Я не согласен ни с одним словом, которое вы говорите, но готов умереть за ваше право это говорить... Эвелин Беатрис Холл

независимый интернет-журнал

Держись заглавья Кругозор!.. Наум Коржавин
x

ПЯТОЕ ЧУВСТВО ВАДИМА АНДРЕЕВА

О сыне Леонида Андреева Вадиме, о его судьбе и судьбе его книги

Опубликовано 6 Ноября 2013 в 04:42 EST

Марина Гарбер
..."Две книги из ее коллекции связаны с именем писателя и поэта Вадима Леонидовича Андреева, сына Л. Н. Андреева. Первая книга названа "Пять чувств". Я думаю, что "издана" она была в одном, от силы в нескольких экземплярах, составлена из машинописных листов и переплетена. На титульном листе рукой автора - дарственная: "Ольге Абрамовне Ланг от всего сердца. Вадим. Женева, 23 ноября 1970 г.". Вторая книга Андреева "На рубеже" была издана посмертно и преподнесена ее владелице от имени дочери поэта, Ольги Андреевой, сопроводившей этот экземпляр следующими словами: "Дорогому другу - Ольге Ланг с неизменной любовью. Ольга Андреева. Париж, декабрь 1977""...
______________________
Гостевой доступ access Подписаться

О НО­ВОМ АВ­ТО­РЕ "КРУ­ГОЗО­РА":  Ма­рина Гар­бер - по­эт, эс­се­ист, пе­ревод­чик, ре­дак­тор, пе­дагог, кри­тик. Ро­дилась в Ки­еве. На За­паде с 1990 г. Жи­ла в Ден­ве­ре, Чи­каго, Нью-Й­ор­ке (США). Ны­не жи­вет в Люк­сембур­ге. Окон­чи­ла Ден­вер­ский уни­вер­си­тет, фа­куль­тет инос­тран­ных язы­ков и ли­тера­туры. Пе­чата­ет­ся в за­рубеж­ных ли­тера­тур­ных из­да­ни­ях. Сбор­ни­ки сти­хот­во­рений: "Дом дож­дя", 1996, "Го­род" (сов­мес­тно с Га­ри Лай­том), 1997, "Час оди­ночес­тва", 2000, "Меж­ду то­бой и мо­рем" , 2008. Зам. глав­но­го ре­дак­то­ра аль­ма­наха "По­бережье" (США). Ав­тор мно­гих ли­тера­тур­ных ан­то­логий.


Ос­трее мыс­ли о еде, о пи­ще яв­ля­ет­ся но­вое чувс­тво, но­вая пот­ребность, вов­се за­бытая То­масом Мо­ром в его гру­бой клас­си­фика­ции че­тырех чувств. Пя­тым чувс­твом яв­ля­ет­ся пот­ребность в сти­хах.
/В. Ша­ламов, "Афин­ские но­чи"/

"Пи­сатель­ская судь­ба - труд­ная, жут­кая, ко­вар­ная судь­ба. В на­ше вре­мя в Рос­сии - осо­бен­но. Ка­жет­ся, ни­ког­да еще не при­ходи­лось пи­сате­лям по­падать в та­кое лож­ное по­ложе­ние, как те­перь", - та­кими сло­вами на­чина­ет­ся статья А.Бло­ка "Ду­ша пи­сате­ля", на­писан­ная в 1909, в пе­ри­од гря­дущих ка­так­лизмов, ког­да ис­тинные ис­пы­тания бы­ли еще впе­реди, а "лож­ность" пи­сатель­ско­го по­ложе­ния толь­ко наз­ре­вала. И те­перь, поч­ти век спус­тя, пы­та­ясь на­вес­ти рез­кость на смут­ную кар­ти­ну тех лет, прак­ти­чес­ки не­воз­можно с чет­костью оп­ре­делить, ко­му из пи­сате­лей уда­лось прой­ти сквозь ту­ман и мглу эпо­хи, не ут­ра­тив глав­но­го - твор­ческую не­зави­симость, не­пов­то­римый го­лос, жиз­ненные прин­ци­пы и тя­гу к твор­чес­тву, а иног­да и к са­мой жиз­ни. Дух сом­не­ний, сос­то­яние ко­леба­ния и нес­та­биль­нос­ти, как в твор­ческом, так и в со­ци­аль­но-по­лити­чес­ком пла­не (не го­воря уже о су­губо бы­товом) - пре­вали­ру­ющие нас­тро­ения то­го вре­мени. И не нам, от­де­лен­ным вре­мен­ным рас­сто­яни­ем от дра­мы страш­ной по­ры, су­дить о чь­их-то че­лове­чес­ких сла­бос­тях, про­махах и, по­рой, от­кро­вен­ных кру­шени­ях.

Не­воз­можно так же од­нознач­но ут­вердить, к ко­му в пос­ле­рево­люци­он­ную эпо­ху "пи­сатель­ская судь­ба" ока­залась бла­гос­клон­нее - к ос­тавшим­ся у "ал­та­ря рус­ской куль­ту­ры" или к эмиг­ри­ровав­шим за ру­беж. В боль­шинс­тве слу­ча­ев судь­ба эта ока­залась тра­гич­ной, и ес­ли не гро­зила не­мину­емой смертью, то за­час­тую обо­рачи­валась "твор­ческим ту­пиком", вы­нуж­денным или доб­ро­воль­ным мол­ча­ни­ем. При­чем, в судь­бах пи­сате­лей-эмиг­рантов пер­вой вол­ны по­доб­ное сос­то­яние "по­виса­ния в воз­ду­хе" осо­бо ощу­тимо. По­жалуй, не­кото­рую чет­кость кар­ти­на об­ре­ла в гла­зах эмиг­рантов вто­рой вол­ны: они у­ез­жа­ли из дру­гой Рос­сии, ус­пев вку­сить тер­ро­ра "кро­вавой дик­та­туры", и вы­бора "или - или" судь­ба пе­ред ни­ми не ста­вила. "Мне не зна­кома го­речь нос­таль­гии", - на­пишет по­том И.Ела­гин...

А у пер­вой вол­ны бы­ли све­жи вос­по­мина­ния о бы­лой Рос­сии, бы­ли на­ив­ные, как ока­залось, ча­яния и на­деж­ды на пе­реме­ны. Отор­ванные от сво­ей куль­тур­ной и язы­ковой сре­ды, ис­крен­не тос­ку­ющие по Рос­сии (а тог­да, как из­вес­тно, чувс­тво нос­таль­гии не бы­ло на­бив­шей ос­ко­мину ба­наль­ностью, ведь да­же цве­та­ев­ская "дав­но ра­зоб­ла­чен­ная мо­рока" горь­ко иро­нич­на), об­ре­чен­ные на от­сутс­твие мас­со­вого чи­тате­ля, они ока­зались в по­ложе­нии "оди­ноч­но­го пла­ванья", не­ред­ко за­кан­чи­ва­юще­гося кру­шени­ем, по мет­ко­му оп­ре­деле­нию А.Нес­ме­лова. Бе­зус­ловно, и в Па­риже, и в Бер­ли­не, и в Хар­би­не су­щес­тво­вали ли­тера­тур­ные объ­еди­нения, из­да­вались кни­ги и жур­на­лы, про­води­лись ли­тера­тур­ные чте­ния... Но круг твор­ческо­го об­ще­ния, при всей его внут­ренней ин­тенсив­ности и на­сыщен­ности, ос­та­вал­ся стро­го ог­ра­ничен­ным, уз­ким кру­гом.

В пе­релом­ные ис­то­ричес­кие мо­мен­ты пи­сате­ли по-раз­но­му ре­шали свою судь­бу - как че­лове­чес­кую, так и твор­ческую. Од­ни про­дол­жа­ли пи­сать - для се­бя, для ок­ру­жения, для "чи­тате­ля в по­томс­тве", на­конец; иные за­мол­ка­ли - на ка­кой-то пе­ри­од или нав­сегда... А дру­гие воз­вра­щались в Рос­сию, точ­нее, в стра­ну, не­ког­да так на­зывав­шу­юся. "Для по­эта-эмиг­ранта нет пу­ти на­зад: он по­теря­ет ли­бо го­лос, ли­бо сво­боду, ли­бо жизнь, ли­бо всё вмес­те", - пи­шет Е.Вит­ков­ский в пре­дис­ло­вии к ан­то­логии "Мы жи­ли тог­да на пла­нете дру­гой". Упо­мянем лишь нес­коль­ко имен из не­дол­го­го спис­ка воз­вра­тив­шихся, до­бавив толь­ко, что судь­ба каж­до­го из ни­же пе­речис­ленных ока­залась имен­но "труд­ной и жут­кой", как пред­ви­дел Блок: Ма­рина Цве­та­ева, Алек­сей Эй­снер, Ма­рия Ве­га, Аль­фред Хей­док, Ни­кита Му­равь­ев, Юрий Со­фи­ев, Ан­то­нин Ла­дин­ский, Дмит­рий Свя­тополк-Мир-ский...

В этом спис­ке мог­ло бы ока­зать­ся имя Ва­дима Ан­дре­ева, про­за­ика, по­эта, ме­му­арис­та и жур­на­лис­та, не­сос­то­яв­ше­гося "воз­вра­щен­ца", ко­торый, по вы­раже­нию Вит­ков­ско­го "бук­валь­но по­вис "меж­ду двух ми­ров"". Дваж­ды по­давая про­шение на пре­дос­тавле­ние ему со­вет­ско­го граж­данс­тва и, на­конец, в кон­це со­роко­вых по­лучив пас­порт, но, нес­мотря на не­од­нократ­ные ви­зиты на ро­дину, не ре­шив­шись ос­тать­ся, Ан­дре­ев так ни­ког­да и не из­ле­чил­ся от "эмиг­рант­ской бо­лез­ни" - тос­ки по ро­дине. И, по­жалуй, труд­но най­ти дру­гого рус­ско­го по­эта-эмиг­ранта, в твор­чес­тве ко­торо­го нос­таль­ги­чес­кая но­та зву­чит столь прон­зи­тель­но...

