Помидоры из Нанси

Ах ка­кое это мог­ло быть чуд­ное ут­ро, ес­ли бы не... 

Ве­яло неж­ной ве­сен­ней прох­ла­дой, май­ское сол­нце вхо­дило в лет­нюю си­лу, на по­докон­ни­ках и бал­ко­нах рас­пуска­лись  цве­ты, но воз­дух… Воз­дух был про­питан тре­вогой. Де­тей на ули­цу не вы­пус­ка­ли, му­ници­пали­тет и шко­лы бы­ли зак­ры­ты, хо­тя мно­гие ма­гази­ны и мас­тер­ские ра­бота­ли, как обыч­но. На днях бо­ши пе­реш­ли гра­ницу и  по­хоже, что вой­на всё же приш­ла и на зем­лю Фран­ции. Бель­гия по­ка соп­ро­тив­ля­ет­ся, но Гер­ма­ния уже за­няла и опять при­со­еди­нила к се­бе Эль­зас и все ожи­дали, что вот-вот бо­ши вой­дут в Нан­си. На­поми­ная май­скую гро­зу, пе­река­тыва­лась да­лёкая ка­нона­да, в го­лубой вы­соте то и де­ло, как бы пос­та­нывая, гу­дели са­молё­ты, не пой­мёшь - мо­жет их, мо­жет фран­цуз­ские. Ник­то  не знал, что бу­дет не толь­ко зав­тра, но да­же че­рез час. У га­зет­ных ки­ос­ков тол­пи­лись го­рожа­не, вслух чи­тали ут­реннюю га­зету, об­сужда­ли но­вос­ти, стро­или прог­но­зы, спо­рили. Впро­чем, боль­шинс­тво по по­воду вой­ны осо­бого бес­по­кой­ства не про­яв­ля­ло. Бо­ши - хоть на­ция и за­дирис­тая, но куль­тур­ная и боль­шой бе­ды от них не жда­ли. Мож­но прис­по­собить­ся и под бо­шами жить. Не впер­вой.

Од­на­ко ев­реи Нан­си ду­мали ина­че. Слу­хи из Гер­ма­нии, Авс­трии и Поль­ши бы­ли тре­вож­ные. За пос­ледний год в го­род при­еха­ли нес­коль­ко се­мей ев­рей­ских бе­жен­цев с вос­то­ка. Они рас­ска­зыва­ли ужас­ные ве­щи. По их сло­вам, в Поль­ше тво­рилось что-то не­веро­ят­ное, это­му ве­рить не хо­тели, но всё же ды­ма без ог­ня не бы­ва­ет. Ког­да соб­ра­лись в си­наго­ге на ве­чер­нюю служ­бу, ре­бе Aго­нор ска­зал, что вре­мени на мо­лит­ву се­год­ня нет, всё слиш­ком серь­ёз­но и ев­ре­ям на­до не­мед­ленно ухо­дить на юг. Ког­да бо­ши вой­дут в го­род, вмес­те с ни­ми вой­дёт бе­да. Все быс­тро ра­зош­лись по до­мам и ста­ли со­бирать­ся в путь.

К ут­ру в до­ме док­то­ра всё са­мое не­об­хо­димое бы­ло упа­кова­но в пять че­мода­нов - по од­но­му на чле­на семьи. Док­тор ска­зал, что би­леты до Ли­она уже куп­ле­ны и по­езд от­хо­дит ров­но в пол­день. Его же­на и две доч­ки хо­дили из ком­на­ты в ком­на­ту и по­лива­ли цве­ты в гор­шках, как буд­то у­ез­жа­ли все­го на нес­коль­ко дней. Док­тор за­шёл к со­седу и от­дал ему клю­чи, поп­ро­сив прис­матри­вать за до­мом - кто зна­ет, мо­жет вой­на ско­ро кон­чится и семья вер­нётся на­зад. Вок­зал был ря­дом, все­го пять ми­нут хо­да, а по­тому ос­та­валось ещё нем­но­го вре­мени прос­тить­ся с со­седя­ми и друзь­ями.

Ми­шель, сын док­то­ра, на­дел ши­роко­полую шля­пу и вы­бежал из до­ма. Он пе­ресёк ули­цу, пе­решёл че­рез же­лез­но­дорож­ные пу­ти и нап­ра­вил­ся к фер­ме, что бы­ла вид­на за ду­бовой ро­щицей. Вот уже поч­ти год он под­ра­баты­вал у мсье Ла­бер­жа, мес­тно­го се­лек­ци­оне­ра. Ста­рик хо­рошо от­но­сил­ся к Ми­шелю. Ему им­по­ниро­вал его ум, тру­долю­бие и лю­боз­на­тель­ность. Осо­бен­но был ему по ду­ше та­лант Ми­шеля ри­совать на не­го смеш­ные и ужас­но по­хожие шар­жи и рас­ска­зывать ев­рей­ские анек­до­ты, за­пас ко­торых у это­го ве­сёло­го пар­ня ни­ког­да не ис­ся­кал. Мо­лодой че­ловек на­шёл се­лек­ци­оне­ра в ого­роде, за до­мом, где тот си­дел на ска­ме­еч­ке меж гря­док и опус­кал в лун­ки са­жен­цы сво­их зна­мени­тых по­мидор. Вот уже три го­да, ког­да при­ходи­ло вре­мя сбо­ра уро­жая, у этой фер­мы всег­да тол­пи­лись по­купа­тели - та­ких вкус­ных и, что осо­бен­но уди­витель­но, ги­гант­ских по­мидор ниг­де в дру­гом мес­те не то, что ку­пить, да­же уви­деть бы­ло не­воз­можно. Это был уни­каль­ный сорт, ко­торый Ла­берж вы­вел, как он сам го­ворил, пос­ле по­лу-жиз­ни опы­тов, за­мешан­ных на чёр­ной ма­гии. Каж­дый по­мидор был не­веро­ят­ных раз­ме­ров - ве­личи­ной с не­боль­шой ар­буз и ве­сил поч­ти ки­лог­рамм.

Ми­шель по­дошёл, снял шля­пу и ска­зал:

- Мсье Ла­берж, я при­шёл прос­тить­ся. Мы у­ез­жа­ем.

- Мы это кто? Ку­да и за­чем? - спро­сил ста­рик, под­няв го­лову и при­щурив от сол­нца гла­за.

- Мы все. Сна­чала в Ли­он, а по­том на­вер­ное даль­ше на юг. Вой­на. Мо­ей семье опас­но ос­та­вать­ся под бо­шами. Вы на­вер­ное слы­хали, что они с на­ми де­ла­ют.

- Да, сы­нок, го­ворят лю­ди, - ска­зал ста­рик, - Де­ло ва­ше, что я мо­гу ска­зать? Так на­вер­ное луч­ше. Пусть по­может те­бе Бог. Мне те­бя бу­дет не хва­тать.

- Вы толь­ко не бо­лей­те и жди­те. Я вер­нусь. Ну, мне по­ра.

