Невероятная встреча в Москве (рассказ)

В клу­бе ав­то­заво­да «Мос­квич» про­ис­хо­дило не­веро­ят­ное: Ан­тон Пав­ло­вич Че­хов встре­чал­ся с ге­ро­ями сво­их ли­тера­тур­ных про­из­ве­дений. Это был нас­то­ящий праз­дник для всех, а нас­то­ящие праз­дни­ки, как из­вес­тно, в ка­лен­да­рях не нуж­да­ют­ся.

     К ука­зан­но­му куль­тур­но­му за­веде­нию под­ка­тыва­ли од­на за дру­гой ино­мар­ки, иног­да подъ­ез­жа­ли ав­то­бусы – и пло­щад­ка пе­ред вхо­дом в фойе клу­ба ста­ла за­пол­нять­ся людь­ми. При­ез­жа­ли не толь­ко че­хов­ские ли­тера­тур­ные ге­рои. На клас­си­ка жаж­да­ли пос­мотреть и пос­лу­шать его ли­тера­торы, из­вес­тные по­лити­ки, ак­тё­ры, чи­тате­ли… всех и не пе­речис­лишь.

     Те, кто был зна­ком с Че­ховым или счи­тал, что впра­ве по­жать ру­ку Ан­то­ну Пав­ло­вичу, сра­зу же под­хо­дили к не­му, что­бы поп­ри­ветс­тво­вать, а по­том сле­дова­ли в фойе клу­ба. Воз­ле пи­сате­ля дол­го ник­то не за­дер­жи­вал­ся, по­тому что за спи­ной каж­до­го из них уже сто­яли те, кто же­лал вы­разить своё поч­те­ние ге­рою се­год­няшне­го дня.

     Опи­сать все встре­чи не­воз­можно, да и нет смыс­ла. Мы ос­та­новим­ся толь­ко на тех из них, ко­торые, по на­шему скром­но­му мне­нию, мо­гут выз­вать ин­те­рес у чи­тате­лей.

     Вот к пи­сате­лю по­дошёл быв­ший пре­зидент Ук­ра­ины Вик­тор Фё­доро­вич Яну­кович и, улы­ба­ясь и про­тяги­вая ру­ку для ру­копо­жатия, ска­зал:

     - Рад при­ветс­тво­вать ве­лико­го ук­ра­ин­ско­го по­эта!

     - Гос­по­дин Яну­кович, вы наз­ва­ли ме­ня ве­ликим ук­ра­ин­ским по­этом. А что вы ска­жете о Го­голе?

     Вик­тор Фё­доро­вич на мгно­вение за­думал­ся и от­ве­тил:

     - Ну… Го­голь – мой лю­бимый по­ис­ко­вик.

     Ок­ру­жа­ющие, кто ус­лы­шал эти сло­ва, за­хихи­кали. А Яну­кович по­нял, что ляп­нул что-то не то, и спеш­но ото­шёл в сто­рону от пи­сате­ля-клас­си­ка.

     Ког­да к Че­хову приб­ли­зил­ся эк­зе­кутор Иван Дмит­ри­евич Чер­вя­ков, Ан­тон Пав­ло­вич сра­зу уз­нал его и вос­клик­нул:

     - Чер­вя­ков! Ты ли это?! Го­луб­чик мой! Хо­рошо пом­ню, как я, бу­дучи сов­сем мо­лодым, пи­сал рас­сказ «Смерть чи­нов­ни­ка»…

     - Та­кие лю­ди, как я, бес­след­но не ис­че­за­ют, - на­зида­тель­но выс­ка­зал­ся Чер­вя­ков, неб­режно, как бы де­лая одол­же­ние, про­тянул ру­ку и до­бавил: - Как ви­дите, я жив и здо­ров. И я уже дав­но не эк­зе­кутор, под­ни­май­те го­раз­до вы­ше. Я – го­сударс­твен­ный со­вет­ник Рос­сий­ской Фе­дера­ции 1 клас­са.

