ГОДА ПРОМЧАЛИСЬ...

Ев­рей­ский Но­вый Год - 5771 (от сот­во­рения ми­ра) от­ме­ча­ет­ся 8 сен­тября, в сре­ду ве­чером, по гри­гори­ан­ско­му ка­лен­да­рю. В этот день на­чина­ет­ся де­сятид­невный пе­ри­од ду­хов­но­го са­мо­уг­лубле­ния и по­ка­яния. У и­уде­ев есть де­сять дней, что­бы ис­пра­вить до­пущен­ные ошиб­ки, от­дать дол­ги и из­ви­нить­ся за на­несен­ные ос­кор­бле­ния. Пос­ле­ду­ющие де­сять дней до суд­но­го дня ( Й­ом - Ки­пур) на­зыва­ют дня­ми ис­купле­ния, рас­ка­яния и тре­пета. В это вре­мя ре­ша­ет­ся судь­ба и­уде­ев в це­лом и каж­до­го че­лове­ка в от­дель­нос­ти на год впе­ред, ког­да тво­рец ввер­гнет в пу­чину мор­скую все гре­хи на­ши. Ре­ша­ет­ся, ко­му и как жить, ко­му и как уме­реть. В этот день же­ла­ют всем доб­ра и бла­гопо­лучия, хо­роше­го и слад­ко­го Но­вого Го­да, а са­мое глав­ное по­жела­ние - быть за­писан­ным в "Кни­гу Жиз­ни" на бу­дущий год.

Но­вый Год на­чина­ет­ся спус­тя 163 дня пос­ле Пей­са­ха, по­это­му и нач­нем на­шу ис­то­рию с это­го дня.

ПЕСАХ

Обыч­но это слу­чалось ран­ним ут­ром в вос­кре­сение в кон­це мар­та или в на­чале ап­ре­ля. Каж­дый год. Ме­ня бес­це­ремон­но бу­дили и вы­тас­ки­вали дос­ку, на ко­торой я спа­ла. Дос­ку тща­тель­но мы­ли и ус­та­нав­ли­вали на стол, и все это слу­жило плат­формой для рас­ка­тыва­ния тес­та. Пос­коль­ку ба­буш­кин дом был очень прос­торным с боль­шой печью, он иде­аль­но под­хо­дил для вы­печ­ки ма­цы. Ре­лиги­оз­ные жен­щи­ны при­ходи­ли со сво­ей му­кой и весь день со­об­ща с ут­ра до ве­чера пек­ли ма­цу. Ба­буш­ка в чис­той одеж­де и по­вязан­ным на го­лове пла­точ­ком  за­меши­вала тес­то из му­ки и во­ды в боль­шом ко­шер­ном  та­зу, по­ка тес­то не при­об­ре­тало оп­ре­делен­ную кон­систен­цию. Всем, рас­по­ложен­ным по пе­римет­ру сто­ла, вы­дава­лись ку­соч­ки тес­та, из ко­торо­го рас­ка­тывал­ся ров­ный и очень тон­кий круг. Де­душ­ка зак­ла­дывал кру­жок в печь и пек до го­тов­ности ме­нее 18 ми­нут. По за­кону То­ры, ес­ли на вы­печ­ку тра­тит­ся бо­лее 18 ми­нут, то это уже не ма­ца, а хлеб. Гор­ки су­хой тон­кой под­жа­рис­той ма­цы рос­ли. Она бы­ла хрус­тя­щая теп­лая и очень вкус­ная. Мне то­же раз­ре­шалось вно­сить свой вклад. Бы­ло ин­те­рес­но смот­реть, как по­жилые жен­щи­ны лов­ко и спо­ро ра­бота­ли. По окон­ча­нии дня все рас­хо­дились до­мой, как под­поль­щи­ки, со сво­ей цен­ной но­шей, поб­ла­года­рив ба­буш­ку и де­душ­ку.

Че­рез нес­коль­ко дней нас­ту­пал Пе­сах, один из са­мых важ­ных ре­лиги­оз­ных праз­дни­ков - день из­бавле­ния от еги­пет­ско­го рабс­тва, хо­тя толь­ко пя­тая часть ев­ре­ев за­хоте­ли выр­вать­ся на сво­боду. Это па­мять об Ис­хо­де, ког­да каж­дый ев­рей в каж­дом по­коле­нии дол­жен чувс­тво­вать се­бя так, буд­то он сам вы­шел из Егип­та с Мо­исе­ем. Нам уда­ет­ся вновь по­чувс­тво­вать и го­речь рабс­тва, и ис­пы­тать ощу­щение пос­пешно­го бегс­тва, ког­да нет вре­мени ис­печь нор­маль­ный хлеб. Ма­цу на­зыва­ют "хлеб ли­шений" и "хлеб сво­боды". От­сю­да и ти­пич­ное ди­алек­ти­чес­кое ре­шение проб­ле­мы: хлеб сво­боды и хлеб рабс­тва - это один и тот же хлеб. Раз­ни­ца меж­ду сво­бодой и рабс­твом от­нюдь не в сте­пени ком­форта, а в сво­боде рас­по­ряжать­ся собс­твен­ной судь­бой. Од­на­ко два ве­ка рабс­тва на этом не за­кон­чи­лись: иду­щим по пус­ты­не пред­сто­ял еще труд­ный путь к го­ре Си­най.

В на­шей весь­ма ре­лиги­оз­ной семье, где де­душ­ка был рав­ви­ном, как и его и ба­буш­ки от­цы ран­нее, ба­буш­ка соб­лю­дала все тра­диции. Ко­шер­ная и треф­ная по­суда бы­ли от­де­лены, мо­лоч­ная и мяс­ная то­же. Я иног­да пу­тала их наз­на­чение, и ба­буш­ка сер­ди­лась на ме­ня. К праз­дни­ку ба­буш­ка скреб­ла квар­ти­ру, уби­рала пов­седнев­ную по­суду и дос­та­вала за­вер­ну­тую в по­лот­ня­ную ска­терть пас­халь­ную куз­не­цов­ско­го и кор­ни­лов­ско­го за­водов на­ряд­ную по­суду, се­реб­ря­ные сто­ловые при­боры, для де­душ­ки - рез­ной фу­жер, все бы­ло ра­боты Кар­ла Фа­бер­же.  В эти праз­дни­ки в ба­буш­ки­ном оби­ходе был тя­желый ста­рин­ный по­лов­ник из се­реб­ра, ко­торый ее ма­ма вру­чила  по се­мей­ной тра­диции од­ной из сво­их до­черей  -  са­мой луч­шей ку­линар­ке. За­тем этот по­лов­ник был пре­под­не­сен млад­шей ба­буш­ки­ной до­чери, сей­час он хра­нит­ся у ме­ня в ка­чес­тве сен­ти­мен­таль­ной па­мяти.

В этот день при­ходи­ли близ­кие и даль­ние родс­твен­ни­ки и мно­гочис­ленные пле­мян­ни­ки. Один из мо­лодых ба­буш­ки­ных пле­мян­ни­ков был Марк Ма­гид­сон, впос­ледс­твии опе­ратор во­сем­надца­ти ки­нофиль­мов. Сре­ди них бы­ли "Бес­при­дан­ни­ца", "По­весть о нас­то­ящем че­лове­ке", "За­говор об­ре­чен­ных", за ко­торые он дваж­ды удос­то­ил­ся зва­ния ла­уре­ата Ста­лин­ской пре­мии. По­гиб он стран­но при не­понят­ных об­сто­ятель­ствах в ав­то­катас­тро­фе 17 и­юня 1954 го­да по до­роге во Вну­ково.

 
Марк Ма­гид­сон сле­ва с мо­ей пра­бабуш­кой Ци­пой-Шей­ной

Дру­гой пле­мян­ник, Ми­ша Го­ланд, стал де­каном тех­но­логи­чес­ко­го фа­куль­те­та Неф­тя­ного ин­сти­тута. Ког­да я пос­ту­пала в этот ин­сти­тут, ба­буш­ка, ко­торая усы­нови­ла оси­ротев­ших ре­бят, поп­ро­сила по­мочь мне. Ми­ша тог­да ска­зал: ес­ли сдаст на все пя­тер­ки, я ей по­могу.

Стол был нак­рыт по­ложен­ны­ми это­му тор­жес­тву ку­шань­ями. Каж­дый пред­мет имел свой ис­то­ричес­кий смысл, и оли­цет­во­рял всю го­речь и сле­зы на­рода, жив­ше­го в рабс­тве, и на­деж­ду на бу­дущее. На сто­ле дол­жны ле­жать три це­лых ма­цы как на­поми­нание о трех час­тях ев­рей­ско­го на­рода: свя­щен­ни­ки (Ко­ганы), слу­жите­ли хра­ма (Ле­виты) и прос­тые ев­реи, на­зыва­емые Из­ра­иль. В се­реди­ну сто­ла ста­вилось блю­до  с шестью пред­ме­тами и обя­затель­но ста­кан­чик с со­леной во­дой - сле­зы, про­литые в Егип­те. Вся пос­ле­дова­тель­ность это­го ри­ту­ала, пер­во­го се­дера, опи­сана в со­от­ветс­тву­ющих кни­гах. На сто­ле в кра­сивом блю­де по­дава­лась фар­ши­рован­ная ры­ба, фор­шмак, ку­риный буль­он, ци­мес и мно­го дру­гих сла­дос­тей, та­ких как тей­глэх, ле­кэх, ан­ги­махтц, не­дос­тупных в дру­гие дни.

