ОККУПАЦИЯ

Всё, о чём хо­чу рас­ска­зать – это вос­по­мина­ния, вре­зав­ши­еся в па­мять в дет­ском воз­расте. Чем стар­ше я ста­нови­лась, тем ча­ще они воз­ни­кали пе­ред гла­зами. Ког­да на­чалась вой­на, мне бы­ло де­сять лет, и я ста­ла сви­детель­ни­цей ужа­сов, про­изо­шед­ших в Одес­се пос­ле зах­ва­та на­шего го­рода не­мец­ки­ми и ру­мын­ски­ми вой­ска­ми. Ок­ку­пация же про­дол­жа­лась два с по­лови­ной го­да.

На­ша квар­ти­ра в цен­тре го­рода (Ма­лый пе­ре­улок, 6) бы­ла пов­режде­на во вре­мя воз­душно­го на­лёта, и мы с па­пой пе­ресе­лились на Мол­да­ван­ку, в квар­ти­ру на­ших ус­певших эва­ку­иро­вать­ся родс­твен­ни­ков. В этом рай­оне с дав­них пор жи­ло мно­го ев­ре­ев. Угон ев­ре­ев Одес­сы в гет­то, мас­со­вые расс­тре­лы и из­де­ватель­ства над ев­ре­ями на­чались имен­но с Мол­да­ван­ки. Пер­вые пол­го­да ок­ку­пации бы­ли страш­ны­ми. Нем­цы и ру­мыны зверс­тво­вали. На всех стол­бах и во­ротах го­рода по­веси­ли объ­яв­ле­ния о том, что ев­реи дол­жны на­шить на ру­кав одеж­ды жёл­тые звёз­ды и не вы­ходить из квар­тир. Так их го­тови­ли к мас­со­вому уго­ну в гет­то.

Я не мо­гу за­быть взгляд од­но­го по­жило­го че­лове­ка, ад­во­ката, жив­ше­го в со­сед­нем с на­ми подъ­ез­де. На ру­каве его паль­то я впер­вые уви­дела жёл­тую «звез­ду Да­вида». Это был очень ин­телли­ген­тный, доб­рый че­ловек. Он был выг­нан из сво­ей квар­ти­ры, не ус­пев да­же взять са­мые не­об­хо­димые ве­щи.

В ог­ромном на­шем дво­ре на Ра­зумов­ской, 2/4 бы­ло мно­го ев­ре­ев. Вы­гонять их из квар­тир и из­де­вать­ся по­могал фа­шист­ский прих­востень, пре­датель-из­верг, ко­торо­го я за­пом­ни­ла на всю жизнь. Он по­явил­ся у нас во дво­ре за нес­коль­ко дней до зах­ва­та Одес­сы. Это был мо­лодой че­ловек лет трид­ца­ти. Он весь тряс­ся, хо­дил с па­лоч­кой, и всем рас­ска­зывал, что был кон­ту­жен в бо­ях под Одес­сой в Даль­ни­ке.

Как толь­ко нем­цы и ру­мыны вош­ли в го­род, он тут же «выз­до­ровел», пе­рес­тал тряс­тись и с пер­во­го же дня стал с ни­ми сот­рудни­чать. Как со­бака-ищей­ка он хо­дил с ру­мын­ски­ми по­лица­ями по квар­ти­рам, ра­зыс­ки­вая ев­ре­ев и ком­му­нис­тов; сквер­носло­вил, раз­ма­хивая но­жом, вы­гонял лю­дей на ули­цу. Он пос­то­ян­но вры­вал­ся к нам в квар­ти­ру и кри­чал, что мой отец пря­чет ком­му­нис­та-ев­рея – мо­его дя­дю, бра­та мо­ей по­кой­ной ма­мы.

Дя­дя мой был пред­се­дате­лем Иль­ичёв­ско­го рай­ис­полко­ма г. Одес­сы. Всех пред­се­дате­лей рай­ис­полко­мов обя­зали обес­пе­чить эва­ку­ацию му­зе­ев, биб­ли­отек, пред­при­ятий го­рода. В свя­зи с этим, он на­ходил­ся в го­роде до са­мого при­хода фа­шис­тов. Дом, в ко­тором он жил с семь­ёй до вой­ны, был раз­ру­шен во вре­мя воз­душно­го на­лёта, и дя­дя но­чевал у нас. Он по­кинул Одес­су пос­ледним па­рохо­дом.

