Знание - сила

Нет, дорогие мои, мне совсем не хотелось идти служить в советскую армию. Скажете: непатриотично. Не согласен! Это ведь с какой стороны посмотреть. Скорее наоборот - очень даже патриотично и разумно не гробить свои лучшие годы без какой-либо пользы стране и себе. Вот если бы довелось мне родиться лет на 20-25 ранее, вероятно, пошёл бы на фронт добровольцем, как делали тогда многие, не взирая даже на важность дела, каким бы ни занимался. Как там сказано у Екклесиаста? "Время кидать камни, и время собирать камни; время войне, и время миру…" То есть, всякому делу - своё время.

Вспоминаю историю жизни отважного человека и прекрасного учёного-генетика Иосифа Абрамовича Рапопорта, который в 29 лет вместо защиты докторской диссертации решил защищать страну. В самые первые дни войны он добровольцем пошёл на фронт и геройски провоевал до победы, несмотря на тяжёлые ранения. У него что, не было дел поважнее, чем воевать? С его точки зрения - действительно не было. На тот момент, это был вопрос жизни и смерти его страны и его народа. Поэтому он принял решение, соразмерное своей совести и чести - воевать. Но это было тогда. А в наше время? Скажите мне, что и кого защищала советская, а сегодня защищает российская армия? Свою страну? Свой народ? Если да, то от кого защищает?

Полвека назад я придумывал и строил новые медицинские приборы. Кроме того, вовсю трудился над своей диссертацией. Тогда, как и сегодня, никто на СВ­СВ­СР нападать не собирался, даже заклятый друг Китай, потому я справедливо рассматривал военную службу как потерю времени и упущенную возможность быть более полезным в другом месте и делать что-то действительно нужное. Этим местом и делом мне виделась моя научная и инженерная работа. Я, как и многие выпускники технических вузов, имел воинское звание лейтенанта запаса, но, на мой взгляд, это было не более чем формальность.

Неудивительно, что, получив из военкомата повестку явиться на медкомиссию для призыва на военную службу, я немало огорчился. В тот год стали призывать на действительную службу офицеров запаса. Многих из них отправляли во Вьетнам, где они, прищурившись, защищали от американцев и их союзников режим дядюшки Хо, то есть Хо-Ши-Мина. Это была не моя война, дядюшка Хо был не мой дядюшка, и его наивная тяга к коммунизму мне была неинтересна. Да и прищуриваться не хотелось. Никакие логические, на мой взгляд, доводы, чтобы НЕ служить в действующей армии советской властью в расчёт, разумеется, не принимались. Бросать свою работу, которой увлекался, я не желал, а потому стал лихорадочно искать способы каким-то образом не пройти эту злосчастную медкомиссию и тем отмазаться от призыва в армию и борьбы за светлое будущее вьетнамского народа.

Я работал в лаборатории электроники при медицинском НИИ, а потому среди моих коллег было много врачей. Вот к ним я и обратился за советом: подскажите, голубчики, что же мне делать, чтобы медкомиссия при военкомате меня забраковала? Коллеги к этой просьбе отнеслись с пониманием, тем более что некоторые из них работали вместе со мной над тем же проектом, и мой уход создал бы для них серьёзные профессиональные проблемы. Одна учёная дама посоветовала, чтобы перед медкомиссией я накурился табаком и напитался дымом до такой степени, дабы на рентгене появилось затемнение в лёгких. Другой коллега предложил накапать мне в глаза какую-то химию, чтобы у меня сильно испортилось зрение. Были и прочие столь же малоприятные идеи, которые я сходу забраковал - делать себе "мастырки", если ботать по уголовной фене, я не желал, а день медкомиссии неумолимо приближался.

Среди сослуживцев был у меня приятель Алёша Воробьёв - спортивный врач. Он был старше меня, родом из Шанхая. Приехал Алёша в СВ­СВ­СР в 1949 году, когда тов. Мао-Цзе-Дун по уговору с тов. Сталиным выслал из Китая всех, кто имел российские корни. Алёша был думающий врач и хорошо знал, как работает здоровый организм при физических нагрузках. Благодаря знанию английского и, несмотря на буржуазное происхождение, его даже назначили врачом советской сборной на Олимпийских играх в Мельбурне 1956 года. Лечащий врач имеет дело с пациентами, то есть с больными людьми, а спортивный врач наоборот - со здоровыми. Вот он и подал мне идею, которая обычному эскулапу просто не могла прийти в голову - я ведь был совершенно здоровым "пациентом". Алёша мне говорит:

- Ты им на комиссии покажи сильную гипертонию - повышенное давление крови.

После чего популярным языком он мне объясняет следующее:

- Сердце сокращается и качает кровь по всем артериям и капиллярам, причём качает не равномерно, а толчками. При толчке давление крови более высокое, а между толчками оно снижается. Потому давление в артериях обозначается двумя цифрами: верхнее давление и нижнее давление. У здорового человека в покое оно где-то около 120/70 миллиметров ртутного столба. Это верно только когда сердце качает кровь по всему телу. Однако если пережать какую-то большую артерию, то кровь через неё не потечёт и давление в остальных артериях поднимется. Тебе надо пережать артерию и тем создать иллюзию гипертонии.

-Ты что, Алёша, - говорю, - смеёшься надо мной? Как же я с пережатой артерией пойду на медкомиссию?

