Принцип Оккама

Ген­на­дий ЕСИН

 Ис­то­рик и Ху­дож­ник шли по вы­сох­ше­му дну со­лёно­го озе­ра, и каж­дый их шаг соп­ро­вож­дался об­лачка­ми бе­лос­нежной пы­ли. Мел­кие крис­талли­ки со­ли взмы­вали вверх, при­давая одеж­дам пут­ни­ков бе­лиз­ну. Ка­зав­ши­еся бес­плот­ны­ми, фи­гуры плы­ли в без­бреж­ном дро­жащем ма­реве рас­ка­лен­но­го воз­ду­ха, пе­рели­вав­ше­гося на го­ризон­те.

Они шли один за дру­гим, и взгляд вто­рого не­из­менно на­тыкал­ся на чёр­ные пят­на по­та, выс­ту­пив­шие на нес­ве­жей ру­баш­ке Ху­дож­ни­ка. Его, как и всех ге­ни­ев, ско­рее все­го, приз­на­ют и оце­нят толь­ко пос­ле смер­ти, а по­ка он тво­рил ис­клю­читель­но для се­бя, лег­ко рас­ста­ва­ясь с ра­бота­ми, раз­да­ривая их нап­ра­во и на­лево близ­ким, друзь­ям и слу­чай­ным зна­комым. Его по­лот­на нас­то­ражи­вали, за­вора­жива­ли и удив­ля­ли. Но все, кто их ви­дел, приз­на­вали за Ху­дож­ни­ком дар не­обыч­но­го вос­при­ятия ок­ру­жа­юще­го ми­ра.

Вто­рым шёл Ис­то­рик. Нас­то­ящее его имя зна­ли нем­но­гие, а фа­милию мог­ли вспом­нить раз­ве что еди­ницы. Ис­то­рик не был учё­ным и к на­уке с од­но­корен­ным наз­ва­ни­ем имел до­воль­но от­да­лён­ное от­но­шение. Он не очень хо­рошо знал да­же обя­затель­ный курс школь­ной ис­то­рии, за­то ос­но­ватель­но пре­ус­пел в рас­копках древ­них го­родищ и ак­ро­полей, и поль­зо­вал­ся зас­лу­жен­ным ува­жени­ем сре­ди «чёр­ных» ар­хе­оло­гов. Ис­то­рик прек­расно ори­ен­ти­ровал­ся в конъ­юн­кту­ре рын­ка, це­нах и спро­се на ан­ти­ки. Он до сих пор был ещё жив, а не ва­лял­ся в од­ном из рас­ко­пов с пу­лей в го­лове или с но­жом в спи­не, и по­тому его ав­то­ритет был дос­та­точ­но вы­соким как сре­ди кол­лекци­оне­ров, так и сре­ди его за­вис­тли­вых кол­лег.

Двое уве­рен­но нап­равля­лись в са­мый центр со­лон­ча­ка.

Ещё в са­мом на­чале ле­та не­уго­мон­ный Ху­дож­ник, бро­дяж­ни­чая в этих мес­тах в по­ис­ках под­хо­дящей на­туры, слу­чай­но нат­кнул­ся на со­вер­шенней­шее чу­до: поч­ти иде­аль­ный круг изум­рудной тра­вы в са­мом цен­тре со­лёной без­жизнен­ной пус­ты­ни.

При оче­ред­ной встре­че он про­гово­рил­ся сво­ему при­яте­лю о бес­по­доб­ном сос­то­янии, пе­режи­том им в див­ном мес­те, и Ис­то­рик за­горел­ся же­лани­ем по­пасть ту­да, где со­вер­шенно бес­плат­но и бе­зо вся­ких на то уси­лий мож­но впасть в сос­то­яние нир­ва­ны.

– Да­леко ещё? – по­ин­те­ресо­вал­ся Ис­то­рик.

– Не близ­ко, но боль­ше по­лови­ны уже прош­ли, – ус­по­ко­ил его доб­рый Ху­дож­ник. – На, раз­вле­кись. – Он обер­нулся и на хо­ду пе­редал Ис­то­рику мо­нету, до­воль­но тол­стый кру­жочек ме­ди око­ло двух сан­ти­мет­ров в ди­амет­ре.

На вы­пук­лом авер­се выс­ту­пал про­филь муж­ской го­ловы: коль­ца куд­ря­вых во­лос на лбу пе­ретя­нуты ши­рокой лен­той, во­левой под­бо­родок, клас­си­чес­кий, с гор­бинкой, гре­чес­кий нос. Изоб­ра­жение бы­ло сде­лано так ре­алис­тично и сох­ра­нилось нас­толь­ко хо­рошо, что Ис­то­рик смог да­же оп­ре­делить воз­раст древ­не­го то ли бо­га, то ли ге­роя. «Лет со­рок пять – пять­де­сят». Он смах­нул со лба пот и пе­ревер­нул мо­нету.

