Без Определённого Места Жительства

…Тя­желее все­го бы­ло зи­мой, в мо­розы. Бе­тон­ные сте­ны пок­ры­вались ине­ем, пе­рели­вав­шимся при све­те мут­ной элек­три­чес­кой лам­почки, ны­ла, не­сущес­тву­ющая уже поч­ти две­над­цать лет но­га.

В та­кие мо­мен­ты он на­тяги­вал на се­бя все тряпье, что у не­го бы­ло, ло­жил­ся на гряз­ный, в жел­тых раз­во­дах мат­рац, нак­ры­вал­ся ды­рявым оде­ялом и, мол­ча, наб­лю­дал за клу­бами бе­лого па­ра, вы­рывав­ши­мися изо рта.

Эти сте­ны да­вили на не­го, осо­бен­но по­нача­лу, ког­да пь­яный он бро­сал им об­ви­нения од­нослож­ным ма­том... Но они по­нима­ли, и всег­да уг­рю­мо, ви­нова­то мол­ча­ли. Пос­те­пен­но он свык­ся с ни­ми и час­то, сам то­го не за­мечая, от­ды­хал на мыс­ли о воз­вра­щении в свой под­вал и о ве­чер­нем от­ды­хе в пол­ной ти­шине и изо­ляции.

В уг­лу, на ящи­ке, сто­яла на­чатая бу­тыл­ка вод­ки. Ря­дом с ней пол­бу­хан­ки черс­тво­го хле­ба. На се­год­ня ему дол­жно бы­ло хва­тить.

Он не вы­ходил от­сю­да уже боль­ше двух су­ток, пря­чась от хо­лода и гре­ясь од­ной лишь вод­кой. Че­ловек без прош­ло­го и бу­дуще­го – пос­ледним и, по­жалуй, единс­твен­ным до­каза­тель­ством его су­щес­тво­вания был он сам.

Все вок­руг не­уло­вимо ме­нялось с каж­дым днем. В глу­бине ду­ши он чувс­тво­вал, да­же знал на­вер­ня­ка, что и его пре­дел где-то ря­дом. Еще сов­сем не­дол­го. И, тем не ме­нее, он бо­ял­ся пе­ремен да­же в ме­лочах. Пе­реме­ны нес­ли но­вое и да­леко не луч­шее но­вое. Слиш­ком мно­го из­ме­нений бы­ло в его жиз­ни, что­бы он мог еще до­верять им. И толь­ко вод­ка ос­та­валась чем-то не­из­менным все эти го­ды, га­ся боль и да­вая вре­мен­ное заб­ве­ние. С ней ру­ка об ру­ку шла и цель каж­до­го дня – дос­тать ее хоть сколь­ко-то, что­бы не вер­нуть­ся в под­вал пус­тым – цель всей ос­тавшей­ся жиз­ни, раз­би­тая на от­дель­ные рав­ные учас­тки.

Пос­ледней нитью, что свя­зыва­ла его с прош­лым, бы­ла чер­но-бе­лая ар­мей­ская фо­тог­ра­фия, на­чав­шая уже пе­рети­рать­ся на сги­бе. Он прик­ре­пил ее к сте­не над ящи­ком, пок­ры­тым за­сален­ным кус­ком кар­то­на, слу­жив­шим сто­лом. Спе­ци­аль­но ночью вы­бирал­ся на ули­цу, ко­вылял до бли­жай­ше­го ки­ос­ка, в по­луть­ме, нег­ну­щими­ся паль­ца­ми на ощупь пы­тал­ся най­ти вып­лю­нутые кем-то же­ватель­ные ре­зин­ки. И по­том дол­го, уже в под­ва­ле раз­же­вывал се­рые ока­менев­шие ком­ки и, при­дав им гиб­кость, при­лепил на них фо­тог­ра­фию.

И все это пос­ле то­го, как не­ожи­дан­но прос­нулся в сле­зах от ста­рых, дав­но за­бытых, ка­залось, снов, на­пол­ненных вой­ной и болью, чувс­твуя, что уже поч­ти по­терял че­лове­чес­кий об­лик.

На фо­тог­ра­фии их бы­ло пя­теро. Вер­нулся толь­ко он. Чет­ве­ро ос­та­лись там, на Са­лан­ге. Чет­ве­ро и его но­га.

