Папаха

Бы­ло это лет 45 на­зад. Пос­ле окон­ча­ния ин­сти­тута я ра­ботал в НИИ и в сво­бод­ное вре­мя под­ра­баты­вал внеш­татным ки­нокор­респон­дентом на те­леви­дении. Я сни­мал раз­ные сю­жеты для ве­чер­них но­вос­тей, пи­сал к ним тек­сты для дик­то­ров и по­могал мон­тажни­цам скле­ивать двух­ми­нут­ные ро­лики. Од­ним хо­лод­ным фев­раль­ским ве­чером я шёл пеш­ком до­мой из свер­дловско­го те­лецен­тра. На пле­че у ме­ня ви­села до­воль­но уве­сис­тая сум­ка - в ней бы­ла 16-мил­ли­мет­ро­вая ки­нока­мера "Пен­тафлекс" и кас­се­ты с плён­кой. На сле­ду­ющий день пос­ле ра­боты я пла­ниро­вал сни­мать ка­кой-то сю­жет. Бы­ло око­ло пя­ти ве­чера и уже сов­сем тем­но. При­ят­но пос­кри­пывая под но­гами па­дал лёг­кий сне­жок. Кое-где тус­кло све­тили фо­нари, из-за сне­га по­хожие из­да­ли на ог­ромные ша­ры оду­ван­чи­ков. Ког­да я под­хо­дил к гос­ти­нице "Боль­шой Урал", я ус­лы­хал крик "Стой! Дер­жи его!" и уви­дел, как пря­мо на ме­ня не­сет­ся ка­кой-то тип, как мне по­каза­лось, с ко­роб­кой в ру­ках. То ли он ме­ня не за­метил, то ли пос­коль­знул­ся на све­жем сне­гу, но со все­го раз­ма­ха на­летел он на мою тя­жёлую сум­ку, ой­кнул, бряк­нулся на спи­ну и вы­ронил свою ко­роб­ку, ко­торая как-то за­вит­ком по­кати­лась в сто­рону. Тип тут же вско­чил и, за­быв про ко­роб­ку, со всех ног ки­нул­ся бе­жать прочь.

Я под­нял "ко­роб­ку" и уви­дел, что это вов­се не ко­роб­ка, а боль­шая ка­раку­левая шап­ка. Тут же за­метил, что от гос­ти­ницы ко мне бе­жит че­ловек в чёр­ном длин­но­полом паль­то. Его лы­се­ющая го­лова бы­ла "бо­сиком". Он под­бе­жал и обе­ими ру­ками схва­тил эту шап­ку:

- Ой спа­сибо вам! Ой что вы для ме­ня сде­лали! По­нима­ете, я тут гу­лял, а этот вор сор­вал с ме­ня па­паху и по­бежал! На­вер­ное ему су­венир был ну­жен. Вы, до­рогой, не пред­став­ля­ете, что вы для ме­ня сде­лали! Вы спас­ли мою го­лову!

Он сра­зу же на­дел па­паху и тут я его уз­нал, ведь по все­му го­роду бы­ли раз­ве­шены афи­ши с пор­тре­тами кра­сав­ца в ог­ромной се­рой па­пахе. Это был зна­мени­тый эк­зо­тич­ный тан­цовщик Мах­муд Эсам­ба­ев.

Он обе­ими ру­ками схва­тил ме­ня за ру­кав и ска­зал:

- Ме­ня зо­вут Мах­муд. Пой­дём­те ко мне в но­мер, это пря­мо тут, в гос­ти­нице. Мы дол­жны от­ме­тить спа­сение мо­ей го­ловы - моя па­паха и моя го­лова - од­но и то же. Я вам так бла­года­рен! Как вас зо­вут?

- Яков, вер­нее, Яша, - ска­зал я.

- Зэнт ир а ид?

Мне по­каза­лось, что я ос­лы­шал­ся. Это бы­ло ска­зано на идиш - язы­ка, ко­торо­го я не знал, но на нём иног­да раз­го­вари­вали моя мать и ба­буш­ка и я его чуть-чуть по­нимал.

