Поэзия перелётных птиц

100 лет рус­ской за­рубеж­ной по­эзии. Ан­то­логия. Том III. Третья вол­на эмиг­ра­ции / Под об­щей ре­дак­ци­ей Гер­шо­ма Кип­рисчи // Сос­тавле­ние, ре­дак­ти­рова­ние, всту­питель­ная статья, био-биб­ли­ог­ра­фичес­кая справ­ка Вла­дими­ра Бат­ше­ва. - Фран­кфурт-на-Май­не: Из­да­тель­ство "Ли­тера­тур­ный ев­ро­пе­ец". 2017. - 572 с.

В Гер­ма­нии, во Фран­кфурт-на-Май­не, вы­шел в свет че­тырех­томник "100 лет рус­ской за­рубеж­ной по­эзии". В этих за­мет­ках мы кос­немся толь­ко од­но­го, треть­его, то­ма - как го­ворит­ся, нель­зя объ­ять не­объ­ят­ное[*]. Третья вол­на ох­ва­тыва­ет поч­ти трид­цать лет по­эзии Рус­ско­го За­рубежья в 70-х - 90-х гг. ХХ сто­летия, в ос­новном скон­цен­три­рован­ной в Цен­траль­ной Ев­ро­пе, США и Из­ра­иле.

В тре­тий том вош­ли сти­хи ста двад­ца­ти пя­ти ав­то­ров, при­над­ле­жащих к раз­личным по­эти­чес­ким шко­лам и нап­равле­ни­ям в рус­ской за­рубеж­ной по­эзии во всем ее мно­го­об­ра­зии. Что лю­бопыт­но: Мос­ква и Ле­нин­град (те­перь Санкт-Пе­тер­бург) пред­став­ле­ны поч­ти по­ров­ну - двад­цать пять ав­то­ров, по Рос­сии - семь­де­сят, Ук­ра­ина нас­чи­тыва­ет двад­цать ав­то­ров, ос­таль­ные - быв­шие со­юз­ные рес­публи­ки; се­год­ня шесть­де­сят из них, то есть по­лови­на, жи­вет в США, бо­лее трид­ца­ти - в Ев­ро­пе (в ос­новном во Фран­ции и Гер­ма­нии) и ос­таль­ные - в Из­ра­иле. Вот та­кая уди­витель­ная ге­ог­ра­фия, бе­зус­ловно, ме­нее эк­зо­тич­ная, чем у пред­ста­вите­лей пер­вой вол­ны эмиг­ра­ции, ко­торая до­кати­лась и до Азии, Ла­тин­ской Аме­рики и Аф­ри­ки.

И сра­зу же хо­чет­ся пе­рей­ти к са­мому зна­читель­но­му по­эту сов­ре­мен­но­го За­рубежья - И­оси­фу Брод­ско­му (24 мая 1940 го­да, Ле­нин­град, СССР - 28 ян­ва­ря 1996 го­да, Брук­лин, Нью-Й­орк, США). Се­год­ня у Брод­ско­го есть це­лый ряд пос­ле­дова­телей и под­ра­жате­лей, ко­торых шу­тя на­зыва­ют "брод­скис­та­ми" или "Брод­ски­ми для бед­ных". Я вспо­минаю один из за­бав­ных слу­ча­ев в мо­ей ли­тера­тур­ной жиз­ни. В са­мом на­чале вось­ми­деся­тых я при­ехал в Нью-Й­орк из Фи­ладель­фии, и мы с друзь­ями ре­шили пой­ти на ланч в брук­лин­ский рес­то­ран "Кав­каз" в рай­оне Брай­тон-Бич. Че­рез два сто­лика от нас си­дела и ожив­ленно бе­седо­вала по-рус­ски ком­па­ния тро­их муж­чин. По­меще­ние бы­ло по­лутем­ное и по­лупус­тое. Дво­их я уз­нал: это бы­ли зна­мени­тый аме­рикан­ский ак­тер ки­но и те­ат­ра рус­ско­го про­ис­хожде­ния Юл Брин­нер и звез­да сов­ре­мен­но­го ба­лета, "не­воз­вра­щенец" Ми­ха­ил Ба­рыш­ни­ков, фо­тог­ра­фии ко­торо­го пос­то­ян­но мель­ка­ли в прес­се. А вот тре­тий че­ловек, си­дев­ший меж­ду ни­ми, был мне со­вер­шенно не зна­ком. Ког­да в оче­ред­ной раз по­дошел офи­ци­ант, я его ти­хонь­ко спро­сил о треть­ем по­сети­теле. Он улыб­нулся, нак­ло­нил­ся, что­бы со­седи не ус­лы­шали, и ска­зал: "Это рус­ский по­эт мес­тно­го раз­ли­ва - И­осиф Брод­ский…" По­эт "мес­тно­го раз­ли­ва" че­рез лет пять стал ла­уре­атом Но­белев­ской пре­мии по ли­тера­туре. Но в то вре­мя у ме­ня книг Брод­ско­го не бы­ло, и я знал толь­ко нес­коль­ко его прек­расных ран­них сти­хот­во­рений из Са­миз­да­та да кое-что от об­щих зна­комых из "Го­лоса Аме­рики" о скан­даль­ном про­цес­се над ним в тог­дашнем Ле­нин­гра­де.

