РУССКАЯ МЕРИ

Ме­ри Аб­ра­мов­на Яв­чу­нов­ская — ге­ро­иня мо­его очер­ка — жи­вёт не­пода­леку от нас, в го­роде Нь­юто­не. Со вре­мени на­писа­ния очер­ка прош­ло че­тыре го­да, се­год­ня Ме­роч­ке — да прос­тит она мне рас­кры­тие жен­ской тай­ны — 89 лет. Вмес­те с её близ­ки­ми и друзь­ями мо­лю Бо­га, что­бы прод­лил её дни*.

Она прис­ни­лась мне во сне. Тот же неж­ный овал, при­да­ющий ли­цу сходс­тво с Ан­ной Керн, те же го­лубые с изум­ру­дин­кой гла­за, тон­кий, с гор­бинкой нос. Но прис­ни­лась она мне та­кой, ка­кой мог­ла я её уви­деть це­лую веч­ность на­зад — в го­ды мо­ей юнос­ти и её зре­лос­ти. Сквозь ли­цо 85-лет­ней жен­щи­ны, сквозь нас­ло­ения и па­тину лет вдруг прос­ту­пил лик чуть озор­ной стат­ной да­мы, ко­торую мне пред­ста­вила свек­ровь мо­ей сес­тры.

— Это Ме­ри. Моя ин­сти­тут­ская и фрон­то­вая под­ру­га. Я зо­ву ее Ме­роч­ка.

Да­ма об­ра­тила на ме­ня ко­ролев­ский свой взор — свет­лые гла­за слег­ка ко­сили, что опять выз­ва­ло у ме­ня ка­кую-то ли­тера­тур­ную ас­со­ци­ацию, — и кив­ну­ла: “Да, я Ме­ри. Это моё нас­то­ящее имя, по пас­порту.” Ду­мала ли я тог­да, при­дя в гос­ти в мос­ков­скую квар­ти­ру на Брян­ской ули­це, что де­сяти­летия спус­тя встре­чу Ме­ри на дру­гом кон­це зем­ли, в Аме­рике, и что бу­дем мы с нею со­седс­тво­вать и дру­жить в слав­ном го­роде Нь­юто­не?

1. Встре­ча

А встре­тились мы во вто­рой раз вот как. При­ятель­ни­ца из Солт Лейк-Си­ти, ку­да заб­ро­сила нас судь­ба, и от­ку­да че­рез пол­то­ра го­да у­ез­жа­ли мы в Бос­тон, ска­зала на про­щание: “И не за­будь­те поз­дра­вить с днем рож­денья Ме­ри. Она бы­ла здесь, в Юте, близ­ким мне че­лове­ком, по­том с внуч­кой и её сы­ном по­сели­лась в Бос­то­не.

Вы бу­дете жить где-то поб­ли­зос­ти. Ей в фев­ра­ле 85 лет, да, не удив­ляй­тесь, 85, вот уви­дите её — тог­да уди­витесь,- по­дари­те ей цве­ты от ме­ня”. Так на вто­рой день по при­ез­де в штат Мас­са­чусетс по­пали мы на день рож­денья в нез­на­комый дом. И ни­какая мысль не зак­ра­лась мне в соз­на­ние, и па­мять мол­ча­ла как от­клю­чен­ная, и ду­мала я в тот ве­чер сов­сем не о прош­лом, а о бу­дущем, ко­торое свя­зыва­ла уже с но­вым этим мес­том и с но­выми эти­ми людь­ми, встре­чен­ны­ми на праз­дни­ке, сек­ретно ус­тро­ен­ном внуч­кой в честь ба­буш­ки. И толь­ко ночью слов­но мол­ни­ей уда­рило, вспом­ни­лось, как пред­став­ля­ясь нам, ба­буш­ка ска­зала: “Ме­ри, но не по­тому что в Аме­рике, это моё нас­то­ящее имя, по пас­порту”.

