Поводырь

На­вер­ное, это са­мое что ни на есть выс­шее счастье — ид­ти ря­дом, меж­ду Мо­ими, не опе­режая и не от­ста­вая ни на сан­ти­метр, в од­ном ря­ду, в од­ном тем­пе. Они идут шаг в шаг, я, ко­неч­но, та­ким ша­гом ид­ти не мо­гу, прос­то, что на­зыва­ет­ся, тру­шу мел­кой рыс­цой, но из ря­да не вы­бива­юсь. Оба они вы­сокие и кра­сивые, я гор­жусь ими и гор­жусь тем, что они при­над­ле­жат мне, и вмес­те мы — семья. Се­год­ня са­мый хо­роший день не­дели, по­тому что они не у­еха­ли на ра­боту, а, зна­чит, бу­дут все вре­мя со мной, и мож­но бу­дет нем­но­го по­иг­рать с Па­пой в прят­ки, при­та­ива­ясь то за сер­вантом в сто­ловой, то за пли­той пос­ре­ди кух­ни, да ма­ло ли есть за­ко­ул­ков в до­ме, и нем­ножко по­кап­ризни­чать с едой, что­бы Ма­ма по­уго­вари­вала сво­им лас­ко­вым, теп­лым го­лосом: «Ну по­ешь, по­жалуй­ста, хо­роший мой!», и тог­да еда дос­та­вит осо­бое удо­воль­ствие. Но это по­том, пос­ле про­гул­ки, а сей­час я нас­лажда­юсь сол­нечным днем, ког­да впе­ремеж­ку жел­тые, ко­рич­не­вые, крас­ные, зе­леные листья и фи­оле­товые цве­ты еще гре­ют­ся под сол­нышком, а от зем­ли уже тя­нет лег­ким мо­роз­цем, ос­тавлен­ным дню про­шед­шей ночью.

Вре­мя от вре­мени встре­ча­ют­ся зна­комые или прос­то при­вет­ли­вые со­седи, улы­ба­ют­ся нам или го­ворят что-ни­будь при­ят­ное, тог­да Ма­ма и Па­па пре­рыва­ют свой раз­го­вор и от­ве­ча­ют им в та­кой же при­ят­ной ма­нере. Я то­же улы­ба­юсь и ра­ду­юсь всем. Осо­бен­но я рад встре­че со сво­им при­яте­лем Ри­чем. Это от не­го я на­учил­ся хо­дить так плот­но ря­дом с Па­пой, а по вы­ход­ным меж­ду Па­пой и Ма­мой, слов­но мой бок прик­ле­ен к его но­ге. От­лу­ча­юсь я очень ред­ко и не­надол­го, по не­об­хо­димым де­лам, как, нап­ри­мер, сей­час, за­видя Ри­ча, что­бы прой­тись с ним ря­дом нес­коль­ко мет­ров и пе­реки­нуть­ся но­вос­тя­ми. Рич нем­но­гос­ло­вен, де­ловит и дер­жится все вре­мя на­чеку. Он «прик­ле­ен» бо­ком к но­ге не­моло­дого груз­но­го джентль­ме­на. В од­ной ру­ке джентль­ме­на пал­ка, в дру­гой — коль­цо, прик­реплен­ное очень ко­рот­ким по­вод­ком к ошей­ни­ку Ри­ча. Рич го­ворит, в семье он — глав­ный, по­тому как его хо­зя­ину ну ни­как нель­зя жить без Ри­ча, прос­то не вы­жить. И на­зыва­ет он се­бя стран­ным сло­вом — «по­водырь». Он, Рич, по­водырь, дол­жен пос­то­ян­но от­сле­живать каж­дое дви­жение по­жило­го джентль­ме­на. По­чему? Я не знаю, и вряд ли зна­ет сам Рич. Прос­то так на­до, и все. Ну, по­ка, Рич, на­до до­гонять Ма­му и Па­пу…

Ве­чером, как всег­да, мы смот­рим те­леви­зор, они си­дят ря­дыш­ком в низ­ких смеш­ных крес­лах, вы­тянув но­ги, я — меж­ду ни­ми. Я ле­жу, прав­да, хвос­том к те­леви­зору, мо­жет, это и не са­мый луч­ший спо­соб смот­реть филь­мы, за­то им удоб­но дот­ро­нуть­ся до мо­его уха или но­са или пог­ла­дить. Осо­бен­но я люб­лю ощу­щать Ма­мину ру­ку на го­лове, она та­кая лег­кая и мяг­кая, от нее идет спо­кой­ное теп­ло, и ме­ня за­лива­ют неж­ность и лю­бовь и вы­тес­ня­ют из ду­ши все ос­таль­ные же­лания и мыс­ли — толь­ко вот так ле­жать и ни о чем не ду­мать.