Я хо­чу при­вес­ти от­ры­вок из мо­его дав­не­го ин­тервью с Тать­яной А­ист, по­этом и фи­лосо­фом, про­фес­со­ром-вос­то­кове­дом Уни­вер­си­тета Па­сифик в Ка­лифор­нии, че­лове­ком, обу­чав­шим И­оси­фа Брод­ско­го ки­тай­ско­му язы­ку. На мой воп­рос: "Как вы от­но­ситесь к твор­чес­тву И­оси­фа Брод­ско­го?", она от­ве­тила сле­ду­ющим об­ра­зом: "С мо­ей точ­ки зре­ния, твор­чес­тво Брод­ско­го пол­ностью из­ме­нило по­ток рус­ской со­вет­ской по­эзии в 70-е, 80-е и 90-е го­ды. По край­ней ме­ре, на 30 лет он стал тем об­разцом сво­боды, в ко­торой рус­ская по­эзия мог­ла ос­та­вать­ся жи­вой и раз­ви­вать­ся, а не прос­то вы­живать под игом со­вет­ской им­пе­рии и го­ворить эзо­повым язы­ком. В са­мом кон­крет­ном смыс­ле, мне ка­жет­ся, что он при­нес си­лу гре­чес­кой дра­мы и тра­гедии в рус­ское сти­хос­ло­жение, тем са­мым пре­об­ра­зив суть ли­ричес­ких кон­флик­тов, обыч­но вы­ража­ющих вре­мен­ные и со­вет­ские не­ус­трой­ства. Его же по­эзия уво­дила нас в ти­тани­чес­кие кон­флик­ты че­лове­ка со вре­менем и Бо­гом, па­мятью, об­щес­твом и куль­ту­рой. С его при­сутс­тви­ем в рос­сий­ской ли­тера­туре со­вет­ские по­эты всё еще пи­тались от­блес­ка­ми Се­реб­ря­ного ве­ка, не зная, в чем еще най­ти под­линную сок­ро­вищ­ни­цу по­эти­чес­кой кра­соты и вдох­но­вения. Брод­ский ор­га­ничес­ки при­нес в на­шу по­эзию мир Гре­ции, ан­тичнос­ти, эл­ли­нис­ти­чес­кой фи­лосо­фии. Как, нап­ри­мер, кон­фликт меж­ду вре­менем и ин­ди­виду­аль­ным че­лове­чес­ким соз­на­ни­ем, ког­да мы вдруг по­нима­ем свое оди­ночес­тво и бес­по­мощ­ность пе­ред ли­цом кос­ми­чес­ких сил, вы­ража­ющих се­бя в бес­ко­неч­ных по­лити­чес­ких и со­ци­аль­ных меж­до­усо­бицах. Мож­но по­думать, что в од­ной из прош­лых жиз­ней он дей­стви­тель­но был Пли­ни­ем Стар­шим, а пе­реро­див­шись в со­вет­ском Пе­тер­бурге, ему приш­лось до­воль­ство­вать­ся по­ложе­ни­ем Пли­ния Млад­ше­го. Ор­га­нич­ность его об­разных сти­лис­ти­чес­ких и грам­ма­тичес­ких но­вов­ве­дений со­еди­няло со­вет­скую Рос­сию с на­чалом но­вой рус­ско-сла­вян­ской куль­ту­ры,

ко­торая в зна­читель­ной сте­пени бы­ла ос­но­вана на гре­ках. Итак, бла­года­ря ему, тра­гедия жиз­ни в Со­вет­ском Со­юзе пе­рес­та­ла быть мес­течко­вой; она дос­тигла кос­ми­чес­ко­го уров­ня веч­ной борь­бы меж­ду Хро­носом и Ге­ро­ем. Я хо­чу при­со­еди­нить­ся к го­лосу тех, кто приз­на­ет в Брод­ском по­эта-сто­ика, осоз­на­юще­го, что его ра­зум, ло­гика и ин­теллект - это единс­твен­ное 'спа­сение' для че­лове­ка, швы­ря­емо­го судь­бой из од­ной неп­ри­ем­ле­мой си­ту­ации в дру­гую, из од­но­го кон­ца све­та в дру­гой".

Хо­чу при­вес­ти от­ры­вок ле­ген­дарно­го сти­хот­во­рения Брод­ско­го "Рож­дес­твенский ро­манс", став­ше­го клас­си­кой:

Твой Но­вый год по тем­но-си­ней
вол­не средь мо­ря го­род­ско­го
плы­вет в тос­ке не­объ­яс­ни­мой,
как буд­то жизнь нач­нется сно­ва,
как буд­то бу­дет свет и сла­ва,
удач­ный день и вдо­воль хле­ба,
как буд­то жизнь кач­нется впра­во,
кач­нувшись вле­во.

Я ду­маю, что вся третья вол­на, всё, что бы­ло соз­да­но ею в За­рубежье, бы­ло за­вер­ше­ни­ем Се­реб­ря­ного ве­ка рус­ской по­эзии, и что И­осиф Брод­ский был са­мым яр­ким пред­ста­вите­лем это­го кон­ца. По­эт су­мел воз­ро­дить дух Се­реб­ря­ного ве­ка на ос­но­ве тра­диций древ­негре­чес­кой и, час­тично, древ­не­рим­ской по­эзии. Я бы наз­вал этот пе­ри­од твор­чес­тва Брод­ско­го "но­восе­реб­ря­ным" или "не­осе­реб­ря­ным". Собс­твен­но го­воря, на име­ни Брод­ско­го и за­кан­чи­ва­ет­ся Се­реб­ря­ный век рус­ской ли­тера­туры. Брод­ский был не толь­ко приз­нанным по­этом, ге­ни­аль­ным, но и куль­то­вой фи­гурой - как в эмиг­ра­ции, так и в Рос­сии. По­это­му нез­ри­мо он при­сутс­тво­вал и там, и здесь: там как не­видим­ка, здесь как Но­белев­ский ла­уре­ат. Как го­вори­ла Ан­на Ах­ма­това, в Рос­сии, что­бы дож­дать­ся че­го-то хо­роше­го, нуж­но жить дол­го. С его ухо­дом со сце­ны рус­ской за­рубеж­ной куль­ту­ры, ос­во­боди­лось мес­то… Впро­чем, это те­ма для от­дель­ной статьи. Третья вол­на как яв­ле­ние еще не изу­чена. Всё еще впе­реди.