На об­ратной сто­роне тот же бо­родач был изоб­ра­жён об­на­жён­ным, спи­ной к наб­лю­дате­лю, при­чем его го­лова бы­ла раз­верну­та в про­филь. «Плос­кий еги­пет­ский стиль», – бе­зоши­боч­но оп­ре­делил Ис­то­рик. В вы­соко под­ня­той пра­вой ру­ке бо­рода­тый дер­жал связ­ку пруть­ев, че­рез ле­вую ру­ку был пе­реб­ро­шен ку­сок тка­ни. Но­ги ши­роко рас­став­ле­ны и сог­ну­ты в ко­ленях, ими­тируя бег. Ни­же, под ле­вой ру­кой ге­роя, си­дела пти­ца, по­хожая на со­кола, а ещё ни­же кра­совал­ся рас­кры­тый цве­ток с пятью ле­пес­тка­ми. Две строч­ки гре­чес­ких букв сле­дова­ли свер­ху вниз с обе­их сто­рон мо­неты. «Ага­фок­люс* – влас­те­лин су­щего», – бе­запел­ля­ци­он­но ут­вер­жда­ла над­пись.

– Я на­шёл мо­нету со­вер­шенно слу­чай­но, – прер­вал мол­ча­ние Ху­дож­ник, – вы­шел ночью во двор по­курить, при­сел на ска­мей­ку. А ночь... Не­бо – слов­но пок­ры­то чёр­ным ла­ком, звез­ды – яр­кие, низ­кие, лу­на – наг­лая. Пе­редать бы... да всё ни­как ру­ки не до­ходят, а жаль... Ко­роче, си­жу, ку­рю. И вдруг бо­ковым зре­ни­ем улав­ли­ваю ка­кой-то блик. Не по­ленил­ся, встал, по­дошёл к не­дав­но вско­пан­ной гряд­ке, при­сел. Ни­чего не ви­жу. Вер­нулся к ска­мей­ке – опять блик. Я – на­зад и, пред­став­ля­ешь, на­хожу вот эту са­мую мо­нету. Она очень так эле­ган­тно тор­ча­ла из зем­ли и от­све­чива­ла толь­ко под оп­ре­делён­ным уг­лом. Чес­тно го­воря, я уди­вил­ся её сох­раннос­ти: ви­дишь, она вся слов­но чёр­ным ла­ком пок­ры­та. Пок­ру­тил я её в ру­ках да и по­шел спать. А ут­ром по­ехал в ан­тиквар­ный ма­газин. Там мой од­ноклас­сник в ну­миз­ма­тичес­ком от­де­ле кон­суль­тан­том ра­бота­ет. Он ока­зал­ся на мес­те, а вот мо­неты в кар­ма­не уже не бы­ло. Прек­расно пом­ню, что с со­бой брал. Ког­да из ав­то­буса вы­ходил, про­верил – она ле­жала в кар­ма­не. А тут про­пала, как буд­то ни­ког­да и не бы­ло. Ну, ду­маю, как приш­ла, так и уш­ла.

Вер­нулся до­мой, дня три ра­ботал, и всё по­луча­лось, как ни­ког­да... За­кон­чил оче­ред­ной холст за пол­ночь, вы­шел во двор по­курить...

– Че­го ржёшь? Так всё и бы­ло. Там же на гряд­ке её сно­ва и на­шёл. Тор­ча­ла так же боч­ком, буд­то ни­ког­да её из зем­ли и не вы­нима­ли. По­думал, по­думал и по­доб­рал её сно­ва, при­нёс в дом, по­ложил на стол. Чую, что-то с ней не­чис­то, а ни­как не со­об­ра­жу, что де­лать. То ли в цер­ковь от­нести ос­вя­тить, то ли об­ратно за­копать. А мо­жет, во­об­ще, в мо­ре выб­ро­сить – от гре­ха по­даль­ше? И вдруг ка­жет­ся мне, что ухо­жу я в эту мо­нету, как во­да в пе­сок.

А даль­ше при­виде­лось та­кое, че­му и наз­ва­ния нет. Стою я на бе­регу мо­ря. Го­рячий пе­сок жжёт бо­сые но­ги. Жа­ра – поч­ти как сей­час. А пря­мо на ме­ня ска­чут пять всад­ни­ков. Ре­бята все креп­кие, с бо­рода­ми, как у ме­ня. Сёд­ла пок­ры­ты зве­рины­ми шку­рами; ру­бахи на­выпуск, цвет­ны­ми ку­шака­ми за­тяну­тые; шта­ны... ну, в точ­ности, как ка­зац­кие ша­рова­ры, зап­равле­ны в ко­рот­кие са­пож­ки; лу­ки в ши­роких кол­ча­нах к сед­лам при­торо­чены; копья ко­рот­кие, но не у всех; ме­чи пря­мые, как-то они на­зыва­ют­ся ин­те­рес­но, аки­наки, что ли?.. Ощу­щения аб­со­лют­но на­тураль­ные: яр­кие, соч­ные, чёт­кие, слов­но све­жие крас­ки... И все зву­ки я слы­шал очень от­чётли­во... да­же как ве­терок пес­чинки сду­ва­ет... И тут ме­ня осе­нило: во­пер­вых, эти ре­бята – ски­фы, во-вто­рых, они ме­ня не ви­дят.

У са­мой во­ды во­ины спрыг­ну­ли с ко­ней и, на хо­ду сбра­сывая одеж­ду, по­бежа­ли ку­пать­ся. Сме­ют­ся, друг на дру­га во­дой брыз­га­ют, ну пря­мо как де­ти... Не­ожи­дан­но хлоп­ну­ла фор­точка, и я оч­нулся. Си­жу за тем же сто­лом, злос­час­тная мо­нета всё так же ле­жит пе­редо мной, а на ули­це уже ночь...

Пол­ный текст чи­тай­те в пе­чат­ном вы­пус­ке. (Под­писка)