***

Ва­дим Ан­дре­ев ро­дил­ся 25 де­каб­ря 1902 в Мос­кве, но вско­ре пос­ле его рож­де­ния семья пе­реб­ра­лась в Пе­тер­бург. Он был стар­шим сы­ном зна­мени­того и, как за­метил в свое вре­мя Блок, "са­мого чи­та­емо­го" пи­сате­ля Ле­они­да Ан­дре­ева. Мать Ва­дима, Алек­сан­дра Ми­хай­лов­на Ве­лигор­ская умер­ла от ро­диль­ной го­ряч­ки вско­ре пос­ле рож­де­ния млад­ше­го сы­на, Да­ни­ила, в пос­ледс­твии по­эта-мис­ти­ка и фи­лосо­фа. С это­го мо­мен­та жизнь каж­до­го из брать­ев по­тек­ла сво­им от­дель­ным рус­лом. Глу­боко пе­режи­вая смерть же­ны, Ле­онид Ан­дре­ев от­ка­зал­ся ви­деть но­ворож­денно­го сы­на, и Да­ни­ила взя­ла к се­бе на вос­пи­тание сес­тра его ма­тери, в то вре­мя как Ва­дим ос­тался с от­цом. Вот, что пи­шет Ал­ла Ан­дре­ева, вдо­ва Да­ни­ила, о детс­тве брать­ев Ан­дре­евых: "...он [Да­ни­ил - М.Г.] очень лю­бил свое детс­тво и всег­да ра­довал­ся и бла­года­рил Бо­га, что вы­рос не в семье от­ца. Это и прав­да боль­шое счастье. По­тому что он вы­рос в со­вер­шенно за­меча­тель­ной семье, лю­бимым млад­шим ре­бен­ком. Детс­тво его стар­ше­го бра­та Ва­дима, ко­торый обо­жал от­ца, бы­ло, ко­неч­но, не та­ким свет­лым, ка­ким бы­ло детс­тво Да­ни­ила. Но­вая семья Ле­они­да Ан­дре­ева со­вер­шенно зас­ло­нила от не­го стар­ше­го сы­на, и ре­бенок тра­гичес­ки вос­при­нимал свою не­нуж­ность в семье. Его Доб­ро­вы то­же хо­тели к се­бе взять и вос­пи­тывать обо­их маль­чи­ков, но Ва­дим прос­то не мог жить без от­ца". Ви­димо, есть в этих сло­вах боль­шая до­ля прав­ды, так как вско­ре пос­ле смер­ти от­ца сем­надца­тилет­ний Ва­дим ухо­дит из до­ма. Поз­же, в кон­це трид­ца­тых, Ан­дре­ев опи­шет сво­его от­ца и свое детс­тво в ав­то­би­ог­ра­фичес­кой по­вес­ти, так и наз­ванной: "Детс­тво. По­весть об от­це". В свое вре­мя о по­вес­ти хва­леб­но отоз­вался сам В.На­боков. В ин­тервью, дан­ном жур­на­лу "Ого­нек", сын Ва­дима, Алек­сандр Ан­дре­ев го­ворит: "Отец всю жизнь ос­во­бож­дался от тя­жело­го ком­плек­са стар­ше­го сы­на из­вес­тно­го че­лове­ка, ко­торо­го бе­зум­но лю­бил. И кни­га "Детс­тво" - то­же по­пыт­ка из­бавле­ния от "ан­дре­ев­ско­го ком­плек­са". Ва­диму всег­да бы­ли близ­ки цен­ности Ле­они­да, его ли­тера­тур­ные прис­трас­тия. Но, ду­маю, вто­рой брак от­ца ос­тался для не­го ду­шев­ной трав­мой на всю жизнь...".

Ва­дим окон­чил гим­на­зию Лин­тов­ской, од­но из са­мых прес­тижных школь­ных учеб­ных за­веде­ний Пе­тер­бурга. В ро­ковом ок­тябре 1917 Ан­дре­евы не прос­то "у­еха­ли" в Фин­ляндию, как обыч­но при­нято счи­тать. Их да­ча, где на­ходи­лась в то вре­мя семья, рас­по­лага­лась на Ка­рель­ском пе­решей­ке в усадь­бе Вам­мель­су, на бе­регу Чер­ной реч­ки и ока­залась на тер­ри­тории про­воз­гла­сив­шей не­зави­симость Фин­ляндии, т.е. за пре­дела­ми Рос­сии. Там, в Те­ри­оки Ва­дим учит­ся в рус­ском ре­аль­ном учи­лище. Пос­ле окон­ча­ния рус­ской гель­син­гфорской гим­на­зии, в кон­це 1920 Ва­дим идет доб­ро­воль­цем в уже ре­де­ющие вой­ска Бе­лой Ар­мии и при­нима­ет учас­тие в бо­ях сна­чала в сос­та­ве ар­мии ге­нера­ла Мил­ле­ра, а за­тем - ар­мии бе­лой Ку­бан­ской рес­публи­ки. При­мер­но че­рез пол­го­да вмес­те со сво­ей частью до­бира­ет­ся до Кон­стан­ти­нопо­ля, где не­кото­рое вре­мя жи­вет в во­ени­зиро­ван­ном ла­гере для бе­жен­цев, ве­дя по­луго­лод­ное су­щес­тво­вание и пы­та­ясь вы­жить, Ан­дре­ев со­чета­ет уче­бу в рус­ском ли­цее с улич­ной тор­говлей. Од­на­ко вско­ре его вмес­те с ос­таль­ны­ми сту­ден­та­ми ли­цея от­прав­ля­ют в ла­герь в Ску­тари на бос­фор­ском бе­регу (Тур­ция), от­ку­да он бе­жит, что­бы сно­ва вер­нуть­ся в Кон­стан­ти­нополь. Поз­же, во вре­мя уче­бы в рус­ском ли­цее в Со­фии, Ан­дре­ев встре­ча­ет про­фес­со­ра ис­то­рии Д. У­ит­тмо­ра, ко­торо­го по­коря­ет умом и на­читан­ностью. Бла­года­ря этой встре­че, ко­митет У­ит­тмо­ра по под­дер­жке эмиг­рант­ских сту­ден­тов вы­деля­ет ему сти­пен­дию для про­дол­же­ния уче­бы в бер­лин­ском уни­вер­си­тете на от­де­лении ис­то­рии жи­вопи­си фи­лософ­ско­го фа­куль­те­та.

Собс­твен­но, в Бер­ли­не, ку­да он пе­ре­ехал в 1922 го­ду, и на­чина­ет­ся его ак­тивная ли­тера­тур­ная де­ятель­ность. Здесь Ан­дре­ев встре­ча­ет­ся с В. Ма­яков­ским, Б. Пас­терна­ком, Н. Бер­дя­евым, А. Бе­лым, А. Ре­мизо­вым; по­сеща­ет ли­тера­тур­ное ка­фе "Дом ис­кусств"; учас­тву­ет в нес­коль­ких ли­тера­тур­ных объ­еди­нени­ях; пуб­ли­ку­ет­ся в мес­тных рус­ско­языч­ных га­зетах; за­водит друж­бу с по­эта­ми Ан­ной Прис­ма­новой и Ге­ор­ги­ем Ве­нусом, сов­мес­тно с ко­торы­ми из­да­ет сбор­ник "Мост на вет­ру".

Год с лиш­ним спус­тя по­эт пе­реби­ра­ет­ся в Па­риж, где по­сеща­ет Сор­бонну, за­водит но­вые зна­комс­тва и ак­тивно учас­тву­ет в ли­тера­тур­ной жиз­ни. Он час­то бы­ва­ет в зна­мени­том ка­фе "La Balle", где в то вре­мя встре­чались рус­ские по­эты, учас­тву­ет в ли­тера­тур­ных чте­ни­ях. Ан­дре­ев ста­новит­ся од­ним из ор­га­низа­торов "Со­юза мо­лодых по­этов и пи­сате­лей", вхо­дит в "Со­юз рус­ских пи­сате­лей" (из ко­торо­го спус­тя го­ды бу­дет ис­клю­чен за членс­тво в "Со­юзе со­вет­ских пат­ри­отов"), при­нима­ет учас­тие в груп­пе М.Сло­нима "Ко­чевье", пуб­ли­ку­ет­ся в пер­вой эмиг­рант­ской ан­то­логии "Якорь", сот­рудни­ча­ет с прес­тижны­ми рус­ско-па­риж­ски­ми жур­на­лами, из­да­ет две кни­ги сти­хов... О по­эзии Ан­дре­ева в то вре­мя пи­сали Г.Ада­мович, В.Хо­дасе­вич, А.Да­ман­ская и дру­гие. К со­жале­нию, кри­тичес­кие от­зы­вы на эти пер­вые по­эти­чес­кие пуб­ли­кации и сбор­ни­ки бы­ли в боль­шинс­тве сво­ем от­ри­цатель­ны. Кри­тики пи­сали о на­думан­ности ан­дре­ев­ской по­эзии, пыш­ности и тя­жело­вес­ности сти­ля и да­же об от­сутс­твии жиз­ненно­го опы­та... Прой­дут го­ды, преж­де чем по­эзия Ан­дре­ева пе­рес­та­нет на­поми­нать, по вы­раже­нию Г. Ада­мови­ча, "уп­ражне­ния" и "чер­но­вики", ибо по ним "прой­дет­ся еще ожив­ля­ющая ру­ка мас­те­ра"...