Да­вай­те по­раз­мыслим о су­ти воп­ро­са. Как по­нять и при­нять факт, что су­щес­тву­ют две вза­имо­дей­ству­ющие родс­твен­ные вет­ви од­но­го де­рева рус­ской ли­тера­туры - Рос­сии и За­рубежья, их обо­юд­ная миг­ра­ция, об­мен на уров­не язы­ка, фи­лософ­ских идей, ли­тера­тур­ных при­емов, по­яв­ле­ния ге­роя но­вого ти­па, вза­имов­ли­яния. Эти пе­ресе­чения сю­жетов, мыс­лей, об­ра­зов про­низы­ва­ют обе ли­тера­туры, слу­жат об­ще­му прос­ве­щению и внед­ре­нию ду­хов­ных цен­ностей как час­ти ми­рово­го куль­тур­но­го про­цес­са.

Тре­тий том мож­но раз­де­лить на две не­рав­ные час­ти. К пер­вой от­но­сят­ся т. н. "из­гнан­ни­ки", ко вто­рой - все ос­таль­ные. И­осиф Брод­ский, Алек­сандр Га­лич, На­ум Кор­жа­вин, На­талья Гор­ба­нев­ская, Ан­дрей Амаль­рик и не­кото­рые дру­гие, пи­сате­ли ми­рово­го уров­ня, бы­ли из­гнан­ни­ками; они ока­зались в эмиг­ра­ции од­новре­мен­но с те­ми, кто по доб­рой во­ле по­кинул род­ные края, не же­лая по тем или иным при­чинам учас­тво­вать в пос­тро­ении "со­ци­ализ­ма с че­лове­чес­ким ли­цом".

Мно­гие де­яте­ли куль­ту­ры объ­яв­ля­ли о вы­нуж­денной эмиг­ра­ции из СССР. "Мы бы­ли из­гнан­ни­ками, а не им­мигран­та­ми", - го­вори­ла же­на ге­ни­аль­но­го ки­норе­жис­се­ра Ан­дрея Тар­ков­ско­го, Ла­риса. Да, на За­паде их на­зыва­ли ге­ни­ями, а в СССР им не да­вали тво­рить - из­да­вать кни­ги, сни­мать ки­нофиль­мы, пи­сать му­зыку, за­нимать­ся жи­вописью, скуль­пту­рой; тра­вили в прес­се и за­гоня­ли в пси­хуш­ки, от­прав­ля­ли "на по­селе­ние". Но са­мое ужас­ное - их ли­шали ро­дины; власть их бо­ялась, как ин­фекци­он­ной бо­лез­ни.

За­рубеж­ная рус­ско­языч­ная по­эти­чес­кая эли­та пы­талась и пы­та­ет­ся "воз­вра­тить­ся в Рос­сию сти­хами". За ред­ким ис­клю­чени­ем, ее там не осо­бен­но ждут и по­чита­ют, но по­нем­но­гу пе­чата­ют вре­мя от вре­мени, воз­можно, ра­ди ис­то­ричес­кой спра­вед­ли­вос­ти. Сос­та­витель то­ма Вла­димир Бат­шев во всту­питель­ной статье до­воль­но ка­тего­рич­но за­яв­ля­ет: "По паль­цам од­ной ру­ки мож­но пе­речис­лить по­этов, ко­торые вер­ну­лись к род­ным пог­ромщи­кам пос­ле кру­шения со­вет­ско­го ком­му­низ­ма. - Но дос­та­точ­но боль­шой спи­сок тех, кто се­год­ня, жи­вя на За­паде, не брез­гу­ет пуб­ли­ковать­ся на т. н. ис­то­ричес­кой ро­дине. Ци­низм этих лю­дей до­шел до то­го, что им без­различ­но, где и что пе­чатать". Нес­мотря на этот су­ровый при­говор, Бат­шев сос­та­вил пот­ря­са­ющий до­кумент, из­дал объ­ек­тивное пол­ное сви­детель­ство то­го вре­мени.

Пер­вой вол­не, за ред­ким ис­клю­чени­ем, и в го­лову бы не приш­ло соз­да­вать "еди­ное по­ле" рус­ских за­рубеж­ной и со­вет­ской куль­тур; она бы­ла рез­ко по­ляри­зова­на по­лити­чес­ки и иде­оло­гичес­ки. Вто­рая вол­на мо­жет быть и хо­тела бы по­пасть в та­кое "по­ле", но к "пре­дате­лям ро­дины", как их оп­ре­деля­ли в СССР, от­но­шение бы­ло од­нознач­ным: зап­ре­тить. Ли­шен­ные граж­данс­тва эмиг­ранты треть­его по­тока, с нос­таль­ги­ей и стра­хом пе­ред бу­дущим, у­ез­жа­ли доб­ро­воль­но и без осо­бого рис­ка (ко­неч­но, не счи­тая нем­но­гочис­ленных дис­си­ден­тов; кста­ти, сам Вла­димир Бат­шев - быв­ший со­вет­ский дис­си­дент и ссыль­ный по­селе­нец). Сла­бые обо­юд­ные по­пыт­ки пос­тро­ить "мос­ты" меж­ду рос­сий­ски­ми и за­рубеж­ны­ми ли­тера­тура­ми, к со­жале­нию, не при­вели за прош­лое сто­летие к раз­ви­тию двус­то­рон­них свя­зей, хо­тя со­об­ществ и ор­га­низа­ций пруд пру­ди по обе сто­роны гра­ницы.

Осо­бен­но ин­те­рес­ным при­мером в "Ан­то­логии" мо­гут слу­жить сти­хи, жизнь и би­ог­ра­фия уди­витель­но­го, ле­ген­дарно­го по­эта, на­шего сов­ре­мен­ни­ка, не­дав­но скон­чавше­гося На­ума Кор­жа­вина. При­веду иро­ничес­кую стро­фу из его сти­хот­во­рения "Что бу­дет - бу­дет":

Так что ж, по­эт! Вста­вай! Гля­ди!
На - ку­рам на смех - Пи-Эйч-Ди,
Шиф­ровщи­ков сти­хии.
На глу­бину бес­связ­ных строк,
На мут­ных ге­ни­ев по­ток,
Те­кущий из Рос­сии.

