АХ, "ТЁЩИН" МОСТ - ЗАЛОГ ПЕЧАЛИ!

Та­мара ед­ва не свих­ну­лась. Ког­да ее змей лю­бимый в пя­тый раз за пос­ледний ме­сяц при­тащил­ся кро­меш­ной ночью, в два или три (она так из­ве­лась, что не гля­нула на ча­сы) и, на­газо­ван­ный до фран­цуз­ско­го про­нон­са, вор­вался в пос­тель, тре­буя не­мед­ленно­го уб­ла­жения, она стук­ну­ла его по баш­ке те­лефон­ным ап­па­ратом. Поз­же, ко­неч­но, по­жале­ла - как-ни­как очень хо­роший те­лефон, с но­меро­оп­ре­дели­телем, что­бы знать, кто зво­нит и нуж­но ли сни­мать труб­ку. Ап­па­рат рас­сы­пал­ся, а го­лове это­го кре­тина - ни­чего. Толь­ко ус­нул, так люб­ви и не дож­давшись. Ут­ром его му­чила та­хикар­дия  и очень раз­дра­жал не­ведо­мо по­чему раз­би­тый аг­ре­гат.

А глав­ное, Вла­дими­ра Ль­во­вича бе­сило сов­ко­вое та­мари­но уп­рямс­тво. Она ни за что не хо­тела сог­ла­шать­ся с тем, что ему, как че­лове­ку ан­тично­му, идея мо­нога­мии ка­жет­ся ог­ра­ничен­ной и глу­пой. Та­мара в све­те этой идеи выг­ля­дела склоч­ной собс­твен­ни­цей, хо­тя в ее внеш­ности ни­чего та­кого не про­яв­ля­лось. Свет­лень­кая, лег­кая, она ка­залась бы хруп­кой, ес­ли бы не боль­шая грудь и маль­чи­шес­кие бед­ра - и не по­дума­ешь, что мо­жет орать дур­ным го­лосом, лить сле­зы в три ручья, по­ка нос не ста­нет фи­оле­товым или вот, как на этот раз, за­пус­тить в го­лову му­жу ду­рац­ким "Па­насо­ником".

"Ка­кая же он, все-та­ки, ско­тина", - по­дума­ла Та­мара, раз­гля­дывая глад­кое, ро­зовое ли­цо Вла­дими­ра Ль­во­вича, ук­ра­шен­ное пше­нич­ной кра­соты уса­ми. Он нра­вил­ся ей по-ста­рому - и фи­зи­оно­ми­ей, и те­лом, до­род­ным и нес­коль­ко рых­лым, нес­мотря на мо­лодость, и ха­рак­те­ром, где нез­ло­бивос­ти бы­ло боль­ше, чем зла или эго­из­ма. Но эго­изм был то­же и ка­кой-то рас­пу­щен­ный, наг­лый, без­застен­чи­вый. Та­мара и сло­ва нуж­но­го не мог­ла по­доб­рать, но пы­талась и в ре­зуль­та­те до­води­ла се­бя до го­лов­ной бо­ли и ос­трых ре­зей в же­луд­ке.

Он же ни­каких слов не под­би­рал. Ре­чи про­из­но­сил круг­лые, как бы дав­но от­ре­пети­рован­ные. Нель­зя ут­вер­ждать, что не вол­но­вал­ся. Пе­режи­вал, по­нят­но, но не нас­толь­ко силь­но, как хо­телось бы. Ес­ли бы он и впрямь до­рожил Та­марой хоть впо­лови­ну от то­го, как это жи­вопи­сал, то вел бы се­бя ос­то­рож­нее и не при­волок бы в сум­ке  Лен­кин зон­тик, ко­торый Та­мара выш­вырну­ла той под но­ги, на лес­тнич­ную пло­щад­ку, еще в по­зап­рошлый чет­верг. Тог­да он пок­лялся, что к этой су­ке, к этой вра­чихе из грип­позной рай­он­ки, боль­ше ни но­гой. Гру­бые сло­ва в этой фра­зе, ко­неч­но, Та­мари­ны. К чес­ти Вла­дими­ра Ль­во­вича, он ни­ког­да не поз­во­лял се­бе ос­кор­блять жен­щи­ну - ни же­ну, ни шлю­ху под­за­бор­ную. Но за­то и прой­ти ми­мо лю­бой, да­же пер­вой по­пав­шей­ся юб­ки спо­кой­но не мог; осо­бен­но ми­мо хо­рошень­кой и тем бо­лее, ес­ли с круг­лым, ап­пе­тит­ным за­диком. А ког­да воз­раст под­пер, его ан­тичность и вов­се раз­рослась  до неп­ри­лич­ных раз­ме­ров. На­ибо­лее же про­тив­ной Та­маре ка­залась муж­ни­на на­ив­ность. Она бы ска­зала - дет­скость, ес­ли бы все это не ка­салось са­мой эле­мен­тарной еб­ли.

Он не счел не­об­хо­димым сов­рать, ког­да вля­пал­ся с зон­ти­ком, и приз­нался, что на­веща­ет Лен­ку и те­перь, и де­ла­ет это с пре­вели­ким удо­воль­стви­ем. Та­мару не так вы­вело бы из се­бя и са­мое на­халь­ное вранье, по­тому что глу­по ду­мать, буд­то жес­то­кая прав­да луч­ше слад­кой лжи. Слад­кая ложь луч­ше. Хо­чешь тра­хать­ся - с на­шим удо­воль­стви­ем. Но за­чем же близ­ких трав­ми­ровать? Ник­то те­бе член изо­топа­ми не ме­тит и со счет­чи­ком Гей­ге­ра по тво­им яв­кам не бе­га­ет. Но ког­да кра­савец-муж­чи­на вла­мыва­ет­ся в род­ной дом сре­ди но­чи, ни­чего чле­нораз­дель­но­го не про­из­но­сит, а ут­ром пус­ка­ет­ся в ту­ман­ные рас­сужде­ния о том, что лю­бит обе­их жен­щин, и хо­чет сох­ра­нить как же­ну, так и ту, дру­гую, и что они, бу­дучи лич­ностя­ми не­похо­жими, прек­расно до­пол­ня­ют друг дру­га и мог­ли бы при хо­рошей по­годе, впол­не ве­ро­ят­но, сдру­жить­ся, - тог­да хо­чет­ся взять нож да и от­ре­зать ему яй­ца.

И, что обид­нее все­го, на воп­рос, чем же та­ким рас­по­лага­ет Лен­ка, че­го нет и не мо­жет быть у Та­мары, от­ве­та Вла­димир Ль­во­вич не да­вал. Он что-то мы­чал, прав­да, пы­та­ясь мо­тиви­ровать свой глав­ный те­зис, но не­убе­дитель­но. Ша­хин­шах, по­нима­ете ли! Сна­чала б де­нег на­моло­тил, как бу­хар­ский эмир, а уж по­том бы о га­реме гре­зил.