Так вот, этот пре­датель при­водил к нам по но­чам ру­мын­ских по­лица­ев и ут­вер­ждал, что ви­дел мо­его дя­дю в тот день, ког­да в го­род вош­ли не­мец­кие и ру­мын­ские вой­ска. От­ца мо­его нес­коль­ко раз арес­то­выва­ли, доп­ра­шива­ли в по­лиции, один раз силь­но из­би­ли.

Зи­ма 1941-го бы­ла очень су­ровой, бес­снеж­ной и с не­быва­лыми для Одес­сы мо­роза­ми. Лю­ди, ко­торых уго­няли в гет­то, при­вязы­вали к са­ням, к дет­ским ван­ночкам ве­рёв­ки, на­пол­ня­ли их впо­пыхах ве­щами, про­дук­та­ми, са­жали в них ма­лень­ких де­тей и та­щили всё это по бу­лыж­ни­ку Ра­зумов­ской ули­цы вниз, в нап­равле­нии ев­рей­ско­го клад­би­ща. Этих нес­час­тных гна­ли на смерть во­ору­жён­ные ру­мын­ские сол­да­ты. Ты­сячи жи­телей на­шего го­рода бы­ли звер­ски уби­ты, ты­сячи уг­на­ны в раз­ные гет­то.

В Одес­се нес­коль­ко ме­сяцев не ра­бота­ла сис­те­ма во­дос­набже­ния. Для бы­товых нужд мы бра­ли со­лоно­ватую во­ду из ис­точни­ка в Дю­ков­ском са­ду. Для питья – в раз­ных «по­нижен­ных» рай­онах го­рода, где во­да ещё сох­ра­нилась в во­доп­ро­вод­ных тру­бах.

Де­ти на­шего дво­ра гурь­бой шли с вёд­ра­ми, чай­ни­ками, би­дон­чи­ками в по­ис­ках пить­евой во­ды. Иног­да при­ходи­лось ид­ти очень да­леко. Во вре­мя этих по­ходов за во­дой мы ви­дели мно­го страш­но­го. Алек­сан­дровский прос­пект и Про­хоров­ский сквер (быв­ший Хво­рос­ти­на) бы­ли за­вале­ны тру­пами расс­тре­лян­ных. Там бы­ли вы­копа­ны глу­бокие ямы, ко­торые ежед­невно за­пол­ня­лись расс­тре­лян­ны­ми ев­ре­ями. То же са­мое бы­ло в пар­ке име­ни Шев­ченко. Мы шли за во­дой ми­мо и ви­дели этот ужас.

Нес­час­тные, ко­торым уда­валось спря­тать­ся, за­мер­за­ли. Как-то по до­роге до­мой из Дю­ков­ско­го са­да, во вре­мя силь­но­го вет­ра и мо­роза мы, де­ти, наг­ру­жен­ные вёд­ра­ми и би­дона­ми с во­дой, ре­шили нем­но­го сог­реть­ся в пус­той буд­ке на Ра­зумов­ской ули­це. До вой­ны в ней ра­ботал са­пож­ник. Мы от­кры­ли дверь и уви­дели внут­ри за­мёр­зших жен­щи­ну с тре­мя деть­ми. Два маль­чи­ка прис­ло­нились к ма­ме, а ма­лень­кая де­воч­ка ле­жала на её ру­ках. Ужас!.. По­жилой че­ловек, ад­во­кат, о ко­тором я пи­сала вы­ше, то­же как-то су­мел спря­тать­ся и ночью при­шёл к се­бе до­мой, но его не впус­ти­ли, так как квар­ти­ру его уже кто-то за­нял. Он сту­чал к со­седям, но ник­то не от­кры­вал. Лю­ди бо­ялись, по­тому что за спря­тан­но­го ев­рея нем­цы расс­тре­лива­ли всю семью. Он, бед­ня­га, так и за­мёрз в па­рад­ной воз­ле две­ри сво­ей квар­ти­ры.