По­том кон­ча­ет­ся ве­чер, Ма­ма и Па­па го­ворят мне: «Спо­кой­ной но­чи», це­лу­ют в нос, я пы­та­юсь в от­вет лиз­нуть их гу­бы, иног­да это уда­ет­ся, и мы рас­хо­дим­ся по сво­им пос­те­лям до но­вого дня.

Я и не пред­по­лагал, что та­кое от­ла­жен­ное и без­за­бот­ное су­щес­тво­вание мо­ей семьи мо­жет вдруг кру­то из­ме­нить­ся. То есть не мо­гу ска­зать, что сов­сем уж не за­метил ни­каких из­ме­нений в по­веде­нии Ма­мы и Па­пы, но свя­зать эти мел­кие от­кло­нения с пе­реме­ной все­го об­ра­за жиз­ни в на­шем до­ме ни­как не мог. Прос­то Ма­ма ста­ла ча­ще за­думы­вать­ся о чем-то, улы­бать­ся, не Па­пе и не мне, а как-то мяг­че и отс­тра­нен­нее, слов­но сво­им мыс­лям, нас к ко­торым не до­пус­ка­ла. За­то по ве­черам мы ча­ще ста­ли гу­лять втро­ем, и ру­ка ее на мо­ем лбу ста­ла еще лег­че, теп­лее и мяг­че.

Од­нажды Ма­ма ис­чезла. Ее не бы­ло ве­чером, Па­па ужи­нал один, и один усел­ся пе­ред те­леви­зором. Я по­дож­дал по при­выч­ке, по­ка он ска­жет: «По­зови Ма­му», и тог­да я по­бегу ее ис­кать и, най­дя, ле­гонь­ко по­тяну за шта­нину и при­веду в гос­ти­ную. Но тут же вспом­нил, что Ма­мы нет в до­ме. Я, ко­неч­но, лег ря­дом, как всег­да, но оба мы, по­хоже, не ин­те­ресо­вались, что там про­ис­хо­дит, да­же звук Па­па уб­рал, буд­то бо­ял­ся про­пус­тить Ма­мины ша­ги, так, по край­ней ме­ре, ка­залось мне. Я изо всех сил прис­лу­шивал­ся, не от­кро­ют­ся ли во­рота га­ража. Ма­мы не бы­ло ночью — впер­вые в на­шей жиз­ни, не бы­ло и на сле­ду­ющий ве­чер и на тре­тий не бы­ло то­же. На­ши ве­чер­ние про­гул­ки ста­ли ко­рот­ки­ми и мол­ча­ливы­ми. Иног­да Па­па что-то рас­ска­зывал, но из то­го, что он го­ворил, я по­нимал толь­ко «на­ша Ма­ма», а ку­да она про­пала, Па­па объ­яс­нить не мог.

Так прош­ло че­тыре дня, а на пя­тый Па­па вер­нулся до­мой не один. За дверью пос­лы­шал­ся звук въ­ехав­шей в га­раж ма­шины, за­тем зак­ры­ва­емых во­рот, и я ус­лы­хал ве­селые го­лоса Ма­мы и Па­пы! В вос­торге я был го­тов под­прыг­нуть и лиз­нуть ли­цо вхо­дящей в дверь Ма­мы, но она зак­ри­чала: «Уй­ди, уй­ди!», и да­же от­тол­кну­ла, упер­шись ру­ками мне в грудь. Это бы­ло так не­ожи­дан­но и не­обыч­но, что я рас­те­рял­ся и от­ско­чил, толь­ко хвос­том смог по­казать свою ра­дость. А Па­па внес ка­кой-то свер­ток, но не так, как он вно­сил сум­ки с про­дук­та­ми или ко­роб­ки с чем-то еще, а очень не­удоб­но дер­жа «Это» пе­ред сво­им ли­цом поч­ти на вы­тяну­тых ру­ках.