- Мах­муд, что вы ска­зали? Это же по-ев­рей­ски! Вы что, ев­рей?

- Нет, - от­ве­тил Мах­муд, - Я че­ченец, обер их хобн а иди­ше ма­мэ (но у ме­ня ев­рей­ская ма­ма). Я от неё нем­ножко на­учил­ся.

Тут у ме­ня сов­сем го­лова пош­ла кру­гом. Сам че­ченец, а ма­ма ев­рей­ка… Как это?

Ни­чего боль­ше не го­воря, Мах­муд схва­тил мою тя­жёлую сум­ку и по­тащил её и ме­ня по ши­рокой лес­тни­це на тре­тий этаж гос­ти­ницы. Прош­ли ми­мо де­жур­ной по эта­жу, ко­торая, уви­дев Эсам­ба­ева, выс­ко­чила из-за сто­ла и по-во­ен­но­му вы­тяну­лась. Служ­ба та­кая. Мы заш­ли в его ком­на­ту. До то­го я ни­ког­да не ви­дел та­ких прос­торных но­меров. Ве­ро­ят­но люкс. Мах­муд зак­рыл дверь, сбро­сил на пол своё длин­но­полое зим­нее паль­то, но ос­тался в сво­ей вы­сочен­ной па­пахе. По­дошёл к сер­ванту, дос­тал два хрус­таль­ных бо­кала и от­кры­тую бу­тыл­ку крас­но­го ви­на. По­том ста­щил с ме­ня паль­то, ки­нул и его на пол по­верх сво­его и на­пол­нил толь­ко мой бо­кал.

- А се­бе вы не наль­ёте? - спро­сил я.

- Я, ког­да ра­ботаю, пить не мо­гу. У ме­ня ве­чером кон­церт и ско­ро за мной при­дёт ма­шина. Слу­шай­те, до­рогой! У вас есть вре­мя? По­едем­те вмес­те со мной на кон­церт. Я вас приг­ла­шаю. По­еде­те?

- Да с удо­воль­стви­ем, - ска­зал я, под­ни­мая бо­кал: - За спа­сение ва­шей па­пахи и ус­пех ва­шего кон­церта!

- Ай, так нель­зя го­ворить ар­тистам! Вы сов­сем не та­мада. На­до по­желать что-то пло­хое, тог­да оно точ­но не слу­чит­ся, а бу­дет на­обо­рот. Вот, нап­ри­мер, ска­жите - Мах­муд, сло­май но­гу!

- Ну тог­да, Мах­муд, сло­май­те но­гу! - ска­зал я со сме­хом.

Толь­ко я при­губил ви­но, в дверь пос­ту­чали. Мах­муд вско­чил со сту­ла, как-то по-ба­лет­но­му пор­хнул к две­ри и от­крыл. Там сто­ял шо­фёр:

- Мах­муд Али­сул­та­нович, ма­шина вни­зу. Му­зыкан­ты уже у­еха­ли.

- Спа­сибо, до­рогой, сей­час бу­дем. На­до ехать - ска­зал он мне, - вре­мени сов­сем ма­ло. Кос­тю­мы, по­нима­ешь, грим… Да и раз­мять­ся обя­затель­но. Пош­ли.

Мы усе­лись в "Вол­гу" на зад­нее си­дение, при­чём Мах­муд сел не без тру­да - был вы­сок и па­паха ни­как в ма­шину не вле­зала, а сни­мать её он не хо­тел. Я спро­сил:

- Мах­муд Али­сул­та­нович…

- Нет, прос­то Мах­муд, - пе­ребил он ме­ня.

- Ну, хо­рошо, Мах­муд. А как это мо­жет быть, что вы че­ченец, а ма­ма  у вас ев­рей­ская?