Впро­чем, ес­ли чес­тно, Та­мара в лю­бом га­реме наш­ла бы се­бе мес­то не ху­же лен­ки­ного. Та, мо­жет, и мо­ложе, но и му­женек еще не так сдал, что­бы у не­го сто­ял толь­ко пос­ле стрип­ти­за. Хо­тя Лен­ка, воз­можно, имен­но стрип­ти­зом его и взя­ла. Бы­ло де­ло, ей­ный быв­ший ха­халь про­гово­рил­ся, дес­кать, она хо­роша тем, что не но­ет, не жа­лу­ет­ся ни­ког­да, а, на­обо­рот, по­ет, тан­цу­ет и со­об­ща­ет всем сво­им му­жикам жиз­ненную энер­гию и бод­рость ду­ха. До­пус­тим, что так, хо­тя в пос­те­ли, ес­ли уме­ючи, лю­бого му­жика нес­та­рая ба­ба мо­жет зас­та­вить кри­чать ал­ли­луйя. Но это еще не по­вод в от­сутс­твие за­кон­ной суп­ру­ги ук­ла­дывать эту дрянь в се­мей­ную кой­ку на гла­зах ма­лых де­тей и лю­бимой кош­ки, ко­торая при ви­де та­кого бе­зоб­ра­зия, на­вер­ня­ка, раз­ду­мала спать и ши­пела на бес­стыд­ни­цу.

Но что ему, ко­белю, ска­жешь, ес­ли он заб­рал се­бе в го­лову не­весть что и хо­чет по­ебы­вать в свое удо­воль­ствие и ту, и дру­гую. От соз­на­ния это­го не­воз­можно­го фак­та Та­мара на­чина­ла сно­ва пла­кать, что не шло ей на поль­зу. Так бы­ло и се­год­ня. Вла­димир Ль­во­вич ре­шил в стрес­со­вой си­ту­ации не рис­ко­вать; не убе­жал, сос­лавшись, как всег­да, на жут­кую ра­бочую заг­рузку в сво­ей вир­ту­аль­ной фир­ме "ку­пи-про­дай", а по­тащил­ся за Та­марой - и ту­да, и сю­да, и к свек­ро­ви в гос­ти, где изоб­ра­жал, на­до ска­зать, та­лан­тли­во, поп­ранное дос­то­инс­тво. А Та­мара выг­ля­дела ря­дом с ним, пыш­ным, оса­нис­тым и пе­чаль­но-тор­жес­твен­ным, жал­ким кро­ликом с крас­ны­ми, нат­ру­жен­ны­ми гла­зами.

Все это про­ис­хо­дило год на­зад и ни­чем не за­кон­чи­лось. Раз­ве что Вла­димир Ль­во­вич пе­рес­тал тор­го­вать ви­тами­нами и фран­цуз­ской пар­фю­мери­ей из Стам­бу­ла, а ку­пил по­полам с при­яте­лем ста­рый ав­то­бус фир­мы "Ре­но", су­нул в не­го по­дер­жанный би­оло­гичес­кий сор­тир, шат­кий сто­лик, две кой­ки и при­нял­ся кур­си­ровать в Поль­шу и об­ратно. Кой­ки да­вали ему не­кото­рую пер­спек­ти­ву. Од­нажды (Та­мара зна­ла это точ­но) он сво­зил  в Вар­ша­ву и Лен­ку. Стран­но, но Та­мару это не за­дело. Мо­жет быть, по­тому что к это­му грус­тно­му ча­су она встре­тила Ля­ховец­ко­го.

Тол­стый че­ловек с су­хой, гра­неной го­лов­кой и ос­то­рож­ны­ми гла­зами, он по­дошел к ней на ули­це и де­лови­то пред­ло­жил ра­боту. "Днев­ной ста­ци­онар пси­хонев­ро­логи­чес­ко­го дис­пансе­ра", - ска­зал он ре­шитель­но, буд­то ух­нул с го­ловой в во­ду. Та­мара и бровью не по­вела. Толь­ко спро­сила:

- А я тут при чем?

- Вы доб­рая, - ска­зал Ля­ховец­кий. - Я по гла­зам ви­жу.

- Это вы так ме­ня кле­ите? - спро­сила Та­мара.

- Не клею, а вер­бую, - от­ве­тил, не сму­тив­шись, Ля­ховец­кий. - Для ме­ня глав­ное, то, что под­ска­зыва­ет ин­ту­иция. А она, как толь­ко я вас уви­дел, прос­то за­вопи­ла: не про­пус­ти!

- Как это ин­ту­иция мо­жет во­пить? - по­ин­те­ресо­валась Та­мара. - Вы же толь­ко что са­ми ска­зали: она под­ска­зыва­ет. Вот это пра­виль­но.

- А моя на сей раз во­пит! - ска­зал твер­до Ля­ховец­кий, вру­чая ей фун­тик италь­ян­ско­го мо­роже­ного, ко­торый  ус­пел прих­ва­тить на хо­ду с лот­ка. - Вот вы чем за­нима­етесь в жиз­ни?

- То тем, то дру­гим... Ча­ще вя­жу.

- Это очень хо­рошо. Зна­чит, мо­жете быть пси­холо­гом.

- А что, я лю­бому мо­гу хо­рошее при­сове­товать. Ко мне иног­да, как к свя­щен­ни­ку, хо­дят или к вра­чу. Я пос­лу­шаю, пос­лу­шаю и на­чинаю го­ворить. Са­ма не знаю, от­ку­да что бе­рет­ся. Но иног­да так на­сове­тую, что по­том бла­года­рят. Ну, мать, го­ворят, ты у нас прос­то Ван­га ка­кая-то!

 - Ви­дите! - об­ра­довал­ся Ля­ховец­кий. - Я же чувс­твую. вы за­мужем?

 - А в чем бу­дет сос­то­ять ра­бота? - спро­сила Та­мара, опус­ка­ясь на скамью, так как даль­ше бол­тать и не сесть, не от­ки­нуть­ся на­зад, как бы­вало, ког­да учи­лась поб­ли­зос­ти и всег­да бе­гала в ин­сти­тут че­рез го­род­ской са­дик; не по­дышать пол­ной грудью (а ей толь­ко сей­час за­дыша­лось лег­ко и сво­бод­но) - не сде­лать все­го это­го бы­ло бы прос­то глу­по.

 Ля­ховец­кий про­ница­тель­но, что твой экс­тра­сенс, улыб­нулся, кив­нул ей бла­гоже­латель­но, при­сел ря­дом, и ди­алог по­тек уже сов­сем ес­тес­твен­но, как в книж­ках.

- Мы - ско­рая пси­холо­гичес­кая по­мощь, - объ­яс­нил Та­маре со­бесед­ник. - Ко­му-то дерь­мо­во, хо­чет­ся ру­ки на се­бя на­ложить. А тут - мы. Так, мол, и так, друг или под­ру­га, не спе­ши. Это ни­ког­да не поз­дно. Все там бу­дем. Но луч­ше не сей­час...

- Так вы те­лефон до­верия?