Вот с это­го мо­мен­та на­ша жизнь и из­ме­нилась во всем. Преж­де все­го по­явил­ся зап­рет вхо­дить в их спаль­ню, и каж­дый раз, ког­да я пы­тал­ся прос­коль­знуть ту­да вслед за Ма­мой, она очень твер­до ко­ман­до­вала: «Не смей!». Прек­ра­тились про­гул­ки втро­ем и ве­чер­ние ча­сы пе­ред те­леви­зором. Ма­ма, прав­да, ни­куда не у­ез­жа­ла, но все ее об­ще­ние со мной на­чина­лось и кон­ча­лось сло­вом «нет» у две­рей спаль­ни. Из нее она вы­ходи­ла ред­ко, шла в кух­ню по­есть и пос­ко­рей воз­вра­щалась, не об­ра­щая на ме­ня ни­како­го вни­мания. Вре­мя от вре­мени из спаль­ни слы­шал­ся плач, иног­да очень горь­кий, и Ма­мин рас­те­рян­ный, уго­вари­ва­ющий лас­ко­вый го­лос. Я по­нял — это но­вое жи­вое су­щес­тво уп­равля­ло ее сер­дцем и зас­тавля­ло пе­режи­вать. Пос­те­пен­но плач стал раз­да­вать­ся ре­же и не та­кой го­рес­тный, ско­рее тре­бова­тель­ный, что Ма­му, как ни стран­но, очень ра­дова­ло.

На­конец, од­нажды она вы­нес­ла это но­вое жи­вое Су­щес­тво, уло­жила в ко­ляс­ку и ска­зала, обер­нувшись ко мне: «Пош­ли!». О, это бы­ло за­меча­тель­но! Мы шли втро­ем — я, «прик­ле­ен­ный» к Ма­миной но­ге, Ма­ма и Су­щес­тво в ко­ляс­ке. Ма­ма улы­балась и го­вори­ла что-то лас­ко­вое, сна­чала — в ко­ляс­ку, по­том мне. Я был счас­тлив и горд: я ну­жен Ма­ме, а зна­чит, и это­му ма­лень­ко­му жи­вому Су­щес­тву. С тех пор мы гу­ляли так поч­ти каж­дый день. Ког­да по на­шим кри­вым улоч­кам ми­мо нас про­ез­жа­ла ма­шина, Ма­ма нер­вни­чала и тол­ка­ла не­пово­рот­ли­вую и, ви­димо, тя­желую ко­ляс­ку к обо­чине, хо­тя ма­шины и са­ми ста­рались обог­нуть нас по­даль­ше.

Я очень хо­тел поб­ли­же поз­на­комить­ся с но­вым чле­ном на­шей семьи, по­тому как ста­ло яс­но, что он уже ни­ког­да не уй­дет из на­шего до­ма. Па­па был не про­тив и пред­ла­гал: «Пос­мотри, Ла­ки, это — Лия». Но Ма­ма зли­лась на Па­пу и от­го­няла ме­ня: «Не смей!». Это бы­ло обид­но, но я не умел сер­дить­ся на Ма­му.

Те­перь я под­хо­жу к вос­по­мина­нию о са­мом страш­ном дне, из­ме­нив­шим опять всю мою жизнь, и те­перь уже нав­сегда.

День не был яс­ным, но не бы­ло и вет­ра, и Ма­ма ре­шила, что мож­но по­гулять. Она дол­го упа­ковы­вала ма­лень­кое Су­щес­тво, при­гова­ривая на­рас­пев: «Что­бы нож­ки не за­мер­зли, что­бы руч­ки не за­мер­зли, что­бы бы­ло нам теп­ло». В са­мом де­ле, на ули­це бы­ло прох­ладно, сне­жин­ки па­дали на мер­злую зем­лю, я не прочь был по­бегать, чтоб хо­рошо ра­зог­реть­ся, но, как всег­да, шел ря­дом с Ма­мой. Я ус­лы­шал звук приб­ли­жа­ющей­ся из-за по­воро­та ма­шины еще из­да­ли и пре­дос­те­рега­юще пос­мотрел на Ма­му. Она то­же в кон­це кон­цов ус­лы­хала и ста­ла то­роп­ли­во тол­кать ко­ляс­ку вбок, но бы­ло слиш­ком поз­дно. За­виз­жа­ли тор­мо­за, ма­шину нес­ло пря­мо на нас. На раз­думье вре­мени не бы­ло. Поз­же, мно­го поз­же я спра­шивал се­бя, пра­виль­ный ли я сде­лал вы­бор? Мо­жет, на­до бы­ло пок­репче ух­ва­тить Ма­мин ру­кав и рва­нуть ее в сто­рону? Но что-то го­ворит мне, что нель­зя бы­ло сде­лать ина­че, чем сде­лал я. Я прыг­нул грудью на ко­ляс­ку, от­тол­кнув­шись от об­ле­дене­лого ас­фаль­та изо всех сил, не чувс­твуя ни­какой бо­ли, и она ста­ла за­вали­вать­ся на обо­чину. Пос­леднее, что я ви­дел — ис­ка­жен­ное Ма­мино ли­цо с ши­роко от­кры­тым ртом. Еще до­лю мгно­венья я ле­тел в мол­ча­ливую чер­ную без­дну, и это, ви­димо, бы­ла смерть.

