МОЙ ДВОР. ИЛИ О ДРУЗЬЯХ-ТОВАРИЩАХ

Даст Бог мне в де­каб­ре стук­нет семь­де­сят пять. По­чему Бог? Да по­тому, что я не сов­сем здо­ров или сов­сем не здо­ров. Вы толь­ко по­думай­те, по­менять па­ру слов мес­та­ми и, как ме­ня­ет­ся смысл. Чем силь­нее ста­рость сту­чит­ся ко мне в дверь, тем ча­ще я вспо­минаю своё детс­тво и юность. На­вер­ное, это про­ис­хо­дит от то­го, что лю­ди, ок­ру­жав­шие ме­ня, ког­да мне стук­нул пер­вый де­сяток, бы­ли чес­тнее в сво­их выс­ка­зыва­ни­ях и пос­тупках, и про­ще в сво­их суж­де­ни­ях, чем те, кто ок­ру­жа­ют ме­ня сей­час. Нет, я ни в ко­ем слу­чае не хо­чу ска­зать, что лю­ди из мо­его прош­ло­го бы­ли луч­ше, по­рядоч­нее и ум­нее, чем те­переш­нее моё ок­ру­жение. Прос­то я, в те да­лёкие го­ды, не имел то­го жиз­ненно­го опы­та, ко­торый мы те­перь на­зыва­ем «ин­форма­ци­ей». Я не су­дил лю­дей, но слу­шал их, пы­та­ясь преж­де все­го по­нять смысл ими ска­зан­но­го и от­ве­чать им, ес­ли это был воп­рос, чес­тно и от­кро­вен­но. Я не пы­тал­ся уви­ливать от от­ве­та да­же, ес­ли наш­ко­дил и знал, что мне не поз­до­ровит­ся. Я ко­неч­но же не был крис­таль­но чес­тен – я был обык­но­вен­ным, как и мои друзья, то­вари­щи и со­седи по до­му.

     Шёл пять­де­сят пя­тый. Прош­ло все­го де­сять лет, как окон­чи­лась Ве­ликая Оте­чес­твен­ная Вой­на и не за­жили ещё ра­ны, на­несён­ные ею. Страх и го­ре ещё жи­ли в гла­зах лю­дей. Пер­вым тос­том во вре­мя лю­бого зас­толья бы­ло «За Ро­дину, за Ста­лина!», а пос­ледним – «За то, что­бы не бы­ло Вой­ны!» — это бы­ло вре­мя, ког­да фрон­то­вики не стес­ня­лись про­литой сле­зы, вспо­миная о пад­ших и с гор­достью но­сили свои наг­ра­ды. Мои сверс­тни­ки и я рос­ли ря­дом с эти­ми людь­ми и чувс­тво­вали се­бя, как за ка­мен­ной сте­ной. Мы, как все де­ти, стра­шились ске­летов и при­виде­ний, но не бо­ялись фа­шис­тов. Мы бы­ли го­товы сра­жать­ся с ни­ми стоя пле­чом к пле­чу с на­шими от­ца­ми и де­дами. Мы не мог­ли дож­дать­ся во­сем­надца­ти лет – при­зыва на служ­бу в Со­вет­скую Ар­мию. Мы иг­ра­ли в раз­ные иг­ры, но лю­бимой бы­ла иг­ра в Вой­ну. В этой иг­ре не бы­ло про­иг­равших – бы­ли толь­ко по­беди­тели. Мы при­ходи­ли до­мой с си­няка­ми и сса­дина­ми, в пе­репач­канной и иног­да пор­ванной одеж­де и нам вле­тало от мам, но бы­ли счас­тли­вы тем, что унич­то­жили (пусть не­види­мых и не су­щес­тву­ющих) фа­шис­тов. Взрос­лые, на­ходив­ши­еся во дво­ре, ког­да мы го­няли фут­боль­ный мяч или кри­чали во всё гор­ло иг­рая в са­лоч­ки, мог­ли на­шуметь на нас – мол будь­те по­тише, но не де­лали это­го, ког­да мы на го­лову раз­би­вали нем­цев в бит­вах за Ста­лин­град или за Бер­лин. Мы ссо­рились, иг­рая в пря­тал­ки или чи­жик, но ни­ког­да меж на­ми не бы­ло раз­ногла­сий (раз­ве что, ка­кое у ко­го бу­дет зва­ние), ког­да мы иг­ра­ли в Вой­ну. Мы учи­лись быть чес­тны­ми, за­щищать друг дру­га, вы­ручать то­вари­ща из бе­ды, не бо­ять­ся ид­ти под пу­ли, мы учи­лись ве­рить сво­им то­вари­щам... мы учи­лись жить.

