Я не согласен ни с одним словом, которое вы говорите, но готов умереть за ваше право это говорить... Эвелин Беатрис Холл

независимый интернет-журнал

Держись заглавья Кругозор!.. Наум Коржавин
x

ЗАПОМНИЛОСЬ

Миниатюры

Опубликовано 21 Января 2013 в 02:55 EST

Елена МАТУСЕВИЧ
Кроме меня и туристок, на остановке старик с клюкой. Он неожиданно подается вперед, вглубь остановки, и радостно предлагает свою помощь. Вам куда? Скажите название улицы, уж он-то знает! Туристки брезгают, жмутся в угол, инстинктивно не подпуская к себе старость, как заразную болезнь. Перевожу ему, перевожу им. Понять немецкое название от них невозможно, и я считываю его с карты. А, - радуется старик, - это просто. Он подробно и толково обьясняет дорогу. Двухсотый автобус, будет через четыре минуты. Совсем недолго ждать...
Гостевой доступ access Подписаться

УНТЕР-ДЕН-ЛИНДЕН

Бер­лин, Ун­тер-ден-Лин­ден, ос­та­нов­ка Гум­боль­дский уни­вер­си­тет. Дож­ди­чек, зон­ти­ки. Сто­им, ав­то­буса ждем. Италь­ян­ские ту­рис­тки, дев­чонки, ты­чут в кар­ту: им на­до ту­да. Ни­чем не мо­гу по­мочь, увы. Ори­ен­ти­ру­юсь пло­хо: тя­желый слу­чай то­пог­ра­фичес­ко­го кре­тиниз­ма. Лан­дшаф­тов не уз­наю, карт не по­нимаю. Вам и не сни­лась та­кая све­жесть впе­чат­ле­ний: все ви­жу как в пер­вый раз. Мо­гу заб­лу­дить­ся на собс­твен­ной ули­це.

Кро­ме ме­ня и ту­рис­ток, на ос­та­нов­ке ста­рик с клю­кой. Он не­ожи­дан­но по­да­ет­ся впе­ред, вглубь ос­та­нов­ки, и ра­дос­тно пред­ла­га­ет свою по­мощь. Вам ку­да? Ска­жите наз­ва­ние ули­цы, уж он-то зна­ет! Ту­рис­тки брез­га­ют, жмут­ся в угол, ин­стинктив­но не под­пуская к се­бе ста­рость, как за­раз­ную бо­лезнь. Пе­рево­жу ему, пе­рево­жу им. По­нять не­мец­кое наз­ва­ние от них не­воз­можно, и я счи­тываю его с кар­ты. А, - ра­ду­ет­ся ста­рик, - это прос­то. Он под­робно и тол­ко­во обь­яс­ня­ет до­рогу. Двух­со­тый ав­то­бус, бу­дет че­рез че­тыре ми­нуты. Сов­сем не­дол­го ждать.

Та­кие хо­рошие де­воч­ки! Де­воч­ки с об­легче­ни­ем от­хо­дят на мак­си­маль­ное рас­сто­яние от по­зор­но дрях­ло­го ста­рика. С ни­ми, с на­ми, та­кое не слу­чит­ся ни­ког­да. Они ищут мой со­чувс­тву­ющий взгляд. Чуть не под­ми­гива­ют. Нап­расно. Их со­лидар­ность мне ль­стит, но я ус­пе­ваю се­бя пой­мать (ред­кая уда­ча), и не под­дать­ся. Ге­рой Дов­ла­това в "За­повед­ни­ке" по­лага­ет, что мо­раль дав­ле­ния не тер­пит. Она дол­жна ор­га­ничес­ки вы­текать из на­шей при­роды, а ина­че мо­раль на­силь­ствен­на и, зна­чит, амо­раль­на. Уте­шил. При­ят­ное ска­зал. Сов­рал, то есть. Вся­кая мо­раль на­силь­ствен­на и про­тиво­речит при­роде. Ни­чего нет про­тиво­ес­тес­твен­ней Еван­ге­лия. А из на­шей при­роды ор­га­ничес­ки вы­тека­ет из­вес­тно что. Не стой ря­дом, зах­лебнешь­ся.

