ПИТЕР — РИГА

По­езд Пи­тер — Ри­га. На стан­ции с бод­ря­щим наз­ва­ни­ем Пы­тало­во про­топал та­бун рос­сий­ских пог­ранцов. «Что ве­зете? Лич­ные ве­щи? Лич­ные ве­щи… Ну, лад­но». Это на об­ратном пу­ти, из Лат­вии, они воз­бу­дят­ся и за­су­етят­ся, а по­ка — поч­ти пас­то­раль и бла­голе­пие.

И вот Кар­са­ва. Нам вы­дали ко­рот­кие ан­ке­ты, обыч­ная па­кость — фа­милия, имя, но­мер пас­порта. При­шел ла­тыш­ский пог­ра­нич­ник, па­ренек лет двад­ца­ти, гла­за се­ро-го­лубые, тем­но­зеле­ный мун­дир, гал­стук, бе­рет. Пос­мотрел на мой из­ра­иль­ский пас­порт, на ан­ке­ту, на ме­ня, по­том сно­ва на ан­ке­ту и, за­думав­шись, спро­сил по-рус­ски с лег­ким, но ти­пич­ным ак­центом: «Цель Ва­шего при­ез­да?» Сер­дце на се­кун­ду от­би­ло стак­ка­то, а язык впряг­ся в уп­ряжку мыс­лей. Цель при­ез­да? Ну, что те­бе ска­зать, па­цан?

Я знаю, по­езд при­дет на Цен­траль­ный вок­зал. Па­ровоз вста­нет у круг­ло­го зда­ния пе­ред вы­ходом на пер­рон. Здесь ос­та­нав­ли­вал­ся 20-й ва­гон мос­ков­ско­го по­ез­да. В этот ва­гон про­дава­ли би­леты отъ­ез­жа­ющим на­сов­сем. Па­цан, ты зна­ешь, что та­кое отъ­ез­жа­ющие на­сов­сем?

Ты зна­ешь, как ко­лотит от пред­чувс­твия рас­ста­вания? Ты зна­ешь, как сту­чит в вис­ках от то­го, что вот сей­час отой­дет по­езд и род­ное ли­цо рас­тво­рит­ся в прос­транс­тве, ос­тавшись лишь в те­бе и в гэ­бэш­ных ар­хи­вах. Эти ре­бята, кста­ти, тут же: фик­си­ру­ют, бдят, га­ды. Не страш­но бы­ло лишь глу­пому…

Па­рень, ты то­же бдишь — ты их вну­чатый пле­мян­ник по по­боч­ной ли­нии. Ли­ния — она и есть ли­ния: хоть пря­мая, хоть кри­вая, как што­пор — а точ­ки все рав­но со­еди­ня­ет... Ты зна­ешь, что та­кое ждать пер­люс­три­рован­ных пи­сем из-за буг­ра? Ты во­об­ще зна­ешь, что та­кое «бу­гор»? Что та­кое «пер­люс­тра­ция» ты, на­вер­ное, вы­учил.

Так что ты хо­чешь — цель при­ез­да?

Я хо­чу пос­то­ять око­ло быв­ше­го 20-го ва­гона и чтоб ме­ня ник­то не тро­гал. Ник­то! Сто­ять и вспо­минать. Хо­лод­ной во­дой на­катят 80-е го­ды, пер­рон за­пол­нится людь­ми, бу­дут сле­зы, нер­вы, нап­ря­жен­ные и ожи­да­ющие ли­ца. По­том все это рас­та­ет, как в мед­ленном стек­ле, и вер­нется ре­аль­ная жизнь дру­гого ве­ка.