- Не сов­сем. Ту­да зво­нят од­ни толь­ко са­мо­убий­цы или ху­лига­ны, ко­торым по­мате­рить­ся охо­та или  сде­лать жен­щи­не на те­лефо­не  гнус­ное пред­ло­жение. Иног­да та­кое не­сут! Я дол­го не ве­рил, а по­том сам ре­шил по­любо­пытс­тво­вать. Поп­ро­сил­ся к ним на сме­ну. Вы и пред­ста­вить се­бе не мо­жете, что я ус­лы­шал. Ка­жет­ся, муж­чи­на на зво­нок от­ве­ча­ет, что тут мож­но при­думать? Так нет же! От­ку­да-то го­миков по­наби­ралось. Как буд­то все пе­дерас­ты го­рода и об­ласти ре­шили с со­бой по­кон­чить ра­зом. Но рань­ше упот­ре­бить, из­ви­ните, ме­ня...

- Вы об этом по­чему-то рас­ска­зыва­ете с удо­воль­стви­ем, - ска­зала Та­мара. - Вы из­вра­щенец?

- Ни­чего по­доб­но­го. Я прос­то на­мекаю на то, что у пси­холо­гов очень ши­рокий фронт ра­боты: и са­мо­убий­цы, и нар­ко­маны, и пси­хоти­ки, и аб­со­лют­ные де­билы... Из­вра­щен­цы, ко­неч­но, то­же встре­ча­ют­ся...

- Так ведь не у вас... Вы же не те­лефон до­верия. Са­ми ска­зали.

- У нас еще ху­же. Там ты их не ви­дишь и, в кон­це кон­цов, ес­ли те­бе слиш­ком уж неп­ри­ят­но, мо­жешь труб­ку бро­сить. Хо­тя это, ра­зуме­ет­ся, неп­ро­фес­си­ональ­но. А к нам они все идут стро­ем. Они здесь не но­чу­ют, но це­лый день пе­ред гла­зами. И каж­до­му нуж­но как-то по­мочь. А то уй­дет и уто­пит­ся или за­мочит ко­го-ни­будь. На нас же и по­весят...

Та­мара ре­шитель­но вста­ла. По­тяну­лась слад­ко. Заж­му­рилась, по­воро­тив ли­цо к сол­нцу.

- Ну, лад­но, - ска­зала она, - я все­го это­го не умею.

- На­учим, - пе­ребил ее Ля­ховец­кий. Он да­же взмок. Уж очень ему хо­телось уго­ворить Та­мару. - Глав­ное, вы - че­ловек. Та­ких в мо­нас­тырь за­бира­ют...

- Для мо­нас­ты­ря я не го­жусь, - Та­мара пос­мотре­ла на Ля­ховец­ко­го с иро­ни­ей. - По-мо­ему, вы ме­ня, все-та­ки, кле­ите.

Тот за­су­етил­ся. Вско­лых­нулся всем сво­им боль­шим те­лом, и сра­зу ста­ло вид­но, что он еще сов­сем не стар и под сло­ем жир­ка спря­таны при­лич­ные мыш­цы и, воз­можно, скон­цен­три­рова­ны серь­ез­ней­шие же­лания. Это от­кры­тие Та­мару раз­ве­сели­ло. Она не пот­ре­бова­ла от­ве­та, по­тому что его и быть не мог­ло. И в этот са­мый мо­мент пе­ред ее внут­ренним взо­ром всплы­ла ро­жа до­рого­го му­жень­ка Вла­дими­ра Ль­во­вича, нес­коль­ко уд­ру­чен­ная из-за зат­рудне­ний с га­ремом, но внут­ренне без­мя­теж­ная. На гла­за Та­мары на­вер­ну­лись сле­зы, но сквозь них, сме­тая воз­му­титель­ное изоб­ра­жение Вла­дими­ра Ль­во­вича, вдруг прор­ва­лось, прос­то брыз­ну­ло в мозг ви­дение кро­ны и­уди­на де­рева. Оно рос­ло у вхо­да в сквер и как раз сей­час от­ча­ян­но, ис­те­ричес­ки цве­ло над Та­мари­ной го­ловой.

Это ре­шило все.

- Я сог­ласна, - ска­зала Та­мара.

Про­шел ме­сяц. В дан­ном слу­чае хва­тило и ме­сяца. Ля­ховец­кий обу­чил Та­мару всем при­моч­кам, ко­торые не­об­хо­димо знать для бе­зопас­но­го об­ра­щения со страж­ду­щими. Пер­вые при­емы он про­водил с Та­марой вмес­те, нас­лажда­ясь тем, ка­кая она ак­ку­рат­ная, чис­тень­кая, стро­гая и, вмес­те с тем, ду­шев­ная в сво­ей блу­зоч­ке и шор­ти­ках с под­тяжка­ми (уж очень ей не хо­телось на­девать без­душный ха­лат), и ка­кое ус­по­ка­ива­ющее или, нап­ро­тив, бод­ря­щее впе­чат­ле­ние про­из­во­дит на боль­ных в за­виси­мос­ти от их тем­пе­рамен­та и сте­пени пов­режде­ния ха­рак­те­ра. Ля­ховец­кий си­дел за сто­лом ря­дом с Та­марой, поч­ти ка­са­ясь сво­им ко­леном ее, пол­нень­ко­го, ту­го за­тяну­того в чер­ные кол­готки, и ему ка­залось, хо­тя на нес­кром­ные пос­тупки он не от­ва­живал­ся, что его но­га ста­новит­ся все боль­ше, тол­ще, раз­ду­ва­ет­ся, плот­но при­жима­ясь к та­мари­ной, и ей это нра­вит­ся. Та­мара, ко­неч­но, чувс­тво­вала, что Ля­ховец­кий вол­ну­ет­ся, но ей бы­ло все рав­но, ибо свои ду­шев­ные ре­сур­сы она все­цело рас­хо­дова­ла на пси­хов.

    Бе­седуя с эти­ми нес­час­тны­ми людь­ми, да­же не по­доз­ре­ва­ющи­ми о том, нас­коль­ко они нес­час­тны, она ви­дела, что ка­кие-то из­ме­нения про­ис­хо­дят и с ней са­мой. Их заб­ро­шен­ность, их внут­ренняя за­мусо­рен­ность вы­зыва­ли в ней ос­трые прис­ту­пы со­жале­ния, по­тому что она и са­ма бы­ла та­кой, и ее ду­ша на­поми­нала неп­рибран­ную ком­на­ту. Ког­да Та­маре сбив­чи­во из­ла­гала свою скуч­ную ис­то­рию ка­кая-ни­будь об­ма­нутая же­на, она как бы сли­валась со сво­ей па­ци­ен­ткой и, вни­мая той  впо­луха, вспо­мина­ла се­бя, си­дящую в оди­ночес­тве в сво­ей ог­ромной квар­ти­ре за вя­зани­ем или шить­ем, в дра­ных до­маш­них та­поч­ках и выц­ветшем -ха­лате, по­ка ее Вла­димир Ль­во­вич не­деля­ми где-то мо­та­ет­ся и на все воп­ро­сы и прис­та­вания от­ве­ча­ет оди­нако­во, что у не­го де­ла, и лег­ко воз­бу­ха­ет, ес­ли она нас­та­ива­ет на объ­яс­не­ни­ях, и кри­чит про­тив­ным, скри­пучим го­лосом, а то и на­пива­ет­ся наз­ло и в пь­яном уга­ре ло­ма­ет та­буре­ты и шваб­ры, и гнет двер­ные руч­ки, и ухо­дит, вро­де бы не же­лая нат­во­рить бед, на всю ночь. Ес­тес­твен­но, она, пе­режив­шая эта­кое, лег­ко за­лизы­вала сса­дины жен­щи­ны, при­шед­шей за по­мощью, и они пла­кали, об­нявшись и со­об­ща вы­раба­тыва­ли страш­ные пла­ны от­мще­ния сво­им ко­белям. А то об­сто­ятель­ство, что этим пла­нам, ско­рее все­го, не суж­де­но осу­щес­твить­ся, ни­чуть не ме­шало им  ис­пы­тать зна­читель­ное об­легче­ние, поч­ти ка­тар­сис,  буд­то они дей­стви­тель­но на­каза­ли под­ле­цов, и  объ­ек­та не­навис­ти боль­ше нет.

