Нам не дано предугадать

Я был в до­ме один, у­ют­но рас­по­ложив­шись в сво­ем крес­ле. Вдруг пос­лы­шал­ся роб­кий стук в дверь. От­во­рив ее, я от­шатнул­ся: на по­роге сто­яла ста­рость. Я не за­метил, как она под­кра­лась и, скри­пя кос­тя­ми, с тру­дом усе­лась нап­ро­тив ме­ня. Мы раз­го­вори­лись.

 -Пой­дем со мной. Это сов­сем близ­ко. Я уже дав­но прис­матри­ва­юсь к те­бе, - про­из­несла она сво­им без­зу­бым про­вален­ным ртом.

 - По­дож­ди нем­но­го, - от­ве­тил я то­роп­ли­во, -  у ме­ня еще мно­го не­завер­шенных дел. И во­об­ще, я всег­да ду­мал, что ста­рость ме­ня до­ма не зас­та­нет…, - не­уме­ло по­шутил я.

Ска­зав это, я ог­ля­дел ком­на­ту - в ней ни­кого не бы­ло. Был ли это сон или ви­дение, но я был глу­боко взвол­но­ван. Мое с детс­тва боль­ное сер­дце неп­ри­ят­но за­щеми­ло. В ру­ках у ме­ня, как обыч­но, бы­ла не­дочи­тан­ная кни­га. Меб­ли­ров­ка мо­ей не­бога­той мос­ков­ской квар­ти­ры сос­то­яла глав­ным об­ра­зом из книг. Строй­ный ряд книж­ных по­лок за­нимал всю сте­ну. Я, страс­тный лю­битель чте­ния, тре­пет­но  со­бирал кни­ги всю свою жизнь. Па­мять моя удер­жи­вала об­ширные зна­ния в раз­личных об­ластях и ни­ког­да не под­во­дила ме­ня. Клас­си­ка, ме­му­ары, фи­лосо­фия, а кни­ги по во­ен­ной те­мати­ке и ста­лин­щи­не за­нима­ли два от­дель­ных шка­фа, и, не бо­юсь ска­зать, что мно­гие раз­де­лы  этих фо­ли­ан­тов я знал поч­ти на­изусть.  "В по­кое ис­тинном вку­шать пло­ды поз­нанья - еди­ное мое за­вет­ное же­ланье"! (Жан- Жак Рус­со). Но, ес­ли не на­ходишь ис­ти­ны в кни­гах, на­до ис­кать ее внут­ри се­бя. По­лет мо­ей фан­та­зии был без­гра­нич­ным.

Не­ожи­дан­ный ви­зит нез­ва­ной гостьи зас­та­вил ме­ня глу­боко за­думать­ся. Дей­стви­тель­но, как мед­ленно тя­нет­ся один день и как стре­митель­но быс­тро мель­ка­ют го­да: зи­ма, ле­то, зи­ма, ле­то, зи­ма, зи­ма, зи­ма…

 Быс­тро мо­лодость про­ходит, дни счас­тли­вые кра­дет.

 В мо­лодос­ти ду­ма­ешь, что жизнь длин­на и впе­реди еще не вид­но за­ката и на­де­ешь­ся, что од­нажды ре­шишь и пе­репи­шешь свою жизнь с чер­но­вика на­бело.

И как стран­но ус­тро­ен че­ловек: те­ло ста­ре­ет, увя­да­ет, ли­цо пок­ры­ва­ет­ся сетью мор­щин, а мозг  твой еще жи­вой, мощ­ный и па­мять и соз­на­ние твер­ды, как и преж­де. Пол­ное не­со­от­ветс­твие. По­ра ос­лабле­ния те­ла и ук­репле­ние лич­ности - единс­твен­ное, что мы по­луча­ем без уси­лий. И тра­гедия ста­рос­ти не в том, что ста­ре­ешь, а в том, что ос­та­ешь­ся мо­лодым. Ста­рость, к счастью, бы­ва­ет толь­ко од­нажды, и пер­вый ее сим­птом - это лю­бовь к жиз­ни. Еще не угас­ла спо­соб­ность удив­лять­ся, смот­реть на не­бо, а не в зем­лю, ра­довать­ся пер­вым яр­ко-зе­леным ле­пес­ткам и пе­нию птиц. Хо­чет­ся уз­нать, как из­ме­нит­ся мир, как ус­тро­ят­ся де­ти и что по­лучит­ся из по­да­ющих боль­шие на­деж­ды вну­ков.