…Ког­да пи­сались эти стро­ки, не­ожи­дан­но по ин­терне­тов­ской лен­те я про­читал со­об­ще­ние "Ра­дио Сво­боды": "В Со­еди­нен­ных Шта­тах 22 и­юня 2018 г. скон­чался по­эт, про­за­ик, дра­матург и ме­му­арист На­ум Кор­жа­вин. Ему бы­ло 92 го­да  Око­ло се­ми лет про­вел в ссыл­ках. Пос­ле ре­аби­лита­ции пе­чатал­ся в мос­ков­ских жур­на­лах, вы­пус­тил нес­коль­ко по­эти­чес­ких сбор­ни­ков, выс­ту­пал в за­щиту Ан­дрея Си­няв­ско­го, Юлия Да­ни­эля, ря­да пра­воза­щит­ни­ков, что при­вело его к вы­нуж­денной эмиг­ра­ции в 1973 го­ду. Кор­жа­вин по­селил­ся в Бос­то­не..." Труд­но по­верить, но на­шему "пат­ри­ар­ху по­эзии" шел де­вянос­то тре­тий год! Дей­стви­тель­но - пат­ри­арх! Мне же ка­залось, что он че­ловек без воз­раста, веч­но мо­лодой. О нем всег­да хо­дили ле­ген­ды.

Вспо­минаю, как ме­ня поп­ро­сили пред­ста­вить Кор­жа­вина мес­тной пуб­ли­ке, ког­да он при­ехал чи­тать сти­хи в Фи­ладель­фию. Я по­мог ему вый­ти на сце­ну, так как он уже тог­да очень пло­хо ви­дел (в Аме­рике та­ких лю­дей на­зыва­ют legally blind). Мне за­пом­ни­лась од­на пот­ря­са­ющая де­таль этой встре­чи. На сце­не пе­ред тем, как чи­тать сти­хи, он ска­зал: "Я по­эт сред­ний. Рос­сия стра­на б?ль­ших по­этов, по­это­му быть сред­ним - это то­же боль­шая честь". Жи­вя уже мно­го лет в ли­тера­тур­ной сре­де, сре­ди лю­дей с по­вышен­ной са­мо­оцен­кой и са­молю­би­ем, Кор­жа­вин сде­лал сверхскром­ное за­яв­ле­ние, ко­торое ме­ня сра­зу же по­кори­ло.

Сле­ду­ющая встре­ча с На­умом Кор­жа­виным про­изош­ла на ка­фед­ре сла­вис­ти­ки Пен­силь­ван­ско­го уни­вер­си­тета. Он чи­тал лек­цию на те­му из об­ласти эти­ки и эс­те­тики. Обыч­но на та­кие встре­чи при­ходи­ло че­ловек семь, ну от си­лы де­сять. В тот раз на Кор­жа­вина приш­ло че­ловек пять­де­сят. Я был очень удив­лен: по­ляки, ук­ра­ин­цы, че­хи, сло­ваки, югос­ла­вы... Поз­днее, уже в пе­рес­тро­еч­ные вре­мена, ког­да Кор­жа­вин при­ез­жал в Мос­кву, на его встре­чи при­ходи­ла и по­лити­чес­кая эли­та - от пра­вых до ле­вых. Он всем был ин­те­ресен, его дей­стви­тель­но ува­жали. Зал всег­да был пе­репол­нен. Аме­рикан­ский ли­тера­туро­вед Ири­на Пан­ченко пи­сала в статье "Ведь нет, кро­ме нас, тру­бачей на зем­ле" в фи­ладель­фий­ском жур­на­ле "По­бережье" (№ 14, 2005): "Пос­те­пен­но к нам при­ходит осоз­на­ние то­го, что зна­чит для рус­ской куль­ту­ры по­эт и про­за­ик На­ум Кор­жа­вин. Чи­тате­лям близ­ка его бла­город­ная идея лич­ной от­ветс­твен­ности каж­до­го за всё про­ис­хо­дящее в ми­ре. Они раз­де­ля­ют его стрем­ле­ние к сох­раннос­ти сис­те­мы бе­зус­ловных нравс­твен­ных цен­ностей (чес­тнос­ти, со­вес­тли­вос­ти, по­рядоч­ности, дос­то­инс­тва). В эпо­ху меж­ду­народ­но­го тер­ро­риз­ма всем по­нят­на его боль и тре­вога за судь­бу за­пад­ной ци­вили­зации, без ко­торой, по его сло­вам, 'всё, чем мы в жиз­ни до­рожим, ста­ло бы не­умес­тным и не­воз­можным'". Ири­на Пан­ченко за­вер­ша­ла свою статью строч­ка­ми из сти­хов На­ума Кор­жа­вина, кре­до по­эта:

Жизнь бь­ет ме­ня час­то. Спле­ча. Сго­ряча.
Но всё же я жду сво­его тру­бача.
Ведь прав­да не мер­кнет и со­весть не спит.
Но го­ды ухо­дят, а он - не тру­бит.
И ста­рость под­хо­дит. И хва­тит ли сил
До смер­ти меч­тать, чтоб тру­бач зат­ру­бил?
А мо­жет, са­мим над­ры­вать­ся во мгле?
Ведь нет, кро­ме нас, тру­бачей на зем­ле.

В за­рубеж­ной ли­тера­туре треть­ей вол­ны хо­рошо зна­комо имя боль­шо­го, зна­читель­но­го и за­меча­тель­но­го по­эта Ба­хыта Кен­же­ева. Его твор­чес­тво об­ра­ща­ет нас к воз­рожден­но­му не­ок­ласси­циз­му. Иног­да его еще на­зыва­ют "ка­зах­ский по­эт За­рубежья", так как ро­дом он из Ка­зах­ста­на (а с 1980 г. жил в Ка­наде, за­тем пе­ре­ехал в США). Кен­же­ев - рус­ский по­эт эмиг­ра­ции, наг­ражден­ный мно­гочис­ленны­ми ли­тера­тур­ны­ми пре­ми­ями, в том чис­ле "За зас­лу­ги пе­ред оте­чес­твен­ной сло­вес­ностью".