     Дом наш сос­то­ял из двух дву­хэтаж­ных зда­ний, со­еди­нён­ных ар­кой, по­хож он был на бук­ву «П». С чет­вёртой сто­роны к на­шему дво­ру при­мыкал вы­сокий за­бор дет­ско­го са­дика. Раз­ме­ром на­ши вла­дения бы­ли при­мер­но пять­де­сят на пять­де­сят мет­ров. В до­ме бы­ло семь подъ­ез­дов, в каж­дом по че­тыре квар­ти­ры, в ко­торых оби­тало при­мер­но сто со­рок че­ловек. К при­меру, в на­шей трёх­комнат­ной квар­ти­ре про­жива­ли три семьи – три­над­цать че­ловек. По те­переш­ним мер­кам тес­но, да и по мер­кам се­реди­ны пя­тиде­сятых это был не дво­рец, но жи­ли мы друж­но, как од­на боль­шая семья, ссор и скан­да­лов не бы­ло. Да­же ког­да дом снес­ли и все разъ­еха­лись по квар­ти­рам в раз­ных рай­онах Мос­квы, мы под­держи­вали от­но­шения друг с дру­гом, что и де­ла­ем по сей день.

     Пуб­ли­ка в на­шем до­ме жи­ла раз­но­шёрс­тная: от ра­бочих до уп­равля­юще­го стро­итель­ным трес­том. До сих пор удив­ля­юсь, как та­кие раз­ные лю­ди и семьи ужи­вались вмес­те. Но ведь жи­ли, и дру­жили, и хо­дили друг к дру­гу в гос­ти, и по­мога­ли тем, кто по­пал в бе­ду. Весь дом пла­кал, ког­да умер Ста­лин и ра­ду­ясь кри­чал «Ура!» ког­да за­пус­ти­ли «Спут­ник». Весь двор слу­шал ра­дио бо­лея за на­ших до ча­су но­чи, ког­да сбор­ная со­юза вы­иг­ра­ла пер­венс­тво Ев­ро­пы по фут­бо­лу в Па­риже. Всем дво­ром про­вожа­ли в пос­ледний путь ве­тера­нов вой­ны, не до­жив­ших до пя­тиде­сяти.

     Это бы­ли вре­мена, ког­да крас­ная и чёр­ная ик­ра ле­жала на при­лав­ках «бе­ри не хо­чу», а за ку­риным яй­цом на­до бы­ло выс­то­ять в оче­реди во дво­ре ма­гази­на пол дня. Ког­да у лю­дей не хва­тало де­нег на про­пита­ние и одеж­ду, но на­род ме­сяца­ми «от­ме­чал­ся в оче­редях» на ма­шину и пер­вый со­вет­ский те­леви­зор КВН. Ког­да в Со­коль­ни­ках на Аме­рикан­ской Выс­тавке нам по­казы­вали, как жи­вут не на Мар­се и Ве­нере, а за оке­аном. Это бы­ли вре­мена, ког­да мы, маль­чиш­ки, хо­тели быть в от­ря­дах Фи­деля Кас­тро, что­бы ос­во­бодить Ку­бу от дик­та­тора, не по­нимая, что на сме­ну ему при­дёт дру­гой, ещё бо­лее жес­то­кий ти­ран.