Мо­жет быть, еще при­меты ста­рос­ти, это ког­да все ста­новит­ся не нуж­ным. Осо­бен­но -  ве­щи, пред­ме­ты: одеж­да, ме­бель, об­ста­нов­ка. Но и в мо­лодос­ти я всег­да об­хо­дил­ся ма­лым. Один кос­тюм, од­ни бо­тин­ки. Но­сишь их, по­ка не ис­тле­ют. И же­на жи­вет по это­му прин­ци­пу - ни ков­ров, ни хрус­та­ля, ни жем­чу­гов. Все ве­щи в до­ме дол­жны быть фун­кци­ональ­ны, жизнь без из­ли­шеств. Толь­ко са­мое не­об­хо­димое. Чис­то и прос­торно в до­ме, та­кой же по­рядок и в ду­ше. Кро­ме неп­ри­хот­ли­вой еды и скром­ной одеж­ды - кни­ги. Толь­ко им я всег­да от­да­вал пред­почте­ние.

Я дав­но уже иду с яр­марки, вниз по ко­сого­ру, и тень на зем­ле от ме­ня ло­жит­ся все сла­бее. Кор­зинка моя пус­та: я не при­об­рел бо­гатс­тва, что­бы ос­та­вить де­тям в нас­ледс­тво. Я не мо­гу пе­редать им свой опыт и свои ошиб­ки, по­тому что каж­дый лю­бит де­лать свои. Но я при­об­рел муд­рость, фи­лосо­фию жиз­ни, зна­ния - де­тям мо­им все это не нуж­но. Их по­коле­ние жи­вет сво­им праг­ма­тич­ным умом.

Че­ловек, про­живая от­пу­щен­ный ему срок, ос­тавля­ет за со­бой  ПА­МЯТЬ, ко­торая ос­та­ет­ся по­коле­ни­ям, иду­щим сле­дом. Моя па­мять ста­ла пу­тешес­тво­вать во вре­мени. Чем бли­же к за­кату, тем длин­нее тень вос­по­мина­ний. Я уви­дел се­бя шус­трым маль­чи­ком шес­ти лет и млад­ших бра­та и сес­трен­ку. Па­па мой был ди­рек­то­ром мос­ков­ско­го хле­боза­вода, при ко­тором дей­ство­вал дет­ский сад. Все трое на­ходи­лись в нем в раз­ных воз­рас­тных груп­пах. Ма­ма на­ша ра­бота­ла на швей­ной фаб­ри­ке, но к на­шему воз­вра­щению стол уже был нак­рыт, и вся семья со­бира­лась вмес­те ужи­нать. Мне ка­залось, что ро­дите­ли лю­били ме­ня боль­ше, по­тому что в мо­ей та­рел­ке всег­да бы­ли луч­шие ку­соч­ки мя­са, боль­ше жа­реной кар­тошки и бо­лее крас­ное яб­лочко.  По вос­кре­сень­ям креп­кая ру­ка па­пы сжи­мала мою ла­дош­ку, и мы от­прав­ля­лись в ба­ню. Я и сей­час пом­ню за­пах бе­резо­вого ве­ника, ко­торым па­па слег­ка хлес­тал мое неж­ное тель­це.

Од­нажды в вос­кре­сенье я ус­лы­шал гром­кие взвол­но­ван­ные го­лоса и кри­ки на­ших со­седей и ро­дите­лей, про­из­но­сив­ших  нез­на­комое сло­во "вой­на". А че­рез нес­коль­ко дней в ком­на­ту во­шел па­па, и мы не уз­на­ли его. Он был в во­ен­ной фор­ме с бри­той го­ловой, и взгляд его доб­рых глаз был стро­гим. Мать, ры­дая, бро­силась к не­му:

 - Не ухо­ди, И­осиф, ведь у те­бя бронь и трое ма­лень­ких де­тей.

