НОЧЬ - СВЕТЛА

С бе­рущей за ду­шу про­зой Зои Мас­тер чи­тате­ли "Кру­гозо­ра" уже име­ли воз­можность поз­на­комить­ся. Сей­час в бос­тон­ском из­да­тель­стве M-GRAPHICS PUBLISHING го­товит­ся к пе­чати сбор­ник рас­ска­зов пи­сатель­ни­цы "Учи­тель му­зыки". Один из них пред­ла­га­ем вам ни­же.

"Нас всех пря­дёт судь­бы ве­рете­но..."
   Н. Гу­милёв

"И да бу­дет вам ночь - свет­ла!"
   М. Цве­та­ева

Дмит­рий Рош­ка с тру­дом скры­вал раз­дра­жение, - се­год­няшняя встре­ча за­тяну­лась до неп­ри­личия, - од­на­ко про­дол­жал ме­тодич­но под­пи­сывать свои кни­ги, по­пут­но от­ве­чая на воп­ро­сы чи­тате­лей. Воп­ро­сы эти прак­ти­чес­ки не ме­нялись, и по­тому он от­ве­чал не за­думы­ва­ясь, нег­ромким го­лосом, дру­желюб­но улы­ба­ясь, при этом не за­бывая дер­жать дис­танцию. Прав­да ли, что, ра­ботая над ва­шим зна­мени­тым ро­маном, вы жи­ли на де­сять руб­лей в не­делю? Уди­вились ли ус­пе­ху, ог­ромным ти­ражам и прес­тижной ли­тера­тур­ной пре­мии? Ка­ковы ва­ши твор­ческие пла­ны?

Этот воп­рос осо­бен­но дей­ство­вал на нер­вы, по­тому что зву­чал, как из­девка. Пос­ледняя кни­га выш­ла де­сять лет на­зад. Она да­лась лег­ко, так, буд­то кто-то на­дик­то­вывал текст, и он, пе­речи­тывая на­писан­ное на­кану­не, не­до­уме­вал, по­рой не по­нимая, как к не­му приш­ли эти со­вер­шенные стро­ки. Кни­га бес­ко­неч­но пе­ре­из­да­валась и не­из­менно рас­ку­палась, впро­чем, как и пре­дыду­щие сбор­ни­ки.

И но­вые пла­ны бы­ли, толь­ко они ос­та­вались пла­нами, по­тому что не оза­ряли но­вые идеи, по­тому что ис­чезло то ощу­щение аб­со­лют­но­го счастья, ког­да, са­дясь за стол, не ждешь вдох­но­вения, а пы­та­ешь­ся пос­петь за ним, не за­мечая и не от­вле­ка­ясь на то, что про­ис­хо­дит вок­руг. В та­кие ча­сы он ощу­щал се­бя Мо­цар­том; тек­сты рож­да­лись це­ликом, в их сло­вес­ной пар­ти­туре, и, за­писы­вая их, ему ос­та­валось толь­ко рас­ста­вить ди­нами­чес­кие от­тенки, штри­хи, ко­торые он на­зывал под­свет­кой, поз­во­ля­ющей про­ник­нуть в глу­бину и фи­лосо­фич­ность его про­зы. А по­том это ку­да-то де­лось; твор­чес­тво, тво­рение, ста­ло ра­ботой, и на­писан­ное ве­чером, - ут­ром ка­залось, и бы­ло, - пи­сани­ной, тя­жело­вес­ной и вы­мучен­ной.

Зал поч­ти опус­тел. Ещё нем­но­го, и мож­но ехать до­мой, в спо­кой­ный по­лум­рак квар­ти­ры.

- Как вам под­пи­сать кни­гу? Как Вас зо­вут? - спро­сил он у не­моло­дой, про­вин­ци­аль­но­го ви­да жен­щи­ны.

 - Ве­ра. Но это не для ме­ня, для ма­мы, - пос­пешно от­ве­тила она. - Под­пи­шите Пруд­ков­ской Эми­лии Сте­панов­не.

Он ак­ку­рат­но вы­вел имя на глян­це­вом раз­во­роте и по­ин­те­ресо­вал­ся: "Ва­ша ма­ма, слу­чай­но не учи­тель­ни­ца"?

- Вот она об­ра­ду­ет­ся, что вы её вспом­ни­ли, - зас­тре­кота­ла жен­щи­на, нак­ло­нив­шись и за­дышав ему в ли­цо. - Ко­неч­но, вы же у неё учи­лись. Она так гор­дится, осо­бен­но ког­да вас по те­леви­зору по­казы­ва­ют. А я в Мос­кве про­ез­дом. Смот­рю - встре­ча объ­яв­ле­на. Вот ре­шила ма­ме сюр­приз сде­лать, ва­шу книж­ку с ав­тогра­фом при­вез­ти. А вы не мог­ли бы тут при­писать что-ни­будь лич­ное?

- Вы на сло­вах при­вет ей пе­редай­те, ска­жите, что уж ко­неч­но пом­ню её, что... Он зап­нулся и, по­дав­шись на­зад, на­чал ис­кать в пор­тфе­ле клю­чи от ма­шины. - Да, прос­то при­вет пе­редай­те. Из­ви­ните, опаз­ды­ваю.

Дмит­рий Пав­ло­вич лю­бил во­дить ма­шину. Это за­нятие его рас­слаб­ля­ло. Мос­ков­ские проб­ки он вос­при­нимал, как по­дарен­ное для раз­мышле­ний вре­мя: наб­лю­дал за ли­цами, по­веде­ни­ем то­мящих­ся в со­сед­них ма­шинах лю­дей, со­чинял судь­бы. А сей­час, зас­тряв бук­валь­но в де­сяти ми­нутах от до­ма, он не­воль­но ду­мал об этой ра­дос­тно-не­пос­редс­твен­ной жен­щи­не, Ве­ре, вер­нее, о её ма­тери.

