БОЛЬШЕ ИНТЕРЕСОВ — ХОРОШИХ И РАЗНЫХ!

Ири­на ЧАЙ­КОВ­СКАЯ

Ска­жи мне, кто твой учи­тель…

— Ма­рина, вы в Бос­то­не че­ловек из­вес­тный. Вас зна­ют как пре­пода­ватель­ни­цу-сла­вис­тку Бос­тон­ско­го уни­вер­си­тета, как боль­шую те­ат­ралку — мно­гие чи­тали в мес­тной пе­ри­оди­ке ва­ши статьи о те­ат­ре. Не­дав­но я уз­на­ла, что вы, к то­му же, и пу­тешес­твен­ни­ца — этой зи­мой по­быва­ли не где-ни­будь, а в Кам­бодже. Мо­жет, у вас есть ещё ка­кие-то ин­те­ресы, о ко­торых мы не зна­ем?

— Ко­неч­но есть. Но сна­чала — о мо­ей «из­вес­тнос­ти». На­вер­ное, это свя­зано с тем, что я в Аме­рике очень дав­но. На­ша семья, по-мо­ему, бы­ла из рус­ско­языч­ных эмиг­рантов той вол­ны — вто­рая в Бос­то­не пос­ле Алек­сан­дра Сер­ге­еви­ча Есе­нина-Воль­пи­на — мы при­еха­ли в 1973-м го­ду. Те­перь о мо­их ин­те­ресах. До­бав­лю к пе­речис­ленно­му ва­ми, что я очень люб­лю «ба­бушек». У ме­ня к ним не­веро­ят­ная при­вязан­ность ещё с рос­сий­ских вре­мён, ког­да мы с му­жем мно­го пу­тешес­тво­вали по Се­веру: Бе­лое мо­ре, Онеж­ское озе­ро, Во­лог­да…

— Эта ва­ша при­вязан­ность наш­ла про­дол­же­ние?

— Здесь, в Бос­то­не, знаю очень мно­гих «ба­бушек» и им по­могаю, но не по­тому, что это вро­де как «на­до». По­лучаю ра­дость от об­ще­ния с ни­ми: они внут­ренне ни­куда не спе­шат, мо­гут ос­мыслить свой путь…

— Слы­шу по те­лефо­ну, что у вас со­бака тяв­ка­ет. Это еще од­на при­вязан­ность?

— Да, моя страсть — зве­ри, глав­ным об­ра­зом, со­баки, сей­час у нас уже третья. Наш пер­вый пёс по­явил­ся здесь, в Аме­рике, и про­жил с на­ми 15 лет. Он учил ме­ня чут­кости, доб­ро­те, не­веро­ят­ной пре­дан­ности.

— У ба­бушек учи­тесь, у со­бачек учи­тесь. Как ва­шего те­переш­не­го учи­теля зо­вут?

— Тё­па. У нас это се­мей­ное имя. На­ша доч­ка — Тю­па, пер­вый пёс был Тя­па, пер­вый кот — То­па.

— По­нят­но, ва­ри­ации на се­мей­ную те­му. А ка­кой по­роды ваш Тё­па?

— Обыч­но у нас бы­ли двор­няжки, оча­рова­тель­ные. А тут пер­вый раз ку­пили смесь гол­де­на-рет­ри­вера и пу­деля, нас уве­рили, что он ма­лень­кий и со­вер­шенно не те­ря­ет шер­сти, — у му­жа ас­тма. Ока­залось, всё на­обо­рот. И ог­ромный — прос­то не­воз­можно удер­жать, и шерсть те­ря­ет боль­ше, чем все дру­гие…

— В ва­шем го­лосе нет не­годо­вания, од­на лю­бовь…

Клю­чик в те­атр Пет­ра Фо­мен­ко

— Но да­вай­те пе­рей­дём к те­ме те­ат­раль­ной. В Аме­рике вы на­ходи­те спек­такли, ко­торые бы вас ус­тра­ива­ли?