Бы­вали слу­чаи и пох­ле­ще, тре­бу­ющие вме­шатель­ства муж­ско­го пер­со­нала. В один прек­расный день к ней в ка­бинет явил­ся сред­ней упи­тан­ности и не­яс­но­го воз­раста граж­да­нин и за­явил, что пос­ле сви­дания с од­ной да­мой его бес­пре­рыв­но му­ча­ют страш­ные за­пахи. Да­ма, дос­та­точ­но еще мо­лодень­кая, не пер­вый год при­ходи­ла к не­му в гос­ти, иног­да и в свой обе­ден­ный пе­рерыв, а ему бы­ло все рав­но ког­да, ибо он не ра­ботал как ин­ва­лид детс­тва. С рож­де­ния этот граж­да­нин имел ко­рот­кую но­гу и силь­но ис­крив­ленную пра­вую ру­чон­ку, про­чим же его при­рода не толь­ко не об­де­лила но, мож­но ска­зать, ува­жила сверх ме­ры. При­том, он был еще и нег­луп, от­че­го не толь­ко эта, но и дру­гие жен­щи­ны лип­ли к не­му пов­се­мес­тно.

И еще од­ним пре­иму­щес­твом мог пох­вастать­ся до не­дав­не­го вре­мени этот па­ци­ент. Он не чувс­тво­вал за­пахов. При­рода, уко­ротив­шая но­гу и уд­ли­нив­шая дру­гой ор­ган, ли­шила его обо­няния, но, выш­ло так, что не нав­сегда. На­до же бы­ло про­изой­ти та­кому, что спо­соб­ность вос­при­нимать за­пахи вер­ну­лась к не­му в тот мо­мент, ког­да у не­го на­ходи­лась с ви­зитом веж­ли­вос­ти упо­мяну­тая вы­ше зна­комая и как раз пры­гала на нем, дер­жась за спин­ку кро­вати и гром­ко вык­ри­кивая ка­кие-то во­инс­твен­ные и нев­ра­зуми­тель­ные сло­ва. Обо­няние вер­ну­лось, и муж­чи­ну зах­лес­тну­ла вол­на та­кого ос­тро­го, со спир­то­вой под­клад­кой за­паха, ка­кой мож­но най­ти толь­ко в сви­нар­ни­ке. Па­ци­ент да­же вы­рубил­ся на мгно­вение, а при­дя в се­бя, изоб­ра­зил нес­вой­ствен­ную ему ра­нее ус­та­лость и пред­ло­жил сво­ей гостье при­нять сов­мес­тную ван­ну. Фи­зи­оте­рапев­ти­чес­кая про­цеду­ра не по­мог­ла. От да­мы тя­нуло, как от кну­ра. От ее за­паха у лю­бов­ни­ка шла кру­гом го­лова и сво­дило гор­ло. Он из­ба­вил­ся от под­ру­ги по­рань­ше, на­де­ясь, что обо­няние ра­но или поз­дно про­падет вновь. Од­на­ко это­го не слу­чилось.

Во вре­мя сле­ду­юще­го сви­дания тол­ко­во вы­пол­нить свои обя­зан­ности этот граж­да­нин не смог и роб­ко спро­сил свою прин­цессу, от­че­го бы ей не вос­поль­зо­вать­ся па­хучей хи­ми­ей, на что по­лучил ко­кет­ли­вый от­вет, что в Па­риже, к при­меру, маль­чи­ки прос­то обо­жа­ют этот жи­вот­ный дух и за та­кими, как она, го­ня­ют­ся с рас­стег­ну­тыми шта­нами. И ху­до не то, что на этот раз он про­явил се­бя им­по­тен­том, а сов­сем дру­гое. Те­перь страш­ный за­пах прес­ле­довал его не­от­вязно. Это сво­дило его воз­можнос­ти на нет. Му­жичок из­мо­чалил­ся, пы­та­ясь отог­нать на­важ­де­ние. К Та­маре он явил­ся, как в пос­леднюю ин­стан­цию. Ей бы­ло не­лов­ко, но она сми­рен­но выс­лу­шала его ис­то­рию и в пе­репу­ге на­жала на кно­поч­ку, лишь тот мо­мент, ког­да он вско­чил в силь­ном воз­бужде­нии на но­ги, рва­нул змей­ку, вы­валил на бе­лый, без еди­ной бу­маж­ки стол свою здо­ровен­ную шту­кови­ну и, сры­ва­ясь на плач, спро­сил.

- Ну, и что те­перь с этим де­лать? За­пах чувс­твую. А его нет. А за­пах чувс­твую! Жут­кий. Коз­ли­ная еб­ля, чтоб ей пус­то бы­ло.

- Что? - пе­рес­про­сила Та­мара, не сра­зу рас­ку­сив­шая смысл нез­на­комо­го вы­раже­ния. - Что вы ска­зали?

- Ска­зал - чтоб она ска­зилась, эта коз­ли­ная еб­ля! Ин­ва­лидом сде­лала! По­моги­те, сес­трич­ка!

При­бежа­ли дру­гие пси­хоте­рапев­ты, зас­та­вили па­ци­ен­та зас­тегнуть­ся и уве­ли. А Та­мара дол­го не мог­ла прий­ти в се­бя. Ее сна­чала тряс­ло,  по­том на­пал смех, и она ис­те­ричес­ки хо­хота­ла так дол­го, что приш­лось де­вуш­ку от­па­ивать ва-лерь­ян­кой.