Я всег­да сме­ялась, что толь­ко ев­реи мог­ли при­думать та­кую слож­ную про­цеду­ру при­готов­ле­ния ры­бы. Ока­зыва­ет­ся, в чер­те осед­лости, где жи­ли на­ши пред­ки, толь­ко бо­гатые, сос­то­ятель­ные лю­ди мог­ли ку­пить до­рогую вкус­ную ры­бу. Бед­ня­кам же ос­та­валась толь­ко кос­тля­вая с жес­ткой ко­жей щу­ка. Они ее дол­го вы­мачи­вали от за­паха ти­ны, вы­реза­ли мя­коть, очи­щали от кос­тей  и да­лее, как по­ложе­но. Вот так и по­яви­лась фар­ши­рован­ная ры­ба. То же и с се­лед­кой, бед­ня­ки по­купа­ли ржа­вую, ле­жащую на дне, от­вра­титель­но пах­ну­щую, се­лед­ку. Они ее вы­мачи­вали в чае, мо­локе, ук­су­се, мел­ко ру­били, ну а ос­таль­ное вы зна­ете.

Отец Мар­ка Ша­гала то­же тор­го­вал се­лед­кой, и этот за­пах за­пол­нял все прос­транс­тво бед­но­го до­ма и осе­дал на одеж­де их оби­тате­лей.

В од­ном из раз­де­лов мо­лит­вы упо­мина­ет­ся о де­сяти еги­пет­ских каз­нях, и каж­дый из при­сутс­тву­ющих от­ли­ва­ет нем­но­го ви­на из сво­его бо­кала, что сим­во­лизи­ру­ет, что на­ша ра­дость (и на­ша ча­ша) не пол­на, ибо мы ис­пы­тыва­ем уг­ры­зения со­вес­ти, и что на­ше ис­купле­ние приш­ло за счет стра­даний дру­гих.  Пе­сах - это та­кой свя­той праз­дник, что да­же в Вар­шав­ском гет­то, лю­ди, ли­шен­ные все­го, ста­рались ор­га­низо­вать се­бе ма­лень­кое тор­жес­тво, по­тому что это был день По­беды, Ис­хо­да  ев­рей­ско­го на­рода из рабс­тва.

Я очень хо­рошо пом­ню дру­гой день. В на­шем до­ме со­бира­лось очень мно­го на­рода, и они мо­лились с ран­не­го ут­ра до за­хода сол­нца. В этот день все пос­ти­лись. Ба­буш­ка всег­да очень пла­кала. По­том я уз­на­ла, что это - суд­ный день, Й­ом-Ки­пур. Лю­ди рас­ка­ива­ют­ся в сво­их ошиб­ках, про­сят про­щение за не­воль­ные оби­ды, при­чинен­ные дру­гим, и мо­лят Бо­га за­писать их в кни­гу Жиз­ни на бу­дущий год. Пра­вос­лавный на­род мо­жет за­молить свои гре­хи, по­ка­яв­шись про­повед­ни­кам в лю­бой день го­да, сколь­ко раз греш­ная ду­ша по­жела­ет. Ев­ре­ям же от­пуска­ют гре­хи толь­ко раз в год.
С нас­тупле­ни­ем ок­тября 1917 го­да на­роду бы­ло объ­яв­ле­но, что ни­како­го бо­га нет, ни рус­ско­го, ни тем бо­лее, ев­рей­ско­го. Цер­кви раз­ру­шили, раз­гра­били, прев­ра­щали в овощ­ные скла­ды, си­наго­ги пос­тигла та же участь. Клас­сик ре­волю­ции ска­зал, что "ре­лигия - опи­ум для на­рода". Рань­ше ве­рили в бо­га, ца­ря и в оте­чес­тво. А в ок­тябре пос­та­нови­ли, что бо­га нет, ца­ря уби­ли, оте­чес­тво пос­те­пен­но раз­ру­шили. А вос­точный лю­битель ос­трых блюд пос­ле­дова­тель­но и хлад­нокров­но унич­то­жал мил­ли­оны сво­их граж­дан, что­бы на­род жил в пос­то­ян­ном стра­хе, при этом го­воря: "Жить ста­ло луч­ше, жизнь ста­ла ве­селее".

Мой па­па был че­лове­ком свет­ским, в пар­тии ни­ког­да не сос­то­ял и на нас­той­чи­вые пред­ло­жения на­чаль­ства всту­пить в КПСС всег­да от­ве­чал: я еще не дос­то­ин этой чес­ти.  Он раз­ре­шал ве­ру­ющим ев­ре­ям со­бирать­ся по пят­ни­цам у нас до­ма и справ­лять ре­лиги­оз­ные об­ря­ды, так как раз­ме­ры до­ма поз­во­ляли та­кое скоп­ле­ние лю­дей. Для со­вер­ше­ния бо­гос­лу­жения не­об­хо­дим кво­рум из де­сяти взрос­лых муж­чин, что на­зыва­ет­ся минь­ян.  Де­душ­ка с по­мощ­ни­ком тор­жес­твен­но дос­та­вали То­ру, сни­мали с нее бар­хатный, рас­ши­тый зо­лотом, ме­шочек, рас­кры­вали на нуж­ной гла­ве, и кто-то из при­сутс­тво­вав­ших муж­чин чи­тал со­вер­шенно не­понят­ный для ме­ня текст, ве­дя спе­ци­аль­ной указ­кой, что­бы не по­терять нуж­ное мес­то. Я учи­лась в клас­се вто­ром или треть­ем, мне все бы­ло смеш­но и ин­те­рес­но, и я при­води­ла сво­их рус­ских под­ру­жек пог­ла­зеть на оде­тых в та­лесы, пог­ру­жен­ных в мо­лит­вы  рас­ка­чива­ющих­ся лю­дей, ко­торые при этом по­вора­чива­лись ли­цом в сто­рону Из­ра­иля. Я не по­нима­ла, ка­кой опас­ности под­верга­ла всю семью, так как счи­талось, что в Рос­сии ре­лигии нет - и все од­новре­мен­но ста­ли ате­ис­та­ми. Лю­бое на­руше­ние ка­ралось жес­тки­ми ме­рами влас­тей: в мно­гочис­ленных ла­герях сгни­вали слу­жите­ли цер­кви и рав­ви­ны, не от­ре­ка­ясь от сво­ей ве­ры.

ЧЕРТА ОСЕДЛОСТИ - ЛЕПРОЗОРИЙ ДЛЯ ЕВРЕЕВ

На ши­рочай­ших прос­то­рах Рос­сий­ской им­пе­рии ев­ре­ям бы­ли от­ве­дены спе­ци­аль­ные тер­ри­тории, штетл, на­зыва­емые "чер­той осед­лости". В пе­ренос­ном смыс­ле по­нятие "чер­та осед­лости" ста­ло си­нони­мом по­лити­ки го­сударс­твен­но­го ан­ти­семи­тиз­ма по от­но­шению к ев­ре­ям как к ог­ра­ничен­ным в пра­вах граж­да­нам. Зап­рет на за­нятие сель­ским хо­зяй­ством, ог­ра­ниче­ния при при­еме в гим­на­зии. Чер­та осед­лости бы­ла уч­режде­на ука­зом Ека­тери­ны II от 28 де­каб­ря 1791 го­да. В ос­новном это бы­ли гу­бер­нии Лит­вы, Поль­ши, Ук­ра­ины и Бе­лорус­сии. С 1791 по 1917 го­да толь­ко здесь без­вы­ез­дно мог­ло жить ев­рей­ское на­селе­ние. Кто чи­тал Шо­лом Алей­хе­ма, зна­ком с та­кими мес­та­ми и об­ра­зом жиз­ни их оби­тате­лей.  Чер­та осед­лости бы­ла от­ме­нена Вре­мен­ным пра­витель­ством пос­ле Фев­раль­ской ре­волю­ции. 

Мож­но ли бы­ло жить на фо­не лю­той не­навис­ти, неп­ри­яз­ни, уг­не­тения и прес­ле­дова­ния? Ис­то­рия это­го на­рода про­ник­ну­та тра­гичес­ким ужа­сом и вся за­лита собс­твен­ной кровью, сто­лети­ями пле­нения и рабс­тва, из­гна­ни­ем и бес­пра­ви­ем… Но на­род сох­ра­нил свою ве­ру, пол­ную ве­ликих на­дежд и об­ря­дов, сох­ра­нил бо­жес­твен­ный язык сво­их  свя­щен­ных книг, мис­ти­чес­кую аз­бу­ку, от од­но­го на­чер­та­ния ко­торой ве­ет ты­сяче­лет­ней древ­ностью. Пос­ле каж­до­го кро­ваво­го пог­ро­ма, ин­спи­риро­ван­но­го цар­ским пра­витель­ством, ев­ре­ев ста­нови­лось мень­ше: пь­яные доб­ро­воль­цы нас­лажда­лись убий­ством и на­сили­ем. Это зверс­тва и Бог­да­на Хмель­ниц­ко­го, ру­ково­див­ше­го ка­зака­ми, и из­вес­тный сво­ей раз­нуздан­ностью Ки­шинев­ский пог­ром, ( чи­тай­те Бя­лика об этом пог­ро­ме, ес­ли вы­дер­жит ва­ше сер­дце) и мас­са мес­тных пог­ро­мов, пос­ле ко­торых уце­лев­шие ста­рались бе­жать в дру­гие мес­та, но то­же вдоль по­лосы осед­лости.
В царс­тво­вание Ни­колая I (1823 - 1855) по­ложе­ние ев­ре­ев зна­читель­но ухуд­ши­лось. Счи­талось, что ев­рей­ский воп­рос бу­дет ре­шен пу­тем сли­яния ев­ре­ев в ре­лигии и об­ра­зе жиз­ни с ко­рен­ным рус­ским на­селе­ни­ем. В 1827 го­ду был из­дан су­ровый за­кон, обя­зыва­ющий ев­ре­ев к от­бы­ванию во­ин­ской по­вин­ности - 25 лет во­ен­ной служ­бы на да­леких ок­ра­инах го­сударс­тва с пол­ным от­ры­вом от семьи. За­час­тую хва­тали ма­лолет­них де­тей и обу­чали в осо­бых от­ря­дах "кан­то­нис­тов". Этих ре­бяти­шек на­силь­ствен­но об­ра­щали в пра­вос­ла­вие, и до­мой они уже не воз­вра­щались. В жур­на­ле "Ко­локол" Гер­цен опи­сал су­ровую дей­стви­тель­ность, "ког­да 8-10-лет­них, пос­то­ян­но из­би­ва­емых и ры­да­ющих маль­чи­ков, пло­хо оде­тых и пос­то­ян­но го­лод­ных,  гна­ли на мес­та их бу­дуще­го пре­быва­ния. До­рога, по ко­торой про­ходи­ла эта жал­кая ко­лон­на, бы­ла пок­ры­та тру­пами уми­ра­ющих и уже прос­тивших­ся с жизнью ма­лолет­них де­тишек". Как ев­рей­ский на­род мог ос­та­вать­ся в жи­вых?