Лю­бому ве­ку... Брось, при чем тут век!
Он не длин­нее жиз­ни, а ко­роче.
Лю­бому дню пот­ре­бен неж­ный снег,
ког­да ян­варь. Лу­на в на­чале но­чи,
ког­да и­юнь. Ан­то­нов­ка в ру­ке,
ког­да сен­тябрь. И от­те­пель, и сы­рость
в на­чале мар­та, чтоб под ут­ро сни­лась
стро­ка на не­из­вес­тном язы­ке.

В прош­лом Кен­же­ев был од­ним из ор­га­низа­торов груп­пы по­этов "Мос­ков­ское вре­мя", ку­да вхо­дил еще один учас­тник "Ан­то­логии" - Алек­сей Цвет­ков.

Трех­цвет­ную па­мять, как ва­реж­ку, свя­жем,
У про­руби лет со­берем­ся втро­ем.
Я вспом­нил, что до­ма, в Ела­буге, ска­жем,
Ис­пы­тан­ный мне уго­тован при­ем.

То­варищ мой ве­рил в сти­хи, как в при­мету,
В под­ко­ву, как всад­ник на пол­ном ска­ку,
И яс­но, что я неп­ре­мен­но при­еду,
Коль ско­ро не вы­чер­кнул это стро­ку.

Мне вы­дан в до­рогу пя­так по­лус­тертый
В кон­це от­пе­реть коль­це­вое мет­ро
И шесть па­дежей, из ко­торых чет­вертый
на крес­тном лис­те рас­пи­на­ет пе­ро...

Осо­бое мес­то в За­рубежье за­нимал по­эт, про­фес­сор-сла­вист Дар­муд­ско­го кол­леджа, США, Лев Ло­сев (1937-2009), друг и со­рат­ник И­оси­фа Брод­ско­го, соб­равший вмес­те с Ва­лен­ти­ной По­лухи­ной под од­ной об­ложкой кри­тичес­кие ма­тери­алы и пуб­ли­кации о Но­белев­ском ла­уре­ате -  "По­эти­ка и эс­те­тика Брод­ско­го". Он всег­да был, к со­жале­нию, в те­ни Брод­ско­го - не­обы­чай­но скро­мен, че­ловек ши­рокой эру­диции, под­линный по­эт, блес­тя­щий ли­тера­туро­вед, эс­се­ист, пе­дагог. Я за­пом­нил Ло­сева еще и по­тому, что он был единс­твен­ным, в раз­го­ворах всег­да из­бе­гав­шим го­ворить о се­бе. В ли­тера­тур­ном твор­чес­тве он лю­бил ин­теллек­ту­аль­ную иг­ру, иро­нию, па­родий­ность. Я пом­ню его блес­тя­щую статью "Па­мяти Сь­юзен Зон­таг", ко­торую он прис­лал мне в "По­бережье", жур­нал, ко­торый я тог­да ре­дак­ти­ровал. Еще я нав­сегда за­пом­нил строч­ку из его сти­хот­во­рения "В грос­сбух": "Не пе­речесть мо­их по­терь - сти­хов, при­яте­лей, клю­чей, в ды­мину про­питых но­чей…" Умер он пос­ле тя­желой бо­лез­ни в Нью-Хем­пши­ре.

...В Бос­то­не жи­вет "ли­тера­тур­ная семья" - по­эт, про­за­ик, ме­му­арист, эс­се­ист, пе­ревод­чик, ав­тор бо­лее двад­ца­ти книг Да­вид Шра­ер-Пет­ров и его сын, про­фес­сор Бос­тон-кол­леджа, Мак­сим Шра­ер. А же­на Да­вида - Эми­лия Шра­ер - про­фес­си­ональ­ная пе­ревод­чи­ца. Мак­сим Шра­ер - дву­языч­ный про­за­ик и по­эт, ав­тор де­сят­ка книг. Мне всег­да бы­ло при­ят­но дру­жить с ни­ми и наб­лю­дать за се­мей­ной рус­ской ли­тера­тур­ной тра­дици­ей, ко­торую раз­ви­ва­ют они на аме­рикан­ской зем­ле.

В "Ан­то­логии" Да­вид Шра­ер пос­вя­тил сы­ну сти­хот­во­рение "Третья вол­на": "Мы с то­бой из треть­ей вол­ны / Лис­то­бой ис­тлев­шей ви­ны / Мы с то­бой из треть­ей вол­ны / Ты при­бой из­вечной вес­ны".

В се­мей­ной пе­рек­личке у Мак­си­ма есть та­кие строч­ки:

Ста­вить на со­чини­теля
Рус­ских сти­хов в Аме­рике,
Ста­вить на соч­ле­ните­ля
Су­деб в про­пащей мет­ри­ке.

...Од­нажды на лек­ции в Уни­вер­си­тете Вил­ла­нова, на ко­торой мне до­велось при­сутс­тво­вать, Ва­силий Пав­ло­вич Ак­се­нов под­чер­кнул, что эмиг­рант­ская ли­тера­тура - это ли­тера­тура од­но­го по­коле­ния. В ка­ком-то об­щем смыс­ле он прав. Но пе­ред треть­ей вол­ной от­кры­лись со­вер­шенно но­вые пер­спек­ти­вы и воз­можнос­ти, у нее по­яви­лись дру­гие за­дачи, в том чис­ле и идей­но-ду­хов­ные, нравс­твен­ные. А вот ма­тери­аль­ных за­бот у треть­ей вол­ны бы­ло нам­но­го мень­ше по срав­не­нию с пер­вой и вто­рой. Они не го­лода­ли, не ни­щенс­тво­вали, в боль­шинс­тве сво­ем вла­дели хо­роши­ми про­фес­си­ями, име­ли кры­шу над го­ловой... Ес­ли пе­реф­ра­зиро­вать ли­тера­туро­веда Ири­ну Пан­ченко, "…пе­чата­ют­ся про­фес­си­ональ­ные пи­сате­ли, по­эты, фи­лосо­фы, куль­ту­роло­ги, ли­тера­туро­веды, ли­тера­тур­ные кри­тики, пе­ревод­чи­ки, а так­же пи­шущие ин­же­неры, прог­раммис­ты, вра­чи, пе­даго­ги, для ко­торых ли­тера­тур­ный труд яв­ля­ет­ся вто­рой (а мо­жет быть, по внут­ренней шка­ле цен­ностей, да­же пер­вой и глав­ной) про­фес­си­ей ("По­ём, чтоб жить, жи­вем, чтоб петь")".