— Нет, хо­тя хо­дила и хо­жу по те­ат­рам очень мно­го. Но тут нуж­но ого­ворить­ся. Ес­ли мы го­ворим о ба­лете, о сим­фо­ничес­кой му­зыке, о мю­зик­ле, то Аме­рика ме­ня боль­ше чем ус­тра­ива­ет. Прав­да, мю­зикл не мой жанр. Я люб­лю дра­му. А вот с нею здесь проб­ле­мы. Те­атр в Аме­рике — в ос­новном раз­вле­чение. За­то есть под­питка в Мос­кве. Там — нас­то­ящий те­атр. На­чиная с 1987 го­да, как толь­ко ста­ли пус­кать, я каж­дый год в Мос­кве. В каж­дом се­зоне бы­ли спек­такли, ра­ди ко­торых сто­ило ехать.

— В Мос­кве, как я по­нимаю, вы на­ходи­те дру­гой те­атр. Но ведь и там его нуж­но ис­кать; пус­то­го раз­вле­катель­ства мно­го и там. Как вы по­пада­ете на хо­роший спек­такль, пред­по­ложим, к Пет­ру Фо­мен­ко? Как дос­та­ете би­леты? Есть у вас свои хо­ды?

— В пос­ледние го­ды хо­дов не нуж­но — нуж­но мно­го де­нег. Я хо­тела пос­мотреть спек­такль «Гос­по­да Го­лов­ле­вы» с Ев­ге­ни­ем Ми­роно­вым.

— Ми­ронов за роль И­удуш­ки Го­лов­ле­ва по­лучил в этом го­ду Зо­лотую Мас­ку.

— Зна­ете, сколь­ко сто­или би­леты, и не у пе­рекуп­щи­ков, а в кас­се, впол­не офи­ци­аль­но? 65 дол­ла­ров! При­чем, эта це­на счи­талась уме­рен­ной. Есть спек­такли, за ко­торые в кас­се нуж­но пла­тить 100 и 150 дол­ла­ров. Фо­мен­ко — дру­гое. Там це­ны уме­рен­ные. К не­му у ме­ня дей­стви­тель­но есть ход, по­тому что мы учи­лись в од­ном ин­сти­туте.

— Ба, так у нас с ва­ми од­на Alma Mater! Ведь Фо­мен­ко, как я знаю, кон­чал Мос­ков­ский Пе­даго­гичес­кий ин­сти­тут име­ни Ле­нина! Я то­же там учи­лась. Но поз­же, в 70-е го­ды, ког­да о та­ких вы­пус­кни­ках ин­сти­тута как Юлий Ким, Юрий Виз­бор, Ада Яку­шева, офи­ци­аль­но ниг­де не упо­мина­лось; их пес­ни рас­пе­вались сту­ден­та­ми бе­зымян­ные, как фоль­клор… Звез­да Фо­мен­ко тог­да ещё не взош­ла.

— Я учи­лась на од­ном кур­се с Юли­ком Ки­мом, а Петр На­умо­вич был на два кур­са стар­ше.

— Так вы прос­то бы­ли ок­ру­жены та­лан­та­ми… Но да­вай­те даль­ше пой­дём. Вот вы каж­дый год ез­ди­те в Мос­кву. От­кры­ли ли вы там для се­бя ка­кого-ни­будь ре­жис­сё­ра, ак­тё­ра… но что­бы не та­кого из­вес­тно­го и по­пуляр­но­го, как тот же Ев­ге­ний Ми­ронов, а сво­его, за­вет­но­го?

— Да, от­кры­ла. Сей­час об этом ре­жис­сё­ре ста­ли мно­го го­ворить, а я сле­жу за ним с 1988 го­да, ког­да он ещё ма­ло был из­вестен. Я го­ворю о Сер­гее Же­нова­че. Он ста­вил «Иди­ота» в три ве­чера.