Ес­тес­твен­но, "па­риж­ский пе­ри­од" сос­то­ял так же из вне­лите­ратур­ных буд­ней. В не­опуб­ли­кован­ном аль­бо­ме ав­тогра­фов по­эта Алек­сан­дра Гин­ге­ра Ан­дре­ев ос­та­вил в те го­ды та­кие грус­тные стро­ки: "Глу­хо сту­чит рав­но­мер­ный то­пор дро­восе­ка / Вско­рос­ти, мо­жет быть, зав­тра в ле­су и в гру­ди че­лове­ка / Сер­дце ус­нет и ос­та­нет­ся жизнь по­зади"... Су­щес­тву­ют про­питан­ные желчью вос­по­мина­ния о брать­ях Ан­дре­евых А.Смир­но­ва, из ко­торых, ес­ли от­се­ять нас­мешли­вый, поч­ти из­де­ватель­ский тон и фак­ти­чес­кие не­точ­ности, прос­матри­ва­ют­ся чер­ты ха­рак­те­ра Ва­дима: тру­долю­бие, не­зави­симость, чувс­тво собс­твен­но­го дос­то­инс­тва, или, как го­вори­ли тог­да, - честь: "Аб­со­лют­но всю жизнь прин­ци­пи­аль­но ни­щий, Да­ни­ил Ан­дре­ев всег­да и во всех об­сто­ятель­ствах вел се­бя, как не­зави­симый арис­тократ. В час­тной гим­на­зии, по­том пре­об­ра­зован­ной в со­вет­скую шко­лу, где учил­ся Ан­дре­ев, пе­даго­ги и уче­ники на­зыва­ли его ин­дий­ским прин­цем. Так же гор­до пы­тал­ся се­бя вес­ти в эмиг­ра­ции и его, очень на не­го по­хожий, стар­ший брат Ва­дим, но его быс­тро ук­ро­тили на аме­рикан­ских ки­нофаб­ри­ках, где он за­нимал­ся ра­ди хле­ба на­сущ­но­го мон­та­жом". Ки­нофаб­ри­ки, на ко­торых мас­те­ром ра­ботал Ан­дре­ев, бы­ли не аме­рикан­ски­ми, а фран­цуз­ски­ми, и, что­бы вы­жить в труд­ных ус­ло­ви­ях эмиг­ра­ции, Ан­дре­ев не гну­шал­ся и тя­жело­го фи­зичес­ко­го тру­да, ра­ботая чер­но­рабо­чим.

Од­на­ко бы­ли в этих буд­нях и свет­лые праз­дни­ки. Во Фран­ции Ан­дре­ев же­нит­ся на Оль­ге Чер­но­вой-Фе­доро­вой, при­ем­ной до­чери пред­се­дате­ля Уч­ре­дитель­но­го соб­ра­ния Рос­сии Вик­то­ра Чер­но­ва. Семья Чер­но­вых и их ак­тивная око­лоли­тера­тур­ная де­ятель­ность - те­ма от­дель­но­го ис­сле­дова­ния, здесь же упо­мянем лишь ат­мосфе­ру друж­бы и вза­имо­выруч­ки, в ней ца­рив­шую. И да­же объ­ек­тивный до яз­ви­тель­нос­ти В.Янов­ский в "По­лях Ели­сей­ских" пи­шет о спло­чен­ности и тру­долю­бии этой семьи: "В Кла­маре жи­ла мно­гочис­ленная и креп­кая семья "Чер­но­вых" - доч­ки Чер­но­ва выш­ли за­муж за Рез­ни­кова, Со­син­ско­го и Ва­дима Ан­дре­ева. Ко­лония "Чер­но­вых" жи­ла друж­но, хо­тя и бед­но, и Со­син­ский с Ан­дре­евым, по­ка не взя­ли со­вет­ских пас­портов, счи­тались "глу­боко сво­ими" и учас­тво­вали в "Кру­ге"".

Во Фран­ции у Ан­дре­евых рож­да­ют­ся дочь и сын. Но, нес­мотря ни на до­воль­но на­сыщен­ную твор­ческую жизнь, ни на бе­гущие го­ды, Ан­дре­ева не по­кида­ет же­лание вер­нуть­ся на ро­дину. Вот, что вспо­мина­ет его сын Алек­сандр: "Мы всег­да жи­ли на че­мода­нах. Для от­ца и дя­ди весь смысл жиз­ни сос­то­ял в том, что­бы вер­нуть­ся. По­беда в вой­не все­ляла в них оп­ти­мизм (тог­да бо­лее пя­ти ты­сяч рус­ских па­рижан офор­ми­ли со­вет­ское граж­данс­тво). И нич­то - ни рас­ска­зы о ла­герях, ни сви­детель­ства оче­вид­цев - не мог­ло их пе­ре­убе­дить. Все уси­лия рус­ской эмиг­ра­ции по от­но­шению к де­тям бы­ли нап­равле­ны на то, что­бы они ос­та­вались рус­ски­ми, что­бы не ас­си­мили­рова­лись (да­же от­ка­зыва­лись за­писы­вать ма­лышей, ро­див­шихся во Фран­ции, граж­да­нами этой стра­ны, хо­тя они из-за это­го те­ряли воз­можность по­лучать по­собия, сти­пен­дию для уче­бы и во­об­ще ка­кую-то за­щиту. Что ка­са­ет­ся нас - на­вер­ное, ан­гел-хра­нитель вме­шал­ся и шеп­нул от­цу объ­явить сво­их де­тей фран­цу­зами). Я тог­да ве­рил в су­щес­тво­вание да­лекой, поч­ти иде­аль­ной стра­ны...".

Сын пи­сате­ля ут­вер­жда­ет, что вой­на зас­та­ла семью на за­пад­ном по­бережье Фран­ции, а не в Па­риже, как сле­ду­ет из дру­гих ис­точни­ков. Вот, что он го­ворит: "Я ро­дил­ся в Па­риже в 1937 го­ду. Од­но из пер­вых яр­ких вос­по­мина­ний детс­тва - вой­на. Она зас­та­ла нас на юго-за­паде Фран­ции, на ос­тро­ве Оле­рон, ку­да мы впер­вые выб­ра­лись на лет­ние ка­нику­лы. Что­бы про­кор­мить семью, отец стал зем­ле­дель­цем и со вре­менем на­учил­ся неп­ло­хо вес­ти хо­зяй­ство. Эта фран­цуз­ская про­вин­ция ока­залась под не­мец­кой ок­ку­паци­ей". Из дру­гих ис­точни­ков сле­ду­ет, что в 1939 го­ду Ан­дре­ев был мо­били­зован во фран­цуз­скую ар­мию, но в бо­ях не учас­тво­вал и бе­жал на ос­тров Оле­рон. О его по­беге из Па­рижа бег­ло упо­мина­ет в сво­их ме­му­арах Янов­ский: ""[...] в Пу­атье, на пло­щади у ка­фе, где бег­ле­цы от­ды­хали в пол­день, об­щее вни­мание вдруг прив­лек стран­ный ка­раван, сос­то­ящий из трех дам­ских ве­лоси­педов и од­но­го муж­ско­го: че­та Фе­дото­вых в пер­вой па­ре, а за ни­ми нор­ди­чес­кая, рас­тре­пан­ная блон­динка Ни­на и по­хожий на ал­жирца Ва­дим Ан­дре­ев. На вок­зал они уже не проб­ра­лись и весь путь из Па­рижа про­дела­ли на "пе­далях" в че­тыре, пять дней - бла­го под­вернул­ся тол­ко­вый спут­ник". И даль­ше: "Ан­дре­евы и Со­син­ские те­перь про­жива­ли на ос­тро­ве Рэй, ту­да нап­ра­вились дам­ские ве­лоси­педы - к са­мому оп­ло­ту бу­дущей ат­ланти­чес­кой сте­ны". Там, на Оле­роне, Ан­дре­ев и Со­син­ский ста­ли ак­тивны­ми учас­тни­ками фран­цуз­ско­го Соп­ро­тив­ле­ния. В 1944 го­ду Ан­дре­ев был взят в плен, и толь­ко спеш­ка от­сту­па­ющих не­мец­ких вой­ск пре­дот­вра­тила его расс­трел.