Я хо­чу вый­ти на за­лив, ски­нуть крос­совки и бо­сиком по­дой­ти к мо­рю. Мо­ре бу­дет хо­лод­ным, но пе­ред кром­кой во­ды бу­дет длин­ный, мел­кий и обя­затель­но теп­лый, как детс­тво, за­лив­чик. Ка­кой-ни­будь ка­рапуз уже пос­тро­ил око­ло не­го свой пе­соч­ный за­мок. Он счас­тлив, он не чи­тал и не бу­дет чи­тать Слуц­ко­го:

Я строю на пес­ке, а тот пе­сок
Еще не­дав­но мне сте­ной ка­зал­ся.
Он был сте­ной, вез­де сте­ной ос­тался,
А по­до мной рас­пался и по­тек.

Бал­тий­ский вя­лый при­бой ос­та­вит на пес­ке тем­ные вол­нистые по­лос­ки. Наг­нуть­ся бы и прой­ти ки­ломет­ра три — обя­затель­но бу­дет ян­тарь.

Это у те­бя мо­жет его и не бу­дет, а у ме­ня — пол­ный ку­лак мел­кой све­тящей­ся крош­ки. Я хо­чу вспом­нить, как ко мне под­хо­дили от­ды­ха­ющие и спра­шива­ли: «Что ты ищешь, маль­чик?» Я по­казы­вал ян­тарь и изум­ленные от­ды­ха­ющие спра­шива­ли: «А как, a за­чем? а цель? а смысл?» Сов­сем как ты! Ну как им объ­яс­нить, что та­кое страсть, ког­да те­бе 12, а они уже зна­ют все про эту жизнь. Я го­ворил: «Со­беру мис­ку, про­дам, куп­лю се­бе ве­лоси­пед». Они, как пра­вило, ве­рили в эту чушь, пос­коль­ку она зву­чала в уни­сон их мыс­лям.

Что бы те­бе от­ве­тить та­кое, па­рень? Та­кое, что­бы в уни­сон?

Я хо­чу сой­ти в Ли­елу­пе и прой­ти по лес­ной до­рож­ке к мо­рю. До­роги-то 15 ми­нут, но это ес­ли ид­ти впе­ред к мо­рю, а ес­ли на­зад по вре­мени — то мож­но и не дой­ти... Я пом­ню эту раз­вилку, спра­ва рос­ла осо­бен­но круп­ная чер­ни­ка. Но ос­то­рож­но, там мож­но на­пороть­ся на ме­дян­ку.

Ты зна­ешь, что та­кое ме­дян­ка и как она шур­шит по пес­ку?

Сле­ва рос­ли мас­ля­та, я знал каж­дый гриб на этих тро­пах, чувс­тво­вал их ду­шу, а они — мою. Мо­жет, и сей­час там кто-то рас­тет. Я хо­чу по­чувс­тво­вать, тро­нет ме­ня или нет тот же ве­тер вос­торга, что бу­дил во­об­ра­жение, пь­янил и зав­ле­кал в ле­то, как в омут.

Ты зна­ешь, что зна­чит «В ти­хом ому­те чер­ти во­дят­ся»? Как это бу­дет по-ла­тыш­ски?

Цель при­ез­да… Вот поп­ро­буй, по­гово­ри на ив­ри­те, а по­том вер­нись в Лат­вию, где все го­ворят не по-рус­ски, а ты все по­нима­ешь, не вслу­шива­ясь…

Ты зна­ешь, ка­кой это кайф — чувс­тво­вать язык не го­ловой, а лю­бым дру­гим мес­том?

Цель при­ез­да?...

Я мо­гу те­бе рас­ска­зать, как деть­ми под­хо­дили к ки­ос­ку и про­сили га­зету «Ri i gas Ba a lls». Про­дав­щи­ца всег­да по­купа­лась на этот трюк и да­вала «Ве­чор­ку» на ла­тыш­ском. И тог­да мы про­сили: «Uz kr-i evu, l u udzu» («по-рус­ски, по­жалуй­ста»). Убо­гая шут­ка — но сколь­ко ра­дос­ти мо­жет дос­та­вить школь­ни­ку удив­ленное ли­цо ки­ос­керши из "Со­юз­пе­чати"!