Сколь­ко же ей сей­час? На­вер­ное, под во­семь­де­сят, как и его ма­ме. Они же од­но­го по­коле­ния. Ма­ма с го­дами как-то ссох­лась, сгор­би­лась, а та, ско­рее все­го, рас­плы­лась, по­тому что и в мо­лодос­ти бы­ла пыш­но­телой, рых­лой, с ши­роки­ми бо­ками и пол­ны­ми, с ямоч­ка­ми на лок­тях, ру­ками. И на ще­ке бы­ла ямоч­ка, от­че­го Эми­лия Сте­панов­на всег­да  ка­залась доб­ро­жела­тель­ной и смеш­ли­вой. Нос кар­тошкой, свет­лые, жир­ные, чуть под­кру­чен­ные во­лосы в ко­рот­кой стриж­ке, и го­лубо­ватые глаз­ки под тол­сты­ми стек­ла­ми оч­ков.

Ка­жет­ся, бы­ло у неё двое де­тей. Да, точ­но, де­воч­ка и маль­чик. Ког­да их класс осенью по­сыла­ли на сбор ви­ног­ра­да, Эми­лия Сте­панов­на но­сила их по по­лю в боль­шой кор­зи­не, как ще­нят, а, ус­тав, ос­тавля­ла под де­ревом. Они и спа­ли там, при­жав­шись друг к дру­гу спин­ка­ми, по­том не­хотя же­вали ви­ног­рад, на жа­ре ка­зав­ший­ся нес­терпи­мо при­тор­ным, за­пивая теп­лым ча­ем цве­та мо­чи, из бу­тыл­ки с сос­кой. Ве­чером на ав­то­бус­ной стан­ции её встре­чал муж, вер­нувший­ся с вой­ны вро­де бы це­лым, но ка­ким-то за­тор­мо­жен­ным, с ли­цом, ни­ког­да не ме­ня­ющим от­ре­шен­но-удив­ленное вы­раже­ние. Чем-то его по­ник­шая фи­гура с по­каты­ми пле­чами и ма­лень­кой го­ловой на­поми­нала уз­кую бу­тыл­ку с вот­кну­той не до кон­ца проб­кой. Он брал на ру­ки де­тей - оба по­хожие на мать со­ломен­ны­ми жир­ны­ми во­лоса­ми, вы­линяв­ши­ми, под ко­рот­ки­ми пря­мыми рес­ничка­ми гла­зами и бе­лой с си­невой ко­жей, - и шёл за же­ной, мел­ко пе­рес­тавляя но­ги в тя­желых бо­тин­ках. А она то­роп­ли­во се­мени­ла впе­реди, пе­реби­рая пол­ны­ми но­гами, в пе­рек­ру­чен­ных, со склад­ка­ми на щи­колот­ках, чул­ках, что-то рас­ска­зыва­ла, раз­ма­хивая ру­ками и сме­ялась сво­им по­хожим на всхли­пыва­ние сме­хом. Из раз­ре­за чер­ной са­тино­вой юб­ки выг­ля­дыва­ла не­из­менная бе­лая, с уз­ким кру­жевом, ком­би­наш­ка.

- Мне бы та­кую, - пов­то­ряла Мир­ра, его од­ноклас­сни­ца, - за­чем та­кую кра­соту под юб­кой пря­тать? - И с со­жале­ни­ем смот­ре­ла на свое бес­формен­ное, дав­но по­теряв­шее цвет, платье.

А Ди­ма шел по­одаль, по­тому что да­же на све­жем ут­реннем воз­ду­хе чувс­тво­вал­ся тя­желый за­пах нес­ве­жей одеж­ды и не­мыто­го те­ла, ис­хо­дящий от Мир­ры. И всег­да пах­ло изо рта, о чём он стес­нялся ска­зать и по­тому ста­рал­ся с ней не об­щать­ся. Впро­чем, как и все в клас­се. Но семья Мир­ры жи­ла с ним в од­ном до­ме, а ма­ма, ко­торая по­чему-то всех их очень жа­лела, иног­да про­сила Ди­му от­нести ту­да то ос­татки су­па, то па­ру кар­то­шек или ку­сок мы­ла. В квар­ти­ру он ни­ког­да не за­ходил из-за во­ни: сдер­жи­вая ды­хание, со­вал в ру­ки пе­реда­чу и, не го­воря ни сло­ва, убе­гал. Но зат­хлый за­пах нез­до­ровья, пле­сени и му­сор­ных очис­ток, вы­рывав­ший­ся на лес­тнич­ную пло­щад­ку, ещё дол­го его прес­ле­довал.

И да­же сей­час, спус­тя не­веро­ят­ное ко­личес­тво лет, си­дя в пах­ну­щем ко­жаной обив­кой но­вень­ком Шев­ро­лете, он неп­ро­из­воль­но по­мор­щился.

Мир­ра вос­хи­щалась Эми­ли­ей Сте­панов­ной и всег­да смот­ре­ла на неё с не­мым обо­жани­ем. А та не от­но­силась к ней ни хо­рошо, ни пло­хо - прос­то не за­меча­ла, как не за­меча­ют изо дня в день сто­ящий на том же мес­те пред­мет, ко­торый при­вык­ли об­хо­дить, что­бы не уши­бить­ся. Про­ходя меж­ду ря­дами, она ни­ког­да не за­дер­жи­валась у её пар­ты, где та си­дела в оди­ночес­тве, не об­ни­мала её за пле­чи, как дру­гих де­тей, и поч­ти ни­ког­да к ней не об­ра­щалась за ис­клю­чени­ем тех ред­ких слу­ча­ев, ког­да вы­зыва­ла к дос­ке. И ког­да та вы­ходи­ла, Эми­лия Сте­панов­на или отод­ви­гала свой стул, или от­хо­дила к ок­ну, от­ту­да рас­се­ян­но выс­лу­шивая от­вет.  - Са­дись. Как всег­да, - не­одоб­ри­тель­но го­вори­ла она и по­яс­ня­ла, - Мир­ра по­ка силь­но от­ста­ет, по­дож­дем луч­ших вре­мен.