Эти де­воч­ки ес­тес­твен­ны как олим­пий­ские Бо­ги. Не тро­нутые на­силь­ствен­ной мо­ралью, они еще не уме­ют прит­во­рять­ся.. Это у них об­щее с по­эта­ми, ми­нус ода­рен­ность, ко­неч­но. Нет ни­чего ес­тес­твен­ней от­вра­щения юнос­ти к ста­рос­ти, жи­вого к мер­тво­му, здо­рово­го к боль­но­му. Мы все ин­стинктив­но об­хо­дим мер­тве­чину.

Ту­рис­тки у­еха­ли на ав­то­бусе но­мер двес­ти. Мы ос­та­лись на ос­та­нов­ке вдво­ем со ста­риком. Сколь­ко ему лет? Ста­рый, очень ста­рый. Тря­сет­ся весь. Одет не­хоро­шо. А мне ку­да? Я знаю, но он обь­яс­нит еще раз. От­ку­да я? О, гос­по­ди! От­ку­да он? Бер­ли­нец, ко­рен­ной, нас­то­ящий, по­томс­твен­ный. Люб­лю ли я Бер­лин? Обо­жаю. О, да! А там вы бы­ли? А это по­сети­ли?

Он был в Бер­ли­не до вой­ны, он был тут во вре­мя вой­ны. Он ни­ког­да не у­ез­жал. Вой­ны... Опас­ная те­ма. Как спро­сить? Си­яет, све­тит­ся, та­кой ра­дос­тный ста­рик. Сколь­ко ему тог­да бы­ло лет? Сем­надцать. Во­евал ли? Нет. Он был мо­лодой, сов­сем мо­лодой, по­вез­ло. И отец не во­евал. Отец был пас­тор, про­фес­сор бо­гос­ло­вия, да, да. Свя­щен­нослу­жите­лей в ар­мию не бра­ли. Толь­ко те, что са­ми. Он то­же хо­тел как отец, но ни­как, он ни­как не мог. Не по­лучи­лось. Он очень хо­тел в ас­пи­ран­ту­ру как отец, но вой­на, вой­на.

Смот­рит на ме­ня, си­яет. А отец в Бер­ли­не был всю до­рогу. Вот тут, вот тут - ста­рик ты­чет клю­кой в ас­фальт, в Гум­боль­де. А как же, ког­да бом­би­ли? О, бом­би­ли, как бом­би­ли! Он пом­нит, он очень пом­нит. Под ко­нец вой­ны на­чали доб­ро­воль­цев из юн­цов на­бирать, от пят­натца­ти лет, да. До­ма об­хо­дили, аги­тиро­вали. Бы­ли, ко­торые рва­лись, глу­пые, де­ти, да?

Де­ти не бо­ят­ся смер­ти, им толь­ко под­ска­жи, за что уми­рать, так? Де­ти жес­то­кие и бесс­траш­ные, они рав­но го­товы уби­вать и уми­рать, им труд­но обь­яс­нить, они хо­тят ве­рить. Ког­да ник­то уже не ве­рил, дав­но не ве­рил, де­ти все ве­рили, наз­ло взрос­лым ве­рили. Гит­лер на этом под­рос­тко­вом про­тес­те и иг­рал, да. На кон­флик­те от­цов и де­тей. А его отец за­пер, сов­сем за­пер, вот так, до­ма, да. Ему, малъ­чиш­ке, обид­но бы­ло, все в бой, а он до­ма. И в ок­но не вы­лезешь, вы­соко.