     Да, мы мно­гого не зна­ли, а по се­му не по­нима­ли про­ис­хо­дяще­го вок­руг нас. Мы жи­ли в са­мой луч­шей и сво­бод­ной стра­не ми­ра (мы прос­то не зна­ли, как жи­вут в дру­гих стра­нах – мы бы­ли за «Же­лез­ным За­наве­сом»), о нас за­боти­лась са­мая гу­ман­ная ком­му­нис­ти­чес­кая пар­тия (при­нимав­шая за нас все ре­шения, не да­вая нам са­мос­то­ятель­но мыс­лить), нас за­щища­ла са­мая мощ­ная ар­мия (ко­торая по­том «за­боти­лась» о Вен­грии и  Че­хос­ло­вакии), нас оде­вала, обу­вала и кор­ми­ла на­ша со­ци­алис­ти­чес­кая Ро­дина (это не важ­но, что всё вы­ше ска­зан­ное про­из­во­дили мы са­ми, сво­ими ру­ками). Толь­ко вот всё это ни­как не впи­сыва­лось в то, что я ви­дел на Аме­рикан­ской Выс­тавке, но всё объ­яс­ня­лось тем, что я ещё ма­лень­кий, а вот, ког­да под­расту то всё вста­нет на свои мес­та.

     Те­перь по­ра бы по­ведать о ре­бятах жив­ших в на­шем до­ме. В пер­вом подъ­ез­де в квар­ти­ре но­мер один жил Са­ша Па­рамо­нов, зас­тенчи­вый маль­чик ма­лень­ко­го рос­та. Я иг­рал с ним иног­да, ког­да бы­ло не­чего де­лать и на ме­ня на­пада­ла ску­ка. С ним бы­ло не ин­те­рес­но, он ни­ког­да не пред­ла­гал ни­каких игр, а толь­ко сле­довал мо­им за­те­ям, а са­мое пло­хое бы­ло то, что он ни­чего не хо­тел – у не­го не бы­ло меч­ты. Во вто­ром подъ­ез­де на вто­ром эта­же жи­ли братья Бо­ря и Са­ша Но­саль, их па­па умер в пять­де­сят чет­вёртом от ран, по­лучен­ных на фрон­те. Он был во­долаз. Борь­ка был на че­тыре го­да стар­ше ме­ня, а с Са­шей мы бы­ли ро­вес­ни­ки. Он учил­ся в ху­дожес­твен­ной шко­ле и от не­го всег­да пах­ло мас­ля­ными крас­ка­ми, и бы­ла у не­го идея фикс – на­учить ме­ня ри­совать, но из это­го, за от­сутс­тви­ем у ме­ня со­от­ветс­тву­юще­го та­лан­та, ни­чего не по­лучи­лось. Ме­лочь, ос­та­вав­шу­юся пос­ле по­куп­ки хол­стов, кис­тей и кра­сок он скла­дывал в бан­ку, на ко­торой на­рисо­вал очень смеш­ную че­репа­ху Тор­ти­лу. Са­ша ска­зал мне по сек­ре­ту, что со­бира­ет день­ги, что­бы на­нять об­на­жён­ную мо­дель. Ко­пить он на­чал в де­сять лет, а пер­вую жен­щи­ну-мо­дель на­нял в шес­тнад­цать, гор­до за­явив, что пос­ле се­ан­са он с ней пе­рес­пал. Я ви­дел эту да­му лет со­рока и Саш­ке не по­верил.

     В том же подъ­ез­де на пер­вом эта­же в раз­ных квар­ти­рах жи­ли Ва­ля Ива­нов и Ми­ша Щер­ба­ков. У Валь­ки бы­ла сес­тра Мая, лет на шесть стар­ше нас, а у Миш­ки бы­ло во­семь сес­тёр и брать­ев. За са­мой млад­шей сес­трой Ми­ши Зой­кой нам тро­им при­ходи­лось до­воль­но час­то прис­матри­вать, что­бы по­мочь его ма­тери, что дос­тавля­ло нам ку­чу не­удобств. Миш­ка дол­жен был прис­матри­вать за сес­трой имен­но тог­да, ког­да у нас на­меча­лось, ка­кие-ни­будь важ­ное ме­роп­ри­ятие. Во­об­ще-то, чес­тно го­воря, Ва­люна дру­жил с Миш­кой, а я был с бо­ку при­пёку, что ме­ня силь­но расс­тра­ива­ло. Но ни­чего не по­дела­ешь – я по на­туре оди­ноч­ка, как го­ворят се­бе на уме. Нас­то­ящий друг по­явил­ся у ме­ня, ког­да мне стук­ну­ло двад­цать пять. Он был та­кой же «оди­ноч­ка», как и я, но Бог на­жал, ка­кую-то кноп­ку и в мо­ей жиз­ни по­явил­ся Ми­ша Ду­босар­ский и, что-то меж­ду на­ми клик­ну­ло. К ве­лико­му мо­ему го­рю его унёс рак в от­но­ситель­но мо­лодом воз­расте. По прав­де ска­зать, у ме­ня был друг и до Ми­ши, но о нём я на­пишу по­том... Ес­ли во­об­ще на­пишу.