- О, всё сов­сем прос­то. Ког­да этот со­бака Ста­лин вы­селил всех че­чен­цев в Сред­нюю Азию, моя род­ная бед­ная ма­ма с го­ря за­боле­ла и умер­ла. Па­па ни­ког­да не мог жить без же­ны, он всег­да по­том мно­го раз же­нил­ся. И сей­час у не­го опять дру­гая же­на. Не пом­ню, пя­тая или шес­тая. Ког­да мы при­еха­ли с Кав­ка­за в Кир­ги­зию, он ско­ро же­нил­ся на хо­рошей ев­рей­ской жен­щи­не из Одес­сы. Один раз в жиз­ни пра­виль­но сде­лал. Она и ста­ла мо­ей но­вой ма­мой. Я её так люб­лю, вы да­же не зна­ете! Сов­сем, как род­ную ма­му. И она ме­ня, как сы­на, лю­бит. Её зо­вут Софья Ми­хай­лов­на….

- Вот сов­па­дение! - ска­зал я, - ведь мою ма­му то­же зо­вут Софья Ми­хай­лов­на…

- Как? - вскрик­нул Мах­муд, да так хлоп­нул обе­ими ру­ками по си­дению, что шо­фёр с пе­репу­гу тор­мознул. - Вы не шу­тите? Это прав­да?

- Ну за­чем мне так шу­тить? Прос­то на­ших мам зо­вут оди­нако­во.

- Нет не прос­то! Это не сов­па­дение, это сим­вол! Мы с то­бой зна­чит вро­де, как братья. Я толь­ко стар­ший, а ты млад­ший и те­перь зо­ви ме­ня на ты, как бра­та. По­нял?

- По­нял, Мах­муд.

- А ты что, сту­дент? Чем во­об­ще за­нима­ешь­ся?

- Да нет, я уже ин­же­нер, ра­ботаю в НИИ, а в сво­бод­ное вре­мя сни­маю ки­но-ре­пор­та­жи для те­леви­дения. Вот у ме­ня в сум­ке ка­мера. Мах­муд, а мож­но я се­год­ня про вас… те­бя сю­жет сни­му для ТВ? Ну как ты тан­цу­ешь, за ку­лиса­ми го­товишь­ся к но­мерам или там от­ды­ха­ешь?

- А по­чему нет? Ко­неч­но сни­май, до­рогой, на здо­ровье. Мы, ар­тисты, это очень да­же ува­жа­ем. Я толь­ко те­бе бу­ду го­ворить, ког­да не на­до сни­мать. Не хо­чу, что­бы ме­ня ви­дели, ког­да я злой или не го­тов.

Ма­шина подъ­еха­ла к слу­жеб­но­му вхо­ду фи­лар­мо­нии. Там уже жда­ла жен­ская тол­па. Ког­да мы выш­ли из ма­шины, да­мы с виз­гом и кри­ком бро­сились к Мах­му­ду, про­тяги­вая прог­рам­мки для ав­тогра­фа, но он очень лов­ко, по-зме­ино­му, как бы прос­тру­ил­ся меж ни­ми к две­рям, бор­мо­ча: - Из­ви­ните, из­ви­ните, по­том, по­том…

Он поп­ро­сил что­бы я в зал не хо­дил, а ос­та­вал­ся с ним всё вре­мя в ар­тисти­чес­кой и за ку­лиса­ми. В его ком­на­те уже бы­ли раз­ло­жены в ряд раз­ные кос­тю­мы и шля­пы для но­меров. Ви­димо кос­тю­мер­ша всё за­ранее при­гото­вила и уш­ла. Он раз­делся и стал быс­тро гри­миро­вать­ся у зер­ка­ла, а я ус­тро­ил­ся сбо­ку и на­чал сни­мать. Он иног­да по­вора­чивал­ся ко мне и стро­ил ро­жи, как ре­бёнок, вы­совы­вал язык.