А как же, ког­да бом­би­ли? О, так бом­би­ли, так бом­би­ли! Он пом­нит. По­том так бом­би­ли, что до­ма уже нель­зя бы­ло. И де­вать­ся не­куда. Свои же за­хому­та­ют. Тог­да уже не до аги­тации ста­ло. Тог­да, ес­ли пат­ру­лю по­пал­ся, фор­му на те­бя раз, без при­мер­ки, ка­кую есть, со све­жего по­кой­нич­ка, ору­жие, и все, впе­ред. Им уже все рав­но бы­ло, воз­раст не про­веря­ли, и две­над­ца­тилет­них хва­тали, и де­вочек, и маль­чи­ков. В об­щем, и в Бер­ли­не ос­та­вать­ся бы­ло уже нель­зя, и за го­род уже не выр­вать­ся. Пе­реси­дели они, из-за не­го, из-за ду­ри его пе­реси­дели. Отец его все от­пускать бо­ял­ся, что он доб­ро­воль­цем уй­дет, убе­жит то есть. Тог­да у мно­гих так бы­ло. Ма­тери во­ют, а де­ти, под­рос­тки, из до­ма рвут­ся, не тер­пится им за фю­рера уме­реть. Ну, и я ту­да же, ду­рак. От­ца не­нави­дел, счи­тал, что он трус. Сты­дил­ся. Под­росток, ду­рак, ду­рак! Отец пас­тор был, пас­тор, по­нима­ете? С Биб­ли­ей не рас­ста­вал­ся ни­ког­да. На­изусть знал.

Дом наш раз­бомби­ло, ко­неч­но, что вы! Те­перь там все до­ма но­вые. Как буд­то и не бы­ло ни­чего. Нет, нет, ко­неч­но, ни­чего не уз­нать. Так они с от­цом тог­да к мет­ро по­бежа­ли, все тог­да к мет­ро бе­жали, пря­тать­ся. А он, ду­рак, ре­шил улиз­нуть, в су­мато­хе улиз­нуть, до­казать всем, что он муж­чи­на. От­цу до­казать, се­бе до­казать. За ка­кую глу­пость уми­ра­ют лю­ди! Вы ду­ма­ете, это я от ста­рос­ти так ску­кожил­ся? Не, я и всег­да та­кой мел­кий был, хи­лый, не­казис­тый. Сме­ет­ся. И в ко­го толь­ко? Отец вы­сокий был, стат­ный, кра­савец, а он, вот, мел­ко­та, уз­копле­чий, по­зор один. В сем­надцать на три­над­цать выг­ля­дел. Вот и ре­шил, наз­ло.

Но не улиз­нул. Не выш­ло. И это у не­го не выш­ло. От­цов­ский Бог не поз­во­лил. Бом­ба око­ло них ра­зор­ва­лась, у са­мого вхо­да в мет­ро. От­ца нас­мерть, а его кон­ту­зило, силь­но кон­ту­зило, до сих пор, как ви­дете, за­мет­но. Сме­ет­ся. От­ца он мер­твым не ви­дел, Бог ми­ловал. Он с тех пор ни­чего уже поч­ти не ви­дел, так, си­лу­эты, те­ни, очер­та­ния. Или яр­кие циф­ры на таб­ло, как вот тут, на ос­та­нов­ке. Про­жить мож­но, а в ас­пи­ран­ту­ру ни­как.
Но за­то он ни­кого не убил, бла­года­ря от­цу. До­бил­ся тот сво­его. Те­перь, на­вер­ное, до­волен на не­бесах.

О, наш ав­то­бус! Ему, как ин­ва­лиду, в пер­вую дверь. Ху­дой ло­коть, кость в ру­каве. Тя­жело опер­ся, как все сле­пые. Вот, спа­сибо! Ка­кая вы хо­рошая.
 