     Са­тири­чес­кий чёрт дёр­нул Че­хова за язык, и он съ­яз­вил:

     - Про­шу вас, ва­ше пре­вос­хо­дитель­ство, при­нять уве­рения в мо­ём весь­ма вы­соком к вам ува­жении.

     - Ну что, Ан­тон Па­лыч, се­год­ня не очень-то вас чи­та­ют, - ус­мехнув­шись, про­мол­вил Чер­вя­ков. - Про­шёл, как го­ворит­ся, срок год­ности ва­ших тек­стов…

     Чер­вя­ков хо­тел ещё что-то ска­зать, но фев­раль­ский мо­розец сде­лал своё де­ло – и не­ожи­дан­но для се­бя го­сударс­твен­ный со­вет­ник… гром­ко чих­нул.

     Дос­тал пла­ток, вы­тер гу­бы, из­ви­нять­ся не стал. Ре­шил, что це­ли сво­ей дос­тиг: все уви­дели, что он те­перь не ка­кой-то там эк­зе­кутор. Без лиш­них слов по­вер­нулся и с чувс­твом собс­твен­но­го дос­то­инс­тва в сво­ём мун­ди­ре го­сударс­твен­но­го со­вет­ни­ка Рос­сий­ской Фе­дера­ции 1 клас­са важ­но прос­ле­довал к слу­жеб­но­му ав­то­моби­лю «BMW».

      Не спе­ша сел в ма­шину. Во­дитель вклю­чил ми­гал­ку, ус­та­нов­ленную на кры­ше ав­то­моби­ля, и рез­во тро­нул с мес­та.

     Ещё че­рез нес­коль­ко ми­нут Че­хов за­кон­чил крат­ковре­мен­ное об­ще­ние с Лю­бовью Ра­нев­ской, Ле­они­дом Га­евым, Ер­мо­ла­ем Ло­пахи­ным и пред­ло­жил им прой­ти в фойе клу­ба, так как в его сто­рону уже нап­равля­лись дру­гие гос­ти, и каж­до­му на­до бы­ло уде­лить хо­тя бы ми­нуту вни­мания.

     Эти ли­тера­тур­ные ге­рои бы­ли осо­бен­но до­роги Ан­то­ну Пав­ло­вичу. Он вни­матель­но пос­мотрел вслед Ра­нев­ской – и вдруг ус­лы­шал, как ру­бят виш­нё­вый сад.

     Звук то­поров очень быс­тро смолк, и Че­хов по­думал: «Что же я за­был спро­сить у них, как там сту­дент Тро­фимов?». Ес­ли бы он по­ин­те­ресо­вал­ся, то уз­нал бы, что Тро­фимов , яв­ля­ясь чле­ном  На­ци­онал-боль­ше­вист­ской пар­тии, осуж­ден вмес­те с Эду­ар­дом Ли­моно­вым и от­бы­ва­ет на­каза­ние. 

     Ан­тон Пав­ло­вич уже за­кан­чи­вал ми­молёт­ный раз­го­вор с по­дошед­шим к не­му учи­телем гим­на­зии Бур­ки­ным и ве­тери­нар­ным вра­чом Ива­ном Ива­нови­чем. И в этот мо­мент ми­мо них прос­ле­довал Бе­ликов по проз­ви­щу «Че­ловек в фут­ля­ре». Бе­ликов бо­ял­ся за­болеть ко­рона­виру­сом, при об­ще­нии всег­да соб­лю­дал дис­танцию два мет­ра и ста­рал­ся иметь как мож­но мень­ше кон­тактов.

     Ког­да Че­хов уви­дел на ли­це Бе­лико­ва рес­пи­ратор, а на ру­ках - ре­зино­вые пер­чатки си­него цве­та, он об­ра­тил вни­мание на это­го че­лове­ка и из его уст выр­ва­лось:

     - А это что за чу­до?