Треть­ей вол­не по­вез­ло. Ког­да она по­яви­лась на За­паде, здесь уже бы­ли на­лаже­ны из­да­тель­ские до­ма и жур­на­лы За­рубеж­ной Рос­сии: "Гра­ни", "По­сев", "Но­вый Жур­нал", га­зеты "Но­вое рус­ское сло­во" (Нью-Й­орк) и "Рус­ская мысль" (Па­риж) и мно­гое, мно­гое дру­гое, все­го не пе­речис­лишь. И са­мое глав­ное: из­да­вались кни­ги в Анн-Ар­бо­ре, Нью-Й­ор­ке, Мюн­хе­не, Фи­ладель­фии, Па­риже... Третья вол­на, в сос­та­ве ко­торой бы­ло мно­го пред­ста­вите­лей твор­ческой ин­телли­ген­ции, на этом, уже под­го­тов­ленном по­ле, прис­ту­пила к соз­да­нию собс­твен­ных пе­ри­оди­чес­ких из­да­ний и кни­гопе­чат­но­го прос­транс­тва. Эмиг­ранты ор­га­низо­выва­ли но­вые круж­ки, груп­пы лю­бите­лей по­эзии, из­да­вали га­зеты, про­води­ли чте­ния, приг­ла­шали мес­тных и за­ез­жих зна­мени­тос­тей. Не­кото­рые из этих твор­ческих объ­еди­нений бы­ли на вы­соком про­фес­си­ональ­ном уров­не; лек­ции и встре­чи ве­лись опыт­ны­ми фи­лоло­гами, кри­тика­ми, пе­ревод­чи­ками; ра­бота­ли на раз­ных пло­щад­ках - в клу­бах, на уни­вер­си­тет­ских ка­фед­рах, в биб­ли­оте­ках и да­же в ка­фе и рес­то­ранах. Од­на из та­ких под­вижниц - по­эт и про­за­ик Еле­на Ли­тин­ская, вы­пус­кни­ца сла­вян­ско­го от­де­ления фи­лоло­гичес­ко­го фа­куль­те­та МГУ; она ор­га­низо­вала Клуб по­эзии при Брук­лин­ской биб­ли­оте­ке. Хо­чу при­вес­ти стро­фы из ее сти­хот­во­рения "Те­лефон­ный зво­нок в веч­ность".

Я б хо­тела те­бе поз­во­нить. Толь­ко знать бы, ку­да!
В твой пос­ледний при­ют, где на ло­же убо­гом по­ко­ит­ся плоть
И сквозь ще­ли в гра­ните упор­но рас­тет ле­беда?
Или в рай, где твоя оби­та­ет ду­ша? Не идут по­ез­да,
Не ле­тят са­молё­ты в тот край. Ты бы вес­точку хоть
Мне пос­лал, хоть сиг­нал из то­го да­лека...

Еще один ав­тор Ан­то­логии - Па­вел Ба­бич, сын ле­ген­дарно­го по­ляр­ни­ка (поз­днее реп­ресси­рован­но­го), - ле­нин­гра­дец, ди­тя вой­ны, се­милет­ним пе­режив­ший бло­каду. Его сти­хи тро­гатель­ные, иног­да пе­чаль­ные, нос­таль­ги­чес­кие - это вос­по­мина­ния о прош­лом, о Рос­сии. Его кон­флик­ты глу­боко тра­гич­ны, в ос­но­ве их - про­тиво­речие меж­ду лич­ны­ми стрем­ле­ни­ями и ре­аль­ностью: "На чу­жом бе­регу у чу­жого ог­ня / Ты чу­жими гла­зами рас­смот­ришь ме­ня". Сло­ва точ­ны, мыс­ли ла­конич­ны, по­эти­чес­кие об­ра­зы край­не ску­пы. К при­меру, вот та­кая прос­тая ме­тафо­ра: "До­ма на ули­цах, как ко­бели, / В за­боры пря­чут­ся, как в ко­нуру". Мо­тивы грус­ти пре­вали­ру­ют во мно­гих его тек­стах, но это не пес­си­мис­ти­чес­кое вос­при­ятие жиз­ни, ско­рее - неп­ри­ятие, не­покор­ность судь­бе. Осо­бен­но это за­мет­но в цик­ле сти­хот­во­рений о бло­кад­ном Ле­нин­гра­де.

Вик­тор Фет - уче­ный и по­эт. Мы зна­комы с ним мно­го лет, и каж­дый раз он удив­ля­ет сво­ей па­мятью и прек­расным чте­ни­ем сти­хов.

Я спал, и не­обыч­ные ви­денья
Приш­ли ко мне. Ведь как во сне бы­ва­ет?
За­гово­ришь не­лепым язы­ком,
Но все по­нят­но. Пя­тис­топным ям­бом
Бред по­несешь о вся­кой чер­товщи­не,
Шек­спи­ров­ский как буд­то мо­нолог
Из Гам­ле­та, из Ли­ра, но сло­ва -
Не те, и вро­де бы впол­не по­хожи,
Да не о том. А смыс­ла не ищи.

Нель­зя прой­ти рав­но­душ­но ми­мо сти­хов па­риж­ско­го по­эта Ви­талия Амур­ско­го.

