - ус­лы­шав о по­сел­ке вь­ет­намцев, ска­зала Аля, - они едят все, что дви­жет­ся, да­же жу­ков".

 Алев­ти­на хо­рошо по­нима­ет и про жи­вот­ных, и про лю­дей. Она про­жила дол­гую и кра­сивую жизнь, где бы­ло все - скуд­ное детс­тво в про­вин­ци­аль­ном ук­ра­ин­скои го­род­ке, но сре­ди книг и му­зыки, вой­на и при­нуди­тель­ная ра­бота на не­мец­ких бюр­ге­ров в Гер­ма­нии, ку­да ее при­вез­ли под­рос­тком, пос­ле­во­ен­ные ла­геря, брак от без­на­деги, рож­де­ние доч­ки, ожи­дание, что вы­дадут Со­ветам, но вмес­то это­го па­рохо­дик "Ге­нерал Ба­лу", на ко­тором "ди­пий­цы" прип­лы­ли в Фи­ладель­фию, чер­ная ра­бота для кус­ка хле­ба, и "счас­тли­вый би­лет", вы­тяну­тый бла­года­ря по­лету со­вет­ско­го спут­ни­ка, ког­да зна­ние рус­ско­го по­мог­ло ей по­бедить мно­гочис­ленных кон­ку­рен­тов за мес­то биб­ли­оте­каря в Фи­ладель­фий­ской биб­ли­оте­ке, за­тем бес­ко­неч­ная ра­бота по са­мо­об­ра­зова­нию, чте­ние и пи­сание собс­твен­ных сти­хов, не по­хожих на все име­ющи­еся об­разцы. "Моя на­пасть, мое бо­гатс­тво, мое свя­тое ре­мес­ло". Так ска­зала ког­да-то Ка­роли­на Пав­ло­ва. Так мог­ла бы ска­зать и Аля. Вот толь­ко па­фоса она из­бе­га­ет.

 Всю жизнь ря­дом с нею ее "зве­ри". Со­баки и кош­ки. Она их кор­мит, да­ет кров в не­настье, вы­хажи­ва­ет тех, ко­го хо­зя­ева выб­ра­сыва­ют на ули­цу за не­надоб­ностью. Один из улич­ных ко­тов до кро­ви по­цара­пал ей ру­ку. Те­перь она с гор­достью го­ворит, что "Се­басть­ян (это тот са­мый кот) стал очень кра­сивым и пу­шис­тым и за­нима­ет по­лови­ну ее крес­ла, ког­да они вмес­те от­ды­ха­ют по ве­черам". И вот эта не­обык­но­вен­ная Алев­ти­на бы­ла убеж­де­на, что на­ши ин­дюшки съ­еде­ны вь­ет­намца­ми - и ни­чего тут не по­пишешь.  Вы­шаги­ва­ющий по до­роге мо­лодой ин­дю­шонок вну­шал на­деж­ду: мо­жет быть, где-то не­пода­леку при­та­ились его ро­дите­ли, его соп­ле­мен­ни­ки. Бед­ное, бед­ное ин­дю­шечье пле­мя, ему, как и ин­дей­цам, же­ла­ющим жить по сво­им за­конам, нет мес­та в сов­ре­мен­ном ми­ре. При­ходит­ся ухо­дить в ле­са, в ча­щу, скры­вать­ся в деб­рях, но и там оты­щут­ся те, ко­му хо­чет­ся "взгля­нуть на ди­ких ин­дей­цев" или "от­ве­дать мя­са ди­кой ин­дей­ки".

Окон­ча­ние сле­ду­ет.