     - Ан­тон Пав­ло­вич, вы что, не уз­на­ли? Это же Бе­ликов, - ска­зал Бур­кин.

     - А-а, да, да… - сог­ла­сил­ся пи­сатель. – А он сов­сем не из­ме­нил­ся.

     - Ну что вы от не­го хо­тите? – пос­ме­ял­ся Бур­кин. - Че­ловек в фут­ля­ре.

     - А раз­ве то, что мы жи­вём в го­роде в ду­хоте, в тес­но­те, пи­шем не­нуж­ные бу­маги, иг­ра­ем в винт – раз­ве это не фут­ляр? – воз­му­тил­ся Иван Ива­нович. - А то, что мы про­водим всю жизнь сре­ди без­дель­ни­ков, су­тяг, глу­пых, праз­дных жен­щин, го­ворим и слу­ша­ем раз­ный вздор – раз­ве это не фут­ляр?

     Уви­дев, что к пи­сате­лю спе­шит рас­полнев­ший че­ловек, не­сущий в ру­ке, ви­димо, торт, учи­тель гим­на­зии и ве­тери­нар­ный врач про­яви­ли такт и пос­пе­шили уда­лить­ся.

     По­дошед­шим ока­зал­ся Ни­колай Ива­нович Чим­ша-Ги­малай­ский, в его гла­зах све­тилась ра­дость. Че­хов был уве­рен, что его по­допеч­ный дер­жит в ру­ках торт. «За­чем он при­шёл с тор­том?» - по­думал пи­сатель и за­дал воп­рос:

     - Что это у вас в ру­ках?

     - Это, Ан­тон Пав­ло­вич, кры­жов­ник. Очень, очень вкус­ный. Да вы поп­ро­буй­те, поп­ро­буй­те, - и он уже на­чал от­кры­вать ко­роб­ку.

    - Не на­до, не на­до, спа­сибо, - вос­про­тивил­ся Че­хов и пред­ло­жил: - Про­ходи­те в фойе клу­ба. Там теп­лее, чем на ули­це.

     Гла­за Ни­колая Ива­нови­ча бы­ли на­пол­не­ны счасть­ем, вос­торг ох­ва­тил его ли­цо, он хо­тел что-то ска­зать ещё, но Че­хов по­казал ру­кой нап­равле­ние, ку­да на­до  ид­ти. И Чим­ша-Ги­малай­ский без­ро­пот­но под­чи­нил­ся.

     При ви­де это­го счас­тли­вого че­лове­ка у Ан­то­на Пав­ло­вича упа­ло при­под­ня­тое нас­тро­ение. Им ов­ла­дело тя­жёлое чувс­тво, близ­кое к от­ча­янию.

     Всё пов­то­ря­ет­ся, из­ме­ня­ясь до не­уз­на­ва­емос­ти. Не­ожи­дан­но, гре­мя бу­бен­ца­ми и взви­вая вих­рем снеж­ную пыль, под­ско­чила па­ра с прис­тяжной на от­лё­те и Ар­ты­новым на коз­лах вмес­то ку­чера. Ло­шади вста­ли как вко­пан­ные. К ним под­бе­жал уже ожи­дав­ший их Мо­дест Алек­се­евич и по­мог Ан­не выб­рать­ся из са­ней, а «ку­черу» - сос­ко­чить на зем­лю.

     Ар­ты­нов под­держи­вал Ан­ну за ло­коток. За их спи­нами плёл­ся Мо­дест Алек­се­евич; кро­ме Ан­ны вто­рой сте­пени, он уже ус­пел по­лучить ор­ден «За зас­лу­ги пе­ред Оте­чес­твом» 4 сте­пени.

     Пес­цо­вая шу­ба Ан­ны бы­ла рас­стег­ну­та на­рас­пашку, и в гла­за бро­салось глу­бокое де­коль­те. Ар­ты­нов что-то шеп­тал спут­ни­це – и она сме­ялась. Пос­ле его слов: «Де­коль­те при­дума­ли муж­чи­ны по прось­бе жен­щин», Ан­на рас­сме­ялась ещё гром­че.