              Сей­час он был ни­кому не нуж­ный ка­лека. Все­ми за­бытый. В трид­цать один год…

              Он всег­да пил вмес­те с ни­ми и ря­дом с ни­ми. С каж­дым пос­ле­ду­ющим ста­каном его язык все боль­ше раз­вя­зывал­ся. Он пла­кал и ру­гал­ся, в пь­яном уга­ре об­ви­няя их в пре­датель­стве, в том, что не взя­ли с со­бой или в том, что из-за них он стал ка­лекой. Но ча­ще клял­ся, что эта, имен­но эта и есть пос­ледняя бу­тыл­ка и что про­живет жизнь за всех них, за­рабо­та­ет де­нег и пос­та­вит им па­мят­ник. Всем вмес­те. Та­ким, ка­кими они бы­ли на фо­тог­ра­фии – мо­лоды­ми и здо­ровы­ми...

Пить за­по­ями он на­чал еще в гос­пи­тале, по­том, пос­ле вы­пис­ки, не имея де­нег, стал про­пивать все, что у не­го бы­ло. Ниг­де не ра­ботал и да­же не пы­тал­ся хоть как-то ус­тро­ить­ся в жиз­ни, убе­див­шись пос­ле нес­коль­ких по­пыток в тщет­ности лю­бых уси­лий.

Точ­ки, ког­да он прос­то без­воль­но по­катил­ся по кри­вой, не бы­ло, хо­тя, да­же не приз­на­ва­ясь се­бе, дол­го еще крас­нел в оди­ночес­тве, вспо­миная, как про­пил две свои ме­дали...

Он встре­чал мно­гих та­ких же, как он сам. В рва­ной, про­воняв­шей за­паха­ми по­мо­ек одеж­де они кру­тились воз­ле рын­ков и вок­за­лов, во­руя вся­кую ме­лочь или клян­ча день­ги. Не раз он пил с ни­ми, на­пива­ясь до бес­па­мятс­тва, за­тевая дра­ки, час­то про­сыпа­ясь в оди­ночес­тве с раз­би­тым ли­цом и кро­вопод­те­ками на те­ле: не мог ужить­ся да­же с те­ми бро­дяга­ми, что ок­ру­жали его. Иног­да он за­видо­вал им, наб­лю­дая как они ели – бо­ясь про­ронить крош­ки, сжи­мали хлеб в пот­рескав­шихся ла­донях, слов­но это был пос­ледний ку­сок в их жиз­ни. Он не це­нил то­го, что имел и ни­ког­да не ду­мал о бу­дущем, вкла­дывая все си­лы в тот мо­мент, в ко­тором на­ходил­ся, од­новре­мен­но жи­вя в прош­лом, по­ка, на­конец, не ра­зучил­ся де­лать да­же это­го. Прос­то мол­ча смот­рел на фо­тог­ра­фию и пил, не за­кусы­вая.

Те­перь дни бы­ли по­хожи один на дру­гой. Ког­да-то каж­дый был на­пол­нен до от­ка­за ожи­дани­ем пос­те­пен­ных, без­бо­лез­ненных пе­ремен к луч­ше­му. И хо­тя где-то в глу­бине его ти­хий пре­датель­ский го­лос шеп­тал о том, что свою жизнь он уже про­иг­рал, тор­мо­зя все по­пыт­ки к дей­ствию сом­не­ни­ями и ленью, он все же ве­рил в ре­ша­ющий пе­релом в бу­дущем и воз­можность все на­чать с на­чала. По-сво­ему, это как-то дер­жа­ло на пла­ву, по­ка не прос­нувшись од­нажды ут­ром, он не смог вспом­нить ка­кой сей­час ме­сяц и да­же вре­мя го­да: по­нял вдруг, что дав­но уже дни и но­чи от­ли­чались толь­ко ко­личес­твом све­та и ть­мы.

Ник­то не счи­тал­ся с ним пос­ледние го­ды, но все кто знал, бо­ялись за неп­ред­ска­зу­емый, пси­хован­ный нрав, уг­рю­мое мол­ча­ние и ощу­щение пос­то­ян­ной уг­ро­зы, ис­хо­див­шее от не­го.

И сей­час не толь­ко мо­роз был при­чиной его без­вы­лаз­ной леж­ки в под­ва­ле. До сих пор ны­ли от­би­тые реб­ра. Од­но, на­вер­ное, бы­ло сло­мано – при каж­дом глу­боком вдо­хе, пра­вое лег­кое про­низы­вала рез­кая боль…

