ПИТЕР — РИГА
Опубликовано 16 Ноября 2008 в 17:00 EST
Поезд Питер — Рига. На станции с бодрящим названием Пыталово протопал табун российских погранцов. «Что везете? Личные вещи? Личные вещи… Ну, ладно». Это на обратном пути, из Латвии, они возбудятся и засуетятся, а пока — почти пастораль и благолепие.
И вот Карсава. Нам выдали короткие анкеты, обычная пакость — фамилия, имя, номер паспорта. Пришел латышский пограничник, паренек лет двадцати, глаза серо-голубые, темнозеленый мундир, галстук, берет. Посмотрел на мой израильский паспорт, на анкету, на меня, потом снова на анкету и, задумавшись, спросил по-русски с легким, но типичным акцентом: «Цель Вашего приезда?» Сердце на секунду отбило стаккато, а язык впрягся в упряжку мыслей. Цель приезда? Ну, что тебе сказать, пацан?
Я знаю, поезд придет на Центральный вокзал. Паровоз встанет у круглого здания перед выходом на перрон. Здесь останавливался 20-й вагон московского поезда. В этот вагон продавали билеты отъезжающим насовсем. Пацан, ты знаешь, что такое отъезжающие насовсем?
Ты знаешь, как колотит от предчувствия расставания? Ты знаешь, как стучит в висках от того, что вот сейчас отойдет поезд и родное лицо растворится в пространстве, оставшись лишь в тебе и в гэбэшных архивах. Эти ребята, кстати, тут же: фиксируют, бдят, гады. Не страшно было лишь глупому…
Парень, ты тоже бдишь — ты их внучатый племянник по побочной линии. Линия — она и есть линия: хоть прямая, хоть кривая, как штопор — а точки все равно соединяет... Ты знаешь, что такое ждать перлюстрированных писем из-за бугра? Ты вообще знаешь, что такое «бугор»? Что такое «перлюстрация» ты, наверное, выучил.
Так что ты хочешь — цель приезда?
Я хочу постоять около бывшего 20-го вагона и чтоб меня никто не трогал. Никто! Стоять и вспоминать. Холодной водой накатят 80-е годы, перрон заполнится людьми, будут слезы, нервы, напряженные и ожидающие лица. Потом все это растает, как в медленном стекле, и вернется реальная жизнь другого века.
Я хочу выйти на залив, скинуть кроссовки и босиком подойти к морю. Море будет холодным, но перед кромкой воды будет длинный, мелкий и обязательно теплый, как детство, заливчик. Какой-нибудь карапуз уже построил около него свой песочный замок. Он счастлив, он не читал и не будет читать Слуцкого:
Я строю на песке, а тот песок
Еще недавно мне стеной казался.
Он был стеной, везде стеной остался,
А подо мной распался и потек.
Балтийский вялый прибой оставит на песке темные волнистые полоски. Нагнуться бы и пройти километра три — обязательно будет янтарь.
Это у тебя может его и не будет, а у меня — полный кулак мелкой светящейся крошки. Я хочу вспомнить, как ко мне подходили отдыхающие и спрашивали: «Что ты ищешь, мальчик?» Я показывал янтарь и изумленные отдыхающие спрашивали: «А как, a зачем? а цель? а смысл?» Совсем как ты! Ну как им объяснить, что такое страсть, когда тебе 12, а они уже знают все про эту жизнь. Я говорил: «Соберу миску, продам, куплю себе велосипед». Они, как правило, верили в эту чушь, поскольку она звучала в унисон их мыслям.
Что бы тебе ответить такое, парень? Такое, чтобы в унисон?
Я хочу сойти в Лиелупе и пройти по лесной дорожке к морю. Дороги-то 15 минут, но это если идти вперед к морю, а если назад по времени — то можно и не дойти... Я помню эту развилку, справа росла особенно крупная черника. Но осторожно, там можно напороться на медянку.
Ты знаешь, что такое медянка и как она шуршит по песку?
Слева росли маслята, я знал каждый гриб на этих тропах, чувствовал их душу, а они — мою. Может, и сейчас там кто-то растет. Я хочу почувствовать, тронет меня или нет тот же ветер восторга, что будил воображение, пьянил и завлекал в лето, как в омут.
Ты знаешь, что значит «В тихом омуте черти водятся»? Как это будет по-латышски?
Цель приезда… Вот попробуй, поговори на иврите, а потом вернись в Латвию, где все говорят не по-русски, а ты все понимаешь, не вслушиваясь…
Ты знаешь, какой это кайф — чувствовать язык не головой, а любым другим местом?
Цель приезда?...
Я могу тебе рассказать, как детьми подходили к киоску и просили газету «Ri i gas Ba a lls». Продавщица всегда покупалась на этот трюк и давала «Вечорку» на латышском. И тогда мы просили: «Uz kr-i evu, l u udzu» («по-русски, пожалуйста»). Убогая шутка — но сколько радости может доставить школьнику удивленное лицо киоскерши из "Союзпечати"!
Союзпечать, союзпечать... что это за слово, что за язык? Не латышский — точно, но и на русский сейчас не очень похоже. Как тебе объяснить, парень, что такое «вопросы языкознания»? Ты даже не знаешь, как тебе повезло, что ты этого не знаешь…
Я хочу прийти к своей школе, но не входить в нее. Входить — слишком мучительно. Там, за углом, на Дзирнаву, была кондитерская. Я хочу спросить у продавщицы: «Есть ли у вас краковские пирожные?» А она ответит: «Нет». И я спрошу: «А бывают ли у вас краковские пирожные?» А она ответит: «Нет, ни разу, я уже давно здесь работаю, ни разу…» И я спрошу: «А как давно — это давно?» И она ответит: «Почти три года…» Я скажу: «Liels paldies» — «Спасибо», и пойду на улицу. Последнее краковское пирожное здесь я съел лет 20 назад.