Ди­ма знал, что в эва­ку­ации, по­пав в ка­кой-то уз­бек­ский киш­лак на де­сять до­мов, Мир­ра пош­ла в шко­лу с боль­шим опоз­да­ни­ем и по­тому бы­ла за­чис­ле­на не в шес­той класс, а в их, чет­вертый. Пись­мо и осо­бен­но ариф­ме­тика да­вались ей с тру­дом, но до­пол­ни­тель­но за­нимать­ся с ней не хо­тели ни де­ти, ни са­ма учи­тель­ни­ца, по­тому что вмес­то жа­лос­ти она вы­зыва­ла неп­ри­язнь. И драз­ни­ли, осо­бен­но пос­ле уро­ка физ­куль­ту­ры, ког­да она за­лез­ла на са­мый верх швед­ской лес­тни­цы в длин­ной май­ке по­верх сво­их не­весть от­ку­да ей дос­тавших­ся сол­дат­ских каль­сон без пу­говиц, и сни­зу бы­ло вид­но всё то, что в обыч­ной плос­кости пре­быва­ния май­ка скры­вала. Ми­тю за­тош­ни­ло от уви­ден­но­го.

По­дошед­шая Эми­лия Сте­панов­на не­кото­рое вре­мя по­наб­лю­дала за зас­тывшей на­вер­ху Мир­рой и при­каза­ла ей слезть. Та не­ук­лю­же спус­ти­лась, влез­ла бо­сыми но­гами в муж­ские бо­тин­ки без шнур­ков и мол­ча прос­ле­дова­ла в ко­ридор за учи­тель­ни­цей. Ди­рек­тор по­сове­товал ей уй­ти до­мой до окон­ча­ния уро­ков, что­бы из­бе­жать нас­ме­шек од­ноклас­сни­ков. Она не по­яв­ля­лась в шко­ле дня три, по­ка ди­мина мать не от­да­ла ей свое пе­реши­тое, крас­ное в клет­ку платье, и Ди­ма злил­ся каж­дый раз, ви­дя в нём Мир­ру. Он не по­нимал жа­лос­ти к этой се­рог­ла­зой бро­вас­той де­воч­ке с ог­ромной не­чеса­ной ко­сой и рез­ким за­пахом от­ча­ян­ной ни­щеты. Он от­ка­зывал­ся ей со­чувс­тво­вать, по­тому что и они са­ми жи­ли бед­но, впя­тером в од­ной ком­на­те с кух­ней - он, ро­дите­ли и стар­шие сес­тры - но их бед­ность не во­няла и не выс­тавля­ла се­бя на пос­ме­шище. И Мир­ра, ко­торая пос­то­ян­но кру­тилась вок­руг не­го, сво­ими по­пыт­ка­ми об­ра­тить на се­бя вни­мание и под­ру­жить­ся, зли­ла его ещё боль­ше, по­тому что зас­тавля­ла гру­бить, до­казы­вая всем, что он не име­ет с ней ни­чего об­ще­го.

Ма­шины на­конец-то по­пол­зли. За­рабо­тали "двор­ни­ки", сма­хивая со сте­кол круп­ные кап­ли на­чина­юще­гося ве­сен­не­го дож­дя. До­ма бы­ло пус­то и ти­хо. Силь­но пах­ло си­ренью - ут­ром, на­ка­уне отъ­ез­да на да­чу, же­на ос­та­вила в ва­зе бу­кет. А он тер­петь не мог этот горь­ко­ватый за­пах, от ко­торо­го всег­да на­чина­ла бо­леть го­лова, и по­тому по­шел на кух­ню за­вари­вать аро­мат­ный, при­везен­ный из Ко­лум­бии ко­фе, хо­тя пить не хо­телось. И во­об­ще ни­чего не хо­телось - прос­то лечь и зак­рыть гла­за. Воз­раст - ус­та­ёшь не­понят­но от че­го.

Эта жен­щи­на дей­стви­тель­но на­поми­нала свою мать. Та­кая же су­ет­ли­вая и не­ряш­ли­вая; не­уме­ло нак­ра­шен­ное ли­цо с муч­нисты­ми кра­пин­ка­ми пуд­ры на вспо­тев­шем но­су, поп­лывшие го­лубые те­ни, блек­лые в ос­татках по­мады гу­бы. Эми­лия Сте­панов­на поль­зо­валась по­мадой толь­ко в пред­две­рии боль­ших праз­дни­ков. Тог­да она по­яв­ля­лась в крас­ной креп­де­шино­вой блуз­ке, зап­равлен­ной в ту же чер­ную са­тино­вую юб­ку с раз­ре­зом. Ди­ма за­метил, что в та­кие дни она пре­пода­вала бо­лее вдох­но­вен­но и эмо­ци­ональ­но и, что бы­ло ей нес­вой­ствен­но, от­вле­калась от те­мы. Так бы­ло и в тот пред­перво­май­ский день, ког­да Эми­лия Сте­панов­на, раз­дав про­верен­ные из­ло­жения, на­чала раз­мышлять вслух. Она уме­ла пох­ва­лить, по­доб­рать обод­ря­ющие сло­ва, от ко­торых хо­телось ле­тать, и Ди­ма
всег­да их ждал, снис­хо­дитель­но жа­лея тех, кто не оп­равдал учи­тель­ских ожи­даний.

- Мир­ра, - вздох­ну­ла она, ос­та­новив­шись воз­ле зад­ней пар­ты, - ну, что тут ска­жешь. Грус­тно и пе­чаль­но, что да­же та­кая вол­ни­тель­ная те­ма не выз­ва­ла в те­бе эмо­ций. Всё се­ро, убо­го, в ра­ди­усе пя­ти гла­голов и трех при­лага­тель­ных. Не го­воря о грам­ма­тичес­ких ошиб­ках. Хо­тя, тут нуж­но дать скид­ку - не­рус­ский че­ловек не в сос­то­янии про­чувс­тво­вать рус­ский язык. А ты - ев­рей­ка. Нет, я не хо­чу ска­зать, что ев­реи или там ка­кие-то тур­ки - ту­пые, но нет у них это­го ощу­щения ве­лико­го язы­ка.