Кон­дуктор не хо­чет брать с ме­ня день­ги за про­езд, ду­ма­ет, что я соп­ро­вож­да­ющая ин­ва­лида, ра­бот­ник соц­служ­бы. Шо­фер по­нима­юще улы­ба­ет­ся. Ста­рик усел­ся на пер­вое си­денье, ра­ду­ет­ся, вер­тит го­ловой.

-Вы тут?

-Тут.

-Я знаю го­род на­изусть, все ос­та­нов­ки и все мар­шру­ты, люб­лю ка­тать­ся! Мне же бес­плат­но. Мо­лодые ду­ма­ют: вот ду­рак ста­рик, вы­жил из ума, не зна­ет, что го­ворит. А все на­обо­рот. Это мо­лодой я был сле­пой и ду­рак. Да и глу­хой к то­му же. Пол­ный ин­ва­лид! Но Бог не дал мне про­пасть. Убе­рег. Бог ми­лос­тив. Рас­крыл гла­за. Та­кой це­ной. Но мы же по хо­роше­му-то не по­нима­ем, так? От­ца жал­ко, я его не стою. Но это в мо­их гла­зах, а в его-то я сто­ил, так? Ина­че бы он не сде­лал то­го, что сде­лал.

-Вы вы­ходи­те? Ну, дай­те мне ру­ку ва­шу по­дер­жать на счастье. На ва­ше счастье. Мне уже ни­чего не на­до. Я счас­тли­вый. Я ни­кого не убил. По­целую вас. Жизнь прек­расна. Счастья вам, ми­лая, ми­лая. Все­го вам са­мого-са­мого. Про­щай­те, про­щай­те. При­ез­жай­те еще к нам в Бер­лин. Ка­кой го­род! Ве­ликий го­род.

Я вы­хожу. Весь ав­то­бус при­тих. На ме­ня сквозь сле­зы смот­рит Рей­хстаг.


БАЛ­КОН

Бал­кон. Она сто­ит твер­до, не­силь­но опи­ра­ясь. Осан­ка, креп­кая спи­на, гус­тые пыш­ные во­лосы. Ли­цо све­жее, дав­ле­ние нор­маль­ное, пульс де­вичес­кий. Вся в чис­том. Уход хо­роший, дом но­вый, за­навес­ки ве­селень­кие.

Она сто­ит там каж­дый день, сос­ре­дото­чен­но-рас­те­рян­но вгля­дыва­ясь в то, что под ней, под бал­ко­ном. Сну­ют лю­ди, гре­мит трам­вай. Она ни­ког­да не ви­дела этой ули­цы. На уг­лу веч­ная ско­рая. Ее об­те­ка­ет, не ка­са­ясь, жизнь. Мощ­ные арий­ские ре­бята вно­сят, вы­носят, ка­тят, под­ни­ма­ют, вы­вали­ва­ют, пе­реса­жива­ют, уво­зят, при­возят. Но неж­но. Уход.

Но­вый дом на са­мом уг­лу ожив­ленной ули­цы. На пе­рек­рес­тке све­тофор, огонь­ки, пе­реход, бу­лоч­ная. Ста­рались. Но жизнь веж­ли­во то­пор­щится и в за­зорах меж­ду ней и до­мом ды­шит толь­ко пер­со­нал. Пус­ты­ня в о­ази­се. В ок­нах иг­рушки, при вхо­де цве­ты. Еще нем­но­го и ясель­ки, еще нем­но­го и по­гост. И ник­то не ви­новат. И столь­ко де­нег. И у нее ни­чего не бо­лит и она бу­дет жить дол­го-дол­го.