 - Да кто тебе это советует? Всё гораздо проще. Ты артерию должен пережать сам в момент, когда они тебе будут измерять давление. Вот послушай. В нашем теле самые мощные мышцы расположены в бёдрах, а около них проходят большие бедренные артерии. Если сильно напрячь бедренные мышцы, артерия сожмется, и кровоток в ней остановится. Пережать получится лишь на несколько секунд, но тебе больше и не надо. Ты сделай так. Врач тебе на руку наденет манжетку для измерения давления, накачает её воздухом, а потом будет воздух медленно выпускать и наблюдать за столбиком ртути в приборе. Как только столбик поднимется на самый верх, ты незаметно должен сильно напрячь мышцы правой ноги. Артерия под мышцами сожмётся и давление во всем теле, в том числе и в руке, резко подскочит, что и будет видно на приборе. Если тебе станут повторно измерять давление, ты напрягай левую ногу, чтобы дать правой отдохнуть. Так это можно делать сколько угодно раз, чередуя ноги, но главное, будь осторожен, чтобы никто не заметил, как ты напрягаешь мышцы.

Алёша принёс сфигмоманометр - ртутный аппарат для измерения артериального давления, и мы с ним минут десять потренировались. Каждый раз, когда я напрягал бедро, прибор показывал высокое давление, и я понял - можно смело идти на медкомиссию.

Медицинский осмотр офицеров запаса проходил в военкомате. Я и ещё десятка два моих сверстников с кислыми физиономиями и в одном нижнем белье сидели в коридоре, держа в руках повестки на осмотр. Мы тоскливо переговаривались и ждали своей очереди. В кабинет вызывали по одному. Наконец подошёл мой черёд. В центре комнаты у стола в белом халате и с вогнутым зеркалом на пышной причёске сидела женщина-врач и что-то записывала в большой реестр. На столе стояли сфигмоманометр с синей манжеткой и стакан с деревянными шпателями - это чтобы прижимать язык во время осмотра рта. Не глядя на меня, она кивнула: "Садитесь, давайте повестку". Я сел у стола, она устало на меня посмотрела, затем взяла из стакана шпатель, опустила зеркало себе на глаз, велела открыть рот и через отверстие в зеркале рассмотрела мои гланды. Стала задавать разные вопросы: занимаюсь ли спортом, хорошо ли сплю, и тому подобное. Потом спросила "Жалобы на здоровье есть?" Я ответил, что нет, вроде всё в порядке. Только голова иногда болит и устаю быстро. Она ухмыльнулась (так ей говорил, наверное, не я один), но записала мои слова, а потом говорит: "Давайте левую руку". Сняла с шеи стетоскоп, затем, откинув локоны, вставила его трубки себе в уши, надела на мою руку манжетку и стала резиновой грушей накачивать в неё воздух. Левой рукой она прижимала мембрану стетоскопа к внутреннему сгибу моего локтя и слушала пульс, а я внимательно следил за столбиком ртути.

Когда ртуть достигла отметки 200, она накачивать манжетку перестала, а я под столом сильно напряг мышцы правой ноги. Ртутный столбик задрыгался, докторша удивлённо на меня посмотрела и подкачала в манжетку ещё больше воздуха. Я сидел с отрешённой физиономией и смотрел в потолок, продолжая напрягать мышцу. Давление воздуха в манжетке плавно снижалось. Наконец, докторша полностью из неё выпустила воздух и говорит. "Хм, что-то не так. Наденьте-ка манжетку на другую руку". Я надел. Она снова стала измерять, а я под столом напряг левое бедро. Всё повторилось. Закончив измерение, она нахмурилась, записала цифры и говорит:

- Как вы себя чувствуете? Голова не кружится? У вас очень высокое давление: 240 на 180 - это опасно. Посидите тут, постарайтесь расслабиться, я сейчас вернусь.

Она вернулась через несколько минут с медсестрой и дежурным офицером из военкомата. Приняли меня под ручки, вывели в коридор и бережно усадили на стул у окошка. Сказали, что в таком состоянии они меня отпустить домой не могут. Через час приехала "скорая"; дали мне выпить какие-то таблетки и отвезли в районную больницу на обследование. Там за меня взялись во всю: с утра до вечера делали всевозможные анализы и тесты, постоянно измеряли давление крови, разумеется, с тем же результатом. Бедренные мышцы свою задачу выполняли исправно и потому сфигмоманометры регулярно зашкаливали. Тесты и анализы показали, что со мной всё в полном порядке, пациент здоров, как бык, а удивлённые врачи разводили руками и никак не могли понять: от чего у меня такое жуткое давление? Причину так и не нашли.

 Я в больнице провёл неделю - получился для меня неожиданный отпуск. Хотя палата, где мне выделили койку, была на 12 человек, и по ночам я не высыпался (как мокрая соль из солонки), всё же время даром не терял. Чтобы скоротать время, днями ремонтировал для больницы электрокардиографы и прочее оборудование, чем расположил к себе весь медицинский персонал, а вечерами флиртовал с симпатичными медсВ­ёстрами. В конце концов, так ничего не выяснив, меня выписали с замечательным диагнозом: "острая гипертоническая болезнь неопределённого происхождения. К воинской службе не годен".

Вернувшись на работу, я принёс Алёше бутылку коньяку, через год защитил диссертацию, а дядюшке Хо пришлось выгонять американцев из Вьетнама без моей помощи.