Ты знаешь, что такое краковские пирожные с улицы Дзирнаву?
Я выйду на улицу и втяну сырой воздух. В руке наверняка должен быть портфель с учебниками. Я сожму невидимую ручку невидимого портфеля и подумаю: «Тяжелый, сволочь».
Интересно, что сейчас носят рижские школьники? Если повернуть на родную улицу Петра Стучки — как же она сейчас называется? — то будет «Антиквариат». Говорят, он выжил, и там даже работают несколько прежних продавщиц. Зайти или нет? Может, узнают?
Помню, я заходил в него уже пару лет назад. Продавщица смотрела на меня, как на привидение. Я узнал ее и сказал: «Вы меня помните?» Она сказала: «Помню», и я поверил. Я купил какую-то книгу по искусству, как в старые времена — нельзя нарушать традиции.
Парень, я хочу снова зайти в этот магазин, в этот чудом уцелевший осколок времени, я хочу снова увидеть ту продавщицу, я хочу вспомнить ее имя!
На углу Дзирнаву и Барона продавали беляши. Жирные, пахучие беляши по 17 копеек. Парень, ты можешь себе представить 17 копеек?
Я хочу прийти на этот угол и съесть беляш. Я знаю, «Пирожковой» там больше нет, но беляши кое-где сохранились. Я куплю его и съем, весь его холестерол, все его жиры и углеводы. Тупая тяжесть в правом подреберье отстучит фразу: «Ты дома».
Ты наверняка не знаешь, что такое тяжесть в правом подреберье, у тебя все еще впереди!
Так сколько, интересно, тебе лет? Лет 19-20, наверняка, мое институтское время. Нет, это не подойдет, это уже универ, матмех, Ленинград, платформа для коричневой пены 90-х годов: «оккупант», «мигрант», «перекати-поле», и вот особенно любимое — «Иван, не помнящий родства». Кажется, тогда же, в 91-92, появились штампики — в паспорте, не на руке... треугольнички, кружочки — лагерная геометрия...
Ну как тебе объяснить, как приятно возвращаться туда, где одна мразь уже сгинула, а другая еще не появилась!
Туда ли я еду?
Так тебе 20 лет? У тебя есть друзья? Давай я спрошу тебя, с кем из них ты встретишься через 30 лет. А я еду к своим. Мы обнимемся, сядем, выпьем, и я буду смотреть на их постаревшие рожи и чувствовать тепло и свободу.
Наверное, ты любишь свободу, парень?
Я жду этой встречи, борюсь за нее, иду к ней. Ты знаешь, какую свободу чувствам дают общие воспоминания?..
Знаешь, какая мелодия у встречи, какой ритм у расставания, какая тональность у детской дружбы? Знаешь, какое счастье понимать, что Шпаликов в порыве гения был не точен:
По несчастью или счастью,
Истина проста:
Никогда не возвращайся
В прежние места…
Даже если пепелище
Выглядит вполне,
Не найти того что ищем
Ни тебе, ни мне…
Мы пройдем с друзьями по новым улицам Старой Риги к какому-нибудь кафе.
Ты чувствуешь, парень, Ригу? Какой у нее голос, аура, воздух? Ты ее знаешь?
Вот кошачий дом, а здесь англиканская церковь, а за углом Рижский замок, Шведские ворота, Торнис, бастионы. Я чувствую глину необожженного кирпича стен старого города, я вижу камни городского канала, я знаю проходные дворы и спрятанные каменные маски городских скульптур. Каретник на площади Гердера, он еще стоит? А фигурка лива на колонне у Домского, за 13-ю ступенями, еще не воссоединилась с финно-уграми?
Я пойду по диабазу мостовых, я найду этот диабаз и отобью кусочек детства себе на память, домой в Тель-Авив. Я возьму фотоаппарат и буду до безумия фотографировать душу города. Рижский модерн Эйзенштейна опьянит меня, а каштаны возле бывшей песочницы в бывшем Кировском парке отогреют.
Пограничник все стоял и ждал моего ответа. Хороший парень, глаза хорошие, нормальные глаза. Может, он и поймет? Может, в самом деле поймет?!
Цель поездки, цель поездки…
Я сглотнул и твердо сказал: «Turisms».
Слушайте
ЗЛОБА ДНЯ
Если армия держится не на энтузиазме, а на страхе, то она начнет разваливаться, когда страх смерти перевесит страх перед наказанием…
февраль 2025
СТРОФЫ
Васька мошной трях да трях
на семи углах,
по всем концам звон стоит,
ретивое веселит,
развернись, душа,
до последнего гроша.
февраль 2025
ЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ
Дорогие наездницы, не списывайте со счетов своих старых, умудрённых опытом, спортивных коней, ведь когда-то вы с ними участвовали в скачках и порой занимали призовые места.
февраль 2025
ПРОЗА
Радость может свалиться, как снег на голову, а беда – как сосулька. Прошла всего неделя, как проводили отца, и случилась беда. У матери воспалился аппендикс – и её, когда Костя был в школе, отвезли с работы в больницу.
февраль 2025
У Гарика Стуликова открылся дар. И так он, падла, неожиданно открылся, что Гарик, когда сообразил, что, собственно, произошло, чуть не дал дуба прямо в метро. Умирать, наверняка, и так-то не самое большое удовольствие, а умирать, находясь уже под землей – это как-то совсем нетрадиционно. Но – обо всем по порядку!
февраль 2025