Она обод­ря­юще улыб­ну­лась и тет­радкой пох­ло­пала Мир­ру по пле­чу. Та, про­дол­жая смот­реть на учи­тель­ни­цу влюб­ленны­ми гла­зами, вы­мол­ви­ла:
"А я рус­ская."

- Ну, ка­кая же ты рус­ская с та­ким име­нем и фа­мили­ей? - Эми­лия Сте­панов­на со­чувс­твен­но улыб­ну­лась, и на её ще­ке рас­пол­злась у­ют­ная ямоч­ка, так обо­жа­емая Мир­рой.  

- Я прав­ду го­ворю, вы прос­то не зна­ете. - ще­нячь­им го­лосом воз­ра­зила та.

- Прек­ра­ти, - раз­дра­жен­но прик­рикну­ла учи­тель­ни­ца, впер­вые за год гля­дя ей в гла­за.

- А вот мой па­па - мол­да­ванин. Он ра­бота­ет в рус­ской га­зете и го­ворит, что сло­во вол­ни­тель­ный - неп­ра­виль­ное. На­до го­ворить вол­ну­ющий, и вы са­ми сде­лали ошиб­ку, - не­ожи­дан­но для са­мого се­бя вы­палил Ди­ма и осек­ся, уда­рив­шись о ка­мен­ный взгляд учи­тель­ни­цы.

Она по­дош­ла к не­му вплот­ную и сто­яла, нер­вно пос­ту­кивая по пар­те кос­тяшка­ми пух­лых паль­чи­ков с об­ку­сан­ны­ми ног­тя­ми. На под­жа­тых гу­бах рас­пол­злась не­ров­но на­ложен­ная по­мада, и от­то­го рот ка­зал­ся нем­но­го пе­реко­шен­ным.

- Вый­ди из клас­са, Рош­ка, и зах­ва­ти свою под­ру­гу.

Она ука­зала на дверь. Под мыш­кой, на крас­ном креп­де­шине, рас­плы­валось мок­рое пят­но.

С то­го дня Эми­лия Сте­панов­на пе­рес­та­ла его за­мечать так же, как Мир­ру, а что­бы не за­мечать бы­ло ещё про­ще, по­сади­ла их за од­ну пар­ту, сбо­ку у сте­ны. Пер­вое вре­мя Ди­ма пы­тал­ся пой­мать её взгляд, но она смот­ре­ла ми­мо или сквозь, и улы­балась без­различ­но, по­верх его го­ловы, в ни­куда. Из-за это­го Ди­ма ещё боль­ше не­нави­дел Мир­ру, а она, чувс­твуя это, ста­ла ещё бо­лее зам­кну­той, и те­перь са­ма отод­ви­галась, ког­да он са­дил­ся ря­дом. Но в один из май­ских дней она не­ожи­дан­но отоз­ва­ла Ди­му в сто­рон­ку и про­шеп­та­ла: " Ты слы­шал, Эми­лия Сте­панов­на ска­зала что лю­бит всё си­рене­вое, осо­бен­но цве­ты. Ес­ли мы при­несем си­рень, мо­жет, она пой­мёт, что мы её лю­бим."

- А день­ги?

- На ста­ром клад­би­ще мож­но на­ломать ог­ромный бу­кет. Я ту­да час­то хо­жу, по­тому что пос­ле по­хорон по­пы раз­да­ют гор­сти ва­рено­го ри­са. Толь­ко ид­ти на­до ког­да стем­не­ет, пос­ле ве­чер­ней служ­бы.

С тру­дом от­во­рив чу­гун­ные во­рота, они заш­ли на клад­би­ще, и сра­зу же, пе­рей­дя на его ста­рую, за­рос­шую кус­тарни­ками и тра­вой часть, за­дох­ну­лись за­пахом си­рени. В све­жем, сы­рова­том воз­ду­хе она пах­ла неп­ри­выч­но силь­но, хо­тя рос­ла вда­ли, с про­тиво­полож­ной сто­роны, вдоль ог­ра­ды, где уже кон­ча­лись крес­ты, па­мят­ни­ки и бе­сед­ки, и по­ка они по­дош­ли к этой си­рене­вой из­го­роди, сов­сем стем­не­ло. Вет­ки ло­мались с гром­ким трес­ком, об­на­жая неж­ную зе­леную ко­жицу. А они вы­бира­ли са­мые ров­ные, с пыш­ны­ми, ед­ва рас­пустив­ши­мися гроздь­ями, без­жа­лос­тно бро­сая чуть за­вяд­шие под но­ги.

- Уви­дишь, ей пон­ра­вит­ся, - пов­то­ряла Мир­ра, и это бор­мо­тание убеж­да­ло их обо­их в том, что уви­дев по­ложен­ные ран­ним ут­ром на стол бу­кеты, учи­тель­ни­ца на­конец-то за­метит и их са­мих. Ли­вень на­чал­ся вне­зап­но, и они за­лез­ли под кус­ты. Но дождь быс­тро про­ник и ту­да, то и де­ло стря­хивая струи на го­лову и за ши­ворот. Ещё че­рез пять ми­нут он за­кон­чился, как и вспо­лохи мол­ний. И ста­ло очень тем­но и очень ти­хо. Но по­чему-то не бы­ло страш­но. На­обо­рот, Ди­ма уди­вил­ся ощу­щению бе­зопас­ности и по­коя, ко­торое ощу­тил толь­ко од­нажды, очень дав­но, ког­да его, от­ку­да-то бе­гуще­го, об­ня­ла ма­ма и спря­тала от ко­го-то, зас­ло­нив со­бой.