— Вам это нра­вит­ся?

— Очень. У пи­тер­ско­го Ль­ва До­дина, кста­ти, спек­такль по­рой идёт це­лый день.

— Но это уже на­зыва­ет­ся «жизнь в те­ат­ре».

— Да, ко­неч­но…

— Ска­жите, Ма­рина, что вы ду­ма­ете о пер­спек­ти­вах рус­ско­го те­ат­ра в Аме­рике.

— На мой взгляд, пер­спек­тив у не­го нет. На­вер­ное, нет блес­тя­щих ре­жис­сё­ров, а мо­жет быть, нет воз­можнос­тей, а мо­жет, и то, и дру­гое… Нет под­питки — это, на­вер­ное, глав­ное. Ди­чок не при­вива­ет­ся на дру­гой поч­ве.

Там, где не­дав­но влас­тво­вал Пол Пот

— Ма­рина, вы мно­го пу­тешес­тву­ете. Ска­жите, что вас по­тяну­ло в Кам­боджу? Про эту вос­точную стра­ну я, нап­ри­мер, знаю толь­ко, что там при «крас­ных кхме­рах» бы­ла унич­то­жена по­лови­на на­селе­ния. Не ра­зоча­рова­ла вас по­ез­дка?

— Не толь­ко не ра­зоча­рова­ла, а на­обо­рот — оча­рова­ла. Это чу­до све­та. Мы мно­го пу­тешес­тво­вали по Ев­ро­пе, об­ла­зили все му­зеи. Но слив­ки сня­ли дав­но, поз­же хо­телось об­ще­ния с людь­ми. И вот тут ме­шало от­сутс­твие язы­ка.

— Так по­чему вы выб­ра­ли Кам­боджу, стра­ну, где сов­сем дру­гой язык?

— Вос­ток, ко­неч­но, де­ло тем­ное, но очень прив­ле­катель­ное. Ме­ня, как в мо­их «ба­буш­ках», по­рази­ла в вос­точных лю­дях их пер­воздан­ность, в них мень­ше су­еты. Мно­гие из та­мош­них мо­нахов вла­де­ют ан­глий­ским, с ни­ми ин­те­рес­но по­гово­рить. Буд­дизм — сей­час мод­ная ре­лигия сре­ди ху­дожес­твен­ных кру­гов и мо­лодё­жи. И я ста­ла по­нимать по­чему: дру­гой взгляд на мир, на цен­ности, на вой­ну… Мар­шрут на­чинал­ся в Сай­го­не, он шёл по зна­мени­той ре­ке Ме­конг. Не­веро­ят­ные пей­за­жи, не­веро­ят­ные ре­ка и лю­ди: их жизнь — у ре­ки, их до­ма — на во­де, у них пла­ва­ющие рын­ки. Во вь­ет­намцах ме­ня пот­рясло их от­но­шение к аме­рикан­цам. Они го­вори­ли: мы пом­ним, что бы­ло, но се­год­ня жи­вём в дру­гом ми­ре и хо­тим лю­бить лю­дей и чтоб лю­ди лю­били нас. Вот по­чему я го­ворю о буд­дизме — они аме­рикан­цев прос­ти­ли.

— А не ка­жет­ся вам, что здесь не буд­дизм, а обык­но­вен­ная вос­точная веж­ли­вость, ведь лю­ди на аме­рикан­ском теп­ло­ходе — как вы мне го­вори­ли — за­нима­лись бла­гот­во­ритель­ностью… Но да­вай­те пе­рей­дем к Кам­бодже. Что вас там осо­бен­но по­рази­ло?