Три дня на­зад, уже под ве­чер, он си­дел в цен­тре го­рода с кар­тонной ко­роб­кой для ме­лочи пе­ред со­бой. Один из здо­ровых бри­того­ловых пар­ней, про­ходя ми­мо през­ри­тель­но ки­нул, да­же не гля­дя в его сто­рону: "За­еба­ли эти коз­лы уже. Си­дят по все­му го­роду..." И он, слы­шав­ший та­кое не раз, рав­но­душ­ный обыч­но ко все­му, не вы­дер­жав, не­ожи­дан­но для се­бя са­мого взор­вался. То ос­кор­бле­ние бы­ло не прос­то сло­вами. Оно пол­ностью пе­речер­ки­вало его жизнь и де­лало нап­расны­ми все смер­ти – пос­ледняя ил­лю­зия, с ко­торой он не мог и не хо­тел рас­стать­ся, пос­леднее, бла­года­ря че­му он еще жил и пом­нил о сво­их друзь­ях. Пос­леднее, что бы­ло его ре­аль­ностью и ос­та­валось единс­твен­ным убе­жищем. "Зат­кни свою пасть, урод!" "Че­го?!" "Зат­кни свой ебаль­ник, я ска­зал!"

Он всег­да жил по сво­им при­думан­ным пра­вилам, не счи­та­ясь ни с си­лой, ни с ав­то­рите­том. Уже здесь – в его но­вом ми­ре – его не раз пы­тались сло­мать, из­де­ва­ясь и жес­то­ко из­би­вая. Но он ни­ког­да не про­щал уни­жений, встре­чая обид­чи­ков по­оди­ноч­ке и из­би­вая вдвой­не жес­то­ко. Со вре­менем его пе­рес­та­ли тро­гать и, не ви­дя по­пыток сбли­жения, прос­то об­хо­дили сто­роной.

...Па­рень сде­лал сра­зу две ошиб­ки – по­дошел и ос­корбил еще раз. Что бы­ло сил, он уда­рил его кос­ты­лем меж­ду ног и ког­да тот упал, кор­чась от бо­ли в па­ху, уда­рил вто­рой раз, це­лясь в ви­сок, но толь­ко рас­сек бровь...

   Они би­ли его бе­зос­та­новоч­но ми­нут пят­надцать, по­том он по­терял соз­на­ние, а ког­да оч­нулся, то еще дол­го не мог по­шеве­лить­ся, гля­дя на звез­дное не­бо, та­кое же чис­тое, как в Аф­га­не…

Не бы­ло ни бес­силь­ной ярос­ти, ни бе­шенс­тва. С тех пор как стал ка­лекой, он ни­ког­да не вы­иг­ры­вал да­же в ме­лочах, но каж­дый раз с ту­пым уп­рямс­твом бро­сал­ся в дра­ку. Ни на что не на­де­ясь, с от­ча­яни­ем об­ре­чен­но­го. На­коп­ленное на вой­не тре­бова­ло вы­хода, ос­та­ва­ясь в нем не­рас­тра­чен­ной злостью на уров­не эмо­ций и смут­ных ощу­щений.

Он ред­ко воз­вра­щал­ся в мыс­лях к Аф­га­ну. Толь­ко ког­да не мог от­ве­тить на ос­кор­бле­ние, как сей­час. То вре­мя бы­ло са­мым яр­ким ос­тров­ком па­мяти, спа­ситель­ным уте­шени­ем, за ко­торое он все ярос­тнее цеп­лялся. Иног­да, с ис­пу­гом об­на­ружи­вая, что не мо­жет вспом­нить де­талей, сам до­рисо­вывал и ра­зук­ра­шивал про­валы в па­мяти.

Что он де­лал тог­да? Бы­ла ли его ны­неш­няя жизнь пла­той за те смер­ти и гре­хи Аф­га­на? Сколь­ко че­ловек убил он там? Де­сять? Двад­цать? Его ли бы­ли те пу­ли, что пос­та­вили точ­ки во мно­гих жиз­нях? Те нес­коль­ко се­мей, что они расс­тре­ляли, ког­да поб­ли­зос­ти не бы­ло осо­бис­тов, тот па­цан, что ки­нул­ся на не­го с но­жом, ко­торо­го он зас­тре­лил в упор. Они ни­ког­да не сни­лись ему, и он поч­ти не вспо­минал о них. Лишь иног­да, что­бы убе­дить­ся, что вой­на не бы­ла сном, и в его жиз­ни бы­ли не толь­ко эти сте­ны, го­лод и вод­ка. Он не жа­лел их. Он жа­лел се­бя и тех, что до сих пор улы­бались ему с фо­тог­ра­фии. Но боль­ше он жа­лел се­бя и свою по­ломан­ную судь­бу.