Мир­ра ак­ку­рат­но стрях­ну­ла кап­ли во­ды с об­ло­ман­ных ве­ток и се­ла ря­дом на мок­рую тра­ву. Её по­лурас­пу­щен­ная тя­желая ко­са ка­салась зем­ли, и от это­го она ста­ла по­хожа на Ру­салоч­ку с кар­тинки, точ­но та­кую, как из ди­миной книж­ки ска­зок Ан­дерсе­на. Рас­то­пырен­ны­ми паль­ца­ми она ста­ла рас­че­сывать пря­ди ру­сых во­лос, но опять ста­ло нак­ра­пывать. Под­хва­тив чуть по­битые дож­дем бу­кеты, они по­бежа­ли в шко­лу. На пер­вом эта­же за­нима­лись ве­чер­ни­ки, а на вто­ром, где оди­ноко го­рела тус­клая лам­почка, ос­ве­щав­шая лес­тни­цу, ни­кого не бы­ло. Дверь в класс бы­ла от­кры­та, и пах­ло хлор­кой, ко­торой не­дав­но вы­мыли по­лы. Мир­ра раз­ло­жила на сто­ле си­рень так, что вет­ки об­ра­зова­ли ве­ер, по­том вы­нула из кар­ма­на ко­рич­не­вую што­паль­ную нит­ку и сце­пила ею кон­цы бу­кета, вы­вязав по­добие бан­ти­ка. Они шли до­мой в пред­вку­шении счастья, до ко­торо­го ос­та­валась од­на ночь.

Дмит­рий Пав­ло­вич лю­бил ра­ботать по но­чам, ког­да ни­чего не от­вле­кало - ни шум за ок­ном, ни звя­канье ку­хон­ной по­суды, ни те­лефон­ные звон­ки с пос­ле­ду­ющей бол­товней же­ны и её неп­ре­рыв­ны­ми удив­ленны­ми или со­чувс­тву­ющи­ми вос­кли­цани­ями. Свой пер­вый рас­сказ, вер­нее, это бы­ла сказ­ка, он на­писал ночью, пос­ле взбуч­ки, за­дан­ной от­цом за поз­днее воз­вра­щение. О си­рени он не ска­зал ни сло­ва. Но ночью, си­дя за ку­хон­ным сто­лом то, о чём ду­малось на клад­би­ще, - смут­ные вос­по­мина­ния, впер­вые ис­пы­тан­ные ощу­щения, - он поп­ро­бовал вы­разить сло­вами, ко­торые на бу­маге заз­ву­чали сов­сем ина­че, и смысл у них был иной, бо­лее глу­бокий, чем ес­ли бы­ли они ска­заны вслух. И ма­ма не уди­вилась, зас­тав его на по­лутем­ной кух­не за этим за­няти­ем. Про­чита­ла и ска­зала стран­ные сло­ва: "Ночью луч­ше слы­шишь чу­жие ду­ши, да и свою на­чина­ешь по­нимать." И он ей по­верил - дет­ской ве­рой - хо­тя лишь го­раз­до поз­же по­нял, о чём она тог­да го­вори­ла. И ещё за­пом­нился ис­пуг, ког­да на до­лю се­кун­ды ему по­каза­лось, что он не смо­жет вер­нуть­ся из вы­мыш­ленно­го ми­ра, по­теря­ет­ся и не бу­дет най­ден. А пов­зрос­лев, он уже сам стре­мил­ся к это­му сос­то­янию за­терян­ности, ко­торое и бы­ло тем са­мым вдох­но­вени­ем - и он всег­да ста­рал­ся его удер­жать или прод­лить, осоз­на­вая тщет­ность по­пыт­ки.

Мир­ра жда­ла за уг­лом их се­рого, ста­лин­ской пос­трой­ки, до­ма. Всю до­рогу до шко­лы она улы­балась, и эта ра­дость ожи­дания пе­реда­лась ему. Он то­же улыб­нулся, встре­тив­шись с ней взгля­дом, но всё же отс­тра­нил­ся, ког­да она по­пыта­лась взять его за ру­ку. Аро­мат си­рени зас­тиг их ещё на лес­тни­це, а в клас­се он был нас­толь­ко си­лен, что Ди­ма по­чему-то заж­му­рил­ся. Вок­руг сто­ла сто­яли де­ти и с не­до­уме­ни­ем смот­ре­ли на рас­тре­пан­ный ве­ник по­ник­ших, смор­щенных гроздь­ев.

- На­до бы­ло вче­ра кон­цы ве­ток об­мо­тать мок­рой тряп­кой, - про­шеп­та­ла Мир­ра и осек­лась, уви­дев в две­рях Эми­лию Сте­панов­ну. Та по­дош­ла, встре­вожен­но гля­нула по­верх го­лов и скри­вилась.

- Кто при­нес эту га­дость? - нер­вно спро­сила она, и Ди­ма по­чувс­тво­вал, как меж­ду ло­паток по­полз про­тив­ный хо­лодок. - Вы что, из­де­вать­ся ре­шили? На­до мной!? Ведь я вас учу, тер­плю, а вы так, со мной!

Она тряс­ла го­ловой, и её го­лос сры­вал­ся на визг, а мяг­кие куд­ряшки со сле­дами ре­зинок от би­гудей би­лись о тол­стые стек­ла оч­ков.

- Кто? Я прос­то хо­чу знать имя этой неб­ла­годар­ной дря­ни!

Вне­зап­но она ос­та­нови­ла взгляд на Мир­ре, про­дол­жа­ющей ра­дос­тно улы­бать­ся.

- Ты, - вык­рикну­ла Эми­лия Сте­панов­на, - ты всег­да ме­ня не­нави­дела! Хо­чешь быть как все. А ты не как все. Пос­мотри на се­бя - не­мытая, во­нючая дыл­да с кар­та­вым име­нем. И цве­ты твои та­кие же во­нючие. Где ты их на­соби­рала - на мо­гилах?