     Не об­ра­щая ни на ко­го вни­мания, в том чис­ле и на Че­хова, все трое нап­ра­вились к зда­нию клу­ба. Ар­ты­нов, улы­ба­ясь, про­дол­жал что-то го­ворить Ан­не, а она хо­хота­ла ещё гром­че.

     Что мож­но ска­зать, наб­лю­дая эту сце­ну? Не так стра­шен хо­мут на шее, как не­воз­можность его снять.

     Ког­да Ан­тон Пав­ло­вич по­чувс­тво­вал, что фев­раль­ский мо­розец всё нас­той­чи­вее кра­дёт­ся к его те­лу, а хо­лод­ный ве­терок уси­лил своё ды­хание, он за­шёл в по­меще­ние клу­ба и прос­ле­довал в ка­бинет ди­рек­то­ра. Там снял паль­то и про­тёр за­потев­шее пен­сне. На пуб­ли­ке он не­из­менно по­яв­лялся в кос­тю­ме и при гал­сту­ке-ба­боч­ке. Так бы­ло и се­год­ня. В соп­ро­вож­де­нии ди­рек­то­ра клу­ба Че­хов нап­ра­вил­ся в фойе.

     Ког­да про­ходи­ли по уз­ко­му ко­ридо­ру, ди­рек­тор по­казал паль­цем на од­ну из ком­нат и ска­зал:

     - А здесь у нас бы­ла очень хо­рошая биб­ли­оте­ка.

     - А по­чему бы­ла, а не есть? – уди­вил­ся Ан­тон Пав­ло­вич и ос­та­новил­ся.

     - За­вод стал раз­ва­ливать­ся, дол­жность биб­ли­оте­каря сок­ра­тили, де­нег на при­об­ре­тение книг ни ко­пей­ки…

     - Храм для ве­ру­ющих в ху­дожес­твен­ное сло­во зак­рыт?

     Ди­рек­тор в от­вет толь­ко по­жал пле­чами и, как наш­ко­див­ший юнец, по­чувс­тво­вал се­бя ви­нова­тым пе­ред вы­да­ющим­ся пи­сате­лем, ко­торый сто­ял ря­дом с ним. И это не уди­витель­но: чувс­тво ви­ны ча­ще ис­пы­тыва­ют те, кто ни в чём не ви­новен.

     - Да-а.. – воз­му­тил­ся Ан­тон Пав­ло­вич, - я не знаю, ку­да мы идём... И вре­мя по­кажет не толь­ко то, ку­да мы идём, но и то, от че­го от­ка­зались.

     До фойе они шли ещё нес­коль­ко ми­нут, и ник­то не про­ронил ни сло­ва.  

     Фойе бы­ло уже пе­репол­не­но гос­тя­ми, но в зал по­ка ни­кого не приг­ла­шали.

     Че­хов на­писал бо­лее пя­тисот про­из­ве­дений, и его мно­гие ли­тера­тур­ные ге­рои на­ходи­лись здесь. Вон по­каза­лось ли­цо дя­ди Ва­ни, ко­торый со­бирал­ся стать ге­ни­ем, но вся его жизнь уш­ла на сбо­ры. Это он в от­ча­янии вос­клик­нул: «Про­пала жизнь! Я та­лан­тлив, умён, смел… Ес­ли бы я жил нор­маль­но, то из ме­ня мог бы вый­ти Шо­пен­га­уэр, Дос­то­ев­ский…».

     А вон сто­ит и тя­жело ды­шит рас­полнев­ший Стар­цев, боль­ше из­вес­тный как И­оныч. Ему в жиз­ни уже ни­чего не ин­те­рес­но, он да­же пе­рес­тал иг­рать в винт. И ли­цо Ка­ти, в ко­торую ког­да-то был бе­зум­но влюб­лён, со­вер­шенно за­был.  