Я был по­ражён его фан­тасти­чес­кой фи­гурой - оси­ная та­лия, мус­ку­лис­тое то­чёное те­ло без жи­риноч­ки с уз­кой чер­ной по­лосой гус­тых во­лос на гру­ди и жи­воте. Те­ло бо­жес­твен­но-ан­тичных про­пор­ций. Ес­ли где-то и су­щес­тво­вал иде­ал муж­ской фи­гуры, в тот мо­мент он сто­ял пе­редо мной. Это бы­ло осо­бен­но уди­витель­но, ведь по ба­лет­ным мер­кам был он ста­риком - 46 лет. И ещё гла­за - ог­ромные, вы­рази­тель­ные и очень жи­вые. Он бро­вями и гла­зами всё вре­мя буд­то тан­це­вал. И ру­ки с тон­ки­ми длин­ны­ми паль­ца­ми - со­вер­шенно уди­витель­ные ру­ки, как бы жив­шие сво­ей, от те­ла от­личной жизнью. Ког­да он гри­миро­вал­ся, нак­ла­дывая рез­кие ли­нии и те­ни, и по­том, пе­ре­оде­вал­ся в раз­ные кос­тю­мы, его ру­ки всег­да бы­ли в ка­ком-то ми­мичес­ком тан­це. Он на­девал но­вый кос­тюм и та­нец рук ме­нял­ся по ха­рак­те­ру это­го кос­тю­ма. Он смот­релся в зер­ка­ло и по­рой не­доволь­но хмы­кал и ме­нял дви­жения. Я по­думал, что ве­ро­ят­но, тот же та­нец он каж­дый раз ис­полня­ет нем­ножко по-дру­гому. Мне бы­ла зна­кома тех­ни­ка ак­тёр­ской иг­ры и по­тому я по­нял, что это не прос­то тан­цовщик, но и за­меча­тель­ный ха­рак­терный ак­тёр, у ко­торо­го каж­дый жест на мес­те и слу­жит де­лу. Я по­том ви­дел фран­цуз­ско­го (вер­нее, ев­рей­ско­го) ми­ма Мар­се­ля Мар­со , но на мой взгляд, до плас­ти­ки и вы­рази­тель­нос­ти Мах­му­да он не до­тяги­вал. Вне сом­не­ний - Эсам­ба­ев был ге­ний ак­тёр­ско­го тан­ца.

Ког­да он вы­ходил на сце­ну, я сни­мал из-за ку­лис, как он тан­цу­ет, а пос­ле тан­ца он быс­тро бе­жал в ар­тисти­чес­кую пе­ре­оде­вать­ся для сле­ду­юще­го но­мера. И я мчал­ся сле­дом вмес­те с кос­тю­мер­шей. Во вре­мя тан­цев, он из­редка пог­ля­дывал за ку­лисы, наб­лю­дал, что я де­лаю, сни­маю или прос­то смот­рю. Ког­да он, тан­цуя, ока­зывал­ся у ку­лисы, то ве­село под­ми­гивал в объ­ек­тив мо­ей ка­меры (см. сни­мок, ко­торый я на­печа­тал с 16-мм плён­ки). Это был блес­тя­щий и со­вер­шенно внут­ренне рас­кре­пощён­ный тан­цор. Его те­ло как бы из­лу­чало энер­гию и си­яние. Я не уди­вил­ся, ког­да мно­го поз­же уз­нал, что на фар­си "Мах­муд" оз­на­ча­ет "свер­ка­ющий".

Ког­да кон­церт кон­чился, он был со­вер­шенно из­мождён и я ему ска­зал:

- Мах­муд, те­бе на­до ид­ти и выс­пать­ся. Ез­жай в гос­ти­ницу. А я пой­ду до­мой.

- Хо­рошо, - ус­та­ло ска­зал он, - но по­жалуй­ста при­ходи зав­тра опять. Мо­жешь быть ча­сов в 12? Мы ведь не до­гово­рили. Я хо­чу те­бе рас­ска­зать про свою ма­му, а ты мне рас­ска­жешь про свою.

На­зав­тра ров­но в пол­день я шёл по гос­ти­нич­но­му ко­ридо­ру к его но­меру. Навс­тре­чу мне под­ня­лась из-за сто­ла су­ровая ба­бища - де­жур­ная по эта­жу: - Вы к ко­му идё­те?