Она брез­гли­во, лок­тем стол­кну­ла вет­ки на пол, и они шлеп­ну­лись Мир­ре под но­ги с глу­хим сту­ком.

- Пой­ди вы­неси этот му­сор. И зна­ешь что, луч­ше те­бе пе­рей­ти в дру­гую шко­лу, по­даль­ше от­сю­да.

Не­ук­лю­же наг­нувшись, Мир­ра соб­ра­ла цве­ты в охап­ку и мол­ча выш­ла из клас­са. По­том так же мол­ча, вер­ну­лась, се­ла за пар­ту и про­сиде­ла до кон­ца уро­ков, не про­из­не­ся ни сло­ва. И в те­чение нес­коль­ких ос­тавших­ся до кон­ца учеб­но­го го­да не­дель, ник­то не слы­шал её го­лоса. Впро­чем, кро­ме Ди­мы, ник­то к ней и не об­ра­щал­ся. Да и он пе­рес­тал, по­няв, бе­зус­пешность этих по­пыток. Собс­твен­но, всё на­лади­лось: Эми­лия Сте­панов­на пе­реса­дила его за пе­ред­нюю пар­ту, и для не­го она ста­ла преж­ней ми­лой, смеш­ли­вой, доб­ро­душ­ной учи­тель­ни­цей. Но по­чему-то с каж­дым днем в нём на­кап­ли­валась бес­при­чин­ная к ней злость, и то, что так ког­да-то нра­вилось ему и Мир­ре - ямоч­ки на лок­тях и ще­ке, без­за­щит­ный при­щур глаз, слад­ко­ватый за­пах цве­точ­ных ду­хов, веч­ная ком­би­наш­ка в раз­ре­зе юб­ки - ста­ло не­навис­тным. И Мир­ру он то­же не­нави­дел, по­тому что каж­дый раз, на­тал­ки­ва­ясь взгля­дом на её бе­зучас­тное ли­цо, чувс­тво­вал се­бя ви­нова­тым и не­нави­дел се­бя.

За день до на­чала лет­них ка­никул Эми­лия Сте­панов­на приш­ла в но­вом платье - чер­ном с бе­лым круг­лым во­рот­ничком. Этот вя­заный кро­ше во­рот­ни­чок был не­ров­но при­шит, и от­то­го шея ка­залась чуть ис­крив­ленной. И пол­но­ватые в щи­колот­ках но­ги то­же ка­зались кри­вова­тыми из-за пе­рек­ру­чен­ной стрел­ки чу­лок. Эми­лия Сте­панов­на бы­ла в прек­расном нас­тро­ении от теп­лой, поч­ти лет­ней по­годы, от при­несен­ных уче­ника­ми бу­кетов, от сво­его но­вого платья, ко­торое она неп­рестан­но одер­ги­вала на та­лии, и от ощу­щения се­бя - мо­лодой, кра­сивой и лю­бимой. Она вы­нула из пап­ки стоп­ку фо­тог­ра­фий их клас­са, сде­лан­ных на­кану­не приг­ла­шен­ным фо­тог­ра­фом, и на­чала их раз­да­вать.

- Че­рез пят­надцать ми­нут мы пос­тро­им­ся на тор­жес­твен­ную ли­ней­ку, - ска­зала она под­ра­гива­ющим от вол­не­ния го­лосом, - и вы пе­рей­де­те в пя­тый класс. У вас нач­нется сов­сем дру­гая, поч­ти взрос­лая жизнь. Но­вые пред­ме­ты, но­вые учи­теля. Но я хо­чу на­де­ять­ся, что вы не за­буде­те ме­ня, свою пер­вую учи­тель­ни­цу, ко­торая ве­ла вас че­тыре го­да и на­учи­ла не толь­ко ариф­ме­тике, чте­нию и пись­му, но и доб­ро­те, друж­бе и все­му, что при­годит­ся в жиз­ни. А вот эти фо­тог­ра­фии по­могут ва­шей па­мяти, и мно­го лет спус­тя вы, уже взрос­лые лю­ди, от­кро­ете аль­бом и вспом­ни­те наш класс и ме­ня - та­кую, как сей­час.

Ди­ма взгля­нул на фо­то. Две­над­цать маль­чи­ков в два ря­да спра­ва от учи­тель­ни­цы и де­сять де­вочек сле­ва. Он и Мир­ра по кра­ям. Ли­ца Мир­ры не вид­но, по­тому что го­лова опу­щена, длин­ная чёл­ка зак­ры­ва­ет гла­за, а пле­чи под­ня­ты, буд­то она сты­дит­ся сво­его рос­та и хо­чет ка­зать­ся ни­же, не­замет­нее, сде­лать вид, буд­то её во­об­ще нет.

- Ну, а ес­ли о ком-то хо­чет­ся за­быть, то это лег­ко сде­лать, - про­дол­жа­ла Эми­лия Сте­панов­на.

Она взя­ла нож­ни­цы и ак­ку­рат­но вы­реза­ла Мир­ру, ос­та­вив на её мес­те рва­ный си­лу­эт.

- На­де­юсь, уро­ки тру­да не прош­ли для вас да­ром, - за­кон­чи­ла она и лас­ко­во улыб­ну­лась так, что ми­лая ямоч­ка на ще­ке обоз­на­чилась глуб­же обыч­но­го.

Что-то ме­шало Ди­ме ды­шать, точ­но так же, как во сне, ког­да он бе­жал и хва­тал ртом воз­дух, и пла­кал, и кри­чал, по­ка не уты­кал­ся в ма­мину юб­ку, а прос­нувшись, не мог вспом­нить, что зас­та­вило его ис­кать спа­сения.