 - Ты пой­ми, до­рогая, я иду на вой­ну за­щищать сво­их и дру­гих де­тей. Я - ком­му­нист и я дол­жен! Ес­ли не я, то кто же?

Отец неж­но об­нял и по­цело­вал всех, а ма­ма упа­ла на пол, креп­ко удер­жи­вая его за са­поги. Не­воз­можно опи­сать чувс­тва мо­их до­рогих ро­дите­лей, не знав­ших, ка­кая судь­ба вы­падет на их до­лю.

Об­ра­тив­шись ко мне, па­па ска­зал:

 -Ты, Шу­рик, бу­дешь те­перь стар­шим в до­ме. Я до­веряю те­бе. Сле­ди за ма­мой и млад­ши­ми деть­ми.

Соб­рав во­еди­но улич­ные но­вос­ти, жес­ткий су­ровый го­лос дик­то­ра ра­дио, от­ца в во­ен­ной фор­ме, ушед­ше­го на фронт во­евать, я по­нем­но­гу на­чал по­нимать страш­ное зна­чение сло­ва "вой­на".

Тог­да я не знал, что  ви­жу от­ца в пос­ледний раз. Мне ис­полни­лось толь­ко семь лет.

Моя па­мять, как ма­ят­ник, про­путе­шес­тво­вав в мель­чай­ших час­ти­цах вре­мени, воз­вра­щалась в се­год­няшний день. Пе­редо мной сто­ит мой обо­жа­емый внук, ко­торо­му ско­ро ис­полнит­ся шесть лет. Я бы все от­дал на све­те за его счас­тли­вую жизнь без вой­ны и го­лода. Он уди­витель­но внеш­не по­хож на ме­ня и на мо­его стар­ше­го сы­на. Толь­ко по одеж­де и иг­рушкам в ру­ках их мож­но от­ли­чить на фо­тог­ра­фи­ях. Но не толь­ко внеш­ние нас­ледс­твен­ные приз­на­ки пов­то­ря­ют­ся. Как рок, пов­то­ря­ет­ся в судь­бе трех по­коле­ний стран­ное яв­ле­ние, при­об­ре­тен­ное. В 13 лет я за­болел хо­ре­ей, соп­ро­вож­давшей­ся рев­ма­тиз­мом сер­дца, и пе­рес­тал рас­ти. Мой стар­ший сын в 13 лет за­болел свин­кой, да­ющей ос­ложне­ния та­кие, как ме­нин­гит, пан­кре­атит и ор­хит. Так ему "пос­час­тли­вилось" иметь все три ос­ложне­ния, и он то­же пе­рес­тал рас­ти. Млад­ший сын еще в бо­лее ран­нем воз­расте в пи­онер­ском ла­гере за­разил­ся ге­пати­том и, ког­да мы спох­ва­тились, рен­тген по­казал, что зо­ны рос­та на за­пясть­ях его уже бы­ли зак­ры­ты. Нет, ре­бята мои не ма­лень­кие, сред­не­го рос­та, хо­тя мог­ли бы быть та­кими, как и их дед  двух­метро­вого рос­та.

Миг и я сно­ва вер­нулся в су­ровый 1941 год. От от­ца пос­то­ян­но шли пись­ма, он нас­ко­ро обу­чал­ся во­ен­но­му де­лу. По окон­ча­нии уче­бы ему прис­во­или зва­ние лей­те­нан­та и дол­жность по­лит­ру­ка. По­том он ока­зал­ся на фрон­те в са­мом пек­ле вой­ны. А на­ша семья в это вре­мя уже на­ходи­лась в эва­ку­ации в Орен­бург­ской об­ласти в да­лекой пус­тынной де­ревуш­ке вмес­те с дет­ским са­дом от хле­боза­вода. Мать на ра­боту не при­няли, и ей при­ходи­лось хо­дить по де­рев­ням и об­ме­нивать нас­ко­ро соб­ранные ве­щи на хлеб или са­ло на про­пита­ние де­тей. К счастью, мы не бы­ли в осаж­денном Ле­нин­гра­де, но мы зна­ем, что та­кое го­лод. Жи­вя в сы­той Аме­рике уже сем­надца­тый год, я все еще вы­резаю ку­поны, что­бы  по­дешев­ле  ку­пить про­дук­ты: за две упа­ков­ки пла­тишь, три бе­решь бес­плат­но. Нам ни­ког­да столь­ко не съ­есть. Я по­нимаю это умом, но жи­вот­ный ин­стинкт, вос­по­мина­ние о го­лоде - вы­ше ра­зума.