— Толь­ко од­но сло­во. Мы раз­го­вари­вали и вне теп­ло­хода. Ду­маю, что и впрямь прос­ти­ли. А в Кам­бодже нас по­разил ком­плекс хра­мов Ан­гор. Эти хра­мы не по­хожи ни на что. Они толь­ко в IX ве­ке бы­ли от­кры­ты фран­цуз­ски­ми пу­тешес­твен­ни­ками в неп­ро­ходи­мых джун­глях. Сей­час джун­гли рас­чисти­ли, и вок­руг этих хра­мов вы­рос го­род с та­кими рос­кошны­ми гос­ти­ница­ми, ка­ких мы и в Нью-Й­ор­ке не ви­дели.

— Хра­мы сто­ят то­го, что­бы пла­тить бе­шеные день­ги за гос­ти­ницу?

— Ко­неч­но. Мы зна­ем ве­ликие рус­ские или ев­ро­пей­ские со­боры X–XI вв. В то же са­мое вре­мя в Кам­бодже воз­двиг­ли эти хра­мы — и в та­ком гро­мад­ном ко­личес­тве, и с та­кой фан­тасти­чес­кой ка­мен­ной резь­бой, и с та­ким раз­но­об­ра­зи­ем — один не по­хож на дру­гой.

— Ком­плекс рас­ки­нул­ся на боль­шое рас­сто­яние. Как вы пе­ред­ви­гались?

— Меж­ду хра­мами рас­сто­яние 15–20 ки­ломет­ров. Там оча­рова­тель­ные «тук-ту­ки». Это сов­ре­мен­ный рик­ша, ве­зущий вас в ко­ляс­ке на ве­лоси­педе или мо­тоцик­ле.

— Не­дав­но я ус­лы­шала, что ве­лорик­ши сей­час во­зят же­ла­ющих по мос­ков­ским Чис­тым пру­дам — от Пок­ровки до Тур­ге­нев­ской пло­щади.

— На­до поп­ро­бовать. А в Кам­бодже мы встре­тили сре­ди ог­ромно­го чис­ла раз­нопле­мен­ных ту­рис­тов нес­коль­ко рос­сий­ских групп.

— Рос­си­яне, ес­ли их не дер­жат на при­вязи, всег­да стре­мят­ся свет по­видать. А вот ин­те­рес­но: в этих кам­боджий­ских хра­мах идёт служ­ба?

— Нет, это всё му­зеи.

— Ма­рина, ваш рас­сказ впе­чат­ля­ет. Впол­не воз­можно, кто-то под его вли­яни­ем ус­тре­мит­ся в Кам­боджу.

Маг­нит для де­тей рус­ских эмиг­рантов

— На­пос­ле­док — о пре­пода­вании. Пе­рей­дём к Аме­рике и к ва­шим сту­ден­там. Сколь­ко лет вы пре­пода­ёте? Двад­цать?

— Не ума­ляй­те мо­их зас­луг, боль­ше трид­ца­ти, с 1974-го го­да.

— Есть ка­кая-то ди­нами­ка в ва­шем де­ле? Ин­те­рес к рус­ско­му язы­ку заг­лох? уси­лил­ся? что про­ис­хо­дит?

— Ког­да я на­чина­ла, был до­воль­но боль­шой ин­те­рес: хо­лод­ная вой­на. С од­ной сто­роны, был по­лити­чес­кий ин­те­рес, а с дру­гой — всег­да бы­ла груп­па оча­рова­тель­ных аме­рикан­цев, по­мешан­ных на Дос­то­ев­ском.

— Хо­тели по­нять «рус­скую ду­шу».

— Ну, да. Нем­но­гочис­ленная часть, но она всег­да бы­ла. Клас­сы ни­ког­да не бы­ли пе­репол­не­ны, но бы­ли дос­та­точ­но боль­ши­ми. На­чина­ли изу­чать 80, 70, 60 че­ловек.

— О!

— Ко­неч­но, к треть­ему кур­су ос­та­валось че­ловек 30, но это счи­талось неп­ло­хим по­каза­телем.

— А сей­час?

— Сей­час неп­ло­хая си­ту­ация.