Как пи­салось вы­ше, в кон­це со­роко­вых (раз­ные ис­точни­ки го­ворят о 1946, 1947 и 1948 го­дах) Ан­дре­еву пре­дос­тавля­ет­ся со­вет­ское граж­данс­тво. Од­на­ко в СССР, нес­мотря на не­од­нократ­ные по­ез­дки в стра­ну и ус­пешные пуб­ли­кации, он ни­ког­да окон­ча­тель­но не пе­ре­ехал. Вот что пи­шет по это­му по­воду Вит­ков­ский: "В 1947 го­ду чуть не пе­реб­рался в СССР по­эт Ва­дим Ан­дре­ев, толь­ко и пе­ре­убе­дило его то, что род­ной его брат Да­ни­ил, его же­на и все близ­кие к ним лю­ди [по де­лу Да­ни­ила про­ходи­ло боль­ше двад­ца­ти че­ловек - М.Г.] бы­ли в од­но­часье арес­то­ваны и на­дол­го по­саже­ны. Поз­же, в се­реди­не пя­тиде­сятых го­дов, В. Л. Ан­дре­ев всё-та­ки при­ехал в СССР по­гос­тить вмес­те с же­ной и сы­ном, - дочь к это­му вре­мени выш­ла за­муж и у­еха­ла за оке­ан. Сын жить в СССР от­ка­зал­ся, же­на сог­ла­силась пос­ле­довать за му­жем "ку­да бы он ни по­ехал", но ска­зала, что для нее жить в СССР то же са­мое, как ес­ли б ей обе ру­ки от­ру­били. Пла­мен­ный "воз­вра­щенец" Ва­дим Ан­дре­ев, в кар­ма­не ко­торо­го уже ле­жал со­вет­ский пас­порт, был рас­те­рян, но вы­ход под­ска­зала же­на бра­га Да­ни­ила, Ал­ла Алек­сан­дров­на: "У­ез­жай к се­бе в Же­неву, тос­куй по ро­дине, очень за­тос­ку­ешь, в гос­ти при­едешь". Ва­дим Ан­дре­ев пос­лу­шал­ся и у­ехал, по­рою бла­гопо­луч­но пе­чатал­ся в СССР - как про­за­ик, но сти­хи его ито­говым сбор­ни­ком выш­ли лишь в 1976 го­ду в Па­риже. Нес­коль­ко ина­че опи­сыва­ет "не­воз­вра­щение" Ан­дре­ева его дочь, Ольгa Андpе­ева-Каpлайл: "Толь­ко че­рез мно­го лет мы уз­на­ли […] о том, что Да­ни­ил Ан­дре­ев с же­ной бы­ли арес­то­ваны, и о том, что поч­ти все те нес­час­тные эмиг­ранты, ко­торые ус­пе­ли вер­нуть­ся в СССР сра­зу пос­ле вой­ны, бы­ли реп­ресси­рова­ны. На­шу семью спас­ла от­крыт­ка от Да­ни­ила Ан­дре­ева, ко­торую я, к со­жале­нию, не наш­ла сре­ди его пи­сем. Она бы­ла по­луче­на в 1946 го­ду, и в ней го­вори­лось о том, что­бы мы при­еха­ли в Мос­кву "как толь­ко Олеч­ка кон­чит Сор­бонну", - хо­тя я тог­да бы­ла ли­це­ис­ткой, ко­торой пред­сто­яло учить­ся еще че­тыре го­да до на­чала уче­бы в Сор­бонне. Мой отец при­шел в от­ча­яние, но мы ос­та­лись в жи­вых - в Па­риже...". А сын пи­сате­ля го­ворит о ро­ковой слу­чай­нос­ти, пре­дот­вра­тив­шей их воз­вра­щение еще в 30-х гг.: "Ви­димо, не­задол­го до мо­его рож­де­ния это ед­ва не про­изош­ло. Но умер Горь­кий, ко­торый дол­жен был про­сить раз­ре­шения у Ста­лина"... Труд­ные ус­ло­вия эмиг­ра­ции, жизнь в ба­раках, го­лод, тя­желый фи­зичес­кий труд, под­поль­ная ан­ти­фашист­ская де­ятель­ность, арест и при­говор к расс­тре­лу, по­тен­ци­аль­ная (доб­ро­воль­ная, но не ме­нее опас­ная) ре­пат­ри­ация - сколь­ко раз судь­ба по­эта мог­ла обор­вать­ся, как в слу­чае со столь мно­гими в ту кро­вавую эпо­ху, слиш­ком пос­пешно рас­став­лявшую фи­наль­ные точ­ки в че­лове­чес­ких би­ог­ра­фи­ях. Обо­рачи­ва­ясь на жиз­ненный путь Ан­дре­ева, ощу­ща­ешь при­сутс­твие и си­лу его счас­тли­вой звез­ды, со­путс­тво­вав­шей ему, нес­мотря на нев­зго­ды, прак­ти­чес­ки всю жизнь.

С 1949 го­да Ан­дре­ев с семь­ей жи­вет в США, где ра­бота­ет в Ев­ро­пей­ском От­де­ле О­ОН, а с 1959 пе­ре­ез­жа­ет в Швей­ца­рию и тру­дит­ся в из­да­тель­ском от­де­ле ЮНЕС­КО. Он не­од­нократ­но по­сеща­ет СССР в шес­ти­деся­тые и се­миде­сятые го­ды. Имен­но в эти ви­зиты Ан­дре­еву, не без рис­ка для се­бя, уда­ет­ся вы­вез­ти из стра­ны мно­жес­тво са­миз­дат­ских ру­копи­сей и до­кумен­тов, в чис­ле ко­торых - по­лучен­ную в 1967 го­ду от А.Сол­же­ницы­на мик­роплен­ку с тек­стом ро­мана "В кру­ге пер­вом" (ру­копись же "Ар­хи­пела­га ГУ­ЛАГ" бы­ла тай­но вы­везе­на год спус­тя его сы­ном, А.Ан­дре­евым), а так же ав­тогра­фы и тет­ра­ди сво­его бра­та Да­ни­ила Ан­дре­ева, на­писан­ные во Вла­димир­ской тюрь­ме.

В Аме­рике и Швей­ца­рии Ан­дре­ев про­вел пос­ледние де­сяти­летия жиз­ни. Имен­но на этот пе­ри­од при­шел­ся рас­цвет его по­эти­чес­ко­го твор­чес­тва. Не­сос­то­яв­ше­еся воз­вра­щение на ро­дину спас­ло ему не толь­ко жизнь, но, как ут­вер­жда­ет Вит­ков­ский, "спас­ло его как по­эта: в пос­ледние два де­сяти­летия жиз­ни он на­писал мно­гое из луч­ших сво­их сти­хов". Пос­мер­тно бы­ли опуб­ли­кова­ны два по­эти­чес­ких сбор­ни­ка Ан­дре­ева: "На ру­беже. 1925 - 1976" (Па­риж, 1977) и двух­томник "Ан­дре­ев Ва­дим. Сти­хот­во­рения и по­эмы" (Berkeley Slavic Specialties, 1995). В Рос­сии по­эти­чес­кое нас­ле­дие Ан­дре­ева до сих пор пред­став­ле­но лишь в счи­тан­ных скром­ных жур­наль­ных пуб­ли­каци­ях и под­борке в ан­то­логии по­эзии рус­ско­го За­рубежья.

Умер Ва­дим Ан­дре­ев 20 мая 1976 го­да в Же­неве, а по­хоро­нен на клад­би­ще Сент-Же­невь­ев-де-Буа под Па­рижем.

***

Пе­редо мной - уни­каль­ная кни­га, уни­каль­ная в том смыс­ле, что, у нее, соб­ранной и офор­млен­ной ав­тор­ской ру­кой, вряд ли су­щес­тву­ют двой­ни­ки. На слег­ка пот­ре­пан­ной вре­менем тем­но виш­не­вой об­ложке бе­лым вы­веде­но: "Ва­дим Ан­дре­ев. Пять чувств". Ти­туль­ный лист, так же за­пол­ненный от ру­ки, ука­зыва­ет мес­то и да­ту ее соз­да­ния: Же­нева, 1970. От­пе­чатан­ный на пи­шущей ма­шин­ке текст от­ме­чен ав­тор­ской прав­кой. А эпиг­раф, пред­ва­ря­ющий ос­новной текст, - сти­хот­ворное пос­вя­щение же­не, Оль­ге Ан­дре­евой-Чер­но­вой, умер­шей в 1964 го­ду (здесь и да­лее сох­ра­ня­ет­ся ав­тор­ская пун­кту­ация - М.Г.):

Был вы­резан глу­бокий шрам
На тем­ном се­реб­ре ко­ры дре­вес­ной:
Тво­ей на­чаль­ной бук­вы круг чу­дес­ный
От­четли­вый на­пере­кор го­дам.

По рыт­ви­нам ко­ры ос­тро­конеч­ной
Бе­жит боль­ше­голо­вый му­равей
Не зная в то­роп­ли­вос­ти сво­ей
О том, что круг был соз­дан бес­ко­неч­ным.

Как мно­гое в жиз­ни по­эта Ва­дима Ан­дре­ева, об­на­руже­ние это­го единс­твен­но­го в сво­ем чис­ле эк­зем­пля­ра свя­зано со слу­ча­ем. Вот как опи­сыва­ет его Игорь Ми­хале­вич-Кап­лан, фи­ладель­фий­ский ли­тера­тор и ре­дак­тор, на­шед­ший кни­гу:
"Как-то мне поз­во­нили друзья - ху­дож­ни­ки Бел­ла и Ла­зарь Пор­тные из при­горо­да Фи­ладель­фии и со­об­щи­ли, что в бу­кинис­ти­чес­ком ма­гази­не на раз­вал не­ведо­мо от­ку­да пос­ту­пили рус­ские кни­ги, и, ес­ли у ме­ня есть же­лание подъ­ехать ту­да, они охот­но сос­та­вят ком­па­нию. Так оно и по­лучи­лось. Прав­да, у Ла­заря бы­ла ка­кая-то сроч­ная ра­бота, а Бел­ла по­еха­ла со мной.

В по­лутем­ном по­меще­нии гро­моз­ди­лись пол­ки с бес­числен­ным ко­личес­твом книг. Доб­ро­душ­ный хо­зя­ин, с ин­телли­ген­тной бо­род­кой и ми­лым бри­тан­ским ак­центом, приг­ла­сил ме­ня в под­собку, пред­ва­ритель­но пре­дуп­ре­див, что не го­ворит по-рус­ски. В уг­лу бы­ли сбро­шены тя­желые ящи­ки, ко­торые он пред­ло­жил мне рас­па­ковать и пе­рес­мотреть их со­дер­жи­мое.