…Од­нажды мать приг­ла­сили в дет­ский сад мыть по­суду: кто-то из по­рядоч­ных лю­дей по­жало­вал­ся на са­мо­уп­равс­тво ди­рек­то­ра са­да. Ей боль­ше не на­до бы­ло бро­дить по де­рев­ням в по­ис­ках пи­щи. Как-то за­боле­ла в са­ду по­вари­ха, и мать, ра­ботав­шая с детс­тва, за­няла ее мес­то. И каж­дый день мать от­прав­ля­лась на поч­ту за па­пины­ми пись­ма­ми: он пи­сал ей ежед­невно. Од­нажды пи­сем не бы­ло нес­коль­ко дол­гих дней. Мать не про­пус­ка­ла ни од­но­го дня. Ей нас­той­чи­во объ­яс­ня­ли, как труд­но  сей­час со сво­ев­ре­мен­ной дос­тавкой пи­сем. Ко­мен­дант дол­го ко­лебал­ся, но на­конец, не гля­дя ей в гла­за, про­тянул кон­верт, в ко­торой ле­жала ма­лень­кая бу­маж­ка. Текст уже за­ранее был на­печа­тан, толь­ко сто­ило впи­сать имя: ваш муж И.О.Ф. по­гиб смертью храб­рых  13 и­юня 1943 го­да в тя­желей­ших бо­ях на Кур­ской ду­ге.  По­хоро­нен в брат­ской мо­гиле.

Мать зна­ла, что слу­ча­ют­ся ошиб­ки. Мо­жет, он в пле­ну, мо­жет, тя­жело ра­нен. Она его бу­дет ждать. Пусть толь­ко вер­нется. Она при­мет его лю­бым, сле­пым, без рук или без ног.

Кро­ме от­ца, в на­шей семье по­гиб­ло еще 11 че­ловек: все мои дя­ди и мужья ма­миных род­ных и дво­юрод­ных сес­тер, а родс­твен­ни­ки, жив­шие в Ки­еве, пог­ре­бены в Бабь­ем Яру.   Все жен­щи­ны из на­шей семьи до кон­ца жиз­ни ос­та­лись вдо­вами.    

Ев­реи, ведь, не  во­ева­ли, ска­жут ан­ти­семи­ты.

В том же го­ду бы­ло раз­ре­шено вер­нуть­ся в Мос­кву. Мы за­няли на­шу преж­нюю ком­натку в мно­гона­селен­ной  квар­ти­ре - там  еще жи­ло 23 че­лове­ка с од­ной кух­ней и од­ним ту­але­том.

Как не­выно­симо труд­но жить без от­ца! Не­кому за­щитить. Не­кому под­ска­зать.  Не­кому из­лить ду­шу. Не с кем по­сове­товать­ся. Всю свою жизнь я но­шу па­мять в сер­дце о сво­ем от­це, хо­тя соз­на­тель­но пом­нил его толь­ко го­да два.