В се­реди­не 80-х, в на­чале Пе­рес­трой­ки, сок­ра­щались ка­фед­ры, ухо­дили про­фес­со­ра, сту­ден­тов бы­ло ма­ло. В Рос­сию уже мож­но бы­ло ез­дить.

И это для учё­бы бы­ло и про­дук­тивнее, и де­шев­ле. Сей­час уже мно­го лет у нас пос­то­ян­ная ка­тего­рия на рус­ских ка­фед­рах — де­ти и вну­ки рус­ских эмиг­рантов — «еretage students». Очень раз­ные лю­ди. Иног­да при­ходят фан­тасти­чес­ки под­го­тов­ленные сту­ден­ты — пи­шут сво­бод­но, го­ворят сво­бод­но. С ни­ми бе­зум­но ин­те­рес­но, так как они зна­ют две куль­ту­ры.

— Вы ведь сре­ди про­чего ве­дете курс сов­ре­мен­ной рус­ской куль­ту­ры.

— Ну, да. И они ори­ен­ти­ру­ют­ся как в рус­ской, так и в аме­рикан­ской, и мо­гут их срав­ни­вать. Но есть дру­гие, с ко­торы­ми бе­зум­но труд­но. Они ду­ма­ют, что зна­ют язык, по­тому что до­ма на нём го­ворят. Но, во-пер­вых, и го­ворят они уже на сме­си «фран­цуз­ско­го с ни­жего­род­ским». А уж чи­тать и пи­сать… На­учить их пи­сать ад­ски труд­но, труд­нее, чем аме­рикан­цев.

— По­чему?

— Эти все слы­шат уша­ми, и для них нет раз­ни­цы меж­ду о-а, е-и. Они де­ла­ют ти­пич­ные «гру­бые» ошиб­ки, от ко­торых оту­чить их не­воз­можно.

— Ти­пич­ные «гру­бые» ошиб­ки — это, как я по­нимаю, «ка­за», «мид­ведь», «за­ец». И что вы де­ла­ете со сво­ими «слож­ны­ми» сту­ден­та­ми? От­прав­ля­ете до­мой?

— В пря­мом смыс­ле — к ба­буш­кам и де­душ­кам, ко­торые го­товы их учить.

— Ес­ли рань­ше на кур­се бы­ло 60–80 сту­ден­тов, то сколь­ко сей­час?

— На пер­вом мак­си­мум на­бира­ет­ся 40. Но уже пос­ле пер­во­го го­да, ког­да при­ходит по­нима­ние, ка­кой это труд­ный язык, ос­та­ет­ся че­ловек 25. На тре­тий год ос­та­ет­ся семь, на чет­вертый — пять-шесть. Это на кур­се язы­ка. Но на кур­сы куль­ту­ры, ли­тера­туры, средств мас­со­вой ин­форма­ции отов­сю­ду и в боль­шом чис­ле при­ходят те, кто сво­бод­но вла­де­ет рус­ским язы­ком.

— От­ку­да они при­ходят?

— С фа­куль­те­та жур­на­лис­ти­ки, из биз­не­са, с ис­то­ричес­ко­го фа­куль­те­та — отов­сю­ду.

— Это не фа­куль­та­тивы? Их по­сеще­ние обя­затель­но?

— Их по­сеще­ние не обя­затель­но. Эти кур­сы вы­бира­ет сам сту­дент по же­ланию. Но за них он по­луча­ет та­кие же пол­но­цен­ные кре­диты, как и за обя­затель­ные пред­ме­ты.

— Не сом­не­ва­юсь, что те, кто по­сеща­ет эти кур­сы, в нак­ла­де не ос­та­нут­ся и кро­ме пол­но­цен­ных кре­дитов по­лучат кое-что еще. И это «кое-что», воз­можно, «сде­ла­ет их жизнь», как го­ворят аме­рикан­цы…