Послевкусие

    О да, "Ра­дость-на-ко­лесах" это дей­стви­тель­но ра­дость, да­же кейф, как го­ворят у нас в Из­ра­иле. Так что  я пра­виль­но сде­лал, ког­да от­ка­зал­ся от лич­но­го ав­то­моби­ля, ко­торый пред­ло­жил мне Аль­фред, и по­ехал этим, так на­зыва­емым об­щес­твен­ным тран­спор­том. Ну да, как же, об­щес­твен­ный! Да это же дво­рец пе­ред­вижной!

  Вхо­дишь в ку­пе или как здесь го­ворят, в от­сек. На сте­не зер­ка­ло.  Под зер­ка­лом - цве­ты в ак­ку­рат­ном кув­шинчи­ке. Сто­лик. Вни­зу - бар. Хо­чешь, на­ливай се­бе ко­лу, хо­чешь - шнабс. И - "все вклю­чено"! Над го­ловой при­ят­ной ба­буль­ки, что си­дит нап­ро­тив и как-то стран­но на ме­ня пог­ля­дыва­ет, кар­тинка. На кар­тинке - лу­жок, на луж­ке пля­шут вся­кие там пей­за­не и пей­зан­ки. Или пас­тушкИ и пас­тУшки. В об­щем, сплош­ной Ти­роль. А хо­чешь ин­теллек­ту­аль­но по­раз­влечь­ся - нет проб­лем. На­жал кноп­ку на сто­лике - и по­жалуй­ста те­бе - выд­ви­га­ет­ся те­ле­эк­ран и ви­дик с ме­ню из двад­ца­ти ко­ромет­ра­жек. По­чему ко­рот­ко­мет­ра­жек? По­тому что все­го-то ез­ды от оте­ля под Бер­ли­ном, где я нас­лаждал­ся кра­сота­ми при­роды, до а­эро­пор­та пять­де­сят ми­нут. Толь­ко ко­рот­ко­мет­ражку пос­мотреть и ус­пе­ешь. Впро­чем, я ни­чего смот­реть не со­бира­юсь. У ме­ня с со­бой но­ут­бук и, я, по­ка ни­чего не за­был, бу­ду сей­час за­писы­вать впе­чат­ле­ния от не­ожи­дан­но сва­лив­шей­ся на ме­ня  по­ез­дки в Гер­ма­нию. Шут­ка ли - по­сетить сто­лицу мо­гущес­твен­ной дер­жа­вы по лич­но­му приг­ла­шению кан­цле­ра, гла­вы пра­витель­ства, в ка­чес­тве дру­га его детс­тва.  Хо­тя друзь­ями-то мы, стро­го го­воря, ни­ког­да не бы­ли. Ведь ма­ма увез­ла ме­ня в Из­ра­иль, ког­да мне бы­ло две­над­цать лет, а Аль­фре­ду... Аль­фре­ду бы­ло тог­да сем­надцать. Ка­кая уж там друж­ба при та­ком раз­ры­ве в воз­расте! Пом­ню, на про­водах он сок­ру­шал­ся, дес­кать, ку­да же вы, фрау Ро­зен­фельд, как я без вас?" А ма­ма ему: "Не пе­режи­вай, Фре­дик! Я свою роль в тво­ей жиз­ни сыг­ра­ла, а те­перь ты твер­до сто­ишь на но­гах, смо­жешь вый­ти на пра­виль­ную до­рогу!".

И точ­но, вы­шел! Пос­ле ар­мии пос­ту­пил в уни­вер­си­тет Гум­боль­дта на юри­дичес­кий фа­куль­тет, по­том по­шел ра­ботать в Ми­нис­терс­тво гос­бе­зопас­ности (Staatssicherheit). Мы его по при­выч­ке на­зыва­ли "Гес­та­по", хо­тя ка­кое там Гес­та­по?! Гес­та­по по су­ти за­кон­чи­лось двад­ца­того и­юля со­рок чет­верто­го го­да, ког­да бом­ба, за­ложен­ная пол­ковни­ком  Шта­уф­фенбер­гом, раз­несла в клоч­ки фю­рера. Да, быс­тро все из­ме­нилось в те дни. Но­вое пра­витель­ство не­мед­ленно зак­лю­чило мир с За­падом и с Со­вета­ми - мы это учи­ли в шко­ле на уро­ках ис­то­рии. Прав­да, учеб­ни­ки этот мир на­зыва­ли по­чет­ным, а лю­ди на рын­ке - по­зор­ным, но как бы то ни бы­ло, Гес­та­по, оно же Staatssicherheit как бы­ло, так и ос­та­лось ги­гант­ской ищей­кой, бе­гущей по пя­там за каж­дым нем­цем, но при Гит­ле­ре это бы­ла ка­ратель­ная ор­га­низа­ция, а те­перь глав­ный упор де­лал­ся на сбор ин­форма­ции. Нет, ко­неч­но, тех, кто слиш­ком ши­роко рас­кры­вал свой "чер­ный рот" (га­зет­ный штамп то­го вре­мени) гос­тепри­им­но при­нима­ли под­ва­лы Ми­нис­терс­тва, а в осо­бых слу­ча­ях и у­ют­ная ком­натка с гиль­оти­ной по­сере­дине.

  Впро­чем, я не знаю, чем Аль­фред за­нимал­ся, ра­ботая там - ведь Staatssicherheit

за­нима­лась не толь­ко вы­яв­ле­ни­ем "не на­ших" сре­ди "на­ших", но и нас­то­ящей конт­рраз­ведкой - бла­го и Шта­ты, и СССР и Бри­тания про­яв­ля­ли чрез­вы­чай­ную лю­боз­на­тель­ность по по­воду гер­ман­ских во­ен­ных сек­ре­тов - да и раз­ведкой то­же. От­но­шения мо­ей быв­шей ро­дины с ны­неш­ней бы­ли не из луч­ших - пос­та­рев­ший на­цизм все рав­но на­цизм, и на­ша связь с Аль­фре­дом Ве­гом, быв­шим бер­лин­ским маль­чиш­кой из неб­ла­гопо­луч­ной семьи, приг­ре­тым учи­тель­ни­цей-ев­рей­кой, а ны­не сот­рудни­ком глав­ней­шей из сек­ретных служб нед­ру­жес­твен­но­го Из­ра­илю го­сударс­тва, прер­ва­лась на дол­гие го­ды. Од­на­ко, в кон­це се­миде­сятых пос­ле из­вес­тных со­бытий, про­изо­шед­ших в Гер­ма­нии, си­ту­ация кру­то из­ме­нилась, вы­яс­ни­лось, что нем­цы, стра­дая в те­чении че­тырех с по­лови­ной де­сяти­летий под гне­том на­циз­ма, втай­не пла­мен­но лю­били ев­ре­ев, но тща­тель­но это скры­вали. К нам за­час­ти­ли до­рогие гос­ти из не­дав­но еще не­навис­тной стра­ны, тог­да же из не­бытия вновь ма­тери­али­зовал­ся Аль­фред. Он поз­во­нил нам пря­мо из сво­его оф­фи­са (!!!!), со­об­щил, что все эти го­ды ма­ма бы­ла для не­го пу­тевод­ной звез­дой, и что он ни ра­зу за го­ды служ­бы не в са­мом фи­лосе­мит­ском уч­режде­нии не за­марал се­бя ка­кими-ли­бо дей­стви­ями про­тив ев­ре­ев во­об­ще, ни про­тив хо­тя бы од­но­го от­дель­но взя­того ев­рея. Ска­зал, что страш­но за­нят, но при­едет к нам как толь­ко вы­дас­тся  сво­бод­ная ми­нут­ка. И то и дру­гое ока­залось су­щей прав­дой. За­нят он был тем, что за нес­коль­ко лет сде­лал го­ловок­ру­житель­ную карь­еру в су­дорож­но де­мок­ра­тизи­ру­емой Гер­ма­нии, а а сво­бод­ная ми­нут­ка вы­далась, ког­да он за­нял пост фе­дераль­но­го кан­цле­ра Гер­ма­нии.

Дей­стви­тель­но, пер­вое, ку­да на­нес ви­зит но­во­ис­пе­чен­ный гла­ва пра­витель­ства, бы­ли на­ши края, что при­вело в вос­торг га­зет­ных ос­тря­ков в обо­их стра­нах. На­ши га­зеты пи­сали: "На­конец-то ев­реи об­ре­ли луч­ше­го дру­га!", а их га­зеты - "На­конец-то не­мец об­рел луч­ших дру­зей!" Ну, он, ес­тес­твен­но встре­тил­ся с на­шим Бе­гиным, по­сетил "Яд ва­шем", мес­то па­мяти пя­ти мил­ли­онов жертв Хо­локос­та, от­ку­да вы­шел в сле­зах, не сом­не­ва­юсь, что впол­не ис­крен­них, выс­ту­пил в Кнес­се­те с речью на ив­ри­те, чем по­корил сер­дце да­же ра­ва Ка­хане. А за­тем в час­тном по­ряд­ке на­нес ви­зит в на­шу с ма­мой съ­ем­ную ха­лупу на ок­ра­ине Кфар Са­бы. Ма­ма жи­ла на­деж­дой на ами­даров­скую квар­ти­ру, я пос­ле уни­вер­си­тета ис­кал ра­боту. Аль­фред про­вел с на­ми па­ру ча­сов, за­тем мы с ним, под ох­ра­ной мол­ча­ливых ша­баков­цев, съ­ез­ди­ли на мо­гилу мо­его от­ца, док­то­ра Фран­ца Ро­зен­фель­да, умер­ше­го вско­ре пос­ле на­шего при­ез­да в Из­ра­иль, а спус­тя ме­сяц... да, спус­тя ме­сяц пос­ле этой встре­чи мы по­луча­ем сюр­приз, да ка­кой! Не знаю уж, в го­ды ли служ­бы в Staatssicherheit или в пос­ле­ду­ющий пе­ри­од, ког­да толь­ко ле­нивый  не ско­лачи­вал ка­питал, толь­ко под­ко­пил наш Бер­тольд Вег день­жат, а мо­жет, ха­панул из бюд­же­та и ку­пил для нас с ма­мой от­личную квар­ти­ру, да не где-ни­будь, а пря­мо в Гер­цлии Пи­ту­ах. Знай мол, на­ших! Но шут­ки в сто­рону, сог­ла­ситесь, это пос­ту­пок!       

А по­том... ста­ло тво­рить­ся что-то стран­ное. Пер­вое, что она сде­лала, ког­да мы пе­ре­еха­ли на но­вую квар­ти­ру, это пос­та­вила на кры­шу спут­ни­ковую та­рел­ку и ста­ла, ки­пя от счастья, смот­реть прог­раммы на род­ном не­мец­ком язы­ке. А тут вдруг при­хожу - на ли­це не­до­уме­ние. "Зна­ешь, се­год­ня бы­ла пе­реда­ча... Все в точ­ности, как при на­цис­тах!" А че­рез па­ру ме­сяцев: "Зна­ешь, в Бер­ли­не ра­зог­на­ли ор­га­низа­цию про­тив­ни­ков Фре­дика. За­дер­жанных бу­дут су­дить..." И спус­тя пол­го­да уже в сле­зах: "Ган­сик - она всег­да ме­ня так на­зыва­ла, ког­да бы­ла в рас­тре­пан­ных чувс­твах, хо­тя я дав­но уже был Ав­ра­ам - Ган­сик, по на­шему те­леви­дению се­год­ня Фре­дика обоз­ва­ли дик­та­тором!"      

А я пос­ле ра­боты как плюх­нусь в крес­ло, так и под­нять­ся сил не­ту.

  Ма­ма, - го­ворю, - мне бы твои за­боты! Ну обоз­ва­ли! Те­бе что, сво­их, из­ра­иль­