- Пос­той, - ска­зал ста­рик, - я хо­чу те­бе что-то дать. По­дож­ди здесь, не ухо­ди.

Он крях­тя под­нялся со сво­ей ска­ме­еч­ки и по­ковы­лял к до­му. Че­рез ми­нуту вер­нулся и про­тянул Ми­шелю ма­лень­кий жёл­тый па­кетик:

- Вот возь­ми. Это се­мена мо­их по­мидор. Бе­реги их. Я ве­рю, они при­несут те­бе счастье.

                                                             *     *     *

Мно­го лет на­зад я жил в Свер­дловске, ра­ботал в НИИ и в сво­бод­ное вре­мя под­ра­баты­вал неш­татным ки­но-кор­респон­дентом на те­леви­дении. Я сни­мал двух-ми­нут­ные сю­жеты для ве­чер­них но­вос­тей. Как-то в са­мом кон­це де­каб­ря мне поз­во­нил глав­ный ре­дак­тор но­вос­тей Лё­ня Ко­ган и спро­сил:

- Ты мо­жешь зав­тра по­ехать на по­ез­де в Се­веро­ураль­ск? Там жи­вёт один ин­те­рес­ный му­жик, ди­рек­тор элек­трос­танции при ко­торой он со­ору­дил теп­ли­цу и тво­рит в ней ка­кие-то чу­деса. Мо­жет по­лучить­ся ин­те­рес­ный сю­жет. Но­вый год на но­су, у нас все уже гу­ля­ют, и ни один мой опе­ратор ехать так да­леко не хо­чет. Мо­жет ты сго­ня­ешь? А? Ес­ли ра­но вы­едешь, за день обер­нёшь­ся. Сни­мешь, что там ин­те­рес­но­го и ве­чером - до­мой. По­ез­жай. Мы это­му ди­рек­то­ру поз­во­ним и он те­бя там на вок­за­ле встре­тит.

Я сог­ла­сил­ся и ран­ним ут­ром сел в по­езд и по­ехал сни­мать сю­жет про теп­ли­цу. Ког­да по­езд при­шёл в Се­веро­ураль­ск, был уже пол­день. Я вы­шел на зас­не­жен­ной стан­ции и вы­тащил из ва­гона боль­шую сум­ку с ки­нока­мерой. Сто­ял трес­ку­чий мо­роз, по пер­ро­ну кру­тила ко­лючая ме­тель и сла­бое се­вер­ное сол­нце еле-еле прос­ве­чива­ло сквозь бе­лую пе­лену. Ко мне сра­зу по­дошёл сред­не­го рос­та муж­чи­на лет пя­тиде­сяти и спро­сил с до­воль­но за­мет­ным ак­центом, ко­торый я сна­чала не смог рас­познать:

- Вы с те­леви­дения? Ме­ня зо­вут Ми­ха­ил Эмиль­евич, я ди­рек­тор элек­трос­танции.

Я наз­вал се­бя, а по­том до­бавил: - Ми­ха­ил Эмиль­евич, мне на сту­дии ска­зали, что у вас тут есть ин­те­рес­ная теп­ли­ца. Я бы её снял сна­чала, а по­том, ес­ли мож­но, ещё нес­коль­ко кад­ров в са­мой элек­трос­танции. Да­вай­те по­едем ту­да по­ка свет­ло, я к вам все­го на па­ру ча­сов, хо­тел бы се­год­ня ве­чером вер­нуть­ся.

- Мы ту­да ус­пе­ем, не спе­шите. Све­та внут­ри у нас сколь­ко угод­но. Элек­трос­танция, всё же. Так что об этом не бес­по­кой­тесь. Но вы ведь бы­ли ча­сов пять в до­роге, за­едем­те сна­чала ко мне до­мой, по­обе­да­ем. Же­на моя на­гото­вила мно­го ве­щей вкус­ных, не по­жале­ете. А по­том я вам всё по­кажу и бу­дете сни­мать, что по­жела­ете. Ус­пе­ете на шес­ти­часо­вой по­езд.

Уго­вари­вать ме­ня дол­го не приш­лось. Пог­ру­зились в за­поро­шен­ную сне­гом си­нюю "Вол­гу", ди­рек­тор сос­крёб за­леде­нелый снег с вет­ро­вого стек­ла, сел за руль и мы по­еха­ли к его до­му. По­ка еха­ли, я смот­рел то в ок­но, то раз­гля­дывал его. Рез­кие чер­ты, тон­кий, чуть длин­но­ватый нос, чёр­ные с силь­ной се­диной во­лосы и глу­бокая склад­ка меж бро­вей, как шрам от но­жа. Склад­ка бы­ла яв­но не нас­ледс­твен­ная - на­житая. Ли­цо арис­токра­та, ко­торое мож­но лишь унас­ле­довать от длин­ной че­реды бла­город­ных пред­ков. Ин­те­рес­ные ру­ки. Ши­рокие ла­дони и тон­кие, но на вид силь­ные паль­цы, зна­ющие фи­зичес­кий труд. В этом се­вер­ном го­роде, сре­ди од­но­об­ра­зия и уны­лос­ти при­роды, плы­вущих ми­мо мо­нотон­ных зда­ний, его ли­цо бы­ло как-то не на мес­те, не слиш­ком впи­сыва­лось. У не­го был гра­мот­ный рус­ский язык, но до­воль­но за­мет­ный ак­цент. Он по­рой ста­вил уда­рения в сло­вах не­вер­но - на пос­леднем сло­ге, и при­лага­тель­ные у не­го по­рой шли пос­ле су­щес­тви­тель­ных, на­поми­ная ста­ро-сла­вян­ский язык. Я спро­сил, что это у не­го за ак­цент? Он улыб­нулся и от­ве­тил: "Фран­цуз­ский. Я там ро­дил­ся и до двад­ца­ти лет жил во Фран­ции".

- Что же вас за­нес­ло сю­да в эда­кую се­вер­ную глушь?

- Ес­ли вам ин­те­рес­но, мо­гу рас­ска­зать. По­поз­же толь­ко. Впро­чем, это не для те­леви­дения, вам не поз­во­лят…

Ма­шина ос­та­нови­лась у подъ­ез­да не­ожи­дан­но кра­сиво­го пя­ти­этаж­но­го до­ма с леп­ны­ми ук­ра­шени­ями по фа­саду и боль­ши­ми ок­на­ми. Та­кие зда­ния пос­ле вой­ны стро­или на Ура­ле во­ен­ноплен­ные нем­цы. Во мно­гих ок­нах мор­га­ли ог­ня­ми но­вогод­ние ёл­ки.  Ди­рек­тор при­пар­ко­вал ма­шину пря­мо у подъ­ез­да, по­мог выг­ру­зить мою тя­жёлую сум­ку и по ши­рокой и чис­той лес­тни­це мы под­ня­лись на вто­рой этаж, ос­тавляя на сту­пенях снеж­ные сле­ды. Он от­пёр дверь квар­ти­ры и мы заш­ли в длин­ный ко­ридор его квар­ти­ры. Что сра­зу бро­силось в гла­за - ог­ромная кар­ти­на в зо­лочё­ной ра­ме вдоль всей ко­ридор­ной сте­ны, от по­ла до по­тол­ка. Что там изоб­ра­жено - сра­зу бы­ло не по­нять, ес­ли смот­реть сбо­ку, вдоль по­лот­на. Мы сня­ли паль­то, из кух­ни в дру­гом кон­це ко­ридо­ра выш­ла его же­на, мо­ложе Ми­ха­ила Эмиль­еви­ча лет на де­сять. Она вы­тер­ла ру­ки по­лотен­цем, по­жала мне ру­ку и ска­зала:

- Я Ни­на, с при­ез­дом. Про­ходи­те, обед го­тов.