     В треть­ем подъ­ез­де жил Вить­ка по клич­ке «Пра­лик», да­же он сам не знал, как это стран­ное сло­во при­цепи­лось к его име­ни. Это был от­ча­ян­ный па­рень, у ко­торо­го бы­ли сло­маны то па­лец, то ру­ка, то но­га. Од­нажды он по­явил­ся во дво­ре, всех пе­репу­гав, с ли­цом, поч­ти пол­ностью за­мазан­ным зе­лён­кой из-за мно­жес­тва мел­ких по­резов стек­лом. Как его уго­раз­ди­ло так из­ре­зать­ся ник­то не знал, а он толь­ко сме­ял­ся и кор­чил смеш­ные ро­жи, как ко­ролев­ский шут. Он ни с кем не во­дил друж­бу, а прос­то со все­ми об­щался.

     В чет­вёртом подъ­ез­де, где на пер­вом эта­же жил я, на вто­ром эта­же об­ре­тал­ся мой од­но­каш­ник Са­ша Му­равь­ёв. От­цом его был плен­ный не­мец из тех, что ра­бота­ли по ок­ра­инам Мос­квы на стро­итель­стве до­мов. В пять­де­сят треть­ем этих нем­цев уг­на­ли за Урал, а в пять­де­сят шес­том го­ду от ра­ка умер­ла его мать, и он ос­тался один в сво­ей ком­на­те. Каж­дый раз, ког­да я у не­го бы­вал, он пред­ла­гал мне по­есть с ним бе­лый хлеб с ча­ем. Ча­ем он на­зывал мо­локо с са­харом, раз­ве­дён­ное ки­пят­ком. При­мер­но год за ним из­редка прис­матри­вала тёт­ка, а по­том он и вов­се ис­чез из на­шего до­ма, ни­кому ни­чего не ска­зав...

     В пя­том па­рад­ном жи­ли толь­ко взрос­лые – там да­же де­тям бы­ло лет по двад­цать. Нет, за­был. Ещё там жи­ла де­воч­ка Га­ля по клич­ке «Ёжик». По­чему у неё бы­ло та­кое стран­ное проз­ви­ще? А по­тому, что она пе­ренес­ла диф­те­рит и её пос­триг­ли на­голо. Бы­ло это, ког­да ей ис­полни­лось во­семь лет, но с тех пор она бы­ла всег­да ко­рот­ко ос­три­жена и во­лосы на го­лове тор­ча­ли, как игол­ки у ежа. Ро­дите­ли её по­гиб­ли в со­рок пя­том в са­мом кон­це вой­ны, и она жи­ла с ба­буш­кой и де­дом, вот ба­буля её так и стриг­ла. Гал­ка стой­ко пе­рено­сила шут­ки, ко­торы­ми её осы­пали па­цаны и толь­ко стро­го, с вы­зовом, смот­ре­ла на сво­его обид­чи­ка си­ними гла­зами сво­ими по­ка тот не от­во­дил взгляд и не ухо­дил прочь. Как-то мы с Гал­кой си­дели нап­ро­тив друг дру­га за сто­лом, что был рас­по­ложен по се­реди­не дво­ра и наб­лю­дали, как жук пы­тал­ся про­лезть в щель меж­ду дос­ка­ми, из ко­торых был ско­лочен стол. Га­ля бы­ла не боль­шо­го рос­та и, что­бы луч­ше ви­деть, что де­ла­ет жук вста­ла ко­лен­ка­ми на ска­мей­ку и об­ло­коти­лась о стол лок­тя­ми... Я под­нял гла­за от жу­ка и в вы­резе платья уви­дел не­боль­шую де­вичью грудь. Не бе­русь опи­сывать чувс­тво, ко­торое ох­ва­тило ме­ня в тот мо­мент. Га­ля же пой­ма­ла мой взгляд, сму­тилась и убе­жала до­мой... Во­лей су­деб я встре­тил Га­лю, ког­да ей ис­полни­лось двад­цать. Это бы­ла не вы­сокая строй­ная де­вуш­ка с кра­сивым ли­цом и тол­стой ры­жей ко­сой до по­яса.