Ед­ва до­тер­пев до ут­ра, по­бежа­ла я к те­лефо­ну: ”Из­ви­ните ме­ня за ран­ний зво­нок, но у ме­ня к Вам два воп­ро­са: “Бы­ли ли Вы на фрон­те и зна­кома ли Вам Ла­риса Гут­ман?” И ус­лы­шала: “Да, я фрон­то­вич­ка, а Лю­ся Гут­ман бы­ла моя луч­шая под­ру­га”.

Про­изош­ло то, что в ан­тичном те­ат­ре на­зыва­лось “уз­на­вание”. Но я ска­жу по-дру­гому. Свер­ши­лось чу­до — в один кро­хот­ный миг в мо­ём соз­на­нии рус­ская Ме­ри сли­лась с аме­рикан­ской и прев­ра­тилась в Ме­роч­ку, об­во­рожи­тель­ную Ме­роч­ку, жен­щи­ну без воз­раста.

2. На­чало

— Ме­роч­ка, по­чему Вас наз­ва­ли Ме­ри?

— Не знаю, мо­жет быть, в па­мять ко­го-ни­будь из пред­ков. В рус­ском пас­порте я Ме­ри Аб­ра­мов­на, в аме­рикан­ском — Аб­ра­хамов­на. Па­па был очень ве­ру­ющий, знал весь Тал­муд.

Она ро­дилась в год и ме­сяц фев­раль­ской ре­волю­ции в Го­меле. Вско­ре пос­ле рож­де­ния Ме­ри ро­дите­ли с дву­мя деть­ми (был еще стар­ший брат) пе­ре­еха­ли в Харь­ков. Там сна­чала брат, по­том Ме­ри пос­ту­пили в ме­дицин­ский ин­сти­тут. Брат с детс­тва бо­лел кос­тным ту­бер­ку­лезом, что не по­меша­ло ему стать хо­рошим вра­чом и, опи­ра­ясь на кос­тыль, про­водить хи­рур­ги­чес­кие опе­рации.

— Ме­роч­ка, по­чему так мно­го ев­ре­ев сре­ди вра­чей ва­шего по­коле­ния?

Мы обе за­думы­ва­ем­ся над воп­ро­сом, и от­вет, ка­жет­ся, рож­да­ет­ся у обе­их од­новре­мен­но.

Тог­да не бы­ло про­цен­тной нор­мы, как в до­рево­люци­он­ное вре­мя (глас­но) и пос­ле пос­ледней вой­ны (нег­ласно). Оби­лие вра­чей-ев­ре­ев во вре­мена ме­роч­ки­ной мо­лодос­ти объ­яс­ня­ет­ся прос­то: ев­реи ис­по­кон ве­ка лю­били учить и ле­чить, и ес­ли путь к этим про­фес­си­ям не был за­бар­ри­кади­рован, они шли по не­му.

Ме­роч­ка пос­ту­пила в ин­сти­тут по спе­ци­аль­но­му ста­лин­ско­му при­зыву в 1934 го­ду, прош­ла слож­ный кон­курс и по­том все го­ды бы­ла от­лични­цей. Да ка­кой! Её пор­трет ви­сел на дос­ке от­лични­ков как раз нап­ро­тив об­ко­ма пар­тии. Отец во­дил зна­комых по­любо­вать­ся боль­шой фо­тог­ра­фи­ей кра­сави­цы-доч­ки, ук­ра­шав­шей вы­сот­ное зда­ние на Сум­ской ули­це. С пор­тре­том сту­ден­тки Ме­ри Яв­чу­нов­ской харь­ков­ча­не хо­дили на праз­днич­ные де­монс­тра­ции. А са­ми сту­ден­ты-от­лични­ки (в их чис­ле Ме­ри) сто­яли в это вре­мя на спе­ци­аль­ной три­буне и с ни­ми за ру­ку здо­рова­лись ге­рои ре­волю­ции, ро­дом из Харь­ко­ва: Пос­ты­шев, Якир. Оба зна­мени­тых харь­ков­ча­нина бы­ли расс­тре­ляны пе­ред вой­ной как “вра­ги на­рода”.