Бел­ла сна­чала об­ме­нива­лась лю­без­ностя­ми с хо­зя­ином, ко­торый поп­ро­сил ее прис­тро­ить "рус­ские сок­ро­вища", за­тем ув­леклась ка­ким-то чти­вом. Как толь­ко я рас­па­ковал пер­вый ящик и вы­тащил ка­кую-то кни­гу с дарс­твен­ной над­писью, я сра­зу всё по­нял, и у ме­ня за­щеми­ло сер­дце. Это бы­ло яс­но: кни­ги при­над­ле­жали ото­шед­ше­му в мир иной, ви­димо, оди­ноко­му рус­ско­му че­лове­ку. За не­надоб­ностью их вы­вез­ли в ма­газин и ос­та­вили на про­из­вол судь­бы. Сла­ва Бо­гу, что не вы­кину­ли и что на мес­те "про­из­во­ла" ока­зал­ся я. Кни­ги при­об­ре­ли но­вую жизнь в но­вом для них до­ме. И я дал се­бе пос­ле это­го за­рок, что по­забо­чусь о сво­их собс­твен­ных кни­гах за­ранее...

Во­об­ще-то по­ложе­ние в то вре­мя у ме­ня бы­ло, ска­жем пря­мо, не из луч­ших: я в оче­ред­ной раз по­терял ра­боту, и с день­га­ми ста­ло ту­гова­то. По­это­му, по­ка я от­би­рал ин­те­ресу­ющие ме­ня эк­зем­пля­ры, в го­лове не­от­ступ­но бес­по­ко­ила од­на мысль: сколь­ко хо­зя­ин за них зап­ро­сит? На­конец, сот­ня книг отоб­ра­на, и я пред­стаю "пред очи" про­дав­ца. Он оки­дыва­ет ме­ня изу­ча­ющим взгля­дом, ви­димо га­дая о мо­ем ма­тери­аль­ном по­ложе­нии, и спра­шива­ет: как бу­дем рас­пла­чивать­ся - на­лич­ны­ми или в кре­дит по кар­точке. Я твер­до от­ве­чаю, что по кар­точке. Даль­ше - боль­ше. "Мне не из­вес­тна цен­ность этих книг, - го­ворит он. - Сколь­ко ты сам за них дашь?" Я, шу­тя, от­ве­чаю: "Дол­лар за эк­зем­пляр". "Два", - па­риру­ет он и улы­ба­ет­ся. Ка­жет­ся, мы по­нима­ем друг дру­га. Я рас­пла­чива­юсь и та­щу к ма­шине сет­ки с кни­гами. Мне по­мога­ет доб­рей­шая Бел­ла. Я счас­тлив!

Я зна­комил­ся с но­выми при­об­ре­тени­ями не спе­ша, про­лис­ты­вал стра­ницы, по­пут­но заг­ля­дывая в спра­воч­ни­ки и эн­цикло­педии, на чем-то ос­та­нав­ли­вал­ся, рас­смат­ри­вал вы­ход­ные дан­ные из­да­ний. Пе­редо мной сме­няли друг дру­га го­рода рус­ско­го рас­се­яния: Бер­лин, Па­риж, Бел­град, Пра­га... Пос­те­пен­но, по дарс­твен­ным над­пи­сям стал по­нимать, что эти кни­ги при­над­ле­жали Оль­ге Аб­ра­мов­не Ланг. Поз­днее, в ин­терне­те, в од­ной из ста­тей на­шел при­меча­ние:

"Оль­га Аб­ра­мов­на Ланг (псевд. Оль­га Фальк; 1897-?) - жур­на­лист, спе­ци­алист по ки­тай­ской ли­тера­туре, пре­пода­ватель­ни­ца рус­ской ли­тера­туры. С 1927 г. - за гра­ницей (1927-1934 гг. - Гер­ма­ния, 1934 г. - Ан­глия, 1934-1937 гг. - Ки­тай, с 1937 г. - в США), ра­бота­ла в О­ОН. Ав­тор книг "Об­ра­зы ра­бочей Гер­ма­нии" (1932), "Ки­тай­ская сте­на" (1940)".

Две кни­ги из ее кол­лекции свя­заны с име­нем пи­сате­ля и по­эта Ва­дима Ле­они­дови­ча Ан­дре­ева, сы­на Л. Н. Ан­дре­ева. Пер­вая кни­га наз­ва­на "Пять чувств". Я ду­маю, что "из­да­на" она бы­ла в од­ном, от си­лы в нес­коль­ких эк­зем­пля­рах, сос­тавле­на из ма­шино­пис­ных лис­тов и пе­реп­ле­тена. На ти­туль­ном лис­те ру­кой ав­то­ра - дарс­твен­ная: "Оль­ге Аб­ра­мов­не Ланг от все­го сер­дца. Ва­дим. Же­нева, 23 но­яб­ря 1970 г.". Вто­рая кни­га Ан­дре­ева "На ру­беже" бы­ла из­да­на пос­мер­тно и пре­под­не­сена ее вла­дели­це от име­ни до­чери по­эта, Оль­ги Ан­дре­евой, соп­ро­водив­шей этот эк­зем­пляр сле­ду­ющи­ми сло­вами: "До­рого­му дру­гу - Оль­ге Ланг с не­из­менной лю­бовью. Оль­га Ан­дре­ева. Па­риж, де­кабрь 1977"".

Об Оль­ге Ланг, к со­жале­нию, из­вес­тно очень ма­ло. К вы­шеп­ри­веден­ной справ­ке ос­та­ет­ся лишь до­бавить, что Ланг бы­ла лич­но зна­кома с А.Ах­ма­товой, встре­чала Н.Гу­миле­ва и О.Ман­дель­шта­ма, бы­вала на по­эти­чес­ких чте­ни­ях, ус­тра­ива­емых ак­ме­ис­та­ми в да­леком ро­ковом 1917 го­ду. Ее "Вос­по­мина­ния об Ан­не Ах­ма­товой" вош­ли в сбор­ник О.Фи­гур­но­ва "Ан­на Ах­ма­това в за­писях Ду­ваки­на". Су­дя по все­му, Ан­дре­ев поз­на­комил­ся с Ланг в США, точ­нее, в О­ОН, где оба в свое вре­мя ра­бота­ли.

Кни­ги Ан­дре­ева из биб­ли­оте­ки Ланг впол­не за­коно­мер­но "тек­сто­во" пе­ресе­ка­ют­ся. Од­на из пя­ти час­тей кни­ги "На ру­беже" так и наз­ва­на - "Пять чувств". Дочь по­эта, Оль­га Ан­дре­ева, сос­тавляв­шая его пос­мер­тный сбор­ник, отоб­ра­ла из "Пя­ти чувств", как пред­став­ля­ет­ся, на­ибо­лее ин­те­рес­ные и удач­ные сти­хот­во­рения.

И всё же, пе­речи­тывая сбор­ник "Пять чувств", соб­ранный са­мим по­этом, ощу­ща­ешь уди­витель­ное единс­тво кни­ги, ее об­разную и смыс­ло­вую цель­ность и за­кон­ченность, в ко­торой, сда­ет­ся, та­ит­ся ключ ко мно­гому в по­эти­чес­ком нас­ле­дии Ан­дре­ева.

Мно­гие сти­хот­во­рения сбор­ни­ка "пе­рек­ли­ка­ют­ся" с ли­рикой Е.Бо­ратын­ско­го, М.Лер­монто­ва, Ф.Тют­че­ва, О.Ман­дель­шта­ма... По­рой, эхо их по­эзии нас­толь­ко от­четли­во, что ста­новит­ся оче­вид­ным - ав­тор и не пы­та­ет­ся за­камуф­ли­ровать ре­зуль­та­ты воз­дей­ствия из­вне.


Прис­лу­шай­ся, о, сколь­ко но­вых пе­сен,
О, сколь­ко но­вых лер­монтов­ских строк
Сле­тят как пче­лы к нам из под­не­бесья
Ког­да то­му нас­ту­пит тай­ный срок!

Од­на­ко здесь речь - не о де­шевом эпи­гонс­тве, а о еди­номыс­лии, твор­ческом сов­па­дении об­ще­го нас­троя, внут­ренне­го рит­ма, по­эти­чес­ко­го ды­хания. Как точ­но под­ме­тил Б.Нар­циссов, по­мимо Тют­че­ва, в сти­хах Ан­дре­ева осо­бо ощу­тимо вли­яние И.Бу­нина. В то вре­мя, как обо­им - и Бу­нину, и Ан­дре­еву - свой­ствен­на ху­дожес­твен­ная опи­сатель­ность, в их сти­хот­во­рени­ях ма­ло от прес­ло­вутой бу­коли­ки. Ме­дита­тив­ная со­зер­ца­тель­ность, не­из­менно ве­дущая к раз­думь­ям о бы­тии, не­раз­рывность пей­за­жа с жизнью - вот, что в пер­вую оче­редь еди­нит двух по­этов. И пей­заж этот от­нюдь не бу­маж­ный, не бу­тафор­ный. При­рода в сти­хах Ан­дре­ева не­из­менно оче­лове­чена, оду­хот­во­рена; она - не ме­тафо­ра к жиз­ни, а са­ма жизнь. У Ан­дре­ева опи­сание пей­за­жа час­то ве­дет к раз­ви­тию мыс­ли (а, сле­дова­тель­но, и чувс­тва с ней свя­зан­но­го) о люб­ви и друж­бе, бы­тии и твор­чес­тве, судь­бо­нос­ных взле­тах и па­дени­ях, и да­же смер­ти. Вот, нап­ри­мер, от­ры­вок из сти­хот­во­рения "Яб­ло­ня":

Ста­ре­ет де­рево, как вся­кий че­ловек,
И вре­мени сле­ды не­из­ле­чимы -
Уже то­пор свой то­чит дро­восек,
Уже при­ходит срок не­от­вра­тимый,
И в этот миг и яб­ло­ня, и я,
В на­деж­де пол­но­го из­не­моженья,
Со всею болью ста­рого ог­ня
Мы бро­сим в мир пос­леднее цве­тенье.