     В том же подъ­ез­де жил Бо­ря Дзяб­ренко. Отец его по­гиб на фрон­те, а ма­ма, тё­тя Да­ша, ма­лень­кая щуп­лень­кая жен­щи­на ра­бота­ла поч­таль­оном и тас­ка­ла на пле­че ог­ромную сум­ку, из­не­могая под её тя­жестью. Мы с Борь­кой час­тень­ко по­мога­ли ей, то­пая по эта­жам и рас­кла­дывая пись­ма и га­зеты в поч­то­вые ящи­ки, что дос­тавля­ло нам боль­шое удо­воль­ствие. Учил­ся Борь­ка пло­хо. Шко­ла его не ин­те­ресо­вала. Ког­да я пред­ло­жил под­тя­нуть его по ли­тера­туре и ма­тема­тике он от­ве­тил, что шко­ла ему не нуж­на и, что он хо­чет ра­ботать в мор­ге. Ни ра­зу в жиз­ни я не слы­шал, что­бы кто-то хо­тел за­нимать­ся по­кой­ни­ками. Из всех мо­их зна­комых ре­бят, я мо­гу пе­рес­чи­тать по паль­цам тех, кто воп­ло­тил в жизнь меч­ту детс­тва и стал тем, кем хо­тел быть. Бо­ря Дзяб­ренко до­бил­ся сво­его и пос­ту­пил на ра­боту в морг од­ной из из­вес­тных мос­ков­ских боль­ниц.

     В седь­мом подъ­ез­де на пер­вом эта­же жи­ла семья Ко­локоль­це­вых. У этой че­ты бы­ла дочь Ин­на, очень вы­сокая и нек­ра­сивая де­воч­ка, ко­торая, как и Та­мара из шес­то­го подъ­ез­да за­кон­чи­ла шко­лу с зо­лотой ме­далью. Жи­ла она, как зат­ворни­ца: шко­ла, по­том ин­сти­тут, кни­ги и, ни­како­го об­ще­ния с ре­бята­ми. Я не осуж­даю её, а прос­то ни­чего о ней не знаю. Ду­маю, что она зна­ла о сво­ей внеш­ней неп­ривле­катель­нос­ти, и ста­ралась не по­падать­ся ни­кому на гла­за. Там же на пер­вом эта­же жи­ли два при­яте­ля Пе­тя Ус­тин и Ва­лерик Шев­лю­гин. Два дру­га не раз­лей во­да, ко­торые каж­дую не­делю дра­лись до пер­вой кро­вян­ки. По сей день не по­нимаю, за­чем они это де­лали. А, вот на вто­ром эта­же жи­ла семья Чер­ни­ных, тё­тя Ри­ва и дя­дя Сё­ма, ко­торо­го на ра­боту во­зила пер­со­наль­ная По­беда, а по­том Вол­га. Бы­ло у них двое де­тей – сын Ви­тя и дочь Зоя. Ви­тёк был на че­тыре го­да стар­ше ме­ня. В шко­ле он учил­ся пло­хо и час­тень­ко бы­вал на­казан за не­уды, но по­лучив ат­тестат зре­лос­ти взял­ся за го­лову, пос­ту­пил в МВТУ (не­веро­ят­но, но факт) и окон­чил его с Крас­ным Дип­ло­мом. Сей­час Вик­тор Чер­нин док­тор на­ук и до­воль­но из­вес­тный учё­ный. Жи­вёт он в Гер­ма­нии. Сес­тра его Зой­ка, что го­дом стар­ше ме­ня, в те го­ды бы­ла мо­ей пас­си­ей. Я был в неё по уши влюб­лён, но, ког­да мне ис­полни­лось шес­тнад­цать мы пе­ре­еха­ли в но­вую квар­ти­ру и моя лю­бовь ос­та­лась в ста­ром дво­ре.