И еще од­но про­ис­шес­твие за­пало ей в па­мять. При­шел на при­ем ти­хий, сдер­жанный па­ренек, не­высо­кого рос­точка, мяг­кий, неж­ный, в пос­висты­ва­ющем от глад­кости тка­ни спор­тивном кос­тюмчи­ке - та­кой, зна­ете ли, мяг­кий, к ра­нам мож­но прик­ла­дывать. Его бес­сонни­ца за­мучи­ла. Без при­чины. Уж и то про­бовал, и дру­гое, и от­ды­хать ез­дил на Ка­нары, и в на­ших Со­чах по­бывал - ни­чего не по­мога­ло. Та­мара про­ник­но­вен­но его изу­чила, за­фик­си­рова­ла за спо­кой­ной, нег­ромкой внеш­ностью страш­ную нер­возность, вспом­ни­ла Зо­щен­ко, как он, ког­да ап­пе­тит про­пал и все ду­мали - у не­го рак, на­чал ко­пать­ся в собс­твен­ной лич­ности и вы­яс­нил, что бо­лезнь свя­зана с уда­ром гро­ма и звя­кань­ем чай­ной ло­жеч­ки по краю ста­кана, ког­да мла­денец Ми­ша - бу­дущий пи­сатель - кор­мился ка­шей; вспом­ни­ла все это и би­тых три дня раз­би­рала с Се­режей - так зва­ли пар­ня - его лич­ность на сос­тавля­ющие, каж­дая из ко­торых бы­ла, стран­ное де­ло, свет­лой, как при­мер для под­ра­жания. Они уже доб­ра­лись до ран­не­го детс­тва Се­режи и его маль­чи­шес­ких стыд­ных при­вязан­ностей; он уже по­ведал ей, как со сво­им друж­ком тай­ком от ро­дите­лей пы­тались друг дру­га сво­ими па­лоч­ка­ми в поп­ки ты­кать, по­тому что на­чало хо­теть­ся и мог­лось, а де­вочек еще бо­ялись; они уже дош­ли до са­мых вол­ни­тель­ных под­робнос­тей, до ис­то­ков нев­ро­за, ког­да Се­режа вдруг бес­след­но ис­чез. Она по­дож­да­ла его с не­дель­ку, а за­тем ре­шила по­делить­ся сом­не­ни­ями с Ля­ховец­ким, мол, про­пал маль­чиш­ка, не выш­ло бы че­го - нев­ро­тик, все-та­ки.

- По­нима­ете, - ска­зала Та­мара, - был тут у ме­ня на при­еме маль­чик один, та­кой, зна­ете, неж­ный, мож­но к ра­нам прик­ла­дывать...

  Она не ус­пе­ла до­гово­рить, ког­да Ля­ховец­кий вя­ло отоз­вался.

- Ах, этот... Брось­те, Та­мароч­ка, не за­цик­ли­вай­тесь. При­дет не при­дет... Ка­кая раз­ни­ца... Эти рэ­кети­ры хо­рошо пла­тят. А про­чее нас не ин­те­ресу­ет.

- Как рэ­кети­ры? - спро­сила обес­ку­ражен­но Та­мара. - Се­режа, что ли, рэ­кетир?

- Ну да, - ска­зал Ля­ховец­кий. - Не са­мый из них пло­хой, меж­ду про­чим, это вы вер­но за­мети­ли. Он, нап­ри­мер, про­тив то­го, что­бы утю­гами пы­тать или, там, у де­тей уши ре­зать... Впро­чем, для нас его взгля­ды  зна­чения не име­ют. Мы по­мога­ем всем. Сог­ласно клят­ве Гип­покра­та. И, меж­ду про­чим, мне жизнь еще не на­до­ела...

Та­мара по­том не­делю, не мень­ше, хо­дила в ана­би­озе. На­до же так об­ма­нуть­ся! И ес­ли бы не Же­неч­ка Ко­тин, фор­менный не­удач­ник, прос­то хрес­то­матий­ный при­мер не­удач­ни­ка, она бы, воз­можно, так в по­лус­не и жи­ла до нас­то­яще­го мо­мен­та. А Ко­тин пле­нил ее сра­зу. В нем соп­ря­гались изя­щес­тво и об­ре­чен­ность. Хо­рошо оде­тый, выс­коблен­ный до сталь­но­го блес­ка, не­навяз­чи­во на­душен­ный, он, в то же вре­мя, смот­рел на нее заг­нанно, слов­но ожи­дая, что его вот-вот поп­рут прочь; на­де­ясь, что это­го не слу­чит­ся и спра­шивая нес­ме­ло, от­че­го же она его, все-та­ки, не го­нит? У не­го бы­ли кра­сивые, чуть с по­воло­кой, ка­рие гла­за и бро­ви под цвет чер­ных тюль­па­нов, ко­торые он сра­зу же при­нес ей в по­дарок.

- Сорт "Ко­роль но­чи", - объ­яс­нил он без дол­гих пре­дис­ло­вий. - "King of night".

И она про­ник­лась к не­му со­чувс­тви­ем, сме­шан­ным с боль­шим ин­те­ресом. Впер­вые за пос­леднее вре­мя ей за­хоте­лось, что­бы ее по­цело­вали. Это же­лание ока­залось столь ос­трым и при­вяз­чи­вым, что ей приш­лось уй­ти в ван­ную и умыть­ся. Она зна­ла, что пер­вое пра­вило всех пси­хи­ат­ри­чес­ких ле­чеб­ниц - не за­водить ро­манов с боль­ны­ми. Зна­ла, но чувс­тво­вала, что мо­жет с со­бой не спра­вить­ся. Это ее бе­сило, а сер­дце про­дол­жа­ло ко­лотить­ся не­ров­но, и как-то стран­но сво­дило низ жи­вота. Она с тру­дом взя­ла се­бя в ру­ки, или ей по­каза­лось, что уда­лось это сде­лать, и с ка­мен­ным ли­цом вер­ну­лась в ком­на­ту. Ко­тин ждал ее, доб­ро­жела­тель­но улы­ба­ясь.

- На что жа­лу­етесь? - спро­сила она, уса­жива­ясь за стол.

- На жизнь, - ска­зал Ко­тин, не тая улыб­ки.

- Да­вай­те под­робнее, - ска­зала Та­мара.

- Да­вай­те, - сог­ла­сил­ся Ко­тин, - но не сей­час. Сей­час я хо­чу приг­ла­сить вас в ка­фе.

- Я на ра­боте, - от­ве­тила Та­мара, - и во­об­ще, по­чему вы ду­ма­ете, что я с ва­ми пой­ду?

- По­тому что вы это­го хо­тите. Так же, как я.

- С че­го вы взя­ли?

И тут Ко­тин раз­ра­зил­ся мо­ноло­гом. Он го­ворил, что его сю­да нап­ра­вили дав­но, но он ни­как не от­ва­живал­ся об­ра­тить­ся к ко­му-то кон­крет­но­му, по­тому что пу­ще смер­ти бо­ит­ся вся­ких за­веде­ний та­кого ро­да, в ко­торых сой­ти с ума ку­да лег­че, чем об­рести точ­ку опо­ры. Но те­перь, ког­да он нес­коль­ко дней на­зад уви­дел ее и по­наб­лю­дал за нею со сто­роны, его страх про­пал. Он вдруг на­фан­та­зиро­вал, что, мо­жет быть, у них нач­нется друж­ба, а по­том, впол­не ве­ро­ят­но, - и лю­бовь. И Та­мару это не дол­жно ос­кор­блять, так как эта влюб­ленность на­поми­на­ет влюб­ленность в те­лез­везду, нап­ри­мер, или ки­но­ак­три­су, с тем от­ли­чи­ем, что они, вся­кие звез­ды, бог весть где, а она, Та­мара, вот она, ря­дом, в пре­делах фи­зичес­кой до­сяга­емос­ти. Он го­ворил о том, что на­чал лю­то не­нави­деть свой род, ибо лю­бой сим­па­тич­ный про­хожий муж­ско­го по­ла ка­жет­ся ему, Ко­тину, воз­можным пре­тен­дентом на ее сер­дце; он да­же во­об­ра­жа­ет се­бе, как она под­хо­дит к это­му че­лове­ку, до­вер­чи­во при­жима­ет­ся к не­му, и в эту ми­нуту Ко­тину хо­чет­ся слу­чай­но­го, ни в чем не ви­нова­того про­хоже­го убить, ра­зор­вать на кус­ки.