Жу­рав­ли не по­ют. Жу­рав­ли уле­та­ют без пе­сен,
Толь­ко кро­ны де­ревь­ев ка­ча­ют вет­ра-зво­нари,
А в сур­гучные ту­чи впе­чатал не­ведо­мый пер­стень
То ли тай­ную вязь, то ли прос­то узо­ры за­ри.

Да и сам я, воз­можно, тем перс­тнем осо­бым от­ме­чен,
Ес­ли в шо­рохе листь­ев мне слы­шит­ся дав­ний ро­манс
И, сла­вян­скую грусть раз­бавляя фран­цуз­скою речью,
Об­ни­ма­ет по-брат­ски ме­ня Иль-де-Франс.

Ви­талий Амур­ский, при­ехав в Па­риж в 1973 го­ду, пос­вя­тил это­му чу­до-го­роду мно­го теп­лых и неж­ных строк. Но час­то в под­тек­стах или при­сутс­тву­ет или под­ра­зуме­ва­ет­ся и Рос­сия. Так уж ус­тро­ена ду­ша по­эта.

Но­ябрь. В Рос­сии вы­пал пер­вый снег.
Ну, что ска­зать о нем в па­риж­ском га­ме?
Да­вай за­курим и о том не бу­дем,
Не бу­дем - о па­риж­ском спли­не,
О не­понят­ной рус­ской нос­таль­гии...

Не­понят­ная "рус­ская нос­таль­гия" в раз­ные ис­то­ричес­кие вре­мена про­яв­ля­лась по-раз­но­му. Сло­жились ле­ген­ды, что пер­вая вол­на "си­дела на че­мода­нах" и жда­ла воз­вра­щения в Рос­сию, а вто­рая вол­на меч­та­ла "вер­нуть­ся сти­хами", зная, что пу­ти на ро­дину от­ре­заны. А вот третья вол­на, по­хоже, справ­ля­ет­ся с чувс­твом нос­таль­гии. В ка­ком-то смыс­ле и по­тому, что по­яви­лась воз­можность, при же­лании, про­ехать мар­шру­том "ту­да и об­ратно", уже не го­воря о те­леви­дении, ин­терне­те, "Скай­пе" и дру­гой ком­му­ника­ци­он­ной тех­ни­ке. Тем не ме­нее, судь­ба эмиг­рант­ско­го по­эта всег­да слож­на и неп­ред­ска­зу­ема. И час­то за ви­димым бла­гопо­лучи­ем, с фо­тог­ра­фии на зад­ней сто­роне об­ложки из­данной где-ни­будь в Па­риже кни­ги на нас смот­рит ус­тавший, доб­ро­жела­тель­ный че­ловек, сер­дце ко­торо­го пуль­си­ру­ет фран­цуз­ской рус­ской по­эзи­ей.

Вспом­ним еще об од­ном па­рижа­нине - зна­мени­том по­эте той жес­то­кой эпо­хи Алек­сан­дре Га­личе (1918-1977) - рус­ском по­эте, сце­нарис­те, дра­матур­ге, про­за­ике, ав­то­ре и ис­полни­теле собс­твен­ных пе­сен, чле­не по­лити­чес­кой ор­га­низа­ции За­рубежья НТС. В Рос­сии он был зап­ре­щен; умер при за­гадоч­ных об­сто­ятель­ствах - на этот счет есть раз­ные вер­сии и мне­ния. Его би­ог­ра­фия нас­толь­ко из­вес­тна, что я прос­то при­веду от­ры­вок из его сти­хот­во­рения "А бы­ло не­дав­но, а бы­ло дав­но…", впер­вые проз­ву­чав­ше­го в Па­риже на кон­церте в за­ле Плей­ель в 1974 го­ду. В при­жиз­ненные сбор­ни­ки ав­то­ра оно не вклю­чалось.

Ну, лад­но, и пусть ни ко­ла, ни дво­ра
И это Па­риж - не Мос­ква,
Ты в ок­на гля­ди, как гля­дят в зер­ка­ла,
И слу­шай ша­ги, как сло­ва.

Я кла­ня­юсь низ­ко су­мев­шим сбе­речь,
Ро­няв­шим лег­ко, нев­зна­чай,
Прос­тые сло­ва рас­ста­ваний и встреч:
"О, здравс­твуй, мой друг!", "О, про­щай!"

Вы их сох­ра­нили, вы сбе­рег­ли,
Вы их про­нес­ли сквозь го­да!..
И сно­ва ухо­дят в ту­ман ко­раб­ли
И пла­чут во ть­ме по­ез­да…

И в на­ших ре­чах не зве­нит се­реб­ро,
И путь наш всё так же су­ров.
Мы пом­ним сло­ва "Бла­годать" и "Доб­ро"
И строч­ки всё тех же сти­хов.

Пок­ло­ним­ся ж низ­ко па­риж­ской род­не,
Нью-й­орк­ской, не­мец­кой, ан­глий­ской род­не
И ска­жем: "Спа­сибо, друзья!
Вы рус­скую речь за­кали­ли в ог­не,
В та­ком нес­терпи­мом и жар­ком ог­не,
Что жар­че при­думать нель­зя!"

И нам её вмес­те хра­нить и бе­речь,
Ле­ле­ять род­ные сло­ва.
А там, где жи­ва на­ша рус­ская речь
Там - веч­но - Рос­сия жи­ва.

Вспом­ним и еще од­ну по­этес­су-па­рижан­ку - На­талью Гор­ба­нев­скую (1936-2013), пе­ревод­чи­цу, пра­воза­щит­ни­ка, учас­тни­цу дис­си­дент­ско­го дви­жения в СССР. Это она бы­ла на зна­мени­той де­монс­тра­ции на Крас­ной пло­щади 25 ав­густа 1968 го­да про­тив вво­да со­вет­ских вой­ск в Че­хос­ло­вакию. Гор­ба­нев­ская - ав­тор по­луто­ра де­сят­ков книг сти­хот­во­рений, пе­ревод­чик с поль­ско­го, чеш­ско­го, сло­вац­ко­го, фран­цуз­ско­го.