Я ска­зал, что иду к Эсам­ба­еву по лич­но­му приг­ла­шению. Она не­довер­чи­во пос­мотре­ла на ме­ня, но отош­ла в сто­рону и ста­ла ко­му-то зво­нить по те­лефо­ну, а я пос­ту­чал в дверь.

- Не за­пер­то! - ус­лы­шал я го­лос Мах­му­да и за­шёл. Пос­ре­ди ком­на­ты на ков­ре поч­ти го­лый в од­них плав­ках Мах­муд сто­ял на го­лове, опер­шись лок­тя­ми в пол. Не ме­няя по­зы, он ска­зал, - Са­дись, от­ды­хай. Я ско­ро за­кон­чу.

Мах­муд про­дол­жал раз­минку по­хожую на й­огу, но с рез­кой и не­ожи­дан­ной ди­нами­кой, с вык­ру­чива­ни­ем рук и ног и быс­трым зап­ле­тани­ем те­ла в ка­кие-то не­веро­ят­ные уз­лы. По­том он встал, ушёл в ван­ную ком­на­ту и ско­ро вер­нулся в ха­лате и па­пахе. По­хоже, что он её сни­мал толь­ко ког­да сто­ял на го­лове или спал. Пох­ло­пал ме­ня по пле­чу и ска­зал:

- Ну что, бра­тец, ты зав­тра­кал? Го­лод­ный? У ме­ня вот тут на сто­ле тво­рог, оре­хи и сыр. И чай. Уго­щай­ся.

- Нет, спа­сибо, я не го­лод­ный. А ты сам ел?

- Дав­но по­ел. У ме­ня с этим де­лом стро­го. Я ведь ем толь­ко один раз в день, ра­но ут­ром. Ина­че мне фор­му не вы­дер­жать. Но ты не стес­няй­ся, ешь по­жалуй­ста. И рас­ска­жи-ка мне про свою ма­му.

- Осо­бого не­чего рас­ска­зывать, - на­чал я, - она че­ловек обыч­ный, ра­бота­ет ар­хи­тек­то­ром. Да­же не знаю, что те­бе рас­ска­зать… Раз­ве, что это. В её мо­лодос­ти был эпи­зод, без ко­торо­го я бы на свет не по­явил­ся. Пе­ред са­мой вой­ной, ей бы­ло 19 пет и она жи­ла в Ви­теб­ске. Бы­ла она чем­пи­он­кой Бе­лорус­сии по стрель­бе из мел­ко­кали­бер­ной вин­товки. Тог­да это был по­пуляр­ный спорт - го­тови­лись к вой­не. А ког­да на­чалась вой­на и нем­цы под­хо­дили к Ви­теб­ску, её брат ушёл на фронт и по­гиб. А всю её дев­чачью стрел­ко­вую ко­ман­ду выз­ва­ли на сбор­ный пункт и ска­зали, что их заб­ро­сят к нем­цам в тыл на па­рашю­тах. Кто-то из дев­чо­нок спро­сил: "А ка­кое нам вы­дадут ору­жие?" От­вет был в ду­хе то­го вре­мени: "Ни­како­го ору­жия у нас для вас нет. Ког­да при­зем­ли­тесь, убь­ёте нем­цев под­ручны­ми средс­тва­ми, зав­ла­де­ете их ору­жи­ем и бу­дете с этим ору­жи­ем во­евать. На сбо­ры два ча­са".

Моя мать при­бежа­ла до­мой и ста­ла скла­дывать рюк­зак. Её ма­ма, то есть моя ба­буш­ка, ска­зала:

- Где ты про­пада­ла? Со­бирай­ся ско­рее, пос­ледний по­езд ухо­дит. На­до бе­жать на вок­зал.

- Я в эва­ку­ацию не еду, - ска­зала моя бу­дущая мать, - нас с де­воч­ка­ми заб­ра­сыва­ют на па­рашю­тах к нем­цам в тыл во­евать.

- Ты эту дурь из го­ловы выб­рось! Я те­бя сей­час заб­ро­шу в ва­гон, и тог­да бу­дет те­бе наш тыл, а не в не­мец­кий!