Все это выз­ва­ло уси­лен­ную эмиг­ра­цию из Рос­сии. За пос­ледние де­сяти­летия 19 ве­ка око­ло мил­ли­она ев­ре­ев ус­тре­мились в Аме­рику, Ка­наду, Па­лес­ти­ну.

Од­на­ко сос­то­ятель­ным и об­ра­зован­ным ев­ре­ям поз­же раз­ре­шалось се­лить­ся в го­родах. В го­роде Го­меле жи­ла семья од­но­го рав­ви­на. У них бы­ло шесть до­черей и два сы­на. Стар­шая дочь бы­ла не­обык­но­вен­ной кра­соты и ста­ти, так что не­воз­можно опи­сать пов­седнев­ным язы­ком эту изу­митель­ную кра­соту, неж­ные и яр­кие крас­ки ее фар­фо­рово­го ли­ца. Сколь­ко ты­сяче­летий ее на­род дол­жен был ни с кем не сме­шивать­ся, что­бы сох­ра­нить эти биб­лей­ские чер­ты? Это та­кие жен­щи­ны бе­регут дух ра­сы под гне­том на­силия, свя­щен­ный огонь на­род­но­го ге­ния и ни­ког­да не да­дут по­тушить его. Мо­лодая кра­сави­ца встре­тила сво­его прин­ца, и в бо­гатом до­ме они от­праздно­вали свою свадь­бу.
  

 
Ба­буш­ка Сар­ра                                  Де­душ­ка Са­му­ил

Брак этот стро­ил­ся на люб­ви. А в 1913, сра­зу пос­ле свадь­бы они пе­ре­еха­ли жить в Мос­кву. Кра­сивые мо­лодые лю­ди бы­ли мои ба­буш­ка и де­душ­ка. Де­душ­ка, бу­дучи куп­цом пер­вой гиль­дии и пред­при­им­чи­вым че­лове­ком, ку­пил рос­кошный дом у гла­вы Вре­мен­но­го пра­витель­ства-Ке­рен­ско­го, и у­ехал в Па­лес­ти­ну, что­бы по­том вер­нуть­ся ту­да с семь­ей. Там он при­об­рел дом в го­роде Хо­лоне и апель­си­новые план­та­ции в Хай­фе. По­ка он за­нимал­ся де­лами, ба­буш­ки­на млад­шая сес­тра с же­нихом у­еха­ли в Аме­рику и по­сели­лись в Ва­шин­гто­не (Дис­трикт Ко­лум­бия). Две дру­гие ба­буш­ки­ны сес­тры с од­ним из брать­ев ре­шили нап­ра­вить­ся в Па­лес­ти­ну и осесть в том же го­роде, где де­душ­кой был куп­лен прос­торный дом. Тем вре­менем, по при­ез­де в Мос­кву, де­душ­ка уз­на­ет о рож­де­нии де­воч­ки (мо­ей ма­мы), и их отъ­езд нес­коль­ко за­тяги­ва­ет­ся. Ког­да они, на­конец, спох­ва­тились, гра­ница бы­ла на зам­ке. Все де­душ­ки­ны  сбе­реже­ния ока­зались в дру­гой стра­не не­дося­га­емы­ми.

Од­на­ко в на­чале 2002-3 го­дах в рус­ских га­зетах ста­ли пе­чатать­ся спис­ки лю­дей, вло­жив­ших свои сбе­реже­ния в Из­ра­иле. Де­душ­ки­на фа­милия пов­то­рялась дваж­ды под раз­ны­ми но­мера­ми в чис­ле пер­вых. На мои зап­ро­сы и под­твержде­ния офи­ци­аль­ны­ми бу­мага­ми, хра­нив­ши­мися в мо­ей семье, Ге­нераль­ный про­курор Из­ра­иля от­ве­тил, что сов­па­да­ют бук­валь­но все па­рамет­ры, ука­зан­ные мной, кро­ме мес­та рож­де­ния. Из ка­кой дру­гой стра­ны мог­ли бе­жать ев­реи в са­мом на­чале 20 ве­ка, кро­ме Рос­сии? Я не ста­ла до­бивать­ся по­ложен­но­го мне нас­ледс­тва, а пред­почла все ос­та­вить Из­ра­илю. Но пос­ле проч­те­ния кни­ги Гри­гория Свир­ско­го "Про­рыв", я по­няла, ку­да уп­лы­ва­ет боль­шинс­тво де­неж­ной по­мощи от лю­дей и го­сударс­тва, де­ла­ющих бес­ко­рыс­тный вклад бедс­тву­юще­му на­роду. Эти день­ги осе­дали в кар­ма­нах го­сударс­твен­ных де­яте­лей, си­дящих на до­ход­ном мес­те. 

Так, ког­да - то боль­шая друж­ная семья, рас­се­ялась по все­му све­ту, как се­мена оду­ван­чи­ка, не­сомые вет­ром, по раз­ным го­родам, стра­нам и кон­ти­нен­там. У од­них ро­див­ши­еся де­ти го­вори­ли на рус­ском язы­ке, у дру­гих - на ан­глий­ском, третьи раз­го­вари­вали на ив­ри­те. Пер­вое вре­мя сес­тры пе­репи­сыва­лись на идиш, впос­ледс­твии по­ток пи­сем умень­шил­ся, за­тем прек­ра­тил­ся сов­сем. Жив­шим в Со­юзе граж­да­нам бы­ло зап­ре­щено иметь родс­твен­ни­ков за гра­ницей и пе­репи­сывать­ся с ни­ми. Ни мои ро­дите­ли, ни моя сес­тра, ни я, ни­ког­да не зна­ли это­го язы­ка, так как в на­ше вре­мя не бы­ло ни га­зет на идиш, ни ев­рей­ских те­ат­ров, ни школ. Мог­ли су­щес­тво­вать толь­ко рус­ские шко­лы.  Но ока­залось, что в 90х- 2000 г. мно­гие мо­лодые лю­ди про­яв­ля­ют ин­те­рес к сво­ему куль­тур­но­му нас­ле­дию. При­ходит на ум сар­касти­чес­кая фра­за Иса­ака Ба­шеви­ча Зин­ге­ра: "Идиш - са­мый жи­вой из мер­твых язы­ков".
Спус­тя 50 лет пос­ле рас­ста­вания в Мос­кву при­лете­ла из Ва­шин­гто­на ста­рень­кая ху­день­кая жен­щи­на, что­бы на за­кате лет по­видать­ся со сво­ей са­мой муд­рой стар­шей сес­трой, бра­том и их по­томс­твом.

Ос­та­нови­лась она в гос­ти­нице "Рос­сия", где ее не­од­нократ­но об­во­ровы­вали гор­ничные, а ей бы­ло не­выно­симо стыд­но приз­нать­ся нам в этом. Эта встре­ча бы­ла единс­твен­ная и пос­ледняя. С дру­гими сес­тра­ми и с бра­том из Па­лес­ти­ны ба­буш­ка ни­ког­да не ви­делась.

Ба­буш­ка и де­душ­ка жи­ли и ды­шали в уни­сон. Од­нажды я зас­та­ла их вмес­те: ба­буш­ка чи­тала вслух ро­ман Э. Зо­ля "Стра­ницы люб­ви" и та­ким теп­лом и тро­гатель­ным оба­яни­ем ве­яло от этой сце­ны.

У де­душ­ки бы­ла род­ная сес­тра Ма­ня, ярая ком­со­мол­ка, ко­торая ра­бота­ла в сек­ре­тари­ате В.Ле­нина. Она да­же вы­писы­вала Ле­нину член­ский пар­тий­ный би­лет. На 17 съ­ез­де пар­тии ее муж, Тем­ский, был арес­то­ван со все­ми учас­тни­ками не­забы­ва­емо­го соб­ра­ния и сос­лан в Ма­гадан как учас­тник не­сущес­тву­юще­го за­гово­ра. До Ма­гада­на путь ле­жал че­рез Ени­сей. На боль­шой бар­же мно­го со­тен зак­лю­чен­ных пе­реп­лы­вали осенью бур­ную хо­лод­ную ре­ку. Бы­ла от­да­на звер­ская ко­ман­да - бар­жу по­топить, без сос­тра­дания и жа­лос­ти. Все ос­та­лись ле­жать на дне  мо­гучей ре­ки и при­няли му­читель­ную смерть.