Од­нажды, воз­вра­тив­шись из шко­лы, я уви­дел нез­на­комо­го офи­цера, бе­седо­вав­ше­го с ма­мой. Дня два или три он про­вел в на­шей ком­натке. Че­рез па­ру дней, ког­да мы ос­та­лись од­ни, он по­ложил мне в ру­ки что-то тя­желое, за­вер­ну­тое в тряп­ку, ска­зав, от­дать "это" его бра­ту, ко­торый ско­ро на­веда­ет­ся. Я, ко­неч­но, хо­тел уви­деть со­дер­жи­мое: там ока­зал­ся пис­то­лет и фин­ка. Все бы­ло спря­тано в на­деж­ное мес­то. Дей­стви­тель­но, ско­ро при­шел его брат и унес ору­жие. Все это мож­но бы­ло бы за­быть, но спус­тя нес­коль­ко лет ма­ма рас­ска­зала мне пе­чаль­ную ис­то­рию.  Офи­цера зва­ли На­ум, его ро­дите­ли бы­ли со­седя­ми в мес­течке, где жи­ла и ма­мина семья. По­лучив крат­ковре­мен­ный от­пуск, На­ум на­мере­вал­ся по­видать свою семью. В де­рев­не не бы­ло ни од­но­го ев­рея - все они бы­ли расс­тре­ляны,  и мер­твые их те­ла слег­ка за­сыпа­ны зем­лей и из­вес­ткой в мес­тном ов­ра­ге. Он спро­сил о сво­ей семье у од­но­го жи­теля де­рев­ни, ко­торый ука­зал дом по­лицая, лич­но учас­тво­вав­ше­го в расс­тре­ле его семьи. Дож­давшись тем­но­ты, На­ум прок­рался в ха­ту и зас­тре­лил пре­дате­ля. Все это: до­рога, по­ис­ки на­шего жилья, за­няло боль­ше по­ложен­но­го ему вре­мени. За­дум­чи­во бро­дя по ули­цам Мос­квы, он не за­метил пат­руль, про­веря­ющий до­кумен­ты. Его об­ви­нили в де­зер­тирс­тве и при­суди­ли де­сять лет. Но го­да че­рез три-че­тыре он был ос­во­бож­ден. Мы ни­ког­да его боль­ше не ви­дели.

Я пос­то­ян­но учас­тво­вал в дво­ровых дра­ках, был бит до кро­ви, но на­учил­ся да­вать сда­чи. На уро­ках в шко­ле всег­да был нас­то­роже: на сло­во "жид" бил в мор­ду. Ме­ня не раз ис­клю­чали из шко­лы, а ма­ма моя всег­да бес­силь­но пла­кала. Кро­ме злос­ти, я поч­ти пос­то­ян­но ощу­щал го­лод. Ря­дом, на ули­це Горь­ко­го, бы­ла бу­лоч­ная, где я по­купал ку­лек кон­фет "по­душеч­ки" и съ­едал их мо­мен­таль­но. Слад­кое приг­лу­шало го­лод, и я пос­то­ян­но нас­лаждал­ся эти­ми  де­шевы­ми кон­фетка­ми, об­сы­пан­ны­ми са­харом. Кто тог­да мог ме­ня пре­дос­те­речь, объ­яс­нить, что са­хар раз­ру­ша­ет зу­бы? К пя­тиде­сяти го­дам я ос­тался без зу­бов. Зуб на­чинал бо­леть, и дан­тистам бы­ло лег­че его выр­вать, чем ле­чить. Сей­час в Аме­рике я улы­ба­юсь гол­ли­вуд­ской бе­лозу­бой  улыб­кой сво­ими фаль­ши­выми зу­бами, как, впро­чем, и все ста­рики.