— Ме­роч­ка, Вы ве­рили влас­ти?

— Да, до 20-го съ­ез­да бы­ла ду­рой за­кон­ченной. Пла­кала, ког­да Ста­лин умер, доч­ка го­вори­ла: “Ма­ма, ес­ли бы ты его ле­чила, он бы не умер”.

Я в этом мес­те вспом­ни­ла, что уми­ра­ющий Ста­лин от­ка­зал­ся во­об­ще от вра­чеб­ной по­мощи и умер в пол­ном оди­ночес­тве.

— Не­уже­ли ни­чего не ви­дели?

— Бы­ли раз­го­воры, бы­ли мыс­ли, я ведь не пол­ная иди­от­ка, но не хо­телось в это ве­рить. Вот слу­чай рас­ска­жу.

В 1937 го­ду, в пе­ри­од “ежов­щи­ны” был арес­то­ван мой дво­юрод­ный брат, чес­тней­ший ком­му­нист, ру­ково­дитель об­щес­тва “Спар­так” в род­ном Во­роши­лов­гра­де (Лу­ган­ске). По­сади­ли его не­из­вес­тно за что, че­рез год, не су­мев вы­бить по­каза­ния (но вы­бив зу­бы), вы­пус­ти­ли. В даль­ней­шем он тан­кистом про­шёл всю вой­ну, но де­ло не в этом. Ме­ня пос­ле его арес­та выз­ва­ли в ко­митет ком­со­мола, что­бы, как тог­да бы­ло при­нято, я от­реклась от “вра­га на­рода”.

— Ес­ли он враг на­рода, то и я враг на­рода, так как он прак­ти­чес­ки ме­ня вос­пи­тал, он аб­со­лют­но чес­тный и по­рядоч­ный че­ловек.

— Ес­ли не от­ре­чешь­ся от не­го, мы бу­дем вы­нуж­де­ны ис­клю­чить те­бя из ком­со­мола.

— Ис­клю­чай­те.

Ме­ри бы­ла не прос­той ком­со­мол­кой, а сек­ре­тарём ком­со­моль­ской ор­га­низа­ции ин­сти­тута. Её отс­тра­нили от этой ра­боты, сня­ли её пор­трет с дос­ки от­лични­ков, но из ком­со­мола и из ин­сти­тута не выг­на­ли.

— Ме­роч­ка, так ведь это ли­ния ва­шей судь­бы! Вы всё вре­мя ко­го-то раз­дра­жали, вы­води­ли из се­бя сво­ей на­ив­ной, но неп­ро­бива­емой прин­ци­пи­аль­ностью, не­покор-ством. Вам уг­ро­жали ка­рами, Вы не сда­вались, тог­да эти ка­ры раз­ра­жались, но до “пос­ледне­го” не до­ходи­ло, судь­ба вас обе­рега­ла. Вот Вы рас­ска­зыва­ли, что Вам за “дур­ной нрав” (Вы сты­дили рек­то­ра ин­сти­тута за лик­ви­дацию дет­ской пло­щад­ки при боль­ни­це) так и не да­ли до­цен­та, но пре­пода­вать-то да­вали! Они Вам пе­рек­ры­вали кис­ло­род, но до кон­ца не умерщ­вля­ли, на­вер­ное, чувс­тво­вали, что Вы им нуж­ны. Вы бы­ли ра­бот­ник! Но мы с Ва­ми толь­ко в на­чале Ва­шей би­ог­ра­фии. Да­вай­те дви­нем­ся даль­ше. В 1938 го­ду Вы выш­ли за­муж и пе­ре­еха­ли в Мос­кву, где пос­ту­пили на 4-й курс Пер­во­го ме­дицин­ско­го ин­сти­тута, ко­торый за­кон­чи­ли с от­ли­чи­ем в 1940 го­ду.