Та­мара вни­мала сбив­чи­вым ре­чам но­вого зна­комо­го оше­лом­ленно. Ког­да он умолк, у нее бы­ло та­кое чувс­тво, буд­то по ней про­еха­ли кат­ком, или она бе­жала, бе­жала че­рез пус­ты­ню, по ди­кому зною, жад­но ло­вя ртом рас­ка­лен­ный воз­дух, а сей­час вот в из­не­може­нии рух­ну­ла на пе­сок и на­де­ет­ся на од­но - не уме­реть до то­го, как вос­ста­новят­ся си­лы. Она не наш­ла в се­бе до­воль­но му­жес­тва, что­бы вос­про­тивить­ся Ко­тину и при­няла его приг­ла­шение.

С это­го все и на­чалось. Ежед­невно они вы­бира­лись в тот или иной рес­то­ран­чик, где бы­ло всег­да два-три по­сети­теля, и ник­то не ме­шал Ко­тину из­ли­вать ду­шу, а ей слу­шать. Он не хо­тел го­ворить Та­маре, где ра­бота­ет, а она и не нас­та­ива­ла. Ей впол­не хва­тало ин­форма­ции, ко­торую он об­ру­шивал на ее го­лову, по­вес­твуя о сво­ей судь­бе, мед­ленно, нес­коль­ко мо­нотон­но, но не­ос­та­нови­мо. Фи­лолог, жур­на­лист, лин­гвист - все, что угод­но в этом ро­де, он был ти­пич­ным, как уже ска­зано вы­ше, не­удач­ни­ком, но осо­бого ти­па. Каж­дая его за­тея - что но­вая га­зета, что фильм или кни­га - осу­щест­вля­лась прек­расно, на вы­сочай­шем про­фес­си­ональ­ном уров­не. Но тем все и за­кан­чи­валось. Вся­кое де­яние Ко­тина ос­та­валось уни­каль­ным при­мером мас­терс­тва, как лес­ков­ская бло­ха или пор­трет Ста­лина в про­сяном зер­нышке ру­ки со­вет­ско­го умель­ца Сяд­ристо­го. Даль­ше де­ло не шло. Ме­шали об­сто­ятель­ства. Ис­че­зали спон­со­ры - за­нос­чи­вый ин­телли­гент не вы­дер­жи­вал про­вер­ки на вши­вость. Пре­дава­ли свои - для них, ус­тавших от хро­ничес­кой ни­щеты, Ко­тин был не­дос­та­точ­но праг­ма­тич­ным. Сбе­гали жен­щи­ны, не ви­дев­шие пер­спек­ти­вы в нер­вной ко­тин­ской люб­ви, ког­да стол­бик по­мады сто­ил  пол­ста в зе­леных. Из­ме­няли друзья, по­тому что друзья ра­но или поз­дно из­ме­ня­ют всег­да. В рес­то­рацию Ко­тин во­дил Та­мару на за­нятые под про­цен­ты день­ги, ко­торые он на­де­ял­ся как-ни­будь от­ра­ботать. И рис­кнул в пер­вый раз он на это опас­ное пред­при­ятие, и рис­ко­вал даль­ше лишь по­тому, что толь­ко так, си­дя гор­до в пус­том за­ле, ос­тавляя ча­евые, на­нимая так­си, он  ил­лю­зор­но ока­зывал­ся в той ро­ли, к ко­торой его го­тови­ла судь­ба, да по­меша­ли пры­щавые ген­ди­рек­то­ра в длин­ных паль­то, крас­ных пид­жа­ках и с не­закон­ченным сред­ним об­ра­зова­ни­ем. А, мо­жет, и не од­ни они. Это сле­дова­ло вы­яс­нить вмес­те с Та­марой.

Та­мара слу­шала Ко­тина и не мог­ла взять в толк, от­че­го у не­го столь­ко осе­чек. Ведь умен,  дру­желю­бен, хо­рош со­бой. Раз­ве что па­радок­саль­ное по­веде­ние пу­гало пуб­ли­ку, и она не про­щала ему то­го, че­го не мог­ла поз­во­лить се­бе. Та­мара ни ми­нуты не раз­ду­мыва­ла над тем, стать ли его лю­бов­ни­цей, нес­мотря на то, что ни­ког­да не бы­ла чь­ей-ли­бо, кро­ме му­жа, и да­же пред­ста­вить се­бе не мог­ла та­кого по­воро­та со­бытий. В пер­вый же свой ви­зит в ко­тин­скую двух­комнат­ную хру­щобу, у чер­та на ку­лич­ках, она ос­та­лась там на всю ночь, бла­го Вла­димир Ль­во­вич в со­тый раз дви­нул на сво­ей чле­новоз­ке за гра­ницы ро­дины, и не по­жале­ла. Внут­ренняя про­тиво­речи­вость его на­туры про­яв­ля­лась и в пос­те­ли. Бу­дучи по­беди­телем по при­роде, но не­ведо­мо ка­кой си­лой слом­ленным в мо­мент приб­ли­жа­юще­гося три­ум­фа, он не­ис­то­во и уме­ло лас­кал ее, за­цело­вывал с ног до го­ловы, упо­ен­но про­бирал­ся в каж­дый за­ко­улок ее веч­но го­лод­но­го те­ла, но при этом не ус­та­вал спра­шивать гла­зами, хо­рошо ли ей, до­воль­на ли она, и еже­ли не на­ходил от­ве­та, ни с то­го, ни с се­го ту­шевал­ся. Од­нажды до ут­ра про­мучил­ся - что-то ему, ду­раку, по­каза­лось, - и лишь ве­личай­ший такт и тер­пе­ние Та­мары и ее уме­ние убеж­дать при­вели его в чувс­тво, и он по­нял, что при­чина его сла­бос­ти лишь в силь­ной, не­воз­можной люб­ви. Что­бы ук­ре­пить Ко­тина, дать ему но­вое ды­хание, по­мочь спра­вить­ся с приз­ра­ками веч­ных не­удач, ввер­гавших его в глу­бочай­шую деп­рессию, Та­мара од­нажды пе­реб­ра­лась к не­му на­сов­сем, из­вестив Вла­дими­ра Ль­во­вича о сво­ем ре­шении за­пис­кой.

Прав­да, ее пу­гали вспыш­ки ярос­ти, ко­торые Ко­тина иног­да по­сеща­ли в са­мые не­под­хо­дящие для то­го ми­нуты. Тог­да все ле­тело ку­выр­ком. Он баг­ро­вел, ру­ки его хо­дили хо­дуном, жел­ва­ки иг­ра­ли, сцеп­ленные паль­цы пот­рески­вали в сус­та­вах. Он не­нави­дел жизнь, ко­торая заг­на­ла его на пя­тый этаж во­нюче­го до­ма. Пре­зирал се­бя за без­де­нежье. Из­не­могал от нес­пра­вед­ли­вос­ти это­го фак­та. Он знал, что зас­лу­жива­ет дру­гого. Но го­ды ле­тели, как на курь­ер­ских, а он ос­та­вал­ся там, где был.