Как ин­те­рес­но ус­тро­ена че­лове­чес­кая па­мять: ка­кие-то со­бытия яр­ко всплы­ва­ют на по­вер­хность, дру­гие - ни­ког­да не за­быва­ют­ся, а по треть­им - как буд­то про­шел­ся го­рячий утюг, сгла­жива­ющий склад­ки на одеж­де. Мне, ка­жет­ся, шел тог­да пят­надца­тый год. Уже дав­но за­кон­чи­лась вой­на, и на воз­вра­щение от­ца на­дежд ни­каких не ос­та­валось. Каж­дый день, как уза­конен­ный ри­ту­ал, ма­ма дос­та­вала из шкаф­чи­ка стоп­ку от­цов­ских пи­сем с фрон­та, бе­реж­но пе­ревя­зан­ных шел­ко­вой лен­точкой, и на­чина­ла их пе­речи­тывать. Пись­ма па­пы всег­да бы­ли спо­кой­ны и об­сто­ятель­ны, он ста­рал­ся пи­сать с юмо­ром, ин­те­ресо­вал­ся на­шим здо­ровь­ем и бы­ти­ем. Сле­зы зас­ти­лали ее гла­за, она не ви­дела на­писан­ных строк, но зна­ла все на­изусть. Я ви­дел эти сле­зы каж­дый день и не мог бо­лее вы­носить ма­миных ры­даний. Од­нажды, ког­да ма­ма бы­ла на ра­боте, я сжег эти пись­ма, как бы окон­ча­тель­но сти­рая па­мять об от­це. С тех пор прош­ло, нет, про­мель­кну­ло поч­ти шесть де­сят­ков лет, но я не про­щу се­бе со­де­ян­но­го. Бу­дучи уже в Аме­рике, я уз­нал, что у сес­тры сох­ра­нилось единс­твен­ное па­пино пись­мо, с тру­дом чи­та­емое, так как на сги­бах лис­тка мно­гие бук­вы стер­лись. Я сде­лал ко­пию и упа­ковал ее в проз­рачный плас­тик. Вну­ки мои еще ма­лы, что­бы осоз­нать ре­аль­ную це­ну это­го лис­точка, на­писан­но­го ка­ран­да­шом па­пиным по­чер­ком 65 лет то­му на­зад.

…Окон­чив шко­лу, я пос­ту­пил в элек­тро­тех­ни­чес­кий тех­ни­кум и по его окон­ча­нии был нап­равлен на ра­боту в од­но конс­трук­тор­ское бю­ро. Как же мне по­вез­ло с мо­им учи­телем, стар­шим дру­гом и прек­расным че­лове­ком, поч­ти за­менив­шим мне от­ца. Лев На­умо­вич на­учил ме­ня лю­бить кни­ги, да­вал чи­тать кни­ги, зап­ре­щен­ные в те мрач­ные вре­мена, са­миз­дат, та­миз­дат, зас­та­вил ме­ня пос­ту­пить в ве­чер­ний ин­сти­тут. Но я дол­жен был еще и ра­ботать: в до­ме рос­ли  млад­шие де­ти, и зар­пла­ты ма­тери на всех не хва­тало.

…Мать моя еще 13-ти­лет­ней де­воч­кой на­чала свою тя­желую тру­довую жизнь. Вся их семья:  ро­дите­ли и еще две­над­цать де­тей жи­ли в Бе­лорус­сии в се­ле Ряс­на в чер­те осед­лости. Бы­ли они очень бед­ны, не очень ре­лиги­оз­ны, толь­ко по ве­черам в пят­ни­цу за­жига­ли све­чи. На пе­чи с ро­дите­лями спа­ли ма­лыши, и од­нажды моя ба­буш­ка во сне за­дави­ли ре­бен­ка, да­же не за­метив. Так, на од­но­го ре­бен­ка в семье ста­ло мень­ше.

Стар­ше ма­мы бы­ли сес­тра и брат, ко­торые слож­ным пу­тем доб­ра­лись до бла­гос­ло­вен­ной Аме­рики. Ког­да в 70-х го­дах прош­ло­го ве­ка ма­ме уда­лось по­видать­ся со стар­шей сес­трой, ее удив­ле­нию об уров­не жиз­ни в этой стра­не не бы­ло гра­ниц.  Брат их к это­му вре­мени уже умер. Родс­твен­ни­ки нас­та­ива­ли, что­бы она ос­та­лась, а де­ти при­едут поз­же. Как же на­ша ма­ма мог­ла се­бе это поз­во­лить? Ведь спус­тя поч­ти 45 лет пос­ле вой­ны, со­вет­ское пра­витель­ство ре­шило об­ла­годе­тель­ство­вать ос­тавших­ся в жи­вых чле­нов се­мей, по­гиб­ших во вре­мя вой­ны, но­выми квар­ти­рами. И ма­ма вер­ну­лась.

Че­го толь­ко ма­ма не сде­ла­ет ра­ди де­тей? Го­ворят, ес­ли ты да­же сде­ла­ешь я­ич­ни­цу на сво­ей ла­дони, то и тог­да бу­дешь в дол­гу пе­ред ма­терью. Каж­дый из нас в не­оп­латном дол­гу пе­ред ро­дите­лями. Ведь они единс­твен­ные, кто лю­бит нас бес­ко­рыс­тно, ни за что, прос­то за то, что мы есть.