Кни­га сос­то­ит из двух час­тей: "I. Че­ренок. 1951-1966" и " Дух де­рева и дух во­ды. 1966-1970". Оба наз­ва­ния свя­заны с при­родой, точ­нее с об­ра­зом де­рева, од­ним из цен­траль­ных в по­эзии Ан­дре­ева тех лет, ведь, как ут­вер­жда­ет по­эт:

Дух на­секо­мого зем­но­го,
Дух де­рева и дух во­ды
По­нят­ней сер­дцу, чем ос­но­ва
Прос­транс­тва и чем дух звез­ды.

Под "по­нят­ностью" здесь под­ра­зуме­ва­ет­ся бли­зость че­лове­чес­ко­го ми­ра с при­род­ным, их ес­тес­твен­ная вза­имоп­ро­ника­ющая связь. В об­ще­нии че­лове­ка с при­родой за­дей­ство­ваны все пять чувств: мы мо­жем при­кос­нуть­ся к мор­щи­нис­той ко­ре де­рева, вдох­нуть за­пах на­буха­ющих по­чек, зас­мотреть­ся на ка­ча­ющи­еся на вет­ру вет­ви, ус­лы­шать лег­кое шур­ша­ние лис­твы и да­же ощу­тить ее горь­ко­ватый прив­кус... Об этих "про­пис­ных ис­ти­нах" - ли­ричес­кое сти­хот­во­рение Ан­дре­ева, наз­ванное "Пять чувств", в ко­тором по­эт го­ворит о прос­тей­шем из нас­лажде­ний (и, в то же вре­мя, поч­ти обес­це­нен­ном в жиз­ни су­ет­ли­вого и одер­жи­мого лож­ны­ми цен­ностя­ми сов­ре­мен­ни­ка) - о нас­лажде­нии при­родой. И ав­тор сов­сем не огор­чен тем, что не про­ник (да и не стре­мил­ся) в не­кую зап­ре­дель­ность и "над­мирность", в так на­зыва­емое "шес­тое чувс­тво":

Не про­ник. Мне до­воль­но то­го, что да­ла мне при­рода,
Чем бо­гато ды­хание всех бла­город­ных ис­кусств,
Толь­ко б мне уда­лось сох­ра­нить пол­но­цен­ной сво­боду
И вы­сокую муд­рость пя­ти че­лове­чес­ких чувств.

Де­рево, в оду­хот­во­рен­ность ко­торо­го ве­рили еще языч­ни­ки, го­раз­до бли­же че­лове­ку, чем хо­лод­ные звез­ды бес­край­не­го, не­ощу­тимо­го и обез­ли­чен­но­го кос­мо­са. Еще с биб­лей­ских вре­мен, ког­да Бог по­садил пос­ре­ди рая "дре­во жиз­ни", де­рево ста­ло оли­цет­во­рени­ем са­мой жиз­ни, ее бла­годат­но­го, глу­боко­го, неп­ре­ходя­щего Бо­жес­твен­но­го ды­хания. Имен­но та­кой смысл вкла­дыва­ет Ан­дре­ев в об­раз де­рева. У Ан­дре­ева и бы­тие, и твор­чес­тво по­доб­ны то ле­су, то де­реву, то кус­ту, то хруп­ко­му, но жиз­не­люби­вому по­бегу, про­рас­та­юще­му сквозь "же­лез­ные вен­ки" и мер­твые "пли­ты":

Быть мо­жет он средь сор­ня­ков и пле­вел
Один единс­твен­ный ме­ня пе­режи­вет,
На­пере­кор без­зву­чию биб­лей­ским дре­вом,
Пло­доно­ся сло­ва сквозь кам­ни про­рас­тет.

Ка­жет­ся, что ес­ли бы по­эт ве­рил в пе­ревоп­ло­щение, то он неп­ре­мен­но по­желал бы в но­вой жиз­ни быть ни­чем иным как де­ревом: "К че­му они - рай­ские ку­щи? / Бо­жес­твен­ный зев­сов нек­тар? / Стру­ею дож­дя, к кор­не­вищу бе­гущей / Рас­тенье уй­мет по­полу­ден­ный жар".

По­жалуй, толь­ко те­ма по­кину­той Рос­сии и тос­ки по ней сох­ра­ня­ет свою обо­соб­ленность. Для нее у по­эта - сов­сем иные сло­ва и об­ра­зы, бо­лее ре­зок его ре­чевой жест, бо­лее над­рывна его ин­то­нация. Сти­хи Ан­дре­ева о Рос­сии, как и в да­леких трид­ца­тых, всё так же оз­ву­чены прон­зи­тель­ной нос­таль­ги­чес­кой но­той. В этих сти­хах ощу­тим ду­шев­ный над­лом и под­линная че­лове­чес­кая му­ка; в них пре­вали­ру­ет чувс­тво не­вос­полни­мой по­тери и да­же уг­ры­зений со­вес­ти - так но­ет ни­ког­да не за­тянув­ша­яся ра­на... И лишь твор­чес­тво, "при­мири­тель­ный елей", как не­ког­да наз­вал по­эзию Тют­чев, ста­новит­ся в не­кото­рой сте­пени от­ду­шиной для по­эта.

И, на­пос­ле­док, хо­чет­ся сно­ва об­ра­тить­ся к статье Бло­ка "Ду­ша пи­сате­ля": "Пи­сатель - рас­те­ние мно­голет­нее. Как у ири­са или ли­лии рос­ту стеб­лей и листь­ев со­путс­тву­ет пе­ри­оди­чес­кое раз­ви­тие кор­не­вых клуб­ней, - так ду­ша пи­сате­ля рас­ши­ря­ет­ся и раз­ви­ва­ет­ся пе­ри­ода­ми, а тво­рения его - толь­ко внеш­ние ре­зуль­та­ты под­земно­го рос­та ду­ши. По­тому путь раз­ви­тия мо­жет пред­став­лять­ся пря­мым толь­ко в пер­спек­ти­ве...".
Ду­ма­ет­ся, эти сло­ва в пол­ной ме­ре при­мени­мы к Ва­диму Ан­дре­еву и к его, спус­тя го­ды слу­чай­но на­шед­шей нас кни­ге, столь яр­ко от­ра­зив­шей "под­земный рост ду­ши" по­эта - "Пять чувств".


Би­ог­ра­фичес­кая справ­ка: Ва­дим Ле­они­дович Ан­дре­ев (25 де­каб­ря 1902 (7 ян­ва­ря 1903), Мос­ква - 20 мая 1976, Же­нева) - рус­ский по­эт, про­за­ик. Сын Л. Н. Ан­дре­ева, брат Д. Л. Ан­дре­ева. Ав­тор сбор­ни­ков сти­хов: "Свин­цо­вый час" (1924), "Не­дуг бы­тия" (1928), "Вто­рое ды­хание" (1950), по­эмы "Вос­ста­ние звезд" (1932), а так­же ав­то­би­ог­ра­фичес­ких по­вес­тей "Детс­тво" (1963), "Ис­то­рия од­но­го пу­тешес­твия" (1966), "Воз­вра­щение в жизнь" (1969), "Че­рез двад­цать лет" (1974), ро­мана "Ди­кое по­ле" (1965) и др.


ВА­ДИМ АН­ДРЕ­ЕВ. МА­ЛО­ИЗ­ВЕС­ТНЫЕ СТИ­ХИ.
Пуб­ли­кация Ма­рины Гар­бер

* * *

Чуть сре­зан на­кось яб­ло­новый че­ренок.
     Ка­залось бы и жиз­ни нет в об­рубке.
Будь мень­ше он - его бы му­равей сво­лок,
     Чтоб сни­зу под­пе­реть свой го­род хруп­кий.
А че­ренок меж тем ти­хонь­ко под зем­лей
     Уже пус­ка­ет ро­зовые кор­ни,
Пи­та­ет­ся азо­том, лю­бит пе­рег­ной,
     Ста­ра­ясь ут­вердить­ся поп­ростор­ней,
Он пь­ет... Нет, я пи­шу не ру­ководс­тво для...
     И без ме­ня пол­но уче­ных са­дово­дов,
А по­тому, что мне моя же­на - зем­ля
     Да­на для счастья ма­терью-при­родой,
И по­тому еще, что в со­рок де­вять лет
     Да­лекий путь ста­новит­ся ко­рот­ким.
И точ­но че­рез лу­пу на лю­бой пред­мет
     Смот­рю - и бли­зок мир, прос­той и чет­кий...         1952

* * *

Ве­тер ша­гал по вер­ши­нам де­ревь­ев,
Но пос­то­ян­но сби­вал­ся с но­ги.
Он ус­ко­рял пе­ред каж­дой де­рев­ней,
Как че­ловек пе­ред до­мом, ша­ги.

По по­лю пры­гали злые шу­тихи -
Скрю­чен­ных вих­рей жи­вые те­ла.
Вет­ви сги­бая, как пь­яная, ли­хо
На пе­рек­рес­тке пля­сала вет­ла.

За­суха шла на де­рев­ню, на прис­туп
Выж­женных и обес­кров­ленных нив.
За­суха жгла и по не­бу со свис­том
Даль­них по­жаров ме­тались ог­ни.

Го­лод впол­зал в без­за­щит­ные из­бы,
В кле­ти, в под­ва­лы и на чер­да­ки,
И, как со­бака, ти­хонь­ко по­виз­ги­вал
И по­жел­тевшие ска­лил клы­ки.

***

     Взды­ха­ет тре­вож­но ноч­ная зем­ля,
     Ло­жит­ся на платье ро­са го­лубая,
     И к не­бу, как стре­лы, ле­тят то­поля,
В по­лум­гле се­реб­ристые листья ро­няя,

     И уха­ет глу­хо боль­шая со­ва,
     Друг с дру­гом куз­не­чики спо­рят и спо­рят,
     В нес­ко­шен­ном по­ле цве­ты и тра­ва -
Без­го­лосые - всё же им ра­дос­тно вто­рят.