ИЗ ЦИК­ЛА "ВЕС­НА В ЛЕЙ­ПЦИ­ГЕ"

В тол­пе, впе­реди, вся дру­гая, во­ло­окая, с про­филем. Не­помер­но тем­ны, рас­ши­рены от зву­ков гла­за. Она вся - на­верх: ее цве­ток к его сол­нцу, к его чу­жому сол­нцу чу­жой му­зыки. Мо­лода и прек­расна де­ва Ко­рана. За­быты де­воч­ка, ви­сящая спра­ва, мла­денец, ви­сящий сле­ва, он, на­пира­ющий сза­ди, пле­шивый и низ­кий,с вы­вихом бед­ра. Она од­на, впер­вые од­на, неж­но вы­реза­на, от­ре­зана от мяг­кой, лип­кой, тя­гучей, как сы­рая араб­ская ле­пеш­ка, дре­моты не­вин­ности.

Но уже мут­но, тол­сто, тяж­ко, как ос­лепший цик­лоп, кру­тит он ко­рич­не­вой го­ловой. Уже тя­нет, та­щит, да­вит рас­тре­вожен­ным жи­ром на пря­мой, гиб­кий, соч­ный рос­ток ее пре­датель­ства, ее но­вой, толь­ко что слу­чив­ший­ся от­дель­нос­ти. Еще не по­нимая, с тру­дом, она по­вора­чива­еся к не­му, смот­рит, и, не в си­лах, от­во­дит, опус­ка­ет, зак­ры­ва­ет ве­ки. Тон­кой прох­ладной су­доро­гой лег­ли меж­ду ни­ми неж­ные чу­жие зву­ки. На глав­ной ули­це ро­яль. Шо­пен. Вес­на. Ев­ро­па.

 

СЛУ­ЧАЙ. ВЕС­НА 2005

Мы бе­жали навс­тре­чу друг дру­гу. Пе­реход на На­лич­ной, зе­леный свет, она быс­тро идет. Пе­реход на На­лич­ной, зе­леный свет, я быс­тро иду.

Вос­кре­сенье. Ве­ликий пост. Я бо­ялась опоз­дать на ис­по­ведь, год на­зад по­пал­ся сви­репый свя­щен­ник. Я бе­жала, гля­дя се­бе под но­ги, пы­та­ясь нас­тро­ить­ся. Что это здесь та­кое? За­чем это? Лю­ди в фор­менной одеж­де во­зят­ся пос­ре­ди пе­рехо­да с боль­шим кус­ком по­ли­эти­лена. Не­важ­но, ми­мо.

Пред­послед­няя мысль: "как на­до­ели эти ра­боты на до­рогах, веч­но у нас все пе­рек­ры­то." Пос­ледняя мысль: "И веч­но вез­де грязь". Тем­ная гря­зевая струй­ка приб­ли­жа­ет­ся к мо­им не­тер­пе­ливым бо­тин­кам. Она ды­мит­ся. Она жи­вая и крас­ная. Она мед­ленно стру­ит­ся из под по­ли­эти­лена вмес­те с зо­лоты­ми длин­ны­ми ло­кона­ми. Чуть по­одаль су­моч­ка.

Ник­то не ос­та­нав­ли­ва­ет ме­ня и не об­ра­ща­ет вни­мания. Мрач­ные ми­лици­оне­ры за­бот­ли­во и су­ет­ли­во поп­равля­ют по­ли­эти­лен. Это толь­ко что бы­ло. Нет, ник­то не за­пом­нил но­мера. Шо­фер мар­шрут­ки, ку­да я вско­чила, не пос­мотрев на но­мер, и ко­торая еха­ла не ту­да, ска­зал мне, что еще ми­нуты на­зад теп­лый пар от ды­хания еще под­ни­мал­ся к не­бу. Он сам ви­дел. Шо­фер из­ме­нил мар­шрут и под­вез ме­ня к цер­кви.

В цер­кви служ­ка, со зна­ни­ем де­ла, за­яви­ла, что пла­кать тут не­чего, раз по­гиб­ла, зна­чит так на­до. Не на­шего ума де­ло. Ли­цо в плат­ке про­тяну­ло свеч­ку. Зна­комая при­хожан­ка мно­гоз­на­читель­но: "Вы же ее не зна­ли? Ну вот". Они улы­ба­ют­ся с по­нима­ни­ем, они зна­ют от­вет, они зна­ют все от­ве­ты.