Од­нажды ма­ма рас­ска­зала мне, как на вось­мой день пос­ле мо­его рож­де­ния, по­ка па­па был на ра­боте, она от­несла ме­ня к мо­элу сде­лать тра­дици­он­ное об­ре­зание. Это был единс­твен­ный слу­чай не­сог­ла­сия мо­их ро­дите­лей - ведь па­па был пар­тий­ным и за­нимал со­лид­ную дол­жность. С мо­им бра­том это­го не слу­чилось.  Я пом­ню на­ши бес­ко­неч­ные дра­ки, ког­да мы бы­ли под­рос­тка­ми и пла­чущую ма­му, гро­зив­шую нам, что, ес­ли эти дра­ки не прек­ра­тят­ся, она ког­да-ни­будь по­весит­ся. 

Я за­пом­нил один слу­чай.… Бы­ло на­чало ап­ре­ля, вре­мя, ког­да ев­реи праз­дну­ют свой Ис­ход из еги­пет­ско­го рабс­тва, Пе­сах. Кро­ме ма­цы, ко­торую мы с ма­мой по­купа­ли в си­наго­ге "на гор­ке", ма­ма ре­шила ис­печь до­маш­нюю ма­цу, приг­ла­сив всех со­седей про­наб­лю­дать, как это де­ла­ет­ся. Ведь ан­ти­семи­ты счи­тали, что ма­ца за­меши­ва­ет­ся на кро­ви пра­вос­лавных де­тей. Кро­ме во­ды и пас­халь­ной му­ки, в та­зике ни­чего не бы­ло. За­месив тес­то и рас­ка­тав его на тон­кие ров­ные круж­ки, ма­ма зак­ла­дыва­ла их в печ­ку на не­кото­рое вре­мя. Хрус­тя­щей под­жа­рис­той ма­цой ма­ма уго­щала за­ин­те­ресо­ван­ных со­седей. Убе­дила ли она их, не­из­вес­тно, по­тому что все глав­ное зап­ря­тано в че­лове­ке да­леко в его ду­шев­ную про­пасть.

По за­кону То­ры че­ловек дол­жен ро­дить сы­новей для про­дол­же­ния ро­да, по­садить пло­доно­сящее де­рево и на­писать кни­гу. Все это я вы­пол­нил, но кни­гу - ис­то­рию жиз­ни мо­ей семьи, пре­одо­левая собс­твен­ный воз­раст, бо­лез­ни и нес­бывши­еся меч­ты, - за­писал на кас­се­тах. Ес­ли де­ти мои, а, мо­жет быть, и вну­ки най­дут вре­мя и же­лание пос­лу­шать мой жи­вой еще го­лос, тог­да ду­ше мо­ей бу­дет ус­по­ко­ение.

 "Жаль, что мо­лодость мель­кну­ла, жаль, что ста­рость ко­рот­ка. Толь­ко ров­ная до­рога до пос­ледне­го звон­ка", так зву­чат в мо­ей ду­ше сло­ва Б.Окуд­жа­вы.

На па­мять при­ходят еще стро­ки лю­бимо­го по­эта Да­вида Са­мой­ло­ва:

 О, как я поз­дно по­нял, за­чем я су­щес­твую.
 За­чем го­ня­ет сер­дце по жи­лам кровь жи­вую.
 И что по­рой нап­расно да­вал страс­тям улечь­ся,
 И что нель­зя бе­речь­ся, и что нель­зя бе­речь­ся.

Вот и сов­сем прош­ла жизнь.… Ос­та­лись нем­но­гие хму­рые го­ды, ста­рые, тос­кли­вые, не­нуж­ные.… Ка­ков же итог жиз­ни? Жил, ког­да-то ра­довал­ся: вот глав­ное. Жизнь - это странс­твие прок­ла­дывать се­бе до­рогу, не зная,  ку­да и за­чем ид­ти и смот­реть  на все с точ­ки зре­ния веч­ности.