Ба­буш­ка бы­ла стро­га, фи­зичес­ки силь­на и воз­ра­жений не тер­пе­ла. Воз­ник боль­шой скан­дал. Ба­буш­ка её сна­чала за­пер­ла в ком­на­ту, что­бы про­реве­лась, а по­том си­лой уво­лок­ла на вок­зал и за­пиха­ла в пос­ледний по­езд, что ухо­дил на вос­ток. Еха­ли они дол­го, под бом­бёжка­ми и обс­тре­лами, но вы­жили. Так она по­пала на Урал, там выш­ла за­муж и ро­дил­ся я. А по­том, уже пос­ле вой­ны, мать уз­на­ла, что её под­ру­жек, ко­торых заб­ро­сили на па­рашю­тах, нем­цы ещё в воз­ду­хе пе­рес­тре­ляли и ник­то жи­вой да­же не при­зем­лился. Вот та­кая ис­то­рия…

Мах­муд по­мол­чал, а по­том ска­зал:

- Да, страш­но это всё. Судь­ба. А моя вто­рая ма­ма то­же по­пала в эва­ку­ацию, но не на Урал, а в Кир­ги­зию, и там с мо­им от­цом поз­на­коми­лась. Я тог­да толь­ко с фрон­та при­ехал и в гос­пи­тале был. Ме­ня в но­гу ра­нило, ког­да я пе­ред бой­ца­ми тан­це­вал и вдруг на­чали бом­бить.

Мах­муд от­дёрнул по­лу ха­лата и по­казал шрам на но­ге, а по­том про­дол­жил:

- Она за мной так уха­жива­ла, так кор­ми­ла, как буд­то хо­тела что­бы я стал тол­стый, как кур­дюк у ба­рана. Кор­мить это для иди­ше ма­мэ глав­ное удо­воль­ствие. Тог­да это бы­ло сов­сем неп­росто, осо­бен­но пос­ле вы­сыл­ки, ког­да мы го­лода­ли и я ма­ло за­раба­тывал. Как она го­тови­ла вся­кие ев­рей­ские ку­шанья, ума не при­ложу. Я та­кого вкус­но­го по­том ни­ког­да не ел. Шей­ку, ци­мес, я уж за­был, что ещё… Да­же сей­час, ког­да во Фрун­зе при­ез­жаю, всё ста­ра­ет­ся ме­ня на­кор­мить, хо­тя ста­рая ста­ла. Но ты ви­дишь - я ведь поч­ти ни­чего есть не мо­гу. Оби­жа­ет­ся…

Ког­да я ещё сов­сем мо­лодой был, она ме­ня как-то раз спро­сила: - Мой­ше, по­чему ты тан­цу­ешь всё за раз­ных на­родов, а ев­рей­ско­го тан­ца у те­бя нет? Стан­цуй для ма­моч­ки.

- Как же я мо­гу это тан­це­вать? - от­ве­чаю, - я ведь ни­ког­да не ви­дел ев­рей­ских тан­цев.

Она тог­да го­ворит: - Вот смот­ри, я те­бе по­кажу ру­ками, а ты тан­цуй всем ос­таль­ным.

И она од­ни­ми ру­ками ста­ла мне по­казы­вать. Са­ма бы­ла тол­стая, но­ги у неё бо­лели, но ру­ки бы­ли та­кие жи­вые, та­кие ум­ные. И я всё по­нял. Сам та­нец при­думал, ей по­казал и она го­вори­ла, вот тут хо­рошо, а тут на­до по­менять. Я ког­да де­лаю та­нец ка­кого-то на­рода, мне на­до по­нять этих лю­дей. Мно­го про их куль­ту­ру чи­таю, обя­затель­но на­до мне знать, что они лю­бят, как пла­чут, как го­ворят. Без это­го тан­ца не бу­дет, од­на па­родия. Я тог­да взял кни­гу Шо­лом-Алей­хе­ма про Тевье-мо­лоч­ни­ка, про­читал и, ду­маю, что по­нял, как на­до тан­це­вать по-ев­рей­ски. А по­том, ког­да я уже хо­рошо это тан­це­вал, она ме­ня с со­бой во­дила в гос­ти к сво­им под­ружкам из Одес­сы и да­же на ев­рей­ские свадь­бы. Я раз­ные для них тан­цы де­лал, и Фрей­лехс, и про пор­тняж­ку-обор­ванца. Я тан­це­вал и все го­вори­ли, "Смот­ри­те, ка­кой у Со­фы хо­роший ев­рей­ский маль­чик!".