ДРУ­ГОЕ МЕС­ТЕЧКО  -  ДРУ­ГАЯ СУДЬ­БА

В чер­те осед­лости в Бе­лорус­сии Мглин­ско­го у­ез­да в де­рев­не Со­колов­ка в те же вре­мена жи­ли ро­дите­ли мо­его бу­дуще­го от­ца. Не­дале­ко от пыль­ной уха­бис­той единс­твен­ной в де­рев­не до­роги сто­яла по­косив­ша­яся, поч­ти ушед­шая в зем­лю, ха­та. Жи­ли в ней муж­чи­на, жен­щи­на и чет­ве­ро ма­лолет­них де­тей,  сре­ди ко­торых был и мой па­па. Они бы­ли очень бед­ны. Про­кор­мить де­тей бы­ло поч­ти не­воз­можно. И тог­да мой вто­рой де­душ­ка, по­сове­товав­шись с же­ной, ре­шил у­ехать на за­работ­ки в Аме­рику. Это ре­шение бы­ло выз­ва­но бес­прос­ветны­ми жиз­ненны­ми об­сто­ятель­ства­ми. В Аме­рику тог­да мож­но бы­ло у­ехать бес­пре­пятс­твен­но. Там мой де­душ­ка про­рабо­тал семь с по­лови­ной лет  на стро­итель­стве до­рог, по ко­торым мы и сей­час разъ­ез­жа­ем с ком­фортом. И од­нажды, с за­рабо­тан­ны­ми по­том и кровью день­га­ми, це­ной не­имо­вер­ней­ших уси­лий, от­ка­зывая се­бе в са­мом не­об­хо­димом, он по­явил­ся на та­мож­не быв­шей Рос­сии. Его спро­сили, чем он за­нимал­ся в Аме­рике, ку­да едет и что ве­зет. Пе­рес­чи­тав его день­ги, та­можен­ник ска­зал:

- А вы зна­ете, то­варищ, в Рос­сии про­изош­ла ре­волю­ция, ко­торая нуж­да­ет­ся в под­дер­жке, и ва­ши день­ги нам очень нуж­ны. Вза­мен мы да­ем вам два пу­да му­ки.
По­руган­ный, уни­жен­ный, он при­ехал в род­ную де­рев­ню, где каж­дый день ожи­дания был для семьи му­кой. За семь лет ма­ло что из­ме­нилось, раз­ве что под­росли де­ти, да по­худе­ла и пос­та­рела его ма­лень­кая же­на.

                                
Па­пин па­па - Зал­ман до по­ез­дки в Аме­рику  (Па­пина ма­ма Фру­ма пос­ле смер­ти му­жа)

В его от­сутс­твие мать ска­зала стар­ше­му сы­ну (мо­ему па­пе):

- Сы­ночек, ты уже боль­шой, те­бе де­сять лет, а у ме­ня нет воз­можнос­ти про­кор­мить вас всех. От­прав­ляй­ся-ка ты в го­род, мо­жет судь­ба те­бе улыб­нется.

Встре­тят­ся ли они вновь, ник­то не знал. Бо­сой, в ко­рот­ких шта­ниш­ках, с кар­ту­зом на го­лове и ко­том­кой за пле­чами, пок­ло­нив­шись ма­туш­ке, он от­пра­вил­ся в не­из­вес­тность. Жил впро­голодь, но­чевал в пог­ре­бах и тру­щобах вмес­те с та­кими же бед­ня­ками и без­домны­ми бро­дяга­ми. Быс­тро взрос­лел, за­щищая свой ку­сок хле­ба. Бро­дил из по­сел­ка в по­селок. Од­нажды во вре­мя об­ла­вы без­домных ре­бят вы­кор­че­вали из ноч­лежки бой­цы ре­волю­ции, ко­торые го­нялись за бро­шен­ны­ми деть­ми. Де­ти эти бы­ли по­хожи на зве­рены­шей, за­щищав­ших свою сво­боду. Их при­вез­ли в ка­кой-то дом, от­мы­ли, оде­ли, на­кор­ми­ли. Это ока­залась ко­лония име­ни М.Горь­ко­го под Пол­та­вой, ру­ково­дите­лем ко­торой был че­ловек по име­ни Ан­тон Се­мено­вич Ма­карен­ко. Ма­карен­ко - бес­ко­рыс­тный эн­ту­зи­аст, на­чинал свои опы­ты ком­му­ны в по­лураз­ру­шен­ных зда­ни­ях на зы­бучих пес­ках. Ме­тоди­ка его вос­пи­тания бы­ла ос­но­вана на ува­житель­ном до­верии к че­лове­ку, что да­вало жи­вые и убе­дитель­ные при­меры эво­люции под­рос­тков с аг­рессив­ны­ми за­дат­ка­ми. Там сов­ме­щали пе­ревос­пи­тание пра­вона­руши­телей с про­из­водс­твен­ным тру­дом. По­это­му ско­ропос­тижная смерть Ма­карен­ко в ва­гоне при­город­но­го по­ез­да пер­во­го ап­ре­ля 1939 го­да вы­зыва­ет силь­ное сом­не­ние.
Па­пе ис­полни­лось 13 лет. Он ни­чего не знал о судь­бе сво­ей семьи и смер­ти от­ца, слу­чив­шей­ся вско­ре пос­ле его воз­вра­щения из Аме­рики.

Од­ним из луч­ших, за­кон­чив раб­фак, имея кое-ка­кие средс­тва, он вер­нулся в Со­колов­ку, где мно­гие ха­ты сто­яли опус­тевши­ми, а тем­ные ок­на без рам смот­ре­лись страш­но, как глаз­ные впа­дины че­репа. Бы­ло что-то жут­кое и пе­чаль­ное в этом без­молвии че­лове­чес­ких жи­лищ. Па­па пе­ревез всю семью  в Мос­кву, где про­дол­жал свое об­ра­зова­ние сна­чала в ави­аци­он­ном, по­том в стро­итель­ном ин­сти­тутах. Даль­ней­ший пе­ри­од жиз­ни семьи мо­его па­пы мне поч­ти не из­вестен. Все сы­новья разъ­еха­лись учить­ся, что бы­ло их ос­новным при­ори­тетом, а единс­твен­ная доч­ка ос­та­лась жить с ба­буш­кой в ком­натке, по­хожей на чу­лан, в боль­шой ком­му­наль­ной квар­ти­ре. Поз­днее все братья по­лучи­ли выс­шее тех­ни­чес­кое об­ра­зова­ние и за­нима­ли весь­ма вы­сокие дол­жнос­ти. Сес­тра их, моя те­тя Ди­на, ста­ла вра­чом и ра­бота­ла за­веду­ющей ту­бер­ку­лез­ным дис­пансе­ром.

Шел 1932 год. На во­ен­ном за­воде, где ра­бота­ли ты­сячи лю­дей, по во­ле судь­бы или по слу­чай­нос­ти, (хо­тя лю­бая слу­чай­ность де­тер­ми­ниро­вана) встре­тились и по­люби­ли друг дру­га мои мо­лодые ро­дите­ли, хо­тя у кра­сави­цы ма­мы бы­ло мно­го пок­лонни­ков. Од­ним из них был по­эт И­осиф Ут­кин, сти­хи ко­торо­го пе­чата­лись в мос­ков­ских га­зетах.

В 1927 го­ду он за­кон­чил в Мос­кве Го­сударс­твен­ный ин­сти­тут жур­на­лис­ти­ки. В 1931 го­ду выш­ла от­дель­ная кни­га сти­хов Ут­ки­на "Пуб­ли­цис­ти­чес­кая ли­рика", ко­торую он по­дарил ма­ме со сво­им ав­тогра­фом. Не­из­менным и пос­то­ян­ным ка­чес­твом по­эзии Ут­ки­на бы­ла теп­ло­та к че­лове­ку, что осо­бен­но за­мет­но в его лю­бов­ной ли­рике.

Ес­ли я не вер­нусь, до­рогая,
Неж­ным пись­мам тво­им не внем­ля,
Не по­думай, что это - дру­гая.
Это зна­чит… зем­ля сы­рая.

Над ним ви­села мрач­ная тень реп­рессий. Он, как и все, ждал сво­ей оче­реди.

На ме­ня не хищ­ник лю­тый
На­гоня­ет лю­тый страх,
И не вол­чий мех, а лю­ди
В ме­ховых во­рот­ни­ках.

Судь­ба от­пусти­ла ему вре­мени в об­рез. Он по­гиб на взле­те твор­ческо­го пу­ти на фрон­те в 1944 го­ду.

Дру­гим ее дру­гом был дво­юрод­ный брат, пле­мян­ник де­душ­ки - Лев Ефи­мович Ма­невич ("Эть­ен"), раз­ведчик, по уров­ню не ус­ту­пав­ший Ри­хар­ду Зор­ге. Впос­ледс­твии обо­им бы­ло прис­во­ено зва­ние Ге­ро­ев Со­вет­ско­го Со­юза (пос­мер­тно).

Ник­то из до­маш­них не знал ха­рак­те­ра его ра­боты. В семье о нем го­вори­ли ма­ло и толь­ко ше­потом. С его де­ятель­ностью мож­но оз­на­комить­ся толь­ко в ар­хи­вах КГБ. Он ру­ково­дил не­легаль­ной во­ен­но-тех­ни­чес­кой ре­зиден­ту­рой в Ита­лии. Жизнь и смерть его страш­ная. Ос­во­бож­денный аме­рикан­ски­ми вой­ска­ми из италь­ян­ской тюрь­мы шес­то­го мая 1945 го­да, умер от ту­бер­ку­леза 9 мая. По­хоро­нен под дру­гой фа­мили­ей. В кни­ге "Ев­реи в вой­нах ты­сяче­летий" Мар­ка Штей­нбер­га мож­но уви­деть его пор­трет.
Но па­па мой об­ла­дал та­кими ка­чес­тва­ми, пе­ред ко­торы­ми труд­но бы­ло ус­то­ять. Он был кра­сив, умен, при­тяга­телен. На сле­ду­ющий год по­яви­лась на свет де­воч­ка, ко­торую наз­ва­ли в честь без­вре­мен­но умер­ше­го от­ца. У дру­гих брать­ев ро­див­ши­еся де­воч­ки то же но­сили это имя - Зи­на. Семью го­дами поз­же пе­ред вой­ной ро­дилась я. Па­па в юнос­ти пи­сал сти­хи и рас­ска­зы, пе­чатал­ся в га­зетах и был боль­шим по­чита­телем Ль­ва Тол­сто­го, по­это­му он и наз­вал ме­ня пол­ным име­нем же­ны Тол­сто­го, Софья Ан­дре­ев­на, ко­торая са­мо­от­вержен­но пе­репи­сыва­ла от ру­ки "Ан­ну Ка­рени­ну" 13 раз.
 