     Чуть пра­вее про­мель­кну­ла фи­гура Ан­дрея Ефи­мыча Ра­гина, ко­торый до сих пор сво­им об­ра­зом жиз­ни учит всех, как не по­пасть в «Па­лату №6».

     Не­дале­ко от не­го зо­лотых дел мас­тер Хрю­кин по­казы­ва­ет за­бин­то­ван­ный па­лец по­лицей­ско­му над­зи­рате­лю Очу­мело­ву и что-то го­ворит ему. Те­перь его ку­сану­ла со­бач­ка той жен­щи­ны, ко­торую Че­хов наз­вал «Да­ма с со­бач­кой». На сей раз Хрю­кин не ты­кал окур­ком в мор­ду со­бач­ке, а все­го лишь по­пытал­ся пот­ро­гать её за нос. Кста­ти, и хо­зяй­ка со­бач­ки то­же где-то здесь. 

     Пе­речис­лить всех ге­ро­ев, тол­ку­щих­ся в фойе, не­воз­можно. Тут бы­ли: по­лицей­ские, пор­тные, арес­танты, по­вара, бо­гомол­ки, пе­даго­ги, по­мещи­ки, вра­чи, чи­нов­ни­ки всех ран­гов и ве­домств, кресть­яне, ге­нера­лы, ин­же­неры, ко­нок­ра­ды, куп­цы, сол­да­ты, су­деб­ные сле­дова­тели, про­фес­со­ра, пас­ту­хи, ад­во­каты и пред­ста­вите­ли ещё очень мно­гих про­фес­сий.

     Од­ни из них в по­гоне за день­га­ми по­теря­ли то, что за день­ги не ку­пишь. Дру­гие, яв­ля­ясь ра­бами боль­ших де­нег, мни­ли се­бя ра­бов­ла­дель­ца­ми. Третьи не всег­да на­ходи­ли шанс ос­та­вать­ся че­лове­ком. Чет­вёртые не у­яс­ни­ли: что­бы из­ле­чить­ся от не­вежес­тва, нуж­но са­мому стать вра­чом. Кто-то из них не по­нимал, что жизнь учит толь­ко тех, кто скло­нен к са­мо­об­ра­зова­нию, и что каж­дый че­ловек куз­нец сво­их глу­пос­тей. Кто-то не со­об­ра­зил, что лю­бовь с пер­во­го взгля­да – это час­то об­ман зре­ния. А кто-то из муж­чин по­дарил жен­щи­не крылья – и она уле­тела от не­го… Здесь нет ни од­ной жиз­ни без оши­бок, но есть мно­го жиз­ней без ра­боты над ошиб­ка­ми.

     Но у всех этих ге­ро­ев есть об­щее: они не на­учи­лись жить – по­это­му сог­ла­ша­ют­ся на су­щес­тво­вание. Их жизнь – это не­совер­шённый под­виг.

     Ан­тон Пав­ло­вич, по­лучив про­фес­сию вра­ча, учил­ся ле­чить не толь­ко боль­но­го че­лове­ка, но и - боль­ное об­щес­тво. И в этом де­ле ли­тера­тур­ные ге­рои бы­ли его на­дёж­ны­ми по­мощ­ни­ками.  Да, он не вы­лечил об­щес­тво, но бе­зоши­боч­но ус­та­новил ди­аг­ноз.

     При­сутс­тво­вали тут и ак­тё­ры. И это не уди­витель­но: про­из­ве­дения пи­сате­ля эк­ра­низи­рова­лись бо­лее двух­сот раз.

     Как бы­ва­ет в та­ких слу­ча­ях, од­ни бро­дили по фойе, соз­да­вая бро­унов­ское дви­жение; дру­гие со­бира­лись куч­ка­ми по ка­ким-то, не по­нят­ным да­же им са­мим, прин­ци­пам. Все раз­го­воры, ес­тес­твен­но, бы­ли о Че­хове.