Да вот он, этот аль­бом с фо­тог­ра­фи­ей, в книж­ном шка­фу на вер­хней пол­ке. Дмит­рий Пав­ло­вич рас­крыл его по­сере­дине: ко­рич­не­вые тол­стые стра­ницы - сей­час та­ких не де­ла­ют - с про­резя­ми для об­ре­зан­ных зуб­чи­ками фо­тог­ра­фий. Вот и он, край­ний сле­ва: смо­ляные вь­ющи­еся во­лосы, тор­ча­щие уши, нос с гор­бинкой, вни­матель­ный взгляд пря­мо в объ­ек­тив, чуть опу­щен­ные угол­ки губ. И два зи­яющих пус­то­той кон­ту­ра - учи­тель­ни­цы в цен­тре и Мир­ры - спра­ва. Он вы­резал их обе­их: Мир­ру - ещё тог­да, на пос­леднем уро­ке, а Эми­лию Сте­панов­ну - ве­чером, ког­да вер­нулся до­мой, ос­та­вив учи­тель­ни­цу за­пер­тую в клас­се, од­ну в опус­тевшей шко­ле.

Он и сей­час до ме­лочей пом­нит её, си­дящую за сто­лом, на­пос­ле­док за­пол­ня­ющую клас­сный жур­нал - стоп­ка ка­ких-то бу­маг ря­дом. Бе­лые туф­ли-ло­доч­ки  ва­ля­ют­ся под сту­лом, и си­дит она как-то по-дет­ски, све­сив од­ну но­гу, по­дог­нув дру­гую под се­бя. Сня­ла оч­ки, ус­та­ло по­тер­ла гла­за, кар­то­фель­ный но­сик, зев­ну­ла и сно­ва при­нялась сос­ре­дото­чен­но пи­сать. Ди­ма зак­рыл дверь и по­вер­нул ук­ра­ден­ный днем у вах­терши ключ. Пос­леднее, что он ус­лы­шал, был нег­ромкий удив­ленный вскрик и шле­панье бо­сых ног по по­лу. А ког­да Эми­лия Сте­панов­на на­чала сту­чать в дверь, он был уже на ули­це, и от­ту­да смот­рел на ме­чущу­юся тень в единс­твен­ном ос­ве­щен­ном ок­не.  
 
Дмит­рий Пав­ло­вич ус­мехнул­ся той дет­ской по­пыт­ке сте­реть, вы­резать из па­мяти то, что не в его си­лах бы­ло из­ме­нить, то, что от­ри­цало спра­вед­ли­вость и сви­детель­ство­вало о его сла­бос­ти. И эта не­весть от­ку­да по­явив­ша­яся жен­щи­на, Ве­ра, под­твер­ди­ла её тщет­ность.
Ле­том Мир­ра ис­чезла - он боль­ше не ви­дел её ни во дво­ре, ни в близ­ле­жащем пар­ке, где она час­то иг­ра­ла с ма­лыш­ней, - и ока­залось, что её по­мес­ти­ли в ка­кую-то ле­чеб­ни­цу для де­тей с на­рушен­ной пси­хикой.

- Вот нес­час­тная семья, - ска­зала ма­ма за обе­дом, - сво­его ре­бен­ка по­теря­ли, чу­жого взя­ли - и тот нез­до­ров.

- Как чу­жого, - уди­вил­ся Ди­ма, - это Мир­ра чу­жая?

- Да. Их де­воч­ка умер­ла от ти­фа в эва­ку­ации, а эту - зва­ли её Ма­ша Ни­кити­на - по­доб­ра­ли в по­ез­де, ког­да воз­вра­щались до­мой. Её мать умер­ла в том же по­ез­де, уж не пом­ню, от че­го. А Ма­ше они да­ли имя сво­ей доч­ки - она и воз­раста та­кого же бы­ла.

- Так по­луча­ет­ся, Мир­ра - рус­ская?

- По кро­ви - да, но не по до­кумен­там. По­нять-то их мож­но. Но доч­ку ведь не вер­нешь, а ре­бен­ку с та­ким име­нем жить, как с клей­мом, хоть и не по­хожа она на ев­рей­ку. Жаль и её, и ро­дите­лей. Те­перь вот не­из­вес­тно, за­гово­рит ли опять, и глав­ное, не мо­гут оп­ре­делить при­чину - то ли что-то нас­ледс­твен­ное, то ли ре­зуль­тат шо­ка. Как же оп­ре­делить, ес­ли мол­чит она.

Не­замет­но стем­не­ло, но свет вклю­чать не хо­телось. Дмит­рий Пав­ло­вич от­ло­жил аль­бом и лёг. Че­рез от­кры­тую фор­точку до­носил­ся толь­ко шум дож­дя - ок­на квар­ти­ры вы­ходи­ли не на шум­ный прос­пект, а во двор. Зав­тра ра­но ут­ром ехать на да­чу - он обе­щал же­не, тем бо­лее, что и сын с семь­ей там бу­дет, и гос­тей приг­ла­сили от­ме­тить на­чало дач­но­го се­зона. Длин­ным ока­зал­ся день, и эти твор­ческие встре­чи не­веро­ят­но утом­ля­ют сво­ей бес­смыс­ленностью. А ког­да-то так нра­вилось быть в цен­тре вни­мания, ощу­щать ин­те­рес к се­бе, об­суждать на­писан­ное, что-то до­казы­вая лю­дям, ко­торых он ви­дел впер­вые и с ко­торы­ми боль­ше ни­ког­да не встре­тит­ся. Тог­да это вдох­новля­ло, по­тому что за­ряжа­ло ве­рой в се­бя, в ис­клю­читель­ность сво­его та­лан­та. А те­перь он та­ким об­ра­зом осоз­нанно уби­вал вре­мя, по­тому что это бы­ло про­ще и ме­нее уни­зитель­но, чем чте­ние собс­твен­ных без­дарных, вы­мучен­ных за ночь строк.

Рас­тре­вожен­ная па­мять не да­вала ус­нуть. Пах­ну­щая си­ренью и ко­фе ночь, ка­залось, за­мер­ла меж­ду ве­чером и ут­ром, меж­ду ког­да-то пе­режи­тым, но за­бытым прош­лым, - и нас­то­ящим.