Ког­да Та­мара пы­талась смяг­чить его боль, обор­вать ис­те­рику, он бе­сил­ся, слов­но у не­го от­би­рали лю­бимую иг­рушку, и как-то раз да­же уда­рил ее по ли­цу так, что она упа­ла. По­том пла­кал, из­ви­нял­ся, но­сил кор­ва­лол, це­ловал ей но­ги, уку­тывал теп­лым пле­дом и лю­бил ее в эту ночь, буд­то впер­вые. Но оса­док все рав­но ос­тался. Прис­ту­пы по­сеща­ли его все ча­ще. Пос­те­пен­но Та­мара на­чала ус­та­вать. Это ее пу­гало. Она не хо­тела воз­вра­щения к Вла­дими­ру Ль­во­вичу, ко­торый от­несся к ее ухо­ду с фи­лосо­фичес­ким спо­кой­стви­ем и приг­ла­сил при­ходить, ког­да ей взду­ма­ет­ся, хо­тя и не рас­счи­тывать на преж­нюю с его сто­роны пыл­кость. На­вер­ное, рад был, что те­перь ник­то не ме­ша­ет тра­хать Лен­ку и, впол­не воз­можно, де­ла­ет это на ее, Та­мари­ной, пос­те­ли. Поп­ро­бова­ла Та­мара уй­ти и от Ко­тина. Два дня жи­ла у под­ру­ги, но он при­шел за ней, про­сидел всю ночь на сту­пень­ке под дверью, про­водил на ра­боту и, в кон­це кон­цов, вер­нул лю­бимую жен­щи­ну в свою хо­лос­тяцкую но­ру, ко­торая за нич­тожное вре­мя ее от­сутс­твия пок­ры­лась бах­ро­мой за­пус­те­ния.

В один из ве­черов они по­еха­ли на мор­вокзал - пог­ла­зеть на су­да и по­меч­тать, как от­пра­вят­ся ког­да-ни­будь вмес­те в кру­из на бе­лом па­рохо­де с бас­сей­ном на вер­хней па­лубе, и это бы­ла ро­ковая про­гул­ка. У зда­ния вок­за­ла из­вес­тный скуль­птор-эмиг­рант ус­та­новил мо­нумент "Зо­лотое ди­тя", сим­во­лизи­ру­ющий, по его мыс­ли, гря­дущее воз­рожде­ние Чер­но­мор­ска к но­вой, бо­гатой жиз­ни. Мо­нумент по­разил Ко­тина в са­мое сер­дце. В гнез­де из гро­мад­ных брон­зо­вых скор­лу­пок ле­жал урод­ли­вый, брон­зо­вый же гид­ро­цефал - мла­денец с раз­ду­той во­дян­кой го­ловой и ру­ками-но­гами, изу­родо­ван­ны­ми опу­холя­ми ано­маль­но­го раз­ви­тия. Это выг­ля­дело осо­бен­но страш­ным, по­тому что пе­ред чу­дови­щем из кунс­тка­меры сто­яли ту­рис­ты, и впе­реди всех - то­нень­кая де­вуш­ка в ло­синах, с боль­шой, ка­чес­твен­но об­тя­нутой чер­ным сви­тером грудью, яв­ляя со­бою ог­лу­шитель­ный кон­траст бре­довой вы­дум­ке вы­жив­ше­го из ума скуль­пто­ра.

- Ни од­ной нор­маль­ной идеи не пробь­ешь, - ска­зал об­ре­чен­но Ко­тин, - а это по­жалуй­ста! Стра­на де­билов. Ку­да бе­жать?

Та­мара по­пыта­лась его ус­по­ко­ить, но бе­зус­пешно. Весь сле­ду­ющий день он про­вел в су­ете. При­шел поз­дно, взвин­ченный, злой - ви­димо, сно­ва ни­чего не до­бил­ся. Спать улег­ся ра­но. Ле­жал ров­но. Ды­шал ти­хо. А ча­са че­рез два сел в кро­вати и, гля­дя пря­мо пе­ред со­бой, ска­зал.

- Я - ник­то. Ме­ня нет. Я - не­видим­ка. По­няла?

За­тем он лег и сно­ва за­тих. Та­мара при­жалась к не­му. Не­из­вес­тно от­ку­да при­шед­ший страх под­сту­пил к гор­лу. Она по­пыта­лась прог­нать на­важ­де­ние. Не смог­ла. Страх пе­рерос в па­нику, и она пе­реб­ра­лась на кух­ню, заж­гла свет, вски­пяти­ла чай­ник, но чаю пить не ста­ла. Си­дела до ут­ра, ус­та­вив­шись в угол, и ду­мала о том, что жизнь ее, все-та­ки, сло­жилась не­лепо. Мо­жет, сто­ило си­деть до­ма, вя­зать и мол­чать в тря­поч­ку.

На дру­гой день у Та­мары под­ня­лась тем­пе­рату­ра и ра­боту она про­гуля­ла - поз­во­нила, и Ля­ховец­кий дал вы­ход­ной. Ко­тин ушел, не про­ща­ясь. Не бы­ло его до поз­дне­го ве­чера. Явил­ся он до­мой в стран­ном ви­де. Его тряс­ло. Гла­за ока­мене­ли, ут­ра­тили под­вижность и глу­бину. Он сел ус­та­ло у две­ри, не сни­мая кур­тки.

- Что слу­чилось? - спро­сила Та­мара, ку­та­ясь в шарф.

- Я так и ду­мал, - ска­зал Ко­тин, - ме­ня ник­то не по­доз­ре­ва­ет.

- О чем ты? - спро­сила, хо­лодея, Та­мара.

- Все прос­то, - от­ве­тил бес­цвет­но Ко­тин, - мо­гу рас­ска­зать. Я по­шел на вок­зал. До­мой не хо­телось. За­чем? Пор­тить те­бе нас­тро­ение? А там мен­тя­ра при­цепил­ся к дев­чонке. Сна­чала пот­ро­шил прос­ти­туток. Он ви­дел, что я за ним сле­жу, но пле­вать на ме­ня хо­тел. А по­том прис­тал к па­цан­ке. Стал гнать с пер­ро­на. Она не хо­тела ухо­дить. Тог­да он ее - са­погом по но­гам. Она чуть соз­на­ние не по­теря­ла...

- Что ты нат­во­рил?

- Ни­чего. Ска­зал этой по­гани все, что на­до...

- И...

- Он ме­ня за­дер­жал. По­вел в от­де­ление.

- До­гова­ривай.

- Что до­гова­ривать... Я не стал ждать, по­ка они мне в обезь­ян­ни­ке поч­ки отобь­ют. Вре­зал ему кир­пи­чом по баш­ке. Хо­рошо вре­зал. Сдох!

- Что ты не­сешь?

- Сдох! - уп­ря­мо пов­то­рил Ко­тин.