     Вон в уг­лу сто­ит «дя­дя Ги­ляй» - из­вес­тный ре­пор­тёр Вла­димир Алек­се­евич Ги­ляров­ский, ко­торо­го об­сту­пила груп­па сов­ре­мен­ных ли­тера­тур­ных кри­тиков. Зная, что Ги­ляров­ский дру­жит с Че­ховым, они за­дава­ли ему мно­го воп­ро­сов. От­ве­чая на один из них, он ска­зал:

     - Од­нажды я при­ехал к Ан­то­ну Пав­ло­вичу в Крым и в хо­де об­ще­ния по­ин­те­ресо­вал­ся, по­чему он не от­ве­тил на мою от­крыт­ку, где бы­ло все­го че­тыре строч­ки. А стро­ки та­кие: ка­лам­бу­ром не из­би­тым уд­ру­жу – не будь уж в гне­ве: ты в Кры­му стра­дал плев­ри­том, мы на се­вере – от Пле­ве. Ан­тон Пав­ло­вич от­ве­тил, что пос­ла­ние до не­го не дош­ло, и до­бавил: «От­крыт­ка твоя, на­вер­ное, приг­вожде­на к де­лу прис­та­вом Гвоз­де­вичем».

     Кто-то нег­ромко пос­ме­ял­ся, кто-то улыб­нулся. 

     Ги­ляров­ский прер­вал бе­седу и ре­шил прой­тись по фойе в на­деж­де най­ти Че­хова. Не­дале­ко от бу­фета он ус­лы­шал го­лос Ан­то­на Пав­ло­вича:

     -… Сво­ими про­из­ве­дени­ями я хо­тел толь­ко чес­тно ска­зать лю­дям: пос­мотри­те на се­бя, пос­мотри­те, как вы все пло­хо и скуч­но жи­вёте…

     «Дя­дя Ги­ляй» ос­тался до­волен, что Че­хов по­кинул хо­лод­ную ули­цу,  не стал ме­шать об­ще­нию пи­сате­ля со сво­ими ли­тера­тур­ны­ми ге­ро­ями и прос­ле­довал даль­ше. Поз­до­ровал­ся с Ни­кола­ем Нек­ра­совым и Алек­сан­дром Куп­ри­ным, рас­кла­нял­ся с Иго­рем Се­веря­нином и очу­тил­ся ря­дом с оче­ред­ной груп­пой по­сети­телей. И тут его взгля­ду  от­кры­лась сле­ду­ющая кар­ти­на.

     На­чина­ющий пи­сатель Па­вел Бур­ле­ев гром­ко со­об­щил, что он на­писал кни­гу рас­ска­зов о Че­хове и до­бавил:

     - При­чём каж­дый рас­сказ сос­то­ит все­го из 4-5 пред­ло­жений. Хо­тите пос­лу­шать?

     Не по­лучив от­ве­та, он про­дек­ла­миро­вал:

     - Рас­сказ на­зыва­ет­ся «Че­хов и боль­ной». Как-то один боль­ной при­шёл к Че­хову и го­ворит, что у не­го и зу­бы бо­лят, и го­лова бо­лит, и рёб­ра бо­лят, и сус­та­вы бо­лят, и в гла­зах тем­но, и в паль­цах сла­бость. «А фа­милия ва­ша ка­кая?» - с го­тов­ностью по­мочь спро­сил Че­хов. «Не ска­жу», - от­ве­тил боль­ной и убе­жал. Тог­да Че­хов плю­нул и на­писал рас­сказ «Ло­шади­ная фа­милия».

     Не­кото­рые из слу­шате­лей по­хихи­кали.