Но, на­вер­ное, не сов­сем, один раз сре­ди чер­но­ты воз­ник мо­нотон­ный сла­бый звон, и сквозь не­го я ус­лы­шал дет­ский ше­пот: «Бед­ный пе­сик, бед­ный, бед­ный пе­сик», по­том, опять сквозь звон и чер­но­ту, я по­чувс­тво­вал, как ме­ня от­ры­ва­ют от зем­ли и, по­качи­ва­ясь, я слов­но плы­ву. По­том опять приш­ла смерть.

Я ду­маю, я вер­нулся в жизнь. Не сра­зу, ко­неч­но — мно­го раз я слы­шал го­лоса, чувс­тво­вал, как ме­ня тро­га­ют, вли­ва­ют сквозь стис­ну­тые зу­бы что-то теп­лое, нез­на­комое на вкус, вы­тас­ки­ва­ют из-под ме­ня ков­рик, во что-то уку­тыва­ют го­лову. В про­межут­ках я про­вали­вал­ся в чер­но­ту. И ча­ще все­го я слы­шал тот са­мый го­лос — «бед­ный пе­сик» и чувс­тво­вал на се­бе ма­лень­кие ла­дони. Этот ре­бенок поч­ти все вре­мя был воз­ле ме­ня. Я мог поб­ла­года­рить его толь­ко по­качи­вани­ем хвос­та, да­же язык не мог вы­сунуть, что­бы по­цело­вать. Но все же я вер­нулся в жизнь. Прав­да, по­чему-то бы­ла все вре­мя ночь, хо­тя вок­руг ме­ня, в до­ме, где я ле­жал у две­рей, слыш­ны бы­ли ша­ги, нез­на­комые го­лоса и обыч­ные днев­ные зву­ки.

Как-то я соб­рался с си­лами и встал на но­ги. Не очень-то они слу­шались ме­ня, за­хоте­лось тут же опять лечь, но я ус­лы­шал ра­дос­тное: «Иди сю­да, пе­сик, да­вай, да­вай, дви­гай ко мне!», и я по­шел на этот го­лос и ут­кнул­ся но­сом в ко­лени, и на го­лову лег­ла зна­комая ма­лень­кая ла­донь. Я за­мер от неж­ности к это­му маль­чи­ку — я уже по­нял, что это са­мая нас­то­ящая лю­бовь.

На сле­ду­ющий день мы выш­ли с ним во двор. Све­жий ве­тер уда­рил мне в нос мно­жес­твом улич­ных за­пахов, но и здесь бы­ла ночь. Те­перь всю­ду и всег­да бы­ла ночь…

День за днем на­ши про­гул­ки ста­нови­лись все длин­нее и даль­ше. Од­нажды я ус­лы­хал Ма­мин го­лос и зна­комое шур­шанье по ас­фаль­ту ко­лес ко­ляс­ки. Я зад­ро­жал от ра­дос­тно­го вол­ненья, я ждал, что Ма­ма ска­жет: «При­вет, Ла­ки», по­целу­ет в нос, и я от­ве­чу ей тем же. Но Ма­ма не об­ра­тила на ме­ня ни­како­го вни­мания, за­гово­рила с Маль­чи­ком спо­кой­ным и ров­ным го­лосом, я по­нял, что речь идет обо мне, уди­вил­ся зна­комо­му сло­ву «усы­пить» — я слы­шал его не раз, ког­да Ма­ма про­сила Па­пу уло­жить спать ма­лень­кое жи­вое Су­щес­тво, — на что Маль­чик от­ве­тил не­обыч­но твер­до и гром­ко: «Ни за что!». И Ма­ма по­кати­ла ко­ляс­ку, а мы уш­ли в дру­гую сто­рону. Я шел, «прик­ле­ен­ный» к но­ге мо­его но­вого дру­га, а он дер­жал в ру­ке коль­цо, прик­реплен­ное к ошей­ни­ку та­ким ко­рот­ким по­вод­ком, что я поч­ти ощу­щал его паль­цы на сво­ей шее.

И кто-то, про­ходя ми­мо, нег­ромко ска­зал: «По­водырь».