В та­кие мо­мен­ты он ос­трее, чем ког­да-ли­бо ощу­щал свою об­ре­чен­ность и оди­ночес­тво. За­куты­ва­ясь в оде­яло, пы­тал­ся пос­ко­рее зас­нуть, зная, что ут­ро не бу­дет ка­зать­ся та­ким без­на­деж­ным, как ве­чер. Вся не­нависть, ни к ко­му кон­крет­но не об­ра­щен­ная, зас­тре­вала в од­ной бес­ко­неч­но пов­то­ря­емой фра­зе – "ебал я вас всех в рот, уро­ды". Он не на­ходил бо­лее гряз­ных слов, что­бы вы­разить все през­ре­ние к то­му и тем, что ок­ру­жали его. И так, по­ка не про­вали­вал­ся в глу­бокие, тя­желые сны.

Он ни­ког­да не про­сил и ни­чего не да­вал в долг. Да­же по­бирал­ся мол­ча – ста­вил пе­ред со­бой кар­тонную ко­роб­ку и наб­лю­дал, как та пос­те­пен­но на­пол­ня­ет­ся ме­лочью. Он не­нави­дел всех без ис­клю­чения, осо­бен­но пре­зирая жа­лость бро­сав­ших ему по­дач­ки.

Од­нажды он по­чувс­тво­вал в се­бе что-то но­вое, внут­реннюю си­лу, воз­можность из­ме­нить­ся. Не пил два дня, на­кап­ли­вал спо­кой­ствие, ста­ра­ясь свык­нуть­ся с мыслью о пе­реме­нах. По­том еще це­лый день си­дел воз­ле цер­кви, не ре­ша­ясь вой­ти. Но, в кон­це кон­цов, пе­реси­лил се­бя и, уже под ве­чер, во­шел внутрь, удив­ля­ясь ти­шине и нез­на­комым, дур­ма­нящим за­пахам. Цер­ковь бы­ла пус­та, лишь от­ку­да-то из даль­них по­меще­ний до­носи­лись приг­лу­шен­ные го­лоса. Он по­дошел к пер­вой ико­не и про­вел ру­кой по глад­кой, стек­лянной по­вер­хнос­ти, ощу­тив не­ожи­дан­но но­вый при­лив спо­кой­ствия. В этот мо­мент из бо­ковой две­ри выш­ли двое слу­жек в ря­сах и, уви­дев его, за­мер­ли на мес­те. За­тем поч­ти на­силь­но по­волок­ли к вы­ходу и, уже на ули­це, гру­бо по­сове­това­ли ни­ког­да не за­ходить в храм бо­жий. "Ша­та­ет­ся тут вся­кий сброд..." В этот же ве­чер он на­пил­ся в оди­ночес­тве, ру­гая ма­том и бо­га и "всю цер­ковную сво­лочь".

Поз­же ему не од­нажды пь­яно­му слу­чалось бы­вать там, но ни­ког­да боль­ше он не за­ходил внутрь, из­де­ва­ясь над на­бож­ны­ми ста­руха­ми, ко­торые, крес­тясь и шеп­ча мо­лит­вы, в ис­пу­ге ша­раха­лись от не­го.

Пос­ле гос­пи­таля он ос­тался в Мос­кве. Воз­вра­щать­ся до­мой од­но­ногим ка­лекой бы­ло страш­но. Бы­ла уже се­реди­на ле­та во­семь­де­сят вось­мо­го. По гос­пи­талю упор­но пол­зли слу­хи, что вой­ска ско­ро вы­ведут, не­кото­рые час­ти уже вы­ходи­ли из Аф­га­на. От это­го бы­ло вдвой­не обид­но. В кон­це вой­ны, на слу­чай­ной ми­не...

  Бы­ла смут­ная на­деж­да осесть в го­роде и ус­тро­ить­ся, но с са­мого на­чала он пус­тил все на авось, на­де­ясь, что шанс сам най­дет его. Спал на вок­за­лах и в го­род­ских пар­ках, про­едая и про­пивая свои ве­щи и ту ме­лочь, что еще ос­та­валась.

  Он от­четли­во пом­нил тот день, ког­да в па­лату при­нес­ли их сол­дат­скую зар­пла­ту, а не­кото­рым день­ги за ра­нение. Офи­цера из фи­нан­со­вого от­де­ла с на­халь­ной улыб­кой на ли­це. Пом­нил, как пос­то­ян­но мол­чавший па­рень – ес­ли бы не врач, на­зывав­ший всех по име­нам, ник­то бы не знал да­же, как его зо­вут – ту­по, не­пони­ма­юще смот­рел на нес­коль­ко ку­пюр, по­том сжал их в ку­лаке и что есть си­лы уда­рил пря­мо по той ух­мылке и еще дол­го бил но­гами, свер­нувше­гося на по­лу в ко­мок, хри­пяще­го от бо­ли и стра­ха ка­пита­на, по­ка пар­ня, с ос­текле­нев­шим взгля­дом, тря­суще­гося в при­пад­ке бе­шенс­тва, не от­та­щили, до смер­ти пе­репу­ган­ные вра­чи и мед­сес­тры...