Его сно­ва зат­рясло, а по­том вдруг выр­ва­ло. Та­мара бро­силась к не­му, чуть ли не во­локом по­тащи­ла в ван­ную. Умы­ла. Приб­ра­ла в ком­на­те. За­вали­ла Ко­тина, тя­жело­го и без­различ­но­го, как куль му­ки, на ди­ван. На­лила ста­кан вод­ки. Зас­та­вила вы­пить. За­кусы­вать он не стал, от­тол­кнул ее ру­ку с та­рел­кой.

- По­чему же те­бя не взя­ли? - спро­сила Та­мара.

- А ко­му я ну­жен? Про­вери­ли до­кумен­ты - со­юз жур­на­лис­тов, то да се... От­пусти­ли. Хоть все и оцеп­ле­но. Я там кру­тил­ся, кру­тил­ся - и ни­чего.

- Ты все-та­ки су­мас­шедший, - ска­зала Та­мара.

- Да, - сог­ла­сил­ся Ко­тин и ус­нул креп­ким сном.

Прош­ла не­деля. Ник­то Ко­тина не тре­вожил. Од­на­ко жить, как рань­ше, он уже не мог. Час­то хо­дил на "те­щин" мост и смот­рел вниз, на да­лекую мос­то­вую, о ко­торую уже раз­би­лось столь­ко граж­дан, что по­верх ме­тал­ли­чес­ких пе­рил на­вари­ли дру­гие, пог­ру­бей и по­выше. А "те­щиным" мост проз­ва­ли по­тому, что он со­еди­нил два бе­рега ули­цы-ов­ра­га. На од­ном жил не­ког­да сек­ре­тарь об­ко­ма, на дру­гом - его те­ща. Без мос­та им при­ходи­лось ез­дить друг к дру­гу в гос­ти на ма­шинах, а так - пеш­ком пят­надцать ми­нут. Ко­тин, слов­но при­тяги­ва­емый маг­ни­том, сто­ял тут по­дол­гу, ут­кнув­шись лбом в прутья, еже­вечер­не.

Та­мара прос­ле­дила его, до­гада­лась, о чем ду­ма­ет, по­пыта­лась от­влечь. Ко­тин ее не ус­лы­шал. В пос­леднее вре­мя он во­об­ще был ма­ло кон­так­тным. Не го­ворил и не об­ра­щал вни­мания на сло­ва дру­гих. Та­мара схо­дила в при­вок­заль­ное от­де­ление ми­лиции, по­пыта­лась околь­ны­ми пу­тями, по­тол­кавшись сре­ди по­сети­телей, вы­яс­нить, как тут и что, но ни­каких сле­дов тра­гедии, опи­сан­ной Ко­тиным, да­же пор­тре­та в тра­ур­ной рам­ке не об­на­ружи­ла. Од­на­ко Ко­тин вел се­бя так, буд­то ру­ки его обаг­ре­ны чу­жой кровью, хоть это и кровь уб­людка, и, ста­ло быть, преж­не­му не бы­вать.

Так по­нем­но­гу приб­ли­зил­ся тот пос­ледний ве­чер, ког­да Та­мара со­вер­ши­ла та­кое, в чем не приз­на­лась бы ни­кому и ни­ког­да, да­же под пыт­кой. Ко­тин сно­ва сто­ял на мос­ту. Она приб­ли­зилась к не­му сза­ди. Заг­ля­нула в его ли­цо. Оно бы­ло мер­твым. То есть, он ды­шал, ве­ки его по­мар­ги­вали, гу­бы кри­вились, что-то шеп­ча, но жиз­ни в ли­це Ко­тина не бы­ло.

- Слу­шай, - ок­ликну­ла Ко­тина Та­мара, - что ты опять тут де­ла­ешь? За­чем при­шел?

- У ме­ня не хва­та­ет во­ли, - ска­зал Ко­тин, - по­моги мне…

- Как? - спро­сила Та­мара, ди­вясь сво­ему спо­кой­ствию.

- Я пять раз ту­да вле­зал, - Ко­тин пос­мотрел вверх, на пе­рила, - но пу­гал­ся. Тол­кни ме­ня...

- Ты ре­шил? - спро­сила Та­мара.

- Я ре­шил, - ска­зал Ко­тин. - Ей-бо­гу ре­шил... По­моги, а?

Та­мара кив­ну­ла. Он впер­вые, как бы прос­нувшись, с ин­те­ресом пос­мотрел на нее. По­том снял пид­жак, пе­реб­ро­сил че­рез пе­рила и нес­коль­ко се­кунд сле­дил за тем, как тот ле­тит, рас­то­пырив ру­кава, вниз. Вслед за тем Ко­тин де­лови­то, то и де­ло ос­каль­зы­ва­ясь, вска­раб­кался на пе­рила; сел, све­сив но­ги на­ружу, и ог­ля­нул­ся на Та­мару со счас­тли­вой улыб­кой.

- Да­вай, - ска­зал он де­лови­то.

Она, не вла­дея со­бой, слов­но под­чи­ня­ясь пос­то­рон­не­му им­пуль­су, под­ня­ла ру­ки и тол­кну­ла Ко­тина изо всех сил сни­зу. Он вскрик­нул, по­пытал­ся удер­жать­ся, пе­рева­лив­шись в сто­рону ули­цы, по­вис на ру­ках, но от рыв­ка паль­цы раз­жа­лись, и он рух­нул вниз. Крик­нуть Ко­тин не ус­пел. Он вле­пил­ся всем те­лом в ма­шину, ко­торая выс­ко­чила под мост не­из­вес­тно от­ку­да и доб­рую сот­ню мет­ров про­тащи­ла его, уже не­живо­го, на про­дав­ленной кры­ше.

Та­мара тот­час же бро­силась прочь. Она при­бежа­ла к се­бе до­мой. Дол­го от­мо­кала в ван­не. По­том усе­лась в крес­ло, при­мос­ти­ла на ко­ленях вя­зание, за­мель­ка­ла спи­цами.

Вла­димир Ль­во­вич явил­ся с ули­цы поз­дно. Воз­вра­щение Та­мары его ни­чуть не уди­вило. Да­же на­обо­рот. Он вы­тащил бу­тыл­ку шам­пан­ско­го, и они ее до ка­пель­ки вы­пили. При этом Та­мара не пе­рес­та­вала вя­зать. Вла­димир Ль­во­вич, по сво­ему обык­но­вению, о чем-то прос­тран­но рас­суждал. Мо­жет, сно­ва о Лен­ке. Та­мару это не ин­те­ресо­вало. Вок­руг не бы­ло ни од­но­го нор­маль­но­го че­лове­ка, вклю­чая ее са­му.

Вла­димир Ль­во­вич пе­рес­тал, на­конец, бол­тать, сгреб ее в охап­ку, пе­ренес на ди­ван, то­роп­ли­во сод­рал одеж­ду и трах­нул, как обыч­но, - не тог­да, ког­да это нуж­но обо­им, а ког­да ему са­мому за­хочет­ся. Та­мара удо­воль­ствия не ис­пы­тала, но, как ни стран­но, и раз­дра­жения. "Пусть, ес­ли ему так на­до", - по­дума­ла она ус­та­ло. А Ко­тин из ее па­мяти вы­вет­рился бес­след­но. И Лен­ка то­же.