 
Мои ро­дите­ли: Оль­га и Ан­дрей

В до­ме, куп­ленном де­душ­кой в 1913 го­ду, с пе­реры­вом на эва­ку­ацию, мы про­жили до 1960 го­да. Ря­дом на­ходил­ся за­вод Теп­ло­вой ав­то­мати­ки, ре­шив­ший уве­личить свои мощ­ности. Все до­ма на­до бы­ло снес­ти и пе­ресе­лить жи­телей. Те, что жи­ли ску­чен­но, счи­тали за бла­го двух­комнат­ные квар­ти­ры. На­шей уже раз­росшей­ся боль­шой семье, пред­ло­жили пе­ре­ехать на го­раз­до мень­шую пло­щадь, что бы­ло аб­со­лют­но неп­ри­ем­ле­мо. Од­нажды ут­ром мы прос­ну­лись и уви­дели над го­ловой се­рое не­бо, пок­ры­тое ту­чами. Дождь лил на на­ши оде­яла. На кры­ше до­ма сто­яли ра­бочие и раз­би­рали ее по час­тям. Им ин­те­рес­но бы­ло наб­лю­дать, как мы су­етим­ся, ста­ра­ясь ук­рыть­ся от дож­дя, и спря­тать­ся от их на­зой­ли­вых глаз. Па­па, вос­пи­тан­ный еще в ко­лонии на ло­зун­ге:  не бой­ся, не на­дей­ся, не про­си, не­мед­ленно дал те­лег­рамму в ЦК: " В до­ме учи­нили пог­ром"! 

Вско­ре при­был ли­музин, из ко­торо­го выш­ла Е.Фур­це­ва (при Хру­щеве - ми­нистр куль­ту­ры) и ус­тро­ила на­гоняй на­чаль­ни­ку, тво­рив­ше­му бес­чинс­тво. Бла­года­ря па­пино­му бесс­тра­шию и вме­шатель­ству Фур­це­вой, (во­ис­ти­ну, ку­хар­ка мо­жет уп­равлять го­сударс­твом, по Ле­нину) на­ша семья по­лучи­ла по­ложен­ную в то вре­мя жи­лую пло­щадь. Вся семья по­сели­лась в од­ном де­вяти­этаж­ном зда­нии, но в раз­ных подъ­ез­дах в от­дель­ных бла­го­ус­тро­ен­ных квар­ти­рах.

Од­нажды уже в но­вом до­ме к ба­буш­ке пос­ту­чали в дверь и поп­ро­сили на идиш: гиб мир аби­селе ва­сер - ста­кан во­ды для ре­бен­ка.  От­во­рив дверь, ба­буш­ка впус­ти­ла цы­ган­ку с ре­бен­ком, а са­ма пош­ла за во­дой на кух­ню. За это вре­мя цы­ган­ка за­пус­ти­ла в квар­ти­ру чуть ли не весь та­бор, ко­торый быс­тро и уме­ло об­во­ровал квар­ти­ру. Ба­буш­ка с тру­дом выг­на­ла их, ни­чего не за­метив. Ког­да дочь приш­ла с ра­боты, то уви­дела по­лу­от­кры­тый ту­алет­ный сто­лик, из ко­торо­го ис­чезли все до­рогие ук­ра­шения, сто­имость ко­торых в то вре­мя поз­днее оце­нили в 25 ты­сяч руб­лей. В ми­лиции им ска­зали: ищи­те са­ми по рын­кам. Ба­буш­ка и те­тя Ася каж­дое вос­кре­сенье ис­ка­ли во­ров, и од­нажды уви­дели весь та­бор на Чер­ки­зов­ском рын­ке. Цы­ган­ку су­дили и обя­зали ее вып­ла­чивать ба­буш­ке за­рабо­тан­ные в тюрь­ме день­ги. Ра­ботать во­ров­ка от­ка­залась, так и не от­дав ба­буш­ке ни ко­пей­ки. А ког­да мы у­ез­жа­ли в Аме­рику, все, что ос­та­лось от умер­ших ма­мы, двух без­детных род­ных те­тей, ба­буш­ки у нас на та­мож­не в Ше­реметь­ево отоб­ра­ли, обоб­ра­ли, ска­зав, что все это при­над­ле­жит го­сударс­тву. Ба­буш­ка прош­ла че­рез две вой­ны, бес­числен­ные пог­ро­мы, пе­ре­ез­ды и ни­ког­да не ду­мала, что за­рабо­тан­ное всей семь­ей иму­щес­тво счи­та­ет­ся не ее лич­ной собс­твен­ностью, а го­сударс­твен­ной.
Я ни­чего не знаю о род­ных сво­его му­жа, ко­торые то­же жи­ли в чер­те осед­лости в Бе­лорус­сии в де­рев­не Ряс­на. Ког­да-то они пе­ре­еха­ли в Мос­кву: отец, мать и трое ма­лолет­них де­тей.

Мать му­жа име­ла два клас­са об­ра­зова­ния еши­вы,  ра­бота­ла на обув­ной фаб­ри­ке, а отец уже пе­ред вой­ной был ди­рек­то­ром хлеб­но­го за­вода. На­чалась вой­на. Отец доб­ро­воль­цем ушел на фронт и по­гиб в тан­ко­вом сра­жении на Кур­ской ду­ге. Он был в зва­нии стар­ше­го лей­те­нан­та, бу­дучи по­лит­ру­ком. По­хоро­нен в брат­ской мо­гиле, где спус­тя 60 лет пос­ле вой­ны па­мят­ни­ка нет.

Ни­щету их семьи не­воз­можно пе­редать. Мать бра­лась за лю­бую ра­боту, что­бы про­кор­мить де­тей. Все трое ре­бят по­лучи­ли дос­той­ное вос­пи­тание и выс­шее об­ра­зова­ние. Из их семьи де­вять че­ловек муж­чин с фрон­та не вер­ну­лись, каж­дый по­лег, за­щищая свою зем­лю в стра­не, где их счи­тали чу­жими, а родс­твен­ни­ки, ос­тавши­еся в Ки­еве, за­кон­чи­ли свою неп­ро­житую жизнь в Бабь­ем Яру. Часть семьи, в ос­новном жен­щи­ны, ос­тавши­еся в Ряс­не, вмес­те с дру­гими ев­ре­ями бы­ли расс­тре­ляны угод­ли­выми по­лица­ями - пре­дате­лями. В жи­вых не ос­та­лось ни­кого. Род­ной брат, по­лус­ле­пой сту­дент, ос­во­бож­денный от ар­мии, по­пал в мет­ро в об­ла­ву и был от­прав­лен на фронт. Он пи­сал пись­ма, что од­но­пол­ча­не уг­ро­жали его убить в пер­вом же бою. Ско­ро приш­ла пер­вая по­хорон­ка.

Род­ной брат от­ца мо­его му­жа еще до вой­ны был во­ен­нослу­жащим, адъ­ютан­том Убо­реви­ча. Тог­да еще он выс­ка­зал ко­щунс­твен­но зву­чащую для нас фра­зу: я бы сво­ей ру­кой зас­тре­лил Убо­реви­ча. Про­шел всю вой­ну, по­лучив по из­вес­тным при­чинам толь­ко зва­ние под­полков­ни­ка. (Ста­лин при­казал да­вать ев­ре­ям наг­ра­ды и зва­ния толь­ко в край­нем слу­чае.) При­ехал в Мос­кву уте­шить же­ну по­гиб­ше­го бра­та и всех сес­тер, чьи мужья так­же по­лег­ли на по­ле боя.

Пос­ле вой­ны по­явил­ся бро­дячий люд в ви­де ре­мес­ленни­ков. Од­ни из них кри­чали: то­чу но­жи, дру­гие  пред­ла­гали лу­дить кас­трю­ли, встав­лять стек­ла, а не­кото­рые со­бира­ли ста­рое не­нуж­ное тряпье. Од­нажды и в дом мо­его му­жа заб­рел старь­ев­щик, ему те­тя Фая, род­ная сес­тра ма­тери мо­его му­жа, от­да­ла ста­рые не­нуж­ные ва­лен­ки. Че­рез нес­коль­ко дней она по­дели­лась с сес­трой об этом ви­зите. Мать му­жа дол­го не мог­ла про­из­нести и сло­ва, ли­цо ее па­рали­зова­ла гри­маса от­ча­яния и бес­по­мощ­ности. Ока­залось, что в ва­лен­ках бы­ли спря­таны цар­ские мо­неты зо­лотой че­кан­ки.

"Я ПОМ­НЮ ВСЕ ДО КРО­ХОТ­НО­ГО ВЗДО­ХА…"

Дет­ская па­мять ред­ко сох­ра­ня­ет ран­ние эпи­зоды жиз­ни в си­лу не­дораз­ви­тос­ти оп­ре­делен­но­го учас­тка моз­га. Но ма­лень­кая де­воч­ка яс­но пом­нит, как гу­ляла со стар­шей сес­трой по зас­не­жен­но­му Куй­бы­шеву. Мне  бы­ло 2 го­да, сес­тре Зи­не 9. На трам­вай­ной ос­та­нов­ке им повс­тре­чалась под­ружка сес­тры. Она спро­сила: хо­чешь есть? Сес­тра кив­ну­ла го­ловой. "Толь­ко сес­трен­ку не бе­ри", - пре­дуп­ре­дила под­ружка, мать ко­торой ра­бота­ла в сто­ловой. Сес­тра вы­пус­ти­ла мою ма­лень­кую руч­ку, и вмес­те они убе­жали есть объ­ед­ки.