3. Мос­ква

— Зна­чит, и в Мос­кве Вы бы­ли луч­шей сту­ден­ткой? Как это по­луча­лось? Бы­ли свои при­ёмы?

— Пе­ред эк­за­меном я всем го­вори­ла, что ни­чего не знаю. В день эк­за­мена при­ходи­ла в ин­сти­тут за­дол­го до на­чала. Шла от­ве­чать пер­вой, что­бы спра­шива­ли по пол­ной прог­рамме. А по до­роге лю­била встре­чать зна­комых, бы­ла у ме­ня та­кая при­мета “на счастье”. Один раз выш­ла на эк­за­мен на рас­све­те, а навс­тре­чу при­ятель, ко­торый жил сов­сем в дру­гом кон­це го­рода. Ска­зал, что идёт на кон­суль­та­цию к про­фес­со­ру — я по­вери­ла. Про­водил ме­ня до ин­сти­тута, и толь­ко поз­же до ме­ня дош­ло, что он по­могал мне, “по­дыг­ры­вая” мо­ей при­мете.

— Ме­роч­ка, ведь он Вас лю­бил!

— Мо­жет быть.

— У Вас был счас­тли­вый брак?

— Счас­тли­вый, но не иде­аль­ный. Я пять раз ухо­дила от му­жа, он был на 14 лет стар­ше и ужас­но ме­ня рев­но­вал. На бы­товой поч­ве мы ни­ког­да не ссо­рились. Но рев­ность… Не от­пускал ме­ня од­ну на от­дых, го­ворил, что там я ему обя­затель­но из­ме­ню. — Но, Яша, я мо­гу из­ме­нить те­бе и здесь. — Здесь ты за­нята, ра­бота­ешь, те­бе не до муж­чин.

Ме­ри дей­стви­тель­но мно­го ра­бота­ла. Пос­ле окон­ча­ния ин­сти­тута её как от­лични­цу в чис­ле еще нес­коль­ких счас­тлив­чи­ков рас­пре­дели­ли в ас­пи­ран­ту­ру в ин­сти­тут кос­тно­го ту­бер­ку­леза. На­пом­ним: рас­пре­деле­ние бы­ло обя­затель­ной сос­тавля­ющей со­вет­ской об­ра­зова­тель­ной сис­те­мы. Все сту­ден­ты обя­заны бы­ли про­рабо­тать по рас­пре­деле­нию два го­да. Но Ме­ри опять про­яв­ля­ет не­покорс­тво, от кос­тно­го ту­бер­ку­леза всю жизнь стра­дал её стар­ший брат — ей не хо­чет­ся ра­ботать с этой бо­лезнью. Не­выпол­не­ние рас­по­ряже­ния ми­нис­терс­тва гро­зило ка­рами. И она идёт на при­ём к ди­рек­то­ру ин­сти­тута Зи­на­иде Алек­се­ев­не Ле­беде­вой.

Я пред­став­ляю се­бе эту кар­ти­ну. В ка­бинет со­лид­ной ос­те­пенён­ной да­мы вбе­га­ет то­нень­кая Ме­ри с дву­мя свет­лы­ми ко­сич­ка­ми и с по­рога за­яв­ля­ет, что не хо­чет ра­ботать “в ве­рен­ном Ле­беде­вой уч­режде­нии”. И Ле­беде­ва — о чу­до! — не кри­чит, не гро­зит, не воз­му­ща­ет­ся, а, выс­лу­шав до­воды, пред­ла­га­ет ком­про­мисс: “По­рабо­та­ешь год, а ес­ли не пон­ра­вит­ся, я те­бя от­пу­щу”. Так Ме­ри по­пада­ет в дет­ский са­нато­рий для боль­ных кос­тным ту­бер­ку­лезом, что рас­по­лагал­ся тог­да (а, ка­жет­ся, и сей­час) в Со­коль­ни­ках. Не­забы­ва­емый год, ок­ра­шен­ный встре­чей с уди­витель­ной лич­ностью — про­фес­со­ром Крас­но­ба­евым.