А по­том я стал ра­ботать в Кир­гиз­ском те­ат­ре и у ма­мы бы­ло в за­ле своё мес­то. Она всег­да при­ходи­ла на мои спек­такли и все го­вори­ли, "вот Ми­шина ма­ма си­дит". И ты зна­ешь, вдруг мне пос­ле каж­до­го выс­тупле­ния ста­ли цве­ты под­но­сить. В те­ат­ре ведь как это де­ла­ет­ся, не зна­ешь? Зри­тели цве­ты не при­носят, это толь­ко ди­рек­ция по­купа­ет или родс­твен­ни­ки. Я ведь тог­да счи­тал­ся сос­ланный че­ченец, вро­де как "фа­шист", ди­рек­ция мне цве­ты бо­ялась да­вать, хо­тя ко мне хо­рошо от­но­сились. А тут вдруг каж­дый день цве­ты да­рят, да­же пос­ле каж­до­го ак­та в спек­такле вы­носи­ли на сце­ну. Как так? По­том уз­нал, это ма­ма цве­ты по­купа­ла. Я спро­сил, от­ку­да у неё день­ги и она мне ска­зала:

- Мой­ше, я со­бира­ла день­ги се­бе на по­хоро­ны. Так ког­да я ум­ру, ка­кая раз­ни­ца, как ме­ня по­хоро­нят? Вот на эти день­ги я те­бе цве­ты за­казы­ваю, что­бы все ви­дели, ка­кой у ме­ня за­меча­тель­ный сын.

В 53-м го­ду ког­да слу­хи пош­ли, что ев­ре­ев вы­селять бу­дут, как че­чен­цев, я ма­ме ска­зал, что ку­да она по­едет, я с ней по­еду. Ни­ког­да её не ос­тавлю. Я очень пе­режи­вал, ког­да отец её ос­та­вил и на дру­гой же­нил­ся. Ему всег­да но­вая же­на бы­ла нуж­на. Я с ней очень дру­жу и люб­лю её. И доч­ка моя Стел­лочка, ког­да ма­лень­кая бы­ла очень ба­буш­ку лю­била и те­перь то­же, ког­да взрос­лая сов­сем ста­ла…  

Од­на­ко за­гово­рились мы, у ме­ня ведь в че­тыре ча­са са­молёт, ле­чу во Фрун­зе - мой лю­бимый го­род. Мне там всег­да хо­рошо. По­дож­ди ме­ня, я сей­час, быс­тро…

Он встал, соб­рал со стуль­ев свои ве­щи и ушёл в дру­гую ком­на­ту. Ми­нут че­рез де­сять вер­нулся оде­тый и с че­мода­ном в ру­ке:

- Я в сбо­ре. Пой­дём, по­гуля­ем нем­но­го, по­ка ма­шина не приш­ла…

Он на­дел паль­то и мы спус­ти­лись вниз. Гу­лять с ним по го­роду бы­ло неп­росто - его зна­мени­тая па­паха бы­ла вид­на за вер­сту. Лю­ди уз­на­вали его, под­хо­дили, ру­ку жа­ли, ав­тогра­фы про­сили. Вид­но бы­ло, что ему это нра­вилось. Он охот­но со все­ми здо­ровал­ся, раз­го­вари­вал, под­пи­сывал раз­ные бу­маж­ки. Чуть на са­молёт не опоз­дал.

Та­ким я его и за­пом­нил - уди­витель­но ода­рён­ным, ве­сёлым и доб­рым. Да прос­то это был хо­роший че­ловек.