Куй­бы­шев в то во­ен­ное вре­мя был  гус­то­насе­лен­ным го­родом, сто­лицей, и по­терять­ся кро­шеч­но­му че­ловеч­ку бы­ло прос­то. Де­воч­ка про­дол­жа­ла сто­ять на трам­вай­ной ос­та­нов­ке и пла­кать. Ста­нови­лось хо­лод­но, тем­не­ло, лю­ди с оза­бочен­ны­ми ли­цами сно­вали по сво­им де­лам, зам­кнув­шись на лич­ных проб­ле­мах, ни на ко­го не об­ра­щая вни­мания. Од­на сер­до­боль­ная жен­щи­на взя­ла де­воч­ку за ру­ку и спро­сила, где она жи­вет - де­воч­ка не зна­ла. Она сту­чалась в каж­дый дом и спра­шива­ла: это ва­ша де­воч­ка? Нет. Она шла даль­ше к сле­ду­юще­му до­му. Ник­то де­воч­ку не знал. Жен­щи­на взя­ла де­воч­ку на ру­ки, так как та поч­ти обес­си­лила от пла­ча, стра­ха и го­лода и ре­шила дой­ти до кон­ца ули­цы, на ко­торой ос­та­валось еще толь­ко два до­ма. В од­ном из до­мов де­душ­ка с ба­буш­кой уз­на­ли свою с ут­ра про­пав­шую ма­лыш­ку и бро­сились бла­года­рить жен­щи­ну. Ник­то, ко­неч­но, не спро­сил ни ее име­ни, ни ад­ре­са. Это­го эпи­зода, кро­ме ме­ня са­мой, не мог знать ник­то.

Я пом­ню дом, в ко­торый мы вер­ну­лись пос­ле эва­ку­ации и ка­ким он стал пос­ле вос­ста­нов­ле­ния. Всю об­ста­нов­ку, стел­ла­жи с кни­гами, из­разцо­вые пе­чи и иде­аль­ный по­рядок. К при­ходу от­ца я ли­хора­доч­но ста­ралась на­вес­ти по­рядок - каж­дая вещь дол­жна быть на сво­ем мес­те. Отец был очень строг. К еде са­ма я не при­каса­лась, мать лич­но дол­жна бы­ла рас­пре­делить еду по та­рел­кам. Стар­шая сес­тра бы­ла бо­лее рас­ко­ван­ной, при­води­ла под­ру­жек в дом и кор­ми­ла. Од­нажды, бу­дучи всег­да по­луго­лод­ной, я от­кры­ла ба­буш­кин бу­фет и уви­дела бан­ку, за­пол­ненную жел­тым ве­щес­твом, по­хожим на крис­талли­зован­ный мед. Я за­чер­пну­ла паль­цем ка­кую-то мас­су и об­ли­зала, ни за­паха ме­да, ни его вку­са не по­чувс­тво­вала, од­на­ко, пов­то­рила за­ход еще раз. Ког­да зак­ры­вала каль­кой со­дер­жи­мое бан­ки, то про­чита­ла на эти­кет­ке - мазь от псо­ри­аза. Я на­учи­лась чи­тать уже в пять лет.

Мои вос­по­мина­ния яс­но вос­хо­дят к 1 сен­тября 1947 го­ду. Ма­ма оде­ла ме­ня в ко­рич­не­вое платье с бе­лым во­рот­ни­ком и бе­лым фар­тучком, да­ла пор­тфель с но­выми кни­гами и тет­радка­ми и, взяв за ру­ку, от­ве­ла в шко­лу. В шко­ле учи­лись од­ни де­воч­ки. До шко­лы на­до бы­ло ид­ти до­воль­но да­леко. Это был пер­вый и единс­твен­ный раз, ког­да ма­ма по­яви­лась око­ло шко­лы. На боль­шой пе­реме­не де­тям раз­ре­шалось есть то, что ма­мы да­вали им с со­бой. Ма­лень­кая де­воч­ка это­го не пом­нит, мо­жет, и у нее что-то бы­ло съ­ес­тное. На пе­реме­не она по­купа­ла пи­рожок с по­вид­лом за пять ко­пе­ек. Пос­ле шко­лы, ес­ли стар­шая сес­тра бы­ла до­ма, она кор­ми­ла млад­шую. Ес­ли же до­ма ни­кого не бы­ло, она жда­ла  до вось­ми ча­сов ве­чера, ког­да ро­дите­ли воз­вра­щались с ра­боты, и все ужи­нали за круг­лым сто­лом.

Са­мая близ­кая к нам стан­ция мет­ро на­зыва­лась "Ста­лин­ская", но па­па всег­да вы­ходил на сле­ду­ющей - Из­май­лов­ская, от­ку­да до до­ма пеш­ком бы­ло ид­ти го­раз­до доль­ше. Это бы­ло страш­ное вре­мя, ког­да ро­дите­ли не зна­ли, вер­нуть­ся ли они до­мой или нет. На ра­боту нель­зя бы­ло опаз­ды­вать, от­пра­шивать­ся по чрез­вы­чай­ным об­сто­ятель­ствам, ме­нять ее. Взрос­лые жи­ли в пос­то­ян­ном стра­хе, ко­торый, как смог, низ­ко сте­лясь по зем­ле, про­никал в каж­дый дом, за­пол­няя бо­язнью и бе­зыс­ходностью сер­дца жив­ших в те вре­мена лю­дей. На де­тей не бы­ло ни вре­мени, ни чувств, ни сил, ни де­нег. Ни по­целу­ев, ни объ­ятий в до­ме не бы­ло. Ве­чера­ми в до­ме ус­та­нав­ли­валась ти­шина, но она бы­ла зло­вещая, как тем­ное не­бо пе­ред гро­зой.

В на­шем до­ме бы­ло мно­го книг, ко­торые па­па тща­тель­но кол­лекци­они­ровал, но иг­ру­шек у де­тей ни­ког­да не бы­ло. Млад­шая доч­ка всег­да до­наши­вала платья стар­шей, у ко­торой то же был не­боль­шой вы­бор. Ел­ку ук­ра­шали ред­ки­ми ман­да­рина­ми и вы­резан­ны­ми из ра­зук­ра­шен­ной цвет­ны­ми ка­ран­да­шами бу­маги, ку­кол­ка­ми, те­рем­ка­ми, ба­боч­ка­ми. Боль­шой ра­достью бы­ли би­леты на праз­днич­ную ел­ку, где вы­дава­ли по­дарок с кон­фе­тами. Млад­шая дочь как-то спро­сила от­ца:

-Па­па, по­чему мы та­кие бед­ные?

-Бед­ные? Мне ни­ког­да бы не приш­ло в го­лову, что мою дочь бес­по­ко­ит та­кая не­лепость - уди­вил­ся отец и под­вел ее к пол­кам с кни­гами:

- Вот твое бо­гатс­тво, ис­точник тво­их зна­ний, друзья, ко­торые те­бя ни­ког­да не по­кинут и не пре­дадут,  это иму­щес­тво, за­веща­емое свет­лы­ми ума­ми че­лове­чес­тва, в кни­гах ты най­дешь муд­рость фи­лосо­фов и прав­ду жиз­ни. Прос­то на­до на­учить­ся пра­виль­но вы­бирать кни­ги, - с вол­не­ни­ем от­ве­тил мой эн­цикло­педи­чес­ки об­ра­зован­ный па­па.
Де­ти зна­ли, что отец за­нимал вы­сокую дол­жность с со­от­ветс­тву­ющей зар­пла­той, за­кон­чив два тех­ни­чес­ких ву­за и ас­пи­ран­ту­ру. Дис­серта­цию свою он не стал за­щищать, по­тому что в ве­дении к ней на­до бы­ло сла­вить "от­ца всех на­родов". Па­па об­ла­дал мо­нумен­таль­ны­ми зна­ни­ями и пре­вос­ходной па­мятью. Ма­ма ра­бота­ла в конс­трук­тор­ском бю­ро. По уров­ню раз­ви­тия это бы­ли два нес­хо­жих че­лове­ка, слу­чай­но встре­тив­ши­еся друг дру­гу на пу­ти. Па­па был жиз­не­радос­тным с мо­гучим ин­теллек­том, об­щи­тель­ным, ду­шой лю­бой ком­па­нии че­лове­ком. Ма­ма бы­ла стес­ни­тель­ная, скром­ная оба­ятель­ная жен­щи­на. Оба бы­ли не­обык­но­вен­но кра­сивы, и лю­бовь объ­еди­няла их. Мать лю­била му­жа всей ду­шой с не­обык­но­вен­ной страстью. Она час­то не­домо­гала, ее му­чили го­лов­ные бо­ли и тя­желая кож­ная бо­лезнь. Од­нажды, на­кану­не вой­ны, при­дя до­мой, она вспом­ни­ла, что ос­та­вила важ­ный до­кумент на ра­бочем сто­ле. По за­конам то­го вре­мени ей гро­зило су­ровое на­каза­ние - кон­цла­герь или расс­трел. Про­мучив­шись всю ночь, она бе­жала ут­ром на ра­боту: до­кумент был за­перт в ее пись­мен­ном сто­ле. Са­ма ли она по­ложи­ла до­кумент в стол или кто-то из бла­город­ных лю­дей сде­лал это, ма­ма так и не уз­на­ла. Но эта ночь ос­та­вила свой не­из­гла­димый след на всю жизнь: от стрес­са у нее на­чал­ся в тя­желей­шей фор­ме псо­ри­аз, от ко­торо­го ма­ма ни­ког­да не из­ба­вилась. Ут­ром она стря­хива­ла свою прос­тынь, и на по­лу ос­та­вал­ся гус­той слой су­хой об­лезшей за ночь ко­жи, ко­торую она со­бира­ла сов­ка­ми. Ко­жа пос­то­ян­но че­салась, ло­палась на сги­бах и кро­вото­чила.

Ма­ма ни­ког­да не жа­лова­лась, тер­пе­ла не­выно­симые бо­ли, толь­ко вы­раже­ние ее прек­расно­го ли­ца всег­да бы­ло уны­лым и скор­бным. Мно­го раз ме­сяца­ми она ле­жала в кож­ной боль­ни­це, ма­залась страш­но па­хучи­ми ма­зями, на ка­кое-то вре­мя нас­ту­пало об­легче­ние. Но бо­лезнь не­из­менно воз­вра­щалась. Всю жизнь ма­ма жи­ла в нап­ря­жении, что муж ее ос­та­вит. Но это­го да­же пред­ста­вить не­воз­можно, по­тому что па­па был че­лове­ком вы­сокой мо­рали и нравс­твен­ности. Ска­жу толь­ко, что па­па ско­ропос­тижно умер в 82 го­да в семье, на сво­ей скром­ной спар­тан­ской кро­вати, пол­ный пла­нов, не­ис­пра­вимый иде­алист, а вслед за ним не смог­ла вы­дер­жать раз­лу­ки и оди­ночес­тва, по­кину­ла этот мир в 76 лет свя­тая моя ма­ма.  