     Ро­са и куз­не­чики, ночь и по­ля,
     По­кор­ны при­суще­му жиз­ни том­ленью,
     А ты, не рас­слы­шав как ды­шит зем­ля,
Ты про­ходишь сквозь мир бе­зучас­тною тенью.

***

На опуш­ку, где ясень и вя­зы,
Где кус­ты еже­вики и мгла,
Лет­ним ве­чером нак­репко свя­зан­ных,
Па­мять нас вновь при­вела.

Там, на не­бе, чуть вид­ные звёз­ды
И не­види­мые не­беса.
Се­нокос, и ка­ча­ет­ся в воз­ду­хе
За­пахов душ­ных ре­ка.

Но с го­дами всё глу­ше и стро­же,
Всё ску­пее ста­новит­ся речь.
Нам не­мыс­ли­мо и не­воз­можно нам
Выс­ка­зать - и сбе­речь:

Ведь за каж­дым об­ро­нен­ным сло­вом
Не­рож­дённые сто­нут сло­ва,
От­ли­вая свин­цом и оло­вом
Точ­но ско­шен­ная тра­ва.

Мы в те­ни прош­ло­год­не­го сто­га
Не по­мед­лим се­год­ня с то­бой.
Над ноч­ною, над тём­ной до­рогою
Пах­нет ско­шен­ною тра­вой.

***

Ро­зова­тый ры­жик спря­тан в хвою.
У не­го под шляп­кой млад­ший брат.
Воз­дух ле­са на смо­ле нас­то­ен -
Он хмель­нее хме­ля во сто крат.

Ти­шину лес­ную вид­но гла­зом,
Слыш­но ухом - в зо­лоте лис­тва,
Слыш­но как мгно­вен­ные ал­ма­зы
За­жига­ет в ро­сах си­нева,

И та­ким ды­хань­ем не­объ­ят­ным
На­сыща­ет­ся моя ду­ша,
Что спе­ша ухо­дит на по­пят­ный,
Смерть от жиз­ни, на по­пят­ный шаг.

***

Я в зем­лю вер­нусь
                            - и ста­ну зем­лёю,
Всем, что ды­шит, зве­нит и жи­вет,
Ста­ну де­ревом, зве­рем, тра­вою,
Ста­ну не­бом и да­же лу­ною,
Той лу­ной, что над на­ми плы­вёт.

Обер­нись и взгля­ни - не­уже­ли,
Как бы жизнь ни бы­ла хо­роша,

Ты по­верить мог­ла, в са­мом де­ле,
Что лишь в на­шем ста­ре­ющем те­ле,
Толь­ко в нём и но­чу­ет ду­ша?
 
Я бес­смер­тен и я бес­ко­нечен!
Ста­ну степью - и встре­чусь с то­бой,
Ста­ну мо­рем - и смуг­лые пле­чи,
Как и в преж­ние го­ды при встре­че,
Об­ни­му на­бежав­шей вол­ной.

Ста­ну вет­ром - та­ким же счас­тли­вым
Как и тот, что над на­ми те­перь
То за­мол­кнет, то вновь то­роп­ли­во
Го­ворит с длин­но­лис­твою ивой...
- Я ста­ну та­ким же.
                            Не ве­ришь? Про­верь!


ЛЕС В И­ЮНЕ

В гла­зах за­ряби­ло от те­ни и све­та,
Идёшь как сле­пой - от пят­на до пят­на,
Уже оп­ро­кину­лась в зной­ное ле­то
     В стру­ящий­ся воз­дух - вес­на.

В ле­су лишь зе­лёное да го­лубое:
И кор­ни, и да­же ва­леж­ник - и тот,
Пок­рывшись проз­рачной, шер­ша­вой тра­вою,
     То­го и гля­ди зац­ве­тёт.

С ве­сёлым гу­день­ем, вся в звон­ком си­янье
Мель­ка­ющих крыл, про­лете­ла оса,
И сно­ва лес­ное су­хое ды­ханье,
     И ще­бет - на все го­лоса.

Как дождь ос­ле­питель­ный па­да­ет пла­мя,
Сжи­гая за но­вой са­женью са­жень.
При­бита к зем­ле зо­лоты­ми гвоз­дя­ми
     Лис­твы тём­но-си­няя тень.

Ку­да ни пос­мотришь, гла­за при­нево­лив,
Вез­де, от зем­ли и до са­мых не­бес,
Упёр­шись сво­ей грудью в да­лёкое по­ле,
     Тре­пещет си­яющий лес.


НА ПУШ­КИН­СКОЙ ЧЁР­НОЙ РЕЧ­КЕ

Тя­нуло с Ла­доги рас­све­том.
Креп­чал мо­роз. Из тем­но­ты
Всту­пав­шим в но­вый день пред­ме­там
Опять да­рила жизнь чер­ты:
Стал до­мом - дом, са­нями - са­ни,
И в реч­ке вмёр­зшее брев­но
Сво­ей об­рублен­ною дланью
Под­пёрло мост.
                            Ах, всё рав­но
Нам не ис­пра­вить на­шей жизнью
То­го мгно­вения, ког­да
На по­воро­те по­лос взвиз­гнет
И вый­дет из са­ней враж­да,
Бе­да, твер­да, не­поп­ра­вима,
Под­ни­мет пис­то­лет...
                                  Прос­ти
Что я в тот день не­воз­вра­тимый
Те­бя не смог спас­ти.

***

          Оке­ан­ским бе­регам свой­ствен­ны
          по­лусу­точ­ные при­ливы.
                        Ге­ог­ра­фичес­кий учеб­ник

     Пос­пешно ды­шит че­ловек
Взбе­жав на лес­тни­цу, дог­нав ав­то­бус,
Иль опоз­дав и сдер­жи­вая зло­бу -
     Свой он рас­тра­чива­ет век.

     На ме­лочь раз­ме­няв руб­ли
Пер­во­началь­но пол­но­цен­ной жиз­ни,
Он из­ме­ря­ет веч­ность де­шевиз­ной
     Им сход­но куп­ленной зем­ли.

Смот­ри, как ды­шит ве­ликан:
Ему чуж­да днев­ная су­мато­ха -
За сут­ки толь­ко два ог­ромных вздо­ха
И по­лон жиз­ни оке­ан.


КУСТ МОЖ­ЖЕ­ВЕЛЬ­НИ­КА

Ког­да он воз­ни­ка­ет в глу­бине
Су­ровой ча­щи, меж спле­тенья ве­ток,
При­ходит в го­лову не­воль­но мне,
Что этот куст - мой друг и даль­ний пре­док.

Вот он сто­ит - ла­зур­ный ча­совой -
В сво­ей одеж­де не­колю­чих игол,
Вы­сокий, строй­ный, дым­но-го­лубой,
Как сгус­ток вре­мени, как сим­вол ми­га,

То­го мгно­вения, ко­торым я
Быть мо­жет был - дав­ным-дав­но ког­да-то.
О, как бы­ла тог­да ду­ша моя
Щед­ра, от­зывчи­ва, бо­гата!

Он вспых­нул в блес­ке ка­пель дож­де­вых,
Один в ле­су он сол­нцем был опоз­нан,
И вот го­рят на ве­точ­ках ту­гих
Смо­лис­тые, сма­раг­до­вые звез­ды.

Как труд­но мне в зем­ных сти­хах мо­их
Пой­мать и вос­создать вос­по­минанье,
Чтоб проз­ву­чал - как этот куст - мой стих
В люд­ском ле­су ла­зур­ным вос­кли­цань­ем!


НОЧ­НОЙ ЛЕС

Всей грудью ночь на лес лег­ла.
ЕЁ ды­ханье ста­ло внят­ным.
Как буд­то чёр­ной ва­той мгла
От­дель­ные прик­ры­ла пят­на.

И там, где уга­сал кос­тёр,
Бо­рясь с та­инс­твен­ной дре­мотой,
Прох­ладную ла­донь прос­тёр
Не­види­мый и влас­тный кто-то.

Но вдруг слу­чай­ный ве­терок,
И вспых­нул ро­зовый и зор­кий
Сквозь тон­кий пе­пел уго­лёк,
За­гово­рил ско­рого­вор­кой

О том, что хо­лод­но ему,
Что он бес­си­лен, что не мо­жет
Пре­одо­леть ноч­ную ть­му,
Что жизнь моя его тре­вожит,

Что я… Он вспых­нул и ис­чез.
И мед­ленно сквозь мглу ноч­ную,
Шур­ша лис­твой нез­ри­мый лес
Ко мне приб­ли­зил­ся вплот­ную.


ЯБ­ЛО­НЯ

Ди­чок я вы­копал в ле­су. С тру­дом
Раз­дви­нув кам­ни, я неп­рочный ко­рень
Из­влёк с на­лип­шею зем­лёй. По­том
Я по­садил ди­чок в са­ду, на взгорье,
По­даль­ше от дру­гих: как че­ловек,
И яб­ло­ня дол­жна ды­шать сво­бод­но,
И бу­дет у неё счас­тли­вый век -
Боль­шой, вы­сокий, мно­гоп­лодный.

По­том ко­ру но­жом я по­лос­нул,
И ртом при­ник к кро­вото­чащей ра­не,
И ду­шу де­реву мою вдох­нул,
И ста­ла яб­ло­ня мо­им соз­дань­ем,
И мно­го лет, из го­да в год, она
В мо­ём са­ду цве­ла, пло­доно­сила,
Проз­рачной кровью до кра­ёв пол­на
И одер­жи­ма твор­ческою си­лой.