Бы­ла до­рога, в ни­зине, под ко­сого­ром, и бы­ли слыш­ны па­ровоз­ные гуд­ки, стук сос­та­вов на пе­рего­не. Да, по дру­гую сто­рону про­ходи­ла же­лез­ная до­рога. А он шёл по жа­ре, в пы­ли. В сан­да­лии на­бил­ся пе­сок, но по­чему-то нель­зя бы­ло ос­та­новить­ся и выт­ряхнуть его. Он шёл очень дол­го, в ве­рени­це дру­гих лю­дей. Ник­то не го­ворил, ку­да они все идут. А он всё спра­шивал у жен­щи­ны, дер­жавшей его за ру­ку. Ли­ца её он не мог раз­гля­деть.

Сза­ди шла де­воч­ка лет се­ми, ры­жая в вес­нушках, та­щила сум­ку, из ко­торой выг­ля­дыва­ла лы­сая кук­ла. Спра­ва, чуть по­одаль, шёл че­ловек в фор­ме, в са­погах, с ав­то­матом. Его ли­цо скры­то под кас­кой. Но слыш­ны вык­ри­ки. Вот он про­шел впе­ред, и вид­на его спи­на в мок­рой от по­та фор­ме. Что-то про­ис­хо­дило там, ку­да про­шел сол­дат, и они на­конец-то ос­та­нови­лись. Жен­щи­на, дер­жа­щая его за ру­ку, при­села на кор­точки - у неё сов­сем мо­лодое ли­цо, чер­ные во­лосы под ко­сын­кой - и за­шеп­та­ла, об­ни­мая: " Да­ня, пос­мотри ту­да. Ви­дишь, на­вер­ху, на ко­сого­ре, сто­ят три жен­щи­ны? Бе­ги к той, ко­торая пла­чет, сле­ва. Слы­шишь. Толь­ко к ней. И не ог­ля­дывай­ся. По­жалуй­ста, не ог­ля­дывай­ся!" Она отор­ва­ла его ру­ки от сво­их, под­тол­кну­ла, и он по­бежал. Сна­чала мол­ча, а по­том, ка­раб­ка­ясь на­верх, кри­ча и за­дыха­ясь от стра­ха и от­ча­яния. И там, на­вер­ху, его встре­тили дру­гие ру­ки, и он за­мол­чал, по­тому что на плач не ос­та­лось сил. На миг, он под­сту­пил к краю и на­шел гла­зами жен­щи­ну в ко­сын­ке. Она бре­ла, не ог­ля­дыва­ясь, сгор­блен­ная, по­хожая на ста­руху.

Ляз­гну­ла дверь лиф­та, и опять ста­ло сти­хо. В ком­на­ту, сквозь неп­лотно за­дер­ну­тые што­ры, щу­пая пер­вым сол­нечным лу­чом на­тер­тый пар­кет, впол­за­ло ут­ро. Об­мо­тав­шись пле­дом, Дмит­рий Пав­ло­вич по­тянул­ся к те­лефо­ну и наб­рал но­мер да­чи.

- Я не смо­гу при­ехать, - ска­зал он же­не, - сроч­ная ко­ман­ди­ров­ка, из­ви­нись пе­ред гос­тя­ми, - и, не дос­лу­шав её воп­ро­сов, по­ложил труб­ку.

Те­перь на­до бы­ло поз­во­нить ма­ме и по­том ехать в а­эро­порт, по­пытать­ся ку­пить би­лет у стой­ки. Он снял труб­ку и наб­рал но­мер.

- Да, слу­шаю, - от­ве­тили на дру­гом кон­це.

Ма­мин го­лос с го­дами ни­чуть не из­ме­нил­ся, ни­ког­да не ска­жешь, что он при­над­ле­жит вось­ми­деся­тилет­ней жен­щи­не. Вот отец - дру­гое де­ло, по­каш­ли­ва­ет по-ста­риков­ски, и го­лос от мно­голет­не­го ку­рения стал скри­пучим и осип­шим.

- Да, я слу­шаю. Го­вори­те.

- Ма­ма, ты? Я, мо­жет, при­лечу се­год­ня. Ес­ли дос­та­ну би­леты. Нет, ни­чего не слу­чилось, так, по ра­боте, за­од­но и с ва­ми по­вида­юсь.
Так, те­перь нас­чет би­летов. Он сно­ва по­тянул­ся к те­лефо­ну, но раз­дался зво­нок.

- Дмит­рий Пав­ло­вич, это Ан­тон, из Со­юза пи­сате­лей. Че­рез два ча­са при­лета­ет де­лега­ция за­рубеж­ных ли­тера­торов. Неп­ре­мен­но на­до встре­тить. Ва­ше при­сутс­твие прос­то не­об­хо­димо. Зна­ем, что вос­кре­сенье, но мо­лодым та­кую от­ветс­твен­ность до­верить не мо­жем. Име­на не те, да и вес­ти се­бя дос­той­но ещё не на­учи­лись. Там, на­вер­ху, ва­ши от­го­вор­ки не пой­мут. Так что жди­те ма­шину.

За­поз­да­лые воз­ра­жения нат­кну­лись на гуд­ки, и Дмит­рий Пав­ло­вич по­ложил труб­ку. Ну, мо­жет оно и к луч­ше­му. Та жен­щи­на про­сила его не ог­ля­дывать­ся, и он сдер­жит сло­во. А сны - это все­го лишь сле­ды дет­ских стра­хов и до­гадок, от­ве­ты на ко­торые луч­ше не знать. Ка­кой всё-та­ки на­вяз­чи­вый за­пах у си­рени. Дмит­рий Пав­ло­вич вы­тащил из ва­зы бу­кет, за­сунул его в по­ли­эти­лено­вый па­кет и нап­ра­вил­ся к му­сороп­ро­воду.

На­чинал­ся но­вый день

www.zoyamaster.com