     - Вот ви­дите, вам рас­сказ пон­ра­вил­ся, - с чувс­твом глу­боко­го удов­летво­рения выс­ка­зал­ся Бур­ле­ев и спро­сил: - А ник­то из вас не мо­жет мне по­сове­товать, ка­кое из­да­тель­ство мог­ло бы на­печа­тать кни­гу мо­их рас­ска­зов о Че­хове?

     - Я слы­шал, что по­доб­ные кни­ги вы­пус­ка­ет один из­да­тель здесь, в Мос­кве, - ска­зал ху­доща­вый муж­чи­на и про­тис­нулся бли­же к на­чина­юще­му пи­сате­лю.

     - А не под­ска­жете ад­рес? – ещё боль­ше ожи­вил­ся Бур­ле­ев. 

     - Его ад­рес я не знаю, а вот фа­милия его… - муж­чи­на зап­нулся. - Хо­тел быс­тро ска­зать – и за­был…  ка­кая-то чуд­ная… обоз­на­ча­ет что-то сред­нее меж­ду муж­чи­ной и жен­щи­ной… в об­щем, не муж­чи­на, не жен­щи­на… 

     Из тол­пы по­сыпа­лись под­сказ­ки:

     - Мо­жет, Би­сек­су­алов?

     - Гер­мафро­дитов?

     - А мо­жет ин­терсек­су­алов?

     - Ген­де­ров?

     - Вспом­нил! Вспом­нил! – вос­клик­нул ху­доща­вый муж­чи­на. – Его фа­милия Не­дядь­ко. Его ещё там зо­вут «ни дядь­ка, ни тёть­ка».

     - Вот спа­сибо, до­рогой мой че­ловек, вот спа­сибо, - по­радо­вал­ся на­чина­ющий пи­сатель. – А уж ад­рес-то его я сам най­ду.

     А в цен­тре фойе сто­ял Ми­ха­ил Ми­хай­ло­вич Приш­вин, ко­торо­го ок­ру­жила груп­па ак­тё­ров. Он им вну­шал:

     - Че­хов – по­эт неж­ней­ших при­кос­но­вений к стра­да­ющей ду­ше че­лове­ка. Чи­тая Че­хова, ста­новит­ся стыд­но по­зиро­вать. Ан­тон Пав­ло­вич сво­им ис­кусс­твом да­ёт нам об­разцы по­веде­ния, он в чис­ле де­сяти, двад­ца­ти пи­сате­лей, дав­ших нам рус­скую ли­тера­туру на по­веде­ние. В на­ше вре­мя ге­ро­ичес­ких тре­бова­ний к лич­ности, Че­хов – яр­кий пред­ста­витель на­шего рус­ско­го род­но­го до­ма – каж­до­му пре­тен­денту на ге­роя мо­жет слу­жить про­вер­кой: дей­стви­тель­но ли ты цвет или пус­тоцвет…

     Нап­ро­тив Приш­ви­на на сте­не ви­сел боль­шой пор­трет Че­хова, ко­торый на­писал Осип Эм­ма­ну­ило­вич Браз. Ка­залось, что пи­сатель вни­матель­но слу­ша­ет, что о нём го­ворит соб­рат по пе­ру. Ни­же пор­тре­та мож­но бы­ло про­читать сло­ва Кон­стан­ти­на Сер­ге­еви­ча Ста­нис­лав­ско­го: «Ан­тон Пав­ло­вич – са­мый боль­шой оп­ти­мист  бу­дуще­го, ка­кого мне толь­ко при­ходи­лось ви­деть. Он бод­ро, всег­да ожив­лённо, с ве­рой ри­совал кра­сивое бу­дущее  на­шей рус­ской жиз­ни».

     Мас­сивные ду­бовые две­ри в зал рас­пахну­лись. И тол­пивши­еся в фойе гос­ти не спе­ша нап­ра­вились в гро­мад­ное по­меще­ние, с по­тол­ка ко­торо­го сви­сала как не­опоз­нанный ле­та­ющий объ­ект мас­сивная люс­тра.