Ста­ре­ет де­рево, как вся­кий че­ловек,
И вре­мени сле­ды не­из­ле­чимы -
Уже то­пор свой то­чит дро­восек,
Уже при­ходит срок не­от­вра­тимый,
И в этот миг и яб­ло­ня, и я
В на­деж­де пол­но­го из­не­моженья,
Со сво­ею болью ста­рого ог­ня
Мы бро­сим в мир пос­леднее цве­тенье.

Из чёр­ных по­чек вы­летят цве­ты,
На длин­ных вет­ках ся­дут слов­но пти­цы,
И, не бо­ясь ни хо­лода, ни ть­мы
Ду­ша цве­тов си­яя за­горит­ся.


ПРО­ВАН­САЛЬ­СКИЙ ГО­РОДОК

Как буд­то све­том вы­мете­на пло­щадь
И ули­цы пус­то­го го­род­ка.
Чуть слыш­но во­ду плос­кую по­лощет
Фон­та­на се­реб­ристая ру­ка.

Нет ни­кого, но мо­жет быть не­дав­но
Оде­тый сол­нцем че­ловек про­шёл
Или прой­дёт... Вда­ли сто­ит без­гла­вый
За­сох­ше­го пла­тана мёр­твый ствол.

Ни те­ни, ни пят­на. Над тро­ту­аром
Стру­ит­ся ма­рева бе­лесый пар.
При­под­нят над зем­лёй го­рячим па­ром
По не­бу ка­тит­ся днев­ной по­жар.

Как му­мия под зо­лотою мас­кой
Ле­жит об­ли­тый сол­нцем горб хол­ма.
Вот в день та­кой, ког­да сго­ра­ют крас­ки
                                Ван Гог со­шёл с ума.

***

С тех пор, как вы­руби­ли лес,
И лишь по скло­нам гор рас­тут ду­бы и кед­ры,
Во­да уш­ла во ть­му, в ноч­ные нед­ра
Прочь от обуг­ленных не­бес.

От су­хос­ти стал хруп­ким воз­дух,
Гор­чит на­сыщен­ная зно­ем ти­шина,
И по но­чам без­домная лу­на
Сти­ра­ет с не­ба злые звёз­ды.

Ид­ти зверью на во­допой -
Ку­да? Дав­но ис­сяк пос­ледний омут,
Лишь толь­ко су­хок­ры­лым на­секо­мым
Дос­ту­пен этот жёл­тый зной,

Да па­укам - они в ко­лод­цах,
Пус­тых, свой се­рый за­навес уп­ря­мо ткут,
И сквозь не­го те­чёт го­рячий жгут
Лу­чей рас­плав­ленно­го сол­нца.

На край над­ви­нулась бе­да
С тех дней, как сруб­ле­ны де­ревья-ста­рожи­лы,
И боль­ше не те­чёт в нез­ри­мых жи­лах
Свя­тая кровь зем­ли - во­да.

***

Дух на­секо­мого зем­но­го,
Дух де­рева и дух во­ды
По­нят­ней сер­дцу, чем ос­но­ва
Прос­транс­тва и чем дух звез­ды.

Ци­кады ма­лень­кое те­ло
С род­ной при­родой за­од­но,
Ве­ка своё свер­ша­ет де­ло,
В звук прев­ра­ща­ет­ся оно.

Из пре­дыс­то­рии, от­ту­да,
Где жизнь впер­вые зац­ве­ла,
Нас ог­лу­ша­ющее чу­до
Ци­када в лап­ках при­нес­ла.

И вот, дро­жа от нап­ря­женья,
Прон­зая зво­ном жёл­тый зной,
Она в по­рыве вдох­но­венья
Как буд­то жер­тву­ет со­бой -

И воз­дух вет­ром, сол­нцем, пес­ней
Ле­тит вдоль дрем­лю­щих по­лей,
И мир ста­новит­ся те­лес­ней,
И вдох­но­вен­ней, и неж­ней.

***

Вла­га сти­хов - вор­ко­ванье стру­ящих­ся глас­ных
Кам­ни сог­ласных оде­нет зве­нящей ро­сой,
И пер­во­быт­ное сло­во ста­новит­ся яс­ным,
И си­нее не­бо сли­ва­ет­ся с чёр­ной зем­лёй.

Се­ятель ссы­пал в ко­шёл­ку шур­ша­щие зер­на.
Даль, а в да­ли прис­ло­нились к зем­ле об­ла­ка.
Как ды­шит зем­ля, как ды­ханье её бла­гот­ворно,
Как от зву­ков и слов тя­желе­ет се­год­ня ру­ка!

По­ле рас­па­хано, в бо­роз­ду па­да­ет се­мя,
И, ес­ли слу­чат­ся дож­ди, и оно про­рас­тёт,
Вы­соко меж пле­вел под­ни­мет­ся ко­лос и бре­мя,
Как ве­тошь, на зем­лю с нат­ру­жен­ных плеч упа­дёт.

***

В кон­це бес­по­кой­ной до­роги
Мы час­то под­во­дим итог
Ми­нутам вы­сокой тре­воги
И се­рень­ким дням без тре­вог.

Ко­лон­ка­ми циф­ры пос­тро­ив
То спра­ва, то сле­ва, спе­шим

В уме под­счи­тать зо­лотое
И чер­ное на­шей ду­ши.

И, выч­тя од­но из дру­гого,
Из ра­дос­ти тем­ную боль,
В пол­го­лоса мер­твое сло­во
Шеп­нем про­за­ичес­ки: "ноль…"

Но вдруг по квад­ра­ту стра­ницы
Все циф­ры сколь­знут и, ожив,
Тан­цуя, взле­тят ве­рени­цей
Вне ло­гики прав­ды и лжи,

И, му­зыке стран­ной по­кор­на,
Как воз­ду­хом ею ды­ша,
В род­ные, зем­ные прос­то­ры
Жи­вая вер­нется ду­ша.


ПЯТЬ ЧУВСТВ

Не­насыт­ны гла­за - мне, по­жалуй,
                                   и жиз­ни не хва­тит
Наг­ля­деть­ся вот так, чтоб впол­не,
                               до кон­ца, раз­гля­деть,
Как вда­ли об­ла­ка прев­ра­ща­ют­ся в птиц
                                                   на за­кате,
И как про­литый по не­бу мёд
                                пе­реп­ла­вил­ся в медь.

Ни­ког­да не ус­та­нет мой слух от­зы­вать­ся
                                                        на го­лос
Не­дос­тупной, но всё же мне близ­кой
                                            при­роды, ког­да
К за­мер­цавшей  звез­де  па­ути­ны
                                   та­инс­твен­ный во­лос,
Как стру­ну, за­певая, про­тянет
                                               дру­гая звез­да.

Ни­ког­да, ни­ког­да мне не хва­тит
                                        ску­пого ды­ханья,
Чтоб до сер­дца про­ник
               аро­мат зац­ве­та­ющих лип,
И впол­не нас­ла­дились бы паль­цы -
                                              моё ося­занье -
Ощу­щень­ем го­рячей, шер­ша­вой и ми­лой зем­ли.

И ког­да я при­ник­ну к тра­ве и
                                          прох­ладные ро­сы
Обож­гут мне  и нё­бо, и мой
                                  пе­ресох­ший язык, -
Мне по­кажут­ся  вов­се не­лепы­ми
                                              злые воп­ро­сы,
ут­вер­жденья, что чувс­тво шес­тое я -
                                            нет, не про­ник.

Не про­ник. Мне до­воль­но то­го,
                                    что да­ла мне при­рода,
Чем бо­гато ды­хание всех бла­город­ных
                                                          ис­кусств,
Толь­ко б мне уда­лось сох­ра­нить
                             пол­но­цен­ной сво­боду
И вы­сокую муд­рость
                         пя­ти че­лове­чес­ких чувств.

***

     Воз­дух се­год­ня и зво­нок, и хру­пок.
С де­рева к де­реву стру­ны мо­роз про­тянул,
     И, ди­риже­ром  на гор­ном ус­ту­пе,
Сол­нцем и сне­гом одев, он пос­та­вил сос­ну.

     Лес в не­под­вижном зас­тыл ожи­данье,
Вет­ви взмет­ну­лись - оде­тые сне­гом смыч­ки -
     Вспых­нет-не вспых­нет мгно­вен­ным си­янь­ем
Луч или звук от дви­женья нез­ри­мой ру­ки?

     О, как прек­расны зем­ные до­роги,
Су­ет­ны мыс­ли, де­ла и же­ланья лю­дей:
     Ви­дишь, с ка­кою бла­жен­ной тре­вогой
Кус­тик зас­тыл над не­види­мой скрип­кой сво­ей.


На фо­то: Ва­дим Ле­они­дович Ан­дре­ев.

Не пропусти интересные статьи, подпишись!
facebook Кругозор в Facebook   telegram Кругозор в Telegram   vk Кругозор в VK
 

Слушайте

ПОЛИТИКА

Израиль: Внутренний враг в государстве

У этой статьи нелёгкая задача – доказать, что примерно 12% населения страны объективно выступают против интересов своего государства, что деятельность этого сегмента населения нано- сит существенный вред Государству Израиль, т.е. фактически речь идет о деятельности «пятой колонны» внутри страны.

Эдуард Малинский июль 2025

СТРОФЫ

Держись заглавья Кругозор!.. Наум Коржавин

x

Исчерпан лимит гостевого доступа:(

Бесплатная подписка

Но для Вас есть подарок!

Получите бесплатный доступ к публикациям на сайте!

Оформите бесплатную подписку за 2 мин.

Бесплатная подписка

Уже зарегистрированы? Вход

или

Войдите через Facebook

Исчерпан лимит доступа:(

Премиум подписка

Улучшите Вашу подписку!

Получите безлимитный доступ к публикациям на сайте!

Оформите премиум-подписку всего за $12/год

Премиум подписка