     Был у ме­ня друг. Он не жил в на­шем дво­ре, мы учи­лись в од­ной шко­ле в па­рал­лель­ных клас­сах, он в «А», а я в «Б». Я был уве­рен, что друж­ба на­ша бу­дет про­дол­жать­ся всю жизнь. Он был сви­дете­лем у ме­ня на свадь­бе... В фев­ра­ле во­семь­де­сят пер­во­го го­да я с семь­ёй по­кидал Со­вет­ский Со­юз. У ме­ня в двух­комнат­ной квар­ти­ре на про­воды соб­ра­лась уй­ма лю­дей и на­род всё под­хо­дил и под­хо­дил. Ча­сов в семь ве­чера при­шёл мой друг, по­чему-то без же­ны. Он не за­шёл в квар­ти­ру, а поз­вав ме­ня на лес­тнич­ную клет­ку ти­хо ска­зал: «Зна­ешь, вся­кое мо­жет быть. Ты мне по­жалуй­ста не пи­ши и не зво­ни». Быс­тро по­вер­нулся и по­бежал вниз по лес­тни­це со вто­рого эта­жа. Я ви­дел, как ему бы­ло труд­но. Вот уже мно­го лет я пы­та­юсь по­нять по­чему он так пос­ту­пил и ду­маю, что по­нял. Он пор­вал от­но­шения со мной из-за сво­ей же­ны – она у не­го по на­ци­ональ­нос­ти рус­ская. По­нять то я по­нял, но по сей день не при­нял пре­датель­ства. Я не знаю, как сло­жилась его жизнь, но вся­кий раз, ког­да я на­чинаю ко­пать­ся в прош­лом я, как бы чувс­твую ма­лень­кий кли­нышек на спи­не под ле­вой ло­пат­кой. К ве­лико­му мо­ему счастью, в во­семь­де­сят пер­вом го­ду судь­ба пре­под­несла мне сюр­приз, поз­на­комив с за­меча­тель­ным пар­нем, его ма­мой и семь­ёй, с ко­торой мы прош­ли всю эмиг­ра­цию в Авс­трии и Ита­лии, а это, я вам ска­жу, ис­пы­тание серь­ёз­ней не при­дума­ешь. Все­го-то пять не­дель, но эти трид­цать пять дней и но­чей по­вяза­ли нас на­веч­но. К со­жале­нию, мы жи­вём в раз­ных го­родах и ви­дим­ся не так час­то, как хо­телось бы, да и двух из нас Бог уже заб­рал в рай. Но вот друг у ме­ня всё-та­ки есть. Да есть! И это са­мое глав­ное.

     Прош­ло очень мно­го лет, и я не знаю, что ста­лось с друзь­ями-то­вари­щами из мо­его дво­ра, а ес­ли знаю, то сов­сем ма­ло о том, где они и жи­вы ли. Но я пом­ню име­на и ли­ца ре­бят жив­ших в мо­ём дво­ре в да­лёкие пя­тиде­сятые, ког­да скла­дывал­ся мой ха­рак­тер, ког­да я вы­луп­лялся из скор­лу­пы детс­тва и ухо­дил в лю­ди. По­куда я есть все эти маль­чи­ки и де­воч­ки жи­вут в мо­ей па­мяти, та­кие же ве­сёлые, озор­ные и счас­тли­вые, ка­кими я их знал. А, я очень на­де­юсь, что жи­ву в их па­мяти та­ким, ка­ким был в те да­лёкие го­ды, ко­торые уш­ли в ис­то­рию вмес­те с той стра­ной, ко­торой уже нет.