— Ме­роч­ка, что это за чу­до та­кое — про­фес­сор Крас­но­ба­ев?

— Ска­зать про не­го, что он док­тор, бы­ло нель­зя. Толь­ко про­фес­сор. Кра­сив как бог. Вы­сокий, се­дой, пред­ста­витель­ный. Зас­тавлял нас — вра­чей и сес­тер — хо­дить в лёг­ких коф­точках, ле­том и зи­мой. Де­тиш­ки, бо­лев­шие ту­бер­ку­лёзом, круг­лый год спа­ли под от­кры­тым не­бом, в спаль­ных меш­ках.Мы их вы­тас­ки­вали на ули­цу, а по­том, ес­ли де­ло бы­ло зи­мой, под­хо­дили к про­фес­со­ру, по­казы­вали, что нет пу­пырыш­ков на ко­же от хо­лода. Вот бы­ла за­кал­ка!

— Вам нра­вилось?

— Ко­неч­но! А по суб­бо­там, пос­ле об­хо­да, здесь же в са­нато­рии ус­тра­ива­ли “про­фес­сор­ский обед”. С нак­рахма­лен­ны­ми ска­тер­тя­ми! Боль­ше я ниг­де та­кого не ви­дела.

— Так Вы бы там ос­та­лись на вто­рой год?

— Не знаю, даль­ше бы­ла вой­на… Мо­ей спе­ци­аль­ностью пос­ле вой­ны ста­ла нев­ро­логия.

— Что за “шта­ниш­ки Ме­ри” вы вве­ли в упот­ребле­ние в ту­бер­ку­лез­ном са­нато­рии?

— О, это для де­тей, бо­лев­ших раз­ны­ми ви­дами кос­тно­го ту­бер­ку­леза. Каж­дый раз при пе­ревяз­ке им дол­жны бы­ли ме­нять по­ложе­ние но­ги, сно­ва нак­ла­дывать гипс, что му­читель­но. Я при­дума­ла по­яс из ма­терии, ко­торый по­могал фик­си­ровать боль­ную но­гу. Де­тиш­кам по­лег­ча­ло.

— Но глав­ным де­лом ва­шей жиз­ни всё же ста­ла нев­ро­логия. Ва­ша дочь Та­ня то­же бы­ла вра­чом-нев­ро­пато­логом, и внуч­ка идёт по се­мей­ным сто­пам, кон­ча­ет ре­зиден­ту­ру Гар­варда всё по той же нев­ро­логи­чес­кой спе­ци­аль­нос­ти. Ка­кая у Вас бы­ла те­ма дис­серта­ции?

— Дис­серта­цию я пи­сала по ми­ас­те­нии, есть та­кая страш­ная бо­лезнь. В на­чале 20-го ве­ка её ис­сле­дова­ла ан­гли­чан­ка Мэ­ри У­ол­кер. Кол­ле­ги шу­тили, что ми­ас­те­нию изу­чали “две Ме­ри”.

— А что за бо­лезнь?

— Не­из­ле­чимая. Но пос­те­пен­но её ста­ли ле­чить, каж­дые три ча­са вво­дили боль­но­му ле­карс­тво — про­зер­пин. Ма­шень­ка (внуч­ка) при­вез­ла из Мос­квы мою дис­серта­цию.

— Ког­да Вы её за­щити­ли?

— В 1951 го­ду.

А до это­го… до это­го бы­ла вой­на.

Про­дол­же­ние сле­ду­ет.

* Очерк с боль­ши­ми сок­ра­щени­ями был на­печа­тан в га­зете «Ев­рей­ское сло­во» № 8, 2004. В «Кру­гозо­ре» пе­чата­ет­ся его пол­ный ва­ри­ант.