Па­па мой был очень ин­те­рес­ный рас­сказ­чик, всег­да был ок­ру­жен друзь­ями, жен­щи­нами, ко­торые ло­вили каж­дое его сло­во. Пос­ле смер­ти Ста­лина, ког­да пос­те­пен­но ста­ли вы­ходить из ла­герей не­вин­но пос­тра­дав­шие, слу­чай­но уце­лев­шие лю­ди, осуж­денные по всем пун­ктам 58 статьи как бы за из­ме­ну ро­дине, бу­дучи "шпи­она­ми все­воз­можных инос­тран­ных" раз­ве­док, у нас в до­ме поз­дно ве­чером со­бира­лась ком­па­ния. При по­гашен­ном све­те лю­ди де­лились сво­ими ис­пы­тани­ями, рас­ска­зами о по­бегах из кон­цла­герей, о бес­че­ловеч­ности, о на­силии, бес­чинс­твах уго­лов­ни­ков, об ис­треб­ле­нии луч­ших лю­дей то­го вре­мени. Од­но­го из па­пиных то­вари­щей Алек­сея Фе­доро­ва, бе­жав­ше­го с на­пар­ни­ком из кон­цла­геря,  вы­дали нем­цам фран­цу­зы, ког­да ус­лы­шали  их не­пов­то­римый рус­ский мат. На од­ном из та­ких ве­черов мой муж не­одоб­ри­тель­но отоз­вался о пар­тии. Че­ловек, про­сидев­ший в ла­гере 17 лет, силь­но уда­рил ку­лаком по сто­лу и пог­ро­зил мо­ему му­жу: "Ты мне пар­тию не тронь!"

Бы­ли лю­ди, ко­торые пе­ренес­ли столь­ко стра­даний и так ни­чего и не по­няли. Па­па со­бирал ма­тери­алы, под­го­товил к пе­чати две кни­ги с де­таль­ны­ми под­робнос­тя­ми всех ужа­сов доп­ро­сов и приз­на­ний, по­лучил раз­ре­шение ЦК: 

-Нам сей­час очень не­об­хо­димы имен­но та­кие кни­ги, пе­чатай­тесь.

И на­конец, в кон­це сен­тября 1964 го­да на­чали под­го­тов­ку к пе­чати его пер­вой кни­ги в жур­на­ле Но­вый Мир Твар­дов­ско­го. Че­рез ме­сяц Хру­щев был свер­гнут, и на це­лых во­сем­надцать лет нас­ту­пило кос­ное за­тишье, пок­ры­тое пле­сенью и мут­ной ти­ной. Весь на­бор кни­ги был рас­сы­пан, но Твар­дов­ский уве­рял от­ца, что его вре­мя еще при­дет. Од­на­ко это вре­мя не нас­ту­пило. Ког­да на­ши родс­твен­ни­ки, ро­див­ши­еся уже в Аме­рике, при­ез­жа­ли нас на­вещать, мы про­сили их взять па­пины кни­ги. Дя­дя - аме­рика­нец, был се­нато­ром в Ва­шин­гто­не в 50-х го­дах, за­тем 15 лет - Пре­зиден­том ва­шин­гтонских си­нагог. Его же­на, моя те­тя, ра­бота­ла в Бе­лом до­ме, но да­же они стра­шились со­вет­ской та­мож­ни и кни­ги не взя­ли. Ког­да у­ез­жа­ли мы, то уме­ние чи­тать ока­зало нам пло­хую ус­лу­гу: ру­копи­си не брать. Мы ос­та­вили кни­ги зна­комым, а ког­да приш­ло вре­мя их отъ­ез­да, у них бы­ли свои за­боты, и кни­ги ос­та­лись на по­мой­ке, ве­тер рвал их стра­ницы и раз­но­сил по все­му дво­ру. Ни­кого не су­жу, пол­ностью бе­ру ви­ну на се­бя. Всю жизнь я горь­ко со­жалею о сво­их ошиб­ках и о том, как прос­то мож­но бы­ло сох­ра­нить не­заб­венное па­пино ли­тера­тур­ное нас­ледс­тво - две до­кумен­таль­ные по­вес­ти и кни­га сти­хов и рас­ска­зов.

"ЖАЛЬ ЧТО МО­ЛОДОСТЬ МЕЛЬ­КНУ­ЛА, ЖАЛЬ, ЧТО СТА­РОСТЬ КО­РОТ­КА..."

Млад­шая дочь - я, ав­тор этих за­писок, окон­чив шко­лу, не за­думы­валась о сво­ем бу­дущем: на это был па­па. Мно­го сил она вкла­дыва­ла, учась в шко­ле, не все ей да­валось лег­ко и бес­печно. Но­чами, ког­да в до­ме уже спа­ли, она си­дела над учеб­ни­ками, что­бы быть од­ной из луч­ших. Она очень гор­ди­лась па­пиной пох­ва­лой, лю­бые его со­веты при­нима­ла без ко­леба­ний.  Отец за ме­ня ре­шил:

- Пос­ту­пай в пе­даго­гичес­кий ин­сти­тут, на­вер­ня­ка по­падешь, там не так при­дир­чи­вы к тво­ей на­ци­ональ­нос­ти. Фа­куль­тет - хи­мия и би­оло­гия, пред­ме­ты ин­те­рес­ные и вос­тре­бован­ные. При тво­ем усер­дии оси­лишь без тру­да.

Про­ход­ной балл был 18: две пя­тер­ки, две чет­верки. Пер­вый эк­за­мен - со­чине­ние, где мог­ло быть пред­став­ле­но ог­ромное раз­но­об­ра­зие тем. Я, всег­да име­ющая пя­тер­ки по со­чине­нию, про­лис­та­ла хрес­то­матию и выб­ра­ла се­бе те­му: Ро­ман А.М.Горь­ко­го "Мать" - про­из­ве­дение со­ци­алис­ти­чес­ко­го ре­ализ­ма. Как за­дума­но, так и слу­чилось. Ин­ту­иция моя бы­ла бе­зот­казная. Оцен­ка - пять. Ан­глий­ский язык - пять. В то вре­мя хи­мия не бы­ла еще мо­им лю­бимым пред­ме­том, к то­му же эк­за­мена­тор был очень прис­трас­тен, за­давал воп­ро­сы не из школь­ной прог­раммы, яв­но из­де­ва­ясь. В ве­домос­ти он кал­лигра­фичес­ким по­чер­ком вы­вел - удов­летво­ритель­но. Фи­зика бы­ла пос­ледним эк­за­меном, за ко­торый я рас­счи­тыва­ла по­лучить толь­ко чет­верку. Во вре­мя всех эк­за­менов па­па си­дел во дво­ре ин­сти­тута, ожи­дая ме­ня. Эк­за­мена­тор пос­та­вил мне че­тыре, ито­го 17 бал­лов - в ин­сти­тут я не по­падаю. Как я мог­ла вый­ти к па­пе, так тер­пе­ливо ожи­дав­шим бла­гопо­луч­ный ис­ход? Я не мог­ла об­ма­нуть его на­дежд. Единс­твен­ной за­щитой был плач. Сек­ре­тарь спро­сила при­чину мо­его от­ча­яния, я ска­зала, что мне не хва­та­ет од­но­го бал­ла. "По­дож­ди окон­ча­ния эк­за­менов",- по­обе­щала она. Вско­ре ме­ня выз­ва­ли, и уже не один, а шесть про­фес­со­ров, ста­ли на­пере­бой за­давать мне воп­ро­сы. В ве­домос­ти по­яви­лась пя­тер­ка и за­пись "ис­прав­ленно­му - ве­рить".

Я спо­кой­но выш­ла во двор, где ме­ня ожи­дал па­па, как всег­да чи­тав­ший оче­ред­ную фи­лософ­скую кни­гу. Ес­ли бы не его при­сутс­твие, я на­вер­ня­ка уш­ла бы до­мой. Мне бы­ло бы стыд­но и страш­но по­казать­ся ему на гла­за, ведь он так на­де­ял­ся на ме­ня. И поз­днее я за­щити­ла дис­серта­цию толь­ко по его нас­то­ятель­ной прось­бе. Моя спе­ци­аль­ность - хи­мия, но я ра­бота­ла по ура­новой те­мати­ке и мне приш­лось учить и сда­вать со­вер­шенно нез­на­комые пред­ме­ты, та­кие как ге­оло­гия, ми­нера­логия, крис­таллог­ра­фия, тер­мо­дина­мичес­кие рас­че­ты, не го­воря уже о фи­лосо­фии и ан­глий­ском язы­ке. Па­па по­дер­жал в ру­ках мой дип­лом кан­ди­дата ге­оло­го-ми­нера­логи­чес­ких на­ук, и ти­хо ска­зал: "Те­перь я мо­гу спо­кой­но уми­рать". На­вер­ное, этим са­мым я ус­ко­рила его уход из жиз­ни, так как толь­ко ожи­дание мо­их дос­ти­жений удер­жи­вало па­пу на этой зем­ле.

А ког­да мои пок­лонни­ки де­лали мне пред­ло­жения, и я спра­шива­ла па­пино­го со­вета, он оха­рак­те­ризо­вал всех, как дос­той­ных бла­город­ных лю­дей, но со­вета не да­вал. "Ес­ли жизнь твоя не сло­жит­ся, ты бу­дешь ви­нить ме­ня, по­это­му вы­бор толь­ко за то­бой".
Был у ме­ня на све­те че­ловек, мой па­па, го­товый обе­регать ме­ня от всех на­пас­тей, бед и нев­згод  и уб­рать с до­роги лю­бой ка­мушек, ес­ли по­надо­бит­ся.