По­ди ус­ни в та­кую ночь,
в та­кую темь, в та­кую звень,
ког­да сры­ва­ет вет­ром прочь
гнез­до и пти­цу, лис­тву и сень…

как лом­ким сучь­ям и как лис­тве
за го­ризонт, за ко­согор,
где всё иное: и тень, и свет,
и крик, и шё­пот, и раз­го­вор…

Пе­речис­лить по­имен­но и ос­та­новить­ся на твор­чес­тве всех по­этов треть­ей вол­ны Рус­ско­го За­рубежья, во­шед­ших в "Ан­то­логию", нет воз­можнос­ти. Юз Алеш­ков­ский, Ина Близ­не­цова, Дмит­рий Бо­бышев, Алек­сандр Воль­пин-Есе­нин, Юрий Куб­ла­нов­ский... - рос­сыпь имен, соб­ранных под од­ной об­ложкой. Каж­дый пи­сатель уни­кален по-сво­ему, это как бы от­дель­ная пла­нета. Для то­го и бы­ла из­да­на эта кни­га, где упо­мяну­ты все зна­читель­ные ав­то­ры.

Есть к сос­та­вите­лям нес­коль­ко за­меча­ний. Преж­де все­го - хо­телось бы рас­ши­рен­ных би­ог­ра­фий всех учас­тни­ков. Не упо­мяну­ты по­чему-то и име­на Ма­рины Гар­бер и Га­ри Лай­та (США), хро­ноло­гичес­ки по­пада­ющих в эмиг­ра­цию треть­ей вол­ны, - двух прек­расных по­этов, пред­ста­вите­лей млад­ше­го ее по­коле­ния.

Есть ос­новная, "ма­терин­ская" ветвь рус­ской ли­тера­туры - та, что соз­да­на в Рос­сии и пи­та­ет­ся клас­си­чес­ки­ми гу­манис­ти­чес­ки­ми тра­дици­ями. Есть ли­тера­тура на рус­ском язы­ке, соз­данная в 70-х - 90-х гг. ХХ сто­летия в раз­ных стра­нах - Гер­ма­нии, Фран­ции, Авс­тра­лии, Бол­га­рии, Фин­ляндии, Ка­наде, Из­ра­иле, Аме­рике... И есть сов­сем "но­вая" ли­тера­тура, соз­данная те­ми, кто ро­дил­ся на За­паде или при­ехал сю­да в юном воз­расте, - ли­тера­тура, бо­гатая сов­ре­мен­ны­ми иде­ями, фи­лосо­фи­ей, но­вым по­нима­ни­ем гу­маниз­ма и гло­бализ­ма - без ре­лиги­оз­ных, на­ци­ональ­ных и по­лити­чес­ких рег­ла­мен­та­ций.

В иде­але, о каж­дом из ав­то­ров "Ан­то­логии" нуж­но пи­сать ис­сле­дова­ния, ли­тера­туро­вед­ческие статьи и ре­цен­зии, как ми­нимум - брать ин­тервью. Ибо в ли­тера­туре всег­да нуж­ны и важ­ны но­вые твор­ческие име­на, сво­ими тек­ста­ми оп­ре­деля­ющие сам про­цесс ее раз­ви­тия. На се­год­няшний день бо­лее трид­ца­ти мил­ли­онов пред­ста­вите­лей рус­ско­языч­ной мно­гона­ци­ональ­ной ди­ас­по­ры про­жива­ет прак­ти­чес­ки во всех стра­нах ми­ра. Я со­вер­шенно уве­рен, что сре­ди этих мил­ли­онов уже ро­дились та­лан­тли­вые но­вые по­эты, ху­дож­ни­ки, му­зыкан­ты, уче­ные…

Рус­ские пи­сате­ли всег­да ос­тро чувс­тво­вали свою граж­дан­скую по­зицию и от­ветс­твен­ность пе­ред Рос­си­ей. Марк Ра­ев (1923-2008), про­фес­сор рус­ской ка­фед­ры Ко­лум­бий­ско­го уни­вер­си­тета и ку­ратор Бах­меть­ев­ско­го ар­хи­ва в Нью-Й­ор­ке, пи­сал: "Ре­волю­ция и Граж­дан­ская вой­на в бук­валь­ном и пе­ренос­ном смыс­ле рас­ко­лоли Рос­сию над­вое. Од­на ее часть ут­ра­тила свое ис­конное имя - Рос­сия - и ста­ла на­зывать­ся РСФСР, а за­тем СССР. Дру­гая, не приз­навшая РСФСР и бе­жав­шая из нее, об­ра­зова­ла Рос­сию за ру­бежом - Рус­ское За­рубежье". "Ста­тус бе­жен­ца - веч­ный. / Воз­раст - ты­сячи лет. / Путь сквозь мир бес­ко­неч­ный. / Нам - ниг­де мес­та нет", - на­писа­ла по­этес­са На­деж­да Бан­чик ("Ста­тус бе­жен­ца"). Вер­но ска­зано о на­шей ци­вили­зации и о мес­те в ней эмиг­ра­ции и эмиг­рантов. Да­вай­те же сох­ра­нять куль­ту­ру для бу­дущих по­коле­ний - на­шу ли­тера­туру как часть про­цес­са ми­рово­го прог­ресса. И поб­ла­года­рим всех, кто тру­дил­ся над этой "Ан­то­логи­ей…", за прек­расно про­делан­ную слож­ней­шую ра­боту. И мно­го раз бу­дем пов­то­рять в на­зида­ние чес­то­любию сло­ва по­эта вто­рой вол­ны эмиг­ра­ции - Ива­на Ела­гина:

Как до­ходит до сла­вы - мы сла­бы.
Час­то сла­ва бы­ва­ет бе­дой.
Да, ко­неч­но, не ху­до бы сла­вы,
Да не хо­чет­ся сла­вы ху­дой.

Нью-Й­орк.