Нет, я ее не зна­ла. Поз­же, про­читав на на­шем до­ме объ­яв­ле­ние ее ро­дите­лей, я уз­на­ла: "сту­ден­тка, единс­твен­ная дочь, кто ви­дел…" Я не ви­дела, я зас­та­ла уже по­ли­эти­лен. Я ни­чем не смо­гу им по­мочь. Я не знаю сек­ре­та жиз­ни и смер­ти. Я толь­ко знаю, что там, пе­ред све­тофо­ром, на бе­лых по­лос­ках пе­рехо­да, мрач­ные ми­лици­оне­ры бес­смыс­ленно, из ка­кого-то стран­но­го, тра­гичес­ко­го сты­да, поп­равля­ют на по­гиб­шей по­ли­эти­лен, тщет­но пы­та­ясь скрыть от рав­но­душ­но-лю­бопыт­ных глаз пря­ди свет­лых во­лос. И на том спа­сибо.


ПО ДОБ­РО­ТЕ ДУ­ШЕВ­НОЙ

- Доч­ка моя в со­рок три баб­кой ме­ня сде­лала. В со­рок три! Бес­путная. Учи­ла ее, а она - на те­бе, баб­ка, рас­ти. А ка­кая я баб­ка, в со­рок три? Вот и рас­ти­ла внуч­ку до че­тыр­надца­ти лет. Лег­ко это? Нет, вы ска­жите? Те­перь за­муж выш­ла, внуч­ку заб­ра­ла. На­шел­ся же, ду­рак, взял ее с прип­ло­дом. По­вез­ло ей. От оди­ноких баб про­ходу нет, а он, вот, на­шу выб­рал, дол­го, ви­дать, ду­мал. Яв­рей. Веж­ли­вый та­кой, про­ходи­те, са­дитесь. Это мне-то! Ну, я ся­ду, пусть по­давит­ся.

Вы ведь зна­ете, веж­ли­вые-то они веж­ли­вые, а са­ми - из­вес­тно что. Ну, вы ведь зна­ете, ка­кие они, яв­реи? Не зна­ете? Ну, я вам ска­жу! А то не убе­реже­тесь. Ведь их по­ка сво­ими гла­зами не уви­дишь, не по­веришь. Я вот, рань­ше не встре­чалась, а те­перь ска­жу: всё  лю­ди прав­ду про них го­ворят! Хит­рые они. Мы про­тив них де­ти ма­лые. Ни­че не мо­жем. Что хо­тят они с на­ми, то и де­ла­ют. Од­но сло­во, хит­рые.

Муж ей­ный учи­телем в шко­ле ра­бота­ет. Фи­зики! В этой, ну, за уг­лом тут, в ма­тема­тичес­кой. Они там и все яв­реи, кро­ме убор­щи­цы. Ту­да, ес­ли ты не яв­рей, то и не лезь, все рав­но не возь­мут. И праль­но. Что они, ду­раки, что ли? Де­нег, ко­неч­но, нем­но­го он по­луча­ет, зять-то, но ес­ли не пить, то жить мож­но? Мож­но. Вот я вам и го­ворю. А он и не ку­рит! Страш­ный че­ловек.

Нам их ни в жизть не обой­ти. Все рав­но они что - нить при­дума­ют так, что опять они в дам­ках, а мы там же, где и бы­ли. А все по­чему? Хит­рые. Мать евон­ная, та еще хит­рее. Хи­рург в боль­ни­це. Зде­ся, в боль­ни­це Ле­нина. Кар­ди­олог. Оче­редь к ней, прям дав­ка фор­менная. На­род сам под нож ле­зет. Все к Ма­римо­сев­не хо­тят. Вы­жива­емость, го­ворят, у нее вы­сокая. Ко­неч­но, с по­кой­ни­ка-то что возь­мешь? На бо­лез­нях на­ших на­жива­ют­ся.