Мой па­па дол­го не ухо­дил на пен­сию, поз­же он был це­лый день за­нят: пос­то­ян­но чи­тал или ре­дак­ти­ровал свои кни­ги. Был неп­ри­хот­лив в одеж­де и в еде. Па­па был че­ловек не­за­уряд­ной внут­ренней дис­ципли­ны. Вста­вал в шесть ча­сов, мыл пол, сам го­товил зав­трак и са­дил­ся за ра­бочий стол ра­ботать. Ка­кие бы вкус­ности я ему ни пред­ла­гала пос­ле се­ми ча­сов ве­чера, он не­из­менно го­ворил: все зем­ное на се­год­ня я уже сде­лал.
Не же­лая быть нам в тя­гость, тай­ком от нас в од­ной из глаз­ных кли­ник сде­лал не­удач­ную опе­рацию по уда­лению ка­тарак­ты. Мы с му­жем и с сы­ном дол­го ра­зыс­ки­вали его по кли­никам Мос­квы. При­вез­ли до­мой, и я по­бежа­ла на ра­боту, где ме­ня уже ждал ма­мин встре­вожен­ный го­лос: па­пе пло­хо. Я ри­нулась до­мой. Па­па ле­жал в не­удоб­ной по­зе на сво­ей ку­шет­ке. Ря­дом сто­яли па­раме­дики. Я тре­бова­ла сде­лать па­пе укол и ус­лы­шала:  "а за­чем, он сей­час ум­рет". Нес­кры­ва­емое, не­выно­симое рос­сий­ское рав­но­душие и ци­низм!

Не­задол­го до смер­ти па­пы, зная мер­кантиль­ный и на­порис­тый ха­рак­тер мо­ей стар­шей сес­тры, он за­явил, что все свои день­ги сож­жет, что­бы мы не ру­гались. Ска­зано - сде­лано. И дей­стви­тель­но, кро­ме пя­ти ты­сяч книж­ных то­мов, в до­ме не бы­ло ни ко­пей­ки.

Пос­ле смер­ти па­пы ма­ма по­чувс­тво­вала се­бя лиш­ней на зем­ле, си­лы за­мет­но ста­ли по­кидать ее, и она слег­ла. А мы го­тови­лись к отъ­ез­ду в Аме­рику. В мою квар­ти­ру ма­ма пе­ре­ехать от­ка­залась - бы­ла очень стес­ни­тель­ной, и мой муж и я по­оче­ред­но уха­жива­ли, пе­ре­оде­вали, мы­ли и кор­ми­ли ее.

До­рога от мо­его до­ма до ма­мино­го с пе­ресад­ка­ми за­нима­ла бо­лее ча­са, а пе­ред этим мне на­до бы­ло на­кор­мить и от­пра­вить де­тей в шко­лы и мчать­ся к ма­ме на дру­гой ко­нец го­рода. Муж на­чинал ра­боту ра­но и тра­тил пол­то­ра ча­са на до­рогу. Что­бы не ждать трам­вая, я от мет­ро сквозь зна­комые дво­ры бе­жала к ма­ме, каж­дый раз бо­ясь не зас­тать ее. Как пра­вило, моя род­ная сес­тра, жив­шая в этом же до­ме, си­дела на ла­воч­ке око­ло подъ­ез­да и ле­ниво прос­матри­вала прес­су. Ее жес­ткое сер­дце не дрог­ну­ло, ког­да бо­лел па­па, ког­да уми­рала всеп­ро­ща­ющая ма­ма, и ста­кан во­ды ни она, ни ее сын не по­дали им. С пер­во­го взгля­да вро­де бы нор­маль­ные лю­ди, а внут­ри - чер­ная за­висть и зло, и пот­ря­са­ющая не­вос­при­им­чи­вость да­же к смер­ти род­ных.
Мой муж и я пос­то­ян­но ме­нялись, толь­ко на пол­дня за­бега­ли на ра­боту. Я умо­ляла ма­му соб­рать свои кро­хот­ные си­лы для даль­ней до­роги, но ма­ма вдруг об­на­дежи­ва­юще уве­рила ме­ня: Со­фоч­ка, я не бу­ду те­бе обу­зой. Она дав­но ре­шила ос­во­бодить нас от сво­его при­сутс­твия. Тог­да я это­го не по­няла. Од­нажды, ког­да я толь­ко вбе­жала к се­бе в ла­бора­торию, муж тре­вож­но ска­зал по те­лефо­ну, что ма­ма нас­той­чи­во спра­шива­ла обо мне. Я ри­нулась к ней. Ма­ма бы­ла еще теп­лая, но не­живая, и под по­душ­кой ее ле­жала кни­га Ба­беля "Рас­ска­зы". Пос­ледние ее сло­ва бы­ли: а где же Со­фоч­ка?
Пос­ле по­хорон рез­кий зво­нок в дверь встрях­нул мое оце­пенев­шее те­ло. Это бы­ла сес­тра.

-Ну, ког­да бу­дем де­лить? - вы­зыва­юще рез­ко крик­ну­ла сес­тра на ви­ду у всех, ко­му моя ма­ма бы­ла до­рога. Нез­на­комые лю­ди да­же сод­рогну­лись.

- Что де­лить? - горь­ко, не­пони­ма­юще, спро­сила я.

- Ну, хва­тит при­киды­вать­ся, - гнев­но за­ора­ла сес­тра.

Кро­ме книг и скром­ной ма­миной одеж­ды, в до­ме ни­чего не бы­ло. Ни ко­пей­ки.

Не­задол­го до смер­ти ма­мы уми­рала  ее не­замуж­няя сред­няя сес­тра, про­сив­шая ме­ня заб­рать се­мей­ное се­реб­ро. "Не мо­гу я, Ася", - с болью от­ве­тила я. У нее уже не бы­ло сил нас­та­ивать, и она горь­ко про­шеп­та­ла: тог­да все за­берет Зин­ка. Как я мог­ла при жи­вом род­ном че­лове­ке про­тянуть ру­ки к ее иму­щес­тву? Прав­да, дру­гие лю­ди ока­зались не та­кие ще­петиль­ные. Сес­тра со сво­им сы­ном вы­нес­ли ночью все, что хо­тели.

За­тем умер­ла са­мая млад­шая ма­мина сес­тра Ци­па, ос­та­вив мне клю­чи от ее квар­ти­ры. Все свои сбе­реже­ния те­тя за­веща­ла мне. Раз­би­рая и от­да­вая да­ром все ее ве­щи, ма­ма и я об­на­ружи­ли ог­ромные день­ги на предъ­яви­теля. Тог­да ма­ма от­да­ла книж­ки Зи­не, что­бы, по­лучив день­ги,  раз­де­лить их на нас тро­их. Сес­тра все день­ги заб­ра­ла се­бе. Это бы­ла очень круп­ная сум­ма. А пе­ред на­шим отъ­ез­дом приш­ло пись­мо от сес­тры, где она, не стес­ня­ясь в вы­раже­ни­ях, прок­ли­нала ме­ня, де­тей, вну­ков и все мои бу­дущие по­коле­ния. Ее прок­лятье при­нес­ло нам мно­го не­из­ле­чимых бо­лез­ней и нес­частий. А те­тины день­ги прев­ра­тились для нее в но­вую ма­шину, га­раж и оче­ред­ную квар­ти­ру, и еще весь­ма зна­читель­ная сум­ма де­нег ос­та­лась в Мос­кве.

При при­ез­де в Аме­рику, мы ку­пили учас­ток клад­би­щен­ской зем­ли, и ус­та­нови­ли па­мят­ни­ки в честь до­рогих мо­гил, ос­тавших­ся в Мос­кве. Зем­лю с Вос­тря­ков­ско­го клад­би­ща мы то­же при­вез­ли с со­бой, и те­перь у нас есть мес­то, ку­да мож­но прид­ти с пе­чалью и ра­достью и пок­ло­нить­ся род­ным.

Прош­ло пять лет. Я приш­ла к па­мят­ни­ку сво­их ро­дите­лей в Но­вой Ан­глии и спро­сила, сто­ит ли мне выз­вать сес­тру в Аме­рику? Я зна­ла, что ска­жет ма­ма, а па­па отоз­вался бы ка­тего­ричес­ки от­ри­цатель­но. Мы ре­шили сде­лать миц­ву. Их семья сей­час жи­вет в Ста­тен-Ай­лен­де в суб­си­диро­ван­ном до­ме и име­ем все бла­га, не дав Аме­рике ни­чего. Но дол­го жить, не за­видуя и не прок­ли­ная всех, не де­лая га­дос­ти, она не мо­жет. Я ра­зор­ва­ла с ней все свя­зи, как бы про­вела об­ряд ши­вы.

Каж­дый ду­ма­ет, что жизнь длин­на, и впе­реди еще не вид­но за­ката, жи­вут как бы на чер­но­вик, на­де­ясь, что в лю­бой миг они смо­гут пе­репи­сать свою жизнь на­бело. Го­да пром­ча­лись, мои ро­дите­ли и ро­дите­ли мо­их ро­дите­лей уш­ли в дру­гой мир, из ко­торо­го еще ник­то не воз­вра­щал­ся, и я уви­дела се­бя на пе­ред­нем крае и ни­чего не ус­пе­ла уз­нать об их жиз­ни, люб­ви, стра­дани­ях, стра­хах, рас­ска­зан­ных ими са­мими. Вот и ста­ла я со­бирать ос­колки сво­ей па­мяти, со­еди­няя во­еди­но то, что мож­но и нуж­но бы­ло уз­нать при их жиз­ни. Жизнь - это путь, пок­ры­тый тер­но­выми кус­та­ми, ко­торые рвут на­ши одеж­ды и под ко­нец ос­тавля­ют нас из­ра­нен­ны­ми и об­на­жен­ны­ми. Че­лове­чес­кую жизнь нель­зя, в сущ­ности, наз­вать ни длин­ной, ни ко­рот­кой, так как она имен­но и слу­жит мас­шта­бом, ко­торым мы из­ме­ря­ем все ос­таль­ные сро­ки.