Спус­тя не­делю он встре­тил ста­рика бом­жа. Имен­но ста­рик при­вел его в этот под­вал, на­кор­мил и по­казал це­лый пласт жиз­ни, о ко­тором он знал толь­ко по­нас­лышке. Под­вал на­ходил­ся в но­вом вы­сот­ном до­ме, и их не раз пы­тались прог­нать от­ту­да, но они упор­но воз­вра­щались на­зад. Пос­те­пен­но да­же учас­тко­вый мах­нул на все ру­кой, и со вре­менем на них дво­их прос­то пе­рес­та­ли об­ра­щать вни­мание.

Ста­рик умер че­рез два го­да...

…Нес­коль­ко дней он хо­дил по рай­он­ным ко­мите­там, за­ходил к учас­тко­вому, но его про­гоня­ли ото всю­ду, да­же не выс­лу­шав. Тог­да он по­хоро­нил ста­рика в том же под­ва­ле. Рых­лил зем­лю пал­кой и выг­ре­бал ру­ками...

С то­го вре­мени он на­чал пить каж­дый день, пол­ностью ра­зоча­ровав­шись в лю­дях, не­нави­дя го­сударс­тво и го­род, в ко­тором жил. Пил в ущерб пи­танию, иног­да вспо­миная, что не ел поч­ти ни­чего по нес­коль­ку дней. Ста­рик был единс­твен­ным род­ным че­лове­ком, но спус­тя го­ды он вспо­минал о нем все ре­же. Па­мять на­дол­го зас­тря­ла в Аф­га­не, по­ка, на­конец, он не на­чал за­бывать и о нем... Мед­ленно плыл от ут­ренне­го пох­мелья к ве­чер­не­му, вы­пол­зал на ули­цу ждал, по­ка на­пол­нится ме­лочью ко­роб­ка и тут же про­пивал соб­ранное.

Каж­дое про­буж­де­ние, вы­рывав­шее из бес­формен­ных снов, ус­по­ка­ива­ло оп­ре­делен­ностью пред­сто­ящих ча­сов. Он сра­зу тя­нул­ся к окур­кам, по­доб­ранным на­кану­не, вы­кури­вал нес­коль­ко штук и по­дол­гу от­харки­вал за­тем жел­тую, со сгус­тка­ми кро­ви слю­ну.

Хо­телось еще раз до­жить до вес­ны. Прос­то до­жить, по­чувс­тво­вать за­пах ап­ре­ля, горь­кий вкус на­бух­ших на де­ревь­ях по­чек, уви­деть мел­кие рез­ные листья... Да­же уми­рать вес­ной бы­ло не так обид­но. Про­дер­жать­ся еще па­ру ме­сяцев, дож­дать­ся нас­то­яще­го об­жи­га­юще­го сол­нца, а там пле­вать... Что бу­дет, то бу­дет…

…Он вы­сунул ру­ку из-под оде­яла, под­тя­нул к се­бе бу­тыл­ку и сде­лал нес­коль­ко глот­ков. Вод­ка да­же не обож­гла дав­но сож­женное ал­ко­голем гор­ло, но все же в же­луд­ке по­теп­ле­ло. Он сде­лал еще нес­коль­ко глот­ков. По те­лу мед­ленно ста­ло раз­ли­вать­ся теп­ло. Ста­рые, по­лус­тертые в па­мяти ощу­щения ле­та, па­ляще­го сол­нца, рас­ка­лен­но­го пес­ка и рез­ко­го очер­та­ния гор на фо­не бес­ко­неч­но­го не­ба...

Из­бавля­ясь от на­важ­де­ния, он пот­ряс го­ловой и вы­полз из-под оде­яла. Воз­дух с ос­терве­нени­ем вы­рывал­ся из прос­ту­жен­ных лег­ких и блед­но-мо­лоч­ным па­ром под­ни­мал­ся к по­тол­ку.

Он опер­ся на кос­тыль, встал на но­гу и обес­си­лено от­ки­нул­ся на сте­ну. "Ни­чего, ре­бята, бы­вало и по­хуже". Впер­вые за мно­гие ме­сяцы он улыб­нулся им, ве­село ска­лив­шимся ему со сте­ны. "Толь­ко бы до­тянуть до вес­ны…"

Вес­на 1999 го­да.