Они, ска­жу я те­бе, нас­квозь нас ви­дят. Ты еще и по­думать ни­чего пло­хого не ус­пел, а они всё уже, нас­квозь! Ма­маша его как пос­мотрит на ме­ня сво­ими гла­зами их­ни­ми, бо­юсь, ей Бо­гу бо­юсь! Страсть! Нас­квозь, ду­маю, стер­ва, ме­ня ви­дит, а чаю пред­ла­га­ет. К че­му бы это? Мол­чит, гла­за свои не­рус­ские та­ращит и мол­чит. Родс­твен­ни­ки. И че­го это они на на­ших же­нят­ся? Свои, ви­дать, пе­реве­лись все. Вот и же­нют­ся на вся­кой ше­люди, вро­де мо­ей.  Кровь се­бе пор­тят.

А кровь у них осо­бен­ная. Хит­рая. Не под­да­ет­ся ал­ко­голю. Он у них как бы сквозь про­ходит, а у нас за эти, как его, ну, за всё, в об­щем, за­цеп­ля­ет­ся. И ос­та­ет­ся. Мы от не­го ду­ре­ем, а они на­обо­рот. И все так: им на поль­зу, нам во вред. У них хоть все от­бе­ри, все че-нить най­дет­ся, а нам че­го ни дай, все рав­но ни­че не ос­та­нет­ся. А от­че­го? От доб­ро­ты! Все от доб­ро­ты на­шей. Хит­рости в нас не­ту, вот вся­кий не­рус­ский у нас все и от­би­ра­ет. Не яв­рей -так та­тарин, не та­тарин - так гру­зин. А нам все од­но, про­падать. Ни за что. Так, по доб­ро­те ду­шев­ной.

Не пропусти интересные статьи, подпишись!
facebook Кругозор в Facebook   telegram Кругозор в Telegram   vk Кругозор в VK
 

Слушайте

НОВЫЕ КНИГИ

Мифы, легенды и курьёзы Российской империи XVIII–XIX веков. Часть двенадцатая

«Нет, уж, милостивая государыня, этого в Евангелии точно нет!!!»

Граф Разумовский: «Боюсь, государыня, в России мор будет»

«Пуд сала на лечение его высочества...»

Игорь Альмечитов май 2025

СТРОФЫ

ПУШКИН – ВЫСОЦКИЙ (ПОЭМА)

Борис Пукин май 2025

Царь Эдип

Потому тут и мор, что остался с женой,
что сроднился вполне со случайной страной;
кто не хочет ослепнуть – не слушай слепца,
нет нам Родины, матери нет, нет отца!

Дмитрий Аникин май 2025

ИСТОРИЯ

Украинские маршалы

Смотрел краем глаза парад победы…

Виталий Цебрий май 2025

РЕЗОНАНС

Украинский почемучка (сериал)

Почти каждое утро и почти каждый украинский гражданин, просыпаясь, задает себе первый вопрос: "Почему американец Дональд Трамп решил, что можно безнаказанно и на свой выбор отбирать у соседа его дом (квартиру), страну, жену, например, и детей?"

Виталий Цебрий май 2025

Держись заглавья Кругозор!.. Наум Коржавин

x

Исчерпан лимит гостевого доступа:(

Бесплатная подписка

Но для Вас есть подарок!

Получите бесплатный доступ к публикациям на сайте!

Оформите бесплатную подписку за 2 мин.

Бесплатная подписка

Уже зарегистрированы? Вход

или

Войдите через Facebook

Исчерпан лимит доступа:(

Премиум подписка

Улучшите Вашу подписку!

Получите безлимитный доступ к публикациям на сайте!

Оформите премиум-подписку всего за $12/год

Премиум подписка