Но сна­чала мне бы­ло ин­те­рес­но рас­смот­реть эту кар­ти­ну. Чтоб её луч­ше уви­деть, я пе­решёл в гос­ти­ную, где у сте­ны сто­яли сер­вант с по­судой, книж­ный шкаф с мно­жес­твом аль­бо­мов и был уже нак­рыт стол. Че­рез рас­пахну­тую в ко­ридор дверь я уви­дел, что эта ог­ромная кар­ти­на бы­ла "Пос­ледний день Пом­пеи" Кар­ла Брюл­ло­ва. Ра­зуме­ет­ся не ори­гинал, но ве­лико­леп­ная ко­пия мас­лом. Всё бы­ло так мас­тер­ски вы­писа­но, что ка­залось буд­то соч­ные крас­ки пы­шут жа­ром Ве­зувия - очень да­же кста­ти пос­ле мо­роза и ме­тели, с ко­торых мы сю­да приш­ли. По сте­нам гос­ти­ной то­же бы­ли раз­ве­шены чуд­ные ко­пии. Там бы­ли "Воз­вра­щение Блуд­но­го Сы­на" Рем­брандта, "Сик­стинская Ма­дон­на" Ра­фа­эля и нес­коль­ко дру­гих.

- Что это за кар­ти­ны? - спро­сил я хо­зя­ина, - от­ку­да они, кто их ри­совал?

- Это все мои ра­боты. Я в сво­бод­ное вре­мя де­лаю ко­пии. Тут ведь у нас нет му­зе­ев, а ме­ня тя­нет к жи­вопи­си. Вот и приш­лось пе­рей­ти на са­мо­об­слу­жива­ние.

- Но как же, чтоб на­писать ко­пию нуж­но иметь пе­ред гла­зами ори­гинал. Как вы это де­ла­ете?

- Вот мои ори­гина­лы, - он снял с сер­ванта пач­ку ху­дожес­твен­ных от­кры­ток с реп­ро­дук­ци­ями, - вот с этих от­кры­ток я и пи­шу…

Я сно­ва по­дошёл к "Пом­пе­ям" и стал её рас­смат­ри­вать. Я преж­де ви­дел эту кар­ти­ну в Пи­тере в Рус­ском Му­зее, но тут бы­ло что-то дру­гое. Чувс­тво­валось в ней неч­то не­уло­вимо стран­ное, в этой кар­ти­не, но что имен­но, по­нять я по­ка не мог и поп­ро­сил его дать мне от­крыт­ку, с ко­торой он пи­сал. Я срав­ни­вал, а хо­зя­ин до­ма сто­ял ря­дом и хит­ро на ме­ня пог­ля­дывал. Всё бы­ло ско­пиро­вано уди­витель­но точ­но - цвет, одеж­ды и склад­ки на них, вздыб­ленные ко­ни, огонь в не­бе и па­да­ющие ста­туи - все де­тали. Я всмат­ри­вал­ся, срав­ни­вал, и до­воль­но ско­ро за­метил раз­ни­цу. Ли­ца! Ли­ца бы­ли из­ме­нены. Пер­со­нажи у Брюл­ло­ва, по­жалуй за ис­клю­чени­ем ста­рика-хрис­ти­ани­на в ле­вой час­ти кар­ти­ны, поч­ти все бы­ли рим­ские пат­ри­ции с ухо­жен­ны­ми и бла­город­ны­ми ли­цами. Ад­ское пла­мя не­ожи­дан­но об­ру­шилось на го­род и ужас близ­ко­го кон­ца их по­разил. А вот на ко­пии, что сде­лал хо­зя­ин до­ма, это бы­ли сов­сем прос­тые лю­ди, с гру­бой и об­ветрен­ной ко­жей. Не бы­ло в их из­мождён­ных ли­цах ни­чего от ан­тично­го бла­городс­тва и, что са­мое уди­витель­ное, не бы­ло в них ис­пу­га тем, что тво­рилось вок­руг. Они вы­ража­ли по­кор­ность и боль, но не ис­пуг и страх… Ка­залось, это бы­ла не ко­пия, а сов­сем дру­гая кар­ти­на с тем же сю­жетом.

- Ага, - ра­дос­тно ска­зал Ми­ха­ил Эмиль­евич, хлоп­нув в ла­доши, - вы всё же за­мети­ли! Мо­лодец, это не каж­дый ви­дит. Мне не ин­те­рес­но прос­то ко­пиро­вать все де­тали, всег­да тя­нет внес­ти что-то своё. Эда­кое нес­кром­ное же­лание стать со­ав­то­ром с ве­лики­ми мас­те­рами. Вот и здесь, я ког­да это ри­совал, ре­шил лю­дей нем­ножко из­ме­нить, хо­тел на­писать ли­ца мо­их ста­рых зна­комых, вмес­те с ко­торы­ми приш­лось по­бывать ес­ли не в ог­ненных, то в ле­дяных Пом­пе­ях. Впро­чем, да­вай­те за стол, еда сты­нет.

Мы се­ли за стол, хо­зяй­ка к нам при­со­еди­нилась. Она с неж­ностью гля­дела на му­жа, пог­ла­жива­ла его ру­ку и под­кла­дыва­ла на на­ши та­рел­ки пло­ды сво­его ку­линар­но­го тру­да. Всё бы­ло очень вкус­но и эле­ган­тно офор­мле­но. Ар­тисти­чес­кий та­лант был у них обо­их. По­том она вста­ла, пош­ла на кух­ню и на боль­шом блю­де при­нес­ла от­ту­да два ог­ромных по­мидо­ра. В те го­ды на Ура­ле и ле­том-то по­мидо­ры бы­ли в ред­кость, а зи­мой в де­каб­ре, они бы­ли со­вер­шенно не слы­ханы. И по­том - их раз­мер! Я сна­чала да­же не по­нял, что эти ог­ромные крас­ные ша­ры - по­мидо­ры, ду­мал что она при­нес­ла ка­кое-то но­вогод­нее ук­ра­шение из папье-ма­ше. Бы­ло за­мет­но, что про­из­ве­дён­ным эф­фектом хо­зя­ева ужас­но до­воль­ны. Она на­реза­ла один по­мидор и по­ложи­ла кус­ки всем на та­рел­ки:

- Это из на­шей теп­ли­цы. На ТЭЦ мно­го па­ра, его рань­ше на­ружу вы­пус­ка­ли, а Ми­шель пос­тро­ил теп­ли­цу и те­перь этот пар идёт ту­да. На ули­це мо­роз, а в теп­ли­це всег­да теп­ло, как ле­том на юге. Све­тиль­ни­ки пос­та­вил - элек­три­чес­тва ведь то­же на стан­ции сколь­ко угод­но. Рас­тёт всё прос­то за­меча­тель­но. Све­жие ово­щи у нас круг­лый год. А эти по­мидо­ры - гор­дость и лю­бовь Ми­шеля, они ведь ему жизнь спас­ли. Он их сам вы­ращи­ва­ет, ни­кому не до­веря­ет. Од­ним та­ким по­мидо­ром мож­но це­лую семью на­кор­мить. Уро­жай не та­кой уж боль­шой, но на праз­дни­ки по од­но­му та­кому по­мидо­ру по­луча­ет каж­дый ра­бот­ник стан­ции, и кое-что в на­шу мес­тную боль­ни­цу от­да­ём. Вот и вам на та­рел­ку по­пало. С нас­ту­па­ющим вас!

Я из­ви­нил­ся, вы­шел в ко­ридор и вер­нулся с ка­мерой, чтоб снять это не­видан­ное в на­ших кра­ях зре­лище - ог­ромные по­мидо­ры на де­кабрь­ском сто­ле. А ещё мне не тер­пе­лось уз­нать по­боль­ше про это­го уди­витель­но­го че­лове­ка из Фран­ции, ин­же­нера и ху­дож­ни­ка с про­ница­тель­ны­ми гла­зами и ог­ромны­ми све­жими по­мидо­рами пос­ре­ди лю­той зи­мы.

- Ми­ха­ил Эмиль­евич, рас­ска­жите о се­бе, не для те­леви­дения. Для ме­ня, - поп­ро­сил я, со­вер­шенно за­быв про цель мо­его при­ез­да в этот се­вер­ный го­род.

Он на­лил всем по бо­калу крас­но­го ви­на, мы чок­ну­лись и он на­чал свой рас­сказ.

- Пе­ред вой­ной, я с от­цом, ма­терью и дву­мя сес­тра­ми жил в Нан­си. Это ма­лень­кий го­родок на се­веро-вос­то­ке Фран­ции. Дом был у нас прос­торный, с са­дом, не­дале­ко от си­наго­ги на Буль­ва­ре Жофр, в са­мом цен­тре го­рода. Отец был док­тор, у не­го ле­чилась вся знать го­род­ская, да­же сам мэр. Ког­да я кон­чал шко­лу, то меч­тал стать ху­дож­ни­ком. Чтоб это­му учить­ся, на­до бы­ло ехать в го­род боль­шой, Па­риж или Ли­он - у нас в Нан­си не бы­ло учи­лища для ис­кусс­тва. Отец хо­тел, чтоб я стал вра­чом, как он. Но мне это бы­ло не­ин­те­рес­но, я хо­тел толь­ко ри­совать. Стал брать уро­ки жи­вопи­си у мес­тно­го пор­тре­тис­та и у ме­ня неп­ло­хо по­луча­лось… День­ги у от­ца не хо­тел про­сить и чтоб пла­тить за уро­ки стал под­ра­баты­вать у од­но­го се­лек­ци­оне­ра на фер­ме. Это бы­ло не­дале­ко от нас, за вок­за­лом, и я ту­да хо­дил поч­ти каж­дый день. Тот ста­рик, фер­мер, вы­вел вот этот сорт то­матов чу­дес­ных - боль­ших, соч­ных и слад­ких.

В со­роко­вом Гер­ма­ния на­пала на Фран­цию. Бо­ши под­хо­дили к го­роду и мно­гие ев­реи ста­ли у­ез­жать на юг. Ду­мали, что ту­да вой­на не дой­дёт. Мы то­же соб­ра­лись ехать. Но у­еха­ли не все. Тех, кто ос­тался, как наш ре­бе, уби­ли. А те, кто у­еха­ли на юг, по­том то­же по­гиб­ли. Их из юж­ной зо­ны Фран­ции де­пор­ти­рова­ли в Ос­венцим. Мне со­седи из Нан­си на­писа­ли сю­да, что из че­тырёх ты­сяч ев­ре­ев на­шего го­рода пос­ле вой­ны вер­ну­лись толь­ко двад­цать два че­лове­ка. Я вот не по­гиб, но то­же ни­ког­да не вер­нулся до­мой…

Ког­да мы соб­ра­лись у­ез­жать из го­рода, тот ста­рик-се­лек­ци­онер, у ко­торо­го я ра­ботал, дал мне с со­бой нем­ножко се­мян этих по­мидор. Я от не­го по­бежал до­мой, но опоз­дал. По же­лез­ной до­роге уже пош­ли не­мец­кие по­ез­да и я не смог пе­рей­ти че­рез пу­ти к до­му. Бо­ши вош­ли в го­род, по всем ули­цам дви­гались их ма­шины и шли сол­да­ты. Сра­зу ста­ли ло­вить ев­ре­ев, как буд­то дру­гих за­бот у них не бы­ло.  Кто ев­рей, а кто нет - бы­ло ведь не вид­но, но не­кото­рые го­рожа­не ука­зыва­ли на ев­ре­ев. Ме­ня то­же схва­тили и при­вели в му­ници­пали­тет. Там си­дел мэр, тот са­мый, ко­торо­го ле­чил мой отец. Мэр ме­ня уз­нал и ска­зал нем­цу офи­церу, ко­торый всё ре­шал - вот этот ев­рей. Ме­ня уве­ли и за­пер­ли с дру­гими в под­ва­ле. Мо­их ро­дите­лей и сес­тёр я так ни­ког­да боль­ше не ви­дел. Мне по­том на­писа­ли, что их всех де­пор­ти­рова­ли, ку­да точ­но - не знаю. В под­ва­ле бы­ли все мо­лодые, как я. Сна­чала нас ста­ли вы­водить де­лать гряз­ную и тя­жёлую ра­боту, но че­рез нес­коль­ко дней за­пер­ли в то­вар­ный ва­гон и по­вез­ли в Гер­ма­нию.

Нас при­вез­ли в Да­хау, это кон­цла­герь око­ло Мюн­хе­на. Там мне вы­дали по­лоса­тую одеж­ду ла­гер­ную и ве­лели пе­ре­одеть­ся. Ког­да ник­то не ви­дел, я пе­ресы­пал в кар­ман се­мена этих по­мидор. Нас час­то обыс­ки­вали, но на зёр­нышки в кар­ма­не ник­то вни­мание не об­ра­щал, ду­мали - му­сор, Так они всег­да бы­ли при мне. В Да­хау я был дол­го, на­вер­ное ме­сяцев де­сять, нас зас­тавля­ли стро­ить до­роги, как ра­бов в древ­нем Ри­ме. А в со­рок пер­вом го­ду сде­лали се­лек­цию и всех, кто был из Фран­ции, Бель­гии и Гол­ландии, по­сади­ли в ва­гоны и по­вез­ли даль­ше на вос­ток. Сна­чала мы не зна­ли ку­да, но по­том один ох­ранник, очень раз­го­вор­чи­вый был, ска­зал, что ве­зут в Поль­шу, в дру­гой ла­герь. Мы уже нем­но­го по­нима­ли по-не­мец­ки. Он шу­тил: "Пос­ле ла­геря поль­ско­го вы ста­нете сво­бод­ны­ми, вы­лети­те от­ту­да, как дым в тру­бу". Ко­неч­но, мы этот смысл тог­да по­нять не мог­ли и не зна­ли, что это сов­сем не шут­ка. Еха­ли мед­ленно, по­дол­гу сто­яли на стан­ци­ях. Ког­да мы на­конец при­еха­ли в Поль­шу, наш по­езд ос­та­новил­ся за го­родом Лодзь. Зас­тря­ли там на­дол­го, сто­яли нес­коль­ко дней. Нас не кор­ми­ли, толь­ко вед­ро во­ды в ва­гон при­носи­ли. По же­лез­ной до­роге всё вре­мя шли на вос­ток по­ез­да не­мец­кие с сол­да­тами и тан­ка­ми.

В один день ох­ранник ска­зал, что Гер­ма­ния на­пала на Рос­сию. Тог­да я и мой друг бель­гий­ский ре­шили бе­жать. Стан­ция, где сто­яли на­ши ва­гоны, бы­ла не­дале­ко от ле­са, ох­ра­ны бы­ло ма­ло и мы ночью вы­лома­ли дос­ки в по­лу ва­гона, вы­лез­ли и по­бежа­ли к ле­су. Дру­гие зак­лю­чен­ные из ва­гона то­же по­бежа­ли с на­ми, ох­ра­на уви­дела и ста­ла стре­лять, но в тем­но­те мы смог­ли от них уй­ти. На­ша груп­па до­бежа­ла до ле­са и там мы спря­тались. Раз бо­ши во­юют с Рос­си­ей, то мы ре­шили, что на­до ид­ти на вос­ток, в Рос­сию.

Не бу­ду го­ворить, как мы доб­ра­лись до гра­ницы, это дру­гая ис­то­рия. Гра­ница бы­ла фрон­том, а фронт всё вре­мя ухо­дил на вос­ток. Но мы доб­ра­лись. Там, на рус­ской зем­ле шёл бой. Мы спря­тались в кус­тах и жда­ли но­чи. Ког­да ста­ло тем­но и бой за­тих, мы по­пол­зли в сто­рону Крас­ной ар­мии, по­ка не ус­лы­шали го­лоса, го­вори­ли не по-не­мец­ки. Сна­чала ду­мали, что это по-поль­ски, мы тог­да ведь не по­нима­ли, но по­том за­мети­ли, как кто-то све­тит фо­нари­ком и ста­ло вид­но, что это во­ен­ная фор­ма рус­ская. Мы с мо­им дру­гом бель­гий­цем под­ня­ли ру­ки, выш­ли из-за кус­тов и крик­ну­ли "Кам­рад!". Тут эти рус­ские сол­да­ты зак­ри­чали, на нас нап­ра­вили ору­жие, ок­ру­жили, что-то спра­шива­ли. Мы бы­ли в ла­гер­ной одеж­де по­лоса­той и они на нас смот­ре­ли с удив­ле­ни­ем, не по­нима­ли, кто мы та­кие. Один снял ре­мень, мне сза­ди за­вяза­ли ру­ки и уве­ли в окоп. Там дер­жа­ли до рас­све­та, по­том да­ли во­ды, по­сади­ли в гру­зовик и по­вез­ли в ка­кой-то лес, где бы­ло мно­го сол­дат. Ме­ня за­вели в па­лат­ку боль­шую, где сто­ял стол, у ко­торо­го си­дел хму­рый офи­цер с дву­мя звёз­дочка­ми на во­рот­ни­ке. Я по­том уз­нал, что это был СМЕРШ. Он что-то спро­сил, но я тог­да ни од­но­го сло­ва по-рус­ски не знал и ска­зал по-фран­цуз­ски, что бе­жал из ла­геря не­мец­ко­го. Он не по­нял и стал на ме­ня кри­чать. Я пов­то­рил это по-не­мец­ки и тут он ме­ня уда­рил ку­лаком в ухо и крик­нул: не­мец­кий шпи­он!

Не бу­ду го­ворить как ме­ня доп­ра­шива­ли, би­ли силь­но. По-фран­цуз­ски там ник­то не по­нимал, а по-не­мец­ки я и они го­вори­ли пло­хо. Они не зна­ли, кто я та­кой, их зли­ло, что они ни­чего не по­нима­ют, по­тому, на­вер­ное, и би­ли. Ме­ня пе­ре­оде­ли в рус­скую фор­му во­ен­ную, но без по­гон и рем­ня, со сле­дами кро­ви, на­вер­ное от сол­да­та уби­того. Да­ли бо­тин­ки рва­ные. Я еле ус­пел не­замет­но пе­рело­жить се­мена в кар­ман гим­настёр­ки. По­том ме­ня от­везли на стан­цию, пог­ру­зили в ва­гон вмес­те с арес­то­ван­ны­ми сол­да­тами рус­ски­ми и по­вез­ли на вос­ток, даль­ше от фрон­та. Пом­ню, ме­ня это уди­вило - вой­на с нем­ца­ми, а арес­то­ван­ные сол­да­ты все рус­ские.

Еха­ли мы очень дол­го, нас всё вре­мя бом­би­ли и обс­тре­лива­ли не­мец­кие са­молё­ты, но ва­гоны бы­ли за­пер­ты и нам не да­вали вый­ти. Ког­да при­лета­ли са­молё­ты, ох­ра­на раз­бе­галась и пря­талась за на­сыпью, а мы си­дели в ва­гонах и смот­ре­ли че­рез ре­шёт­ку в ок­не. Ес­ли бом­ба по­пада­ла в ка­кой-то ва­гон и раз­би­вала его, те зак­лю­чён­ные рус­ские, кто ос­тался жив, от­ту­да раз­бе­гались. Так мы до­еха­ли до Ура­ла, в Пермь. Ме­ня и ещё нес­коль­ко инос­тран­цев при­вез­ли в тюрь­му и там дер­жа­ли ме­сяц, без доп­ро­сов. На­конец ме­ня выз­ва­ли к сле­дова­телю, где бы­ла ещё мо­лодая жен­щи­на-пе­ревод­чик. Она пло­хо, но всё же го­вори­ла по-фран­цуз­ски. Я всё про се­бя рас­ска­зал, сле­дова­тель за­писал и ме­ня уве­ли. Че­рез не­делю он ме­ня выз­вал опять. Пе­ревод­чи­цы там уже не бы­ло. Сле­дова­тель ве­лел мне под­пи­сать ка­кую-то бу­магу на рус­ском язы­ке. Как я по­том уз­нал, мне да­ли 10 лет ла­геря и пять лет ссыл­ки, за шпи­онаж. Ско­ро пос­ле это­го ме­ня от­пра­вили по эта­пу на Ко­лыму, в Даль­лаг.

Ког­да мы пос­ле дол­го­го эта­па тя­жёло­го очень при­еха­ли в зо­ну, нам ве­лели всю одеж­ду сдать на про­жар­ку от вшей, всех пос­триг­ли на­голо, пог­на­ли в ба­ню и вы­дали дру­гую одеж­ду ла­гер­ную. Я тог­да очень за се­мена ис­пу­гал­ся, как же их убе­речь? При­думал пря­тать во рту, под язы­ком. Их да­же при шмо­не не на­ходи­ли. Ког­да в рот смот­ре­ли, ви­дели во рту зёр­нышки, и ду­мали, что это ос­татки от еды. Но во рту дер­жать мож­но толь­ко ко­рот­кое вре­мя, чтоб слю­ной не на­бух­ли. Так я и де­лал, по­том в кар­ман клал.

Ме­ня в ла­гере от­пра­вили на об­щие ра­боты в шах­ту до­бывать оло­вян­ную ру­ду. Там я и встре­тил тех, ко­го по­том на­писал вот на этой кар­ти­не. Ко­неч­но по па­мяти на­писал, но ду­маю, что по­хоже. Пос­те­пен­но я стал го­ворить по-рус­ски и луч­ше по­нимал этих лю­дей. Это бы­ла тя­жёлая шко­ла. Ла­герь че­лове­ка вы­вора­чива­ет на­из­нанку - всё пло­хое и страш­ное, что скры­то внут­ри, вы­ходит на­ружу. И всё хо­рошее то­же ста­новит­ся вид­но, но хо­роше­го всег­да мень­ше… Для зэ­ка ла­герь сна­чала чис­ти­лище, а по­том ад. Но ад ла­геря страш­нее, чем у Дан­те. У не­го был ад, как ка­ра за гре­хи, а здесь - ка­ра за нич­то. Ра­бота бы­ла очень тя­жёлая, вся руч­ная. Ма­шин не бы­ло ни­каких, инс­тру­мен­ты при­митив­ные: кай­ло, тач­ка, ло­пата. Са­мое труд­ное вре­мя бы­ло ут­ром, ког­да сон­ных на ра­боту гна­ли - мо­роз страш­ный, ве­тер. Ват­ник от хо­лода сов­сем не спа­сал. А под зем­лёй в шах­те бы­ло луч­ше, теп­лее и без вет­ра. Осо­бен­но пло­хо бы­ло зи­мой. Подъ­ём - тем­но, на ра­боту - те­мень, под зем­лёй, са­мо со­бой - всег­да тем­но, ну и с ра­боты в ба­рак идём - то­же ночь. Пай­ка ма­лень­кая, толь­ко чтоб не уме­реть с го­лода. В Да­хау и то кор­ми­ли луч­ше. Нор­му не сде­лал, пай­ку уре­жут. Я сов­сем до­ходить стал и ду­мал, всё - ко­нец. Но как-то ве­чером на по­вер­ке пос­ле ра­боты ме­ня выз­вал на­чаль­ник и спра­шива­ет: - Вы, го­ворят, ху­дож­ни­ком бы­ли? Мо­жете к ок­тябрь­ским праз­дни­кам офор­мле­ние сде­лать на строй­ке?

Я, ко­неч­но, от­ве­чаю: - Мо­гу, граж­да­нин на­чаль­ник, всё сде­лаю.

Там ком­би­нат боль­шой стро­или для пе­рера­бот­ки ру­ды и при нём теп­лостан­цию, ТЭЦ то есть. Ме­ня с шах­ты сня­ли и на эту строй­ку от­пра­вили. А на ТЭЦ как раз пус­ти­ли пер­вый па­роге­нера­тор от ко­торо­го про­из­во­дили элек­три­чес­тво. Пар от­ра­ботан­ный выб­ра­сыва­ли на­ружу, что с ним де­лать? И тог­да мне в го­лову идея приш­ла. Я ког­да пла­каты на­рисо­вал и их по­веси­ли, пе­ред тем, как ид­ти об­ратно в ба­рак, по­дошёл к лей­те­нан­ту из ВОХ­Ра и го­ворю:

- Граж­да­нин на­чаль­ник. Я на во­ле в теп­ли­це ра­ботал и это де­ло хо­рошо знаю. Ес­ли раз­ре­шите, вот тут при ТЭЦ теп­ли­цу мо­гу со­ору­дить и этот пар, что на ули­цу выб­ра­сыва­ет­ся, для обог­ре­ва прис­по­собить. Бу­ду для вас ово­щи све­жие вы­ращи­вать. Огур­цы мо­гу рас­тить и да­же по­мидо­ры.

Он уди­вил­ся и го­ворит, "Как же это тут на се­вере по­мидо­ры бу­дут рас­ти? Та­кого не бы­ва­ет". Но всё же эта идея его за­ин­те­ресо­вала, ме­ня он с ра­бот об­щих снял и ос­та­вил при ТЭЦ. Так я при­дур­ком стал. Ес­ли не зна­ете - этим сло­вом у нас на­зыва­ли тех, кто был в об­слу­ге, не на об­щих. Ну, нап­ри­мер, ра­ботал в боль­нич­ке, на кух­не, или там са­пож­ни­ком. Я стал при­дур­ком теп­личным. К это­му вре­мени у ме­ня все­го во­семь се­мечек сох­ра­нилось. Я их в круж­ки алю­мини­евые рас­са­дил. Очень вол­но­вал­ся - вдруг не взой­дут? Но че­тыре взош­ли. Mon Dieu, как я ра­довал­ся, ког­да уви­дел пер­вые тра­виноч­ки зе­лёные! Я о них так за­ботил­ся, как де­тей бе­рёг! Ды­шать на рас­са­ду бо­ял­ся. Ес­ли не да­дут уро­жая, от­пра­вят ме­ня об­ратно на об­щие и тог­да точ­но, ко­нец мне бу­дет.

Я ведь про теп­ли­цы тог­да ни­чего не знал, но всё при­думал, что нуж­но. Чер­те­жи сде­лал. По­нимал, что по­мидо­рам на­до теп­ло и свет. Сна­чала теп­ли­цу ма­лень­кую пос­тро­или, пря­мо в зда­нии ТЭЦ, зем­лю в мер­зло­те на­руби­ли, гряд­ки сде­лали и са­мое глав­ное - лам­почки над гряд­ка­ми по­веси­ли, элек­три­чес­тва ведь бы­ло сколь­ко угод­но, пря­мо там про­из­во­дили. Вот и стал я ого­род­ни­ком при на­чаль­стве ла­гер­ном.

Под­росла рас­са­да, а тут и теп­ли­цу за­кон­чи­ли. Я рос­тки в гряд­ку пе­реса­дил. Ско­ро зац­ве­ли, а по­том и пло­ды по­яви­лись. В Нан­си на­до бы­ло три ме­сяца, чтоб по­мидор до­шёл до пол­но­го раз­ме­ра. А там, в теп­ли­це че­рез три ме­сяца они ещё сов­сем ма­лень­кие и зе­лёные бы­ли. Лей­те­нант при­ходил, удив­лялся, что рас­тут по­мидор­чи­ки и го­ворил: "Да­вай, рви их, уже го­товы. В са­поге доз­ре­ют". Я про­сил: "По­годи­те ещё, граж­да­нин на­чаль­ник, на кус­те дол­жны дой­ти, са­ми же до­воль­ны бу­дете". Он поз­во­лил и ещё че­рез ме­сяц, они дей­стви­тель­но доз­ре­ли. Всё на­чаль­ство при­ходи­ло смот­реть. Та­ких по­мидор они ни­ког­да не ви­дели. Ког­да уро­жай соб­ра­ли, бы­ло де­сять пло­дов, заб­ра­ли на­чаль­ни­ки их се­бе в семьи. У мно­гих из них жё­ны и де­ти там бы­ли. Хоть пай­ки у них не зэ­ков­ские, но то­же ведь на од­них про­дук­тах мо­роже­ных жи­ли. Мне один по­мидор всё же ос­та­вили, на се­мена. Кро­ме по­мидор - огур­цы, свёк­лу и ка­пус­ту рас­тил. Се­мена ово­щей ох­ранни­кам родс­твен­ни­ки с ма­тери­ка при­сыла­ли. Очень на­чаль­ству это нра­вилось. Ви­тами­ны! Та­кого ни в од­ном ла­гере не бы­ло. По край­ней ме­ре, я не слы­хал про теп­ли­цы в зо­не.

Вско­ре про мою теп­ли­цу до­ложи­ли са­мому на­чаль­ни­ку Даль­строя ге­нера­лу Ни­кишо­ву. Был он там бог и царь. Его так и зва­ли - Царь Ни­кишов. Он не по­верил и сам при­ехал пос­мотреть. Как теп­ли­цу мою уви­дел и по­мидо­ры поп­ро­бовал, ве­лел сов­сем боль­шую теп­ли­цу стро­ить на уже дру­гой ТЭЦ, в са­мом Ма­гада­не, где он сам жил. Мне под на­чало ещё нес­коль­ко зэ­ков да­ли в по­мощ­ни­ки, сам я уж не уп­равлял­ся. Я кор­мился, на­чаль­ство кор­мил и по­тому вы­жил, бла­года­ря вот этим по­мидо­рам. Спа­сибо то­му фер­ме­ру из Нан­си. Да, вот ещё ин­те­рес­ная де­таль - в 44-м го­ду в Ма­гадан с ви­зитом при­ехал ви­це-пре­зидент аме­рикан­ский, не пом­ню его фа­милию, с де­лега­ци­ей. Ему на стол мои по­мидо­ры ог­ромные по­ложи­ли - он ни­как не мог по­верить, что мес­тные. Его тог­да ко мне в теп­ли­цу при­вез­ли, чтоб по­казать, но ме­ня от­ту­да уб­ра­ли, бо­ялись, что я мо­гу что-то по-фран­цуз­ски ему шеп­нуть и ник­то не пой­мёт. Ве­шали ведь ему лап­шу на уши - го­вори­ли, что в Ма­гада­не все воль­но-на­ём­ные. Вмес­то ме­ня и мо­их по­мощ­ни­ков пе­ре­оде­ли в ра­бочую фор­му вер­ту­ха­ев, как буд­то это они в теп­ли­це ра­бота­ют.

Ну, мы од­на­ко за­гово­рились, по­ра и за де­ло, а то вы на об­ратный по­езд не ус­пе­ете.

Мы вста­ли из-за сто­ла, я поп­ро­щал­ся с его же­ной, поб­ла­года­рил за обед, мы оде­лись и выш­ли на ули­цу. Бы­ло толь­ко три ча­са дня, но уже су­мер­ки - се­вер. Ме­тель утих­ла и пос­ле сыт­но­го обе­да ка­залось, что да­же мо­роз стал мяг­че. Мы се­ли в ма­шину и сов­сем быс­тро до­еха­ли до элек­трос­танции. Теп­ли­ца бы­ла весь­ма вну­шитель­ных раз­ме­ров. Она при­мыка­ла сна­ружи к зда­нию ТЭЦ, но на обыч­ную теп­ли­цу сов­сем бы­ла не­похо­жа. Это был длин­ный де­ревян­ный ба­рак без при­выч­ной стек­лянной кры­ши. Ми­ха­ил Эмиль­евич мне объ­яс­нил, что се­вер­ное сол­нце сла­бое, да­же ле­том, а зи­мой, счи­тай, его во­об­ще поч­ти нет, так что от стек­лянной кры­ши про­ку ма­ло, да­же вред - теп­ло быс­трее ухо­дит. Внут­ри ба­рака бы­ло жар­ко и влаж­но, как в ба­не. Над гряд­ка­ми све­тили яр­кие лам­пы, за­меня­ющие сол­нце. Вдоль стен шли тол­стые тру­бы, с ко­торых ка­пала во­да. На зем­ля­ном по­лу блес­те­ли лу­жи, от­ра­жая элек­три­чес­кие сол­нца. Пу­га­юще ши­пел пар. Ог­ромные по­мидо­ры, под­держи­ва­емые про­волоч­ны­ми под­порка­ми, ви­сели на кус­тах в че­тыре ря­да.

У ме­ня сра­зу воз­никла проб­ле­ма со съ­ём­кой - в про­питан­ном вла­гой воз­ду­хе лин­зы в хо­лод­ной ки­нока­мере за­поте­ли и я не мог ни­чего сни­мать. Приш­лось по­ложить ап­па­рат у тёп­лой тру­бы, чтоб прог­релся. По­ка он на­питы­вал­ся теп­лом, ди­рек­тор про­вёл ме­ня в ТЭЦ и мы под­ня­лись на­верх в ка­бинет на­чаль­ни­ка сме­ны по ме­тал­ли­чес­кой, гро­хочу­щей под на­шими но­гами, лес­тни­це. Там мы усе­лись на ди­ван и он про­дол­жил свой рас­сказ.

- Я жил в ла­гере при теп­ли­це поч­ти семь лет. В со­рок вось­мом ге­нера­ла Ни­кишо­ва от­пра­вили в от­став­ку, приш­ло но­вое на­чаль­ство и не ра­зоб­равшись, теп­ли­цу сло­мали. На­чали всё ме­нять, мно­гих зэ­ков рас­ки­дали по раз­ным зо­нам, и ме­ня пе­реве­ли в дру­гой ла­герь, там же в Даль­строе. Но и в но­вом мес­те я то­же быс­тро на­ладил теп­ли­цу - раз­го­воры про мои по­мидо­ры хо­дили по всем зо­нам и на­чаль­ник здеш­не­го ла­геря, уз­нав, что я к не­му по­пал, сам мне пред­ло­жил пос­тро­ить теп­ли­цу. У ме­ня уже се­мян бы­ло мно­го, так, что эти по­мидо­ры опять ме­ня спа­сали.

Из ла­геря я вы­шел в пять­де­сят пер­вом, и оп­ре­дели­ли мне от­бы­вать ссыл­ку вот здесь, в Се­веро­ураль­ске. Мне уже трид­цать лет бы­ло, вмес­те с гер­ман­ски­ми, один­надцать лет в ла­герях про­вёл. Но ещё мо­лодой был и хо­тел учить­ся. По-рус­ски я стал го­ворить сов­сем сво­бод­но и чи­тал лег­ко, вот толь­ко пи­сал ещё пло­хо. Пос­ту­пил в элек­тро­тех­ни­чес­кий тех­ни­кум на от­де­ление за­оч­ное, и стал ра­ботать в раз­ных мес­тах, где бра­ли ссыль­но­го. Ко­неч­но, ни­какой теп­ли­цы у ме­ня уже не бы­ло и жи­лось в пер­вые го­ды труд­но и го­лод­но. А се­мена всё вре­мя бы­ли со мной и чтоб не по­гиб­ли я круг­лый год са­жен­цы рас­тил в ком­на­те, ко­торую сни­мал.

В пять­де­сят чет­вёртом го­ду у ме­ня в жиз­ни сра­зу че­тыре важ­ных со­бытия слу­чились: я на Ни­не же­нил­ся, тех­ни­кум за­кон­чил, мне ссыл­ку от­ме­нили и вско­ре пол­ностью ре­аби­лити­рова­ли. Вы­дали пас­порт, хо­тя я граж­данс­тва со­вет­ско­го ни­ког­да не по­лучал.

- Ну а во Фран­цию вы не хо­тели вер­нуть­ся? - спро­сил я.

- Как не хо­тел? Я об этом с са­мого пер­во­го дня, ещё с Да­хау, толь­ко и ду­мал. По­это­му, как толь­ко ме­ня здесь в КГБ выз­ва­ли и вы­дали бу­магу о ре­аби­лита­ции, я сра­зу же за­яв­ле­ние на­писал, что я фран­цуз­ский граж­да­нин и хо­чу вер­нуть­ся на ро­дину. Ждал от­ве­та дол­го, а по­том ме­ня выз­ва­ли и ска­зали, что мой отъ­езд во Фран­цию не в ин­те­ресах го­сударс­тва и я те­перь граж­да­нин СССР, а не Фран­ции. Вот так. По­том я ещё мно­го раз пи­сал за­яв­ле­ния, чтоб от­пусти­ли, но мне всег­да от­ве­чали, что родс­твен­ни­ков там у ме­ня нет, а по­тому мой отъ­езд "не­целе­со­об­ра­зен".

По­мидо­ры мы с Ни­ной про­дол­жа­ли до­ма вы­ращи­вать все эти го­ды. Жи­ли в ком­му­нал­ке. Сде­лали там как бы кро­хот­ную теп­ли­цу в ящи­ке у ба­тареи под ок­ном. Днём на по­докон­ник выс­тавля­ли. Нель­зя бы­ло до­пус­тить, чтоб прер­ва­лась эта ни­точ­ка. Толь­ко све­та у нас бы­ло ма­лова­то, по­это­му сни­мали не­доз­ревшие, зе­лёные, но всё рав­но боль­шие. По­том они крас­не­ли в ва­лен­ках. Ког­да нас зва­ли в гос­ти, на день рож­де­ния к друзь­ям или на праз­дни­ки, мы всег­да в по­дарок при­носи­ли один наш по­мидор боль­шой. Все так бы­ли счас­тли­вы! По­дар­ка луч­ше­го ник­то не по­лучал, се­вер ведь. По­это­му нас ста­ли час­то в гос­ти звать, жда­ли по­мидо­ра на­шего. Толь­ко бы­ло их у нас сов­сем ма­ло - что там до­ма у ба­тареи мо­жет вы­рас­ти! Но в го­роде все зна­ли про на­ши по­мидо­ры. Го­да че­рез три, ме­ня выз­ва­ли к пред­се­дате­лю го­рис­полко­ма. Он мне го­ворит:

- Мы вам пред­ла­га­ем дол­жность зам­ди­рек­то­ра ТЭЦ. Вы там толь­ко пос­трой­те теп­ли­цу и рас­ти­те для го­рода свои то­маты. Ес­ли что на­до, сра­зу ко мне об­ра­щай­тесь, ис­полком ока­жет вся­кое со­дей­ствие в этом де­ле.

Он, ко­неч­но, имел в ви­ду по­мидо­ры не для го­рода, а для на­чаль­ства го­род­ско­го. Я всё рав­но очень был рад. Опыт у ме­ня уже был боль­шой и, как ви­дите, теп­ли­ца по­лучи­лась хо­рошая. Ког­да я по­том за­кон­чил фа­куль­тет энер­ге­тичес­кий и по­лучил дип­лом ин­же­нера, наз­на­чили ме­ня ди­рек­то­ром всей стан­ции и да­же вот квар­ти­ру боль­шую да­ли в до­ме для на­чаль­ства. У нас со­седи все на­чаль­ни­ки - кто из гор­ко­ма пар­тии, кто из ис­полко­ма, и да­же в со­сед­нем подъ­ез­де на­чаль­ник КГБ жи­вёт. От­но­шения у ме­ня с ним са­мые хо­рошие. Так что я сам стал те­перь вро­де боль­шо­го на­чаль­ни­ка в го­роде. Ну вот, вы всё про ме­ня те­перь зна­ете…

Мы спус­ти­лись вниз, в теп­ли­цу. Моя ки­нока­мера уже отог­ре­лась, я про­тёр объ­ек­ти­вы и за ка­ких-то чет­верть ча­са от­снял, что мне на­до бы­ло для ре­пор­та­жа - все­го-то две ми­нуты эк­ранно­го вре­мени. Ког­да всё бы­ло за­кон­че­но, мы опять усе­лись в "Вол­гу" и Ми­ха­ил Эмиль­евич от­вёз ме­ня на вок­зал, про­водил до ва­гона и пе­ред са­мым от­хо­дом по­ез­да про­тянул мне боль­шой бу­маж­ный па­кет:

- Это вам, к но­вогод­не­му сто­лу от ме­ня и Ни­ны по­мидо­ры. Дай­те знать, ког­да ме­ня по те­леви­зору по­кажут. С Но­вым Го­дом!