Со­юз­пе­чать, со­юз­пе­чать... что это за сло­во, что за язык? Не ла­тыш­ский — точ­но, но и на рус­ский сей­час не очень по­хоже. Как те­бе объ­яс­нить, па­рень, что та­кое «воп­ро­сы язы­коз­на­ния»? Ты да­же не зна­ешь, как те­бе по­вез­ло, что ты это­го не зна­ешь…

Я хо­чу прий­ти к сво­ей шко­ле, но не вхо­дить в нее. Вхо­дить — слиш­ком му­читель­но. Там, за уг­лом, на Дзир­на­ву, бы­ла кон­ди­тер­ская. Я хо­чу спро­сить у про­дав­щи­цы: «Есть ли у вас кра­ков­ские пи­рож­ные?» А она от­ве­тит: «Нет». И я спро­шу: «А бы­ва­ют ли у вас кра­ков­ские пи­рож­ные?» А она от­ве­тит: «Нет, ни ра­зу, я уже дав­но здесь ра­ботаю, ни ра­зу…» И я спро­шу: «А как дав­но — это дав­но?» И она от­ве­тит: «Поч­ти три го­да…» Я ска­жу: «Liels paldies» — «Спа­сибо», и пой­ду на ули­цу. Пос­леднее кра­ков­ское пи­рож­ное здесь я съ­ел лет 20 на­зад.

Ты зна­ешь, что та­кое кра­ков­ские пи­рож­ные с ули­цы Дзир­на­ву?

Я вый­ду на ули­цу и втя­ну сы­рой воз­дух. В ру­ке на­вер­ня­ка дол­жен быть пор­тфель с учеб­ни­ками. Я сож­му не­види­мую руч­ку не­види­мого пор­тфе­ля и по­думаю: «Тя­желый, сво­лочь».

Ин­те­рес­но, что сей­час но­сят риж­ские школь­ни­ки? Ес­ли по­вер­нуть на род­ную ули­цу Пет­ра Стуч­ки — как же она сей­час на­зыва­ет­ся? — то бу­дет «Ан­тиква­ри­ат». Го­ворят, он вы­жил, и там да­же ра­бота­ют нес­коль­ко преж­них про­дав­щиц. Зай­ти или нет? Мо­жет, уз­на­ют?

Пом­ню, я за­ходил в не­го уже па­ру лет на­зад. Про­дав­щи­ца смот­ре­ла на ме­ня, как на при­виде­ние. Я уз­нал ее и ска­зал: «Вы ме­ня пом­ни­те?» Она ска­зала: «Пом­ню», и я по­верил. Я ку­пил ка­кую-то кни­гу по ис­кусс­тву, как в ста­рые вре­мена — нель­зя на­рушать тра­диции.

Па­рень, я хо­чу сно­ва зай­ти в этот ма­газин, в этот чу­дом уце­лев­ший ос­ко­лок вре­мени, я хо­чу сно­ва уви­деть ту про­дав­щи­цу, я хо­чу вспом­нить ее имя!

На уг­лу Дзир­на­ву и Ба­рона про­дава­ли бе­ляши. Жир­ные, па­хучие бе­ляши по 17 ко­пе­ек. Па­рень, ты мо­жешь се­бе пред­ста­вить 17 ко­пе­ек?

Я хо­чу прий­ти на этот угол и съ­есть бе­ляш. Я знаю, «Пи­рож­ко­вой» там боль­ше нет, но бе­ляши кое-где сох­ра­нились. Я куп­лю его и съ­ем, весь его хо­лес­те­рол, все его жи­ры и уг­ле­воды. Ту­пая тя­жесть в пра­вом под­ре­берье от­сту­чит фра­зу: «Ты до­ма».

Ты на­вер­ня­ка не зна­ешь, что та­кое тя­жесть в пра­вом под­ре­берье, у те­бя все еще впе­реди!

Так сколь­ко, ин­те­рес­но, те­бе лет? Лет 19-20, на­вер­ня­ка, мое ин­сти­тут­ское вре­мя. Нет, это не по­дой­дет, это уже уни­вер, мат­мех, Ле­нин­град, плат­форма для ко­рич­не­вой пе­ны 90-х го­дов: «ок­ку­пант», «миг­рант», «пе­река­ти-по­ле», и вот осо­бен­но лю­бимое — «Иван, не пом­ня­щий родс­тва». Ка­жет­ся, тог­да же, в 91-92, по­яви­лись штам­пи­ки — в пас­порте, не на ру­ке... тре­уголь­нич­ки, кру­жоч­ки — ла­гер­ная ге­омет­рия...

Ну как те­бе объ­яс­нить, как при­ят­но воз­вра­щать­ся ту­да, где од­на мразь уже сги­нула, а дру­гая еще не по­яви­лась!

Ту­да ли я еду?

Так те­бе 20 лет? У те­бя есть друзья? Да­вай я спро­шу те­бя, с кем из них ты встре­тишь­ся че­рез 30 лет. А я еду к сво­им. Мы об­ни­мем­ся, ся­дем, выпь­ем, и я бу­ду смот­реть на их пос­та­рев­шие ро­жи и чувс­тво­вать теп­ло и сво­боду.

На­вер­ное, ты лю­бишь сво­боду, па­рень?

Я жду этой встре­чи, бо­рюсь за нее, иду к ней. Ты зна­ешь, ка­кую сво­боду чувс­твам да­ют об­щие вос­по­мина­ния?..

Зна­ешь, ка­кая ме­лодия у встре­чи, ка­кой ритм у рас­ста­вания, ка­кая то­наль­ность у дет­ской друж­бы? Зна­ешь, ка­кое счастье по­нимать, что Шпа­ликов в по­рыве ге­ния был не то­чен:

По нес­частью или счастью,
Ис­ти­на прос­та:
Ни­ког­да не воз­вра­щай­ся
В преж­ние мес­та…

Да­же ес­ли пе­пели­ще
Выг­ля­дит впол­не,
Не най­ти то­го что ищем
Ни те­бе, ни мне…

Мы прой­дем с друзь­ями по но­вым ули­цам Ста­рой Ри­ги к ка­кому-ни­будь ка­фе.

Ты чувс­тву­ешь, па­рень, Ри­гу? Ка­кой у нее го­лос, а­ура, воз­дух? Ты ее зна­ешь?

Вот ко­шачий дом, а здесь ан­гли­кан­ская цер­ковь, а за уг­лом Риж­ский за­мок, Швед­ские во­рота, Тор­нис, бас­ти­оны. Я чувс­твую гли­ну не­обож­женно­го кир­пи­ча стен ста­рого го­рода, я ви­жу кам­ни го­род­ско­го ка­нала, я знаю про­ход­ные дво­ры и спря­тан­ные ка­мен­ные мас­ки го­род­ских скуль­птур. Ка­рет­ник на пло­щади Гер­де­ра, он еще сто­ит? А фи­гур­ка ли­ва на ко­лон­не у Дом­ско­го, за 13-ю сту­пеня­ми, еще не вос­со­еди­нилась с фин­но-уг­ра­ми?

Я пой­ду по ди­аба­зу мос­то­вых, я най­ду этот ди­абаз и отобью ку­сочек детс­тва се­бе на па­мять, до­мой в Тель-Авив. Я возь­му фо­то­ап­па­рат и бу­ду до бе­зумия фо­тог­ра­фиро­вать ду­шу го­рода. Риж­ский мо­дерн Эй­зен­штей­на опь­янит ме­ня, а каш­та­ны воз­ле быв­шей пе­соч­ни­цы в быв­шем Ки­ров­ском пар­ке отог­ре­ют.

Пог­ра­нич­ник все сто­ял и ждал мо­его от­ве­та. Хо­роший па­рень, гла­за хо­рошие, нор­маль­ные гла­за. Мо­жет, он и пой­мет? Мо­жет, в са­мом де­ле пой­мет?!

Цель по­ез­дки, цель по­ез­дки…

Я сглот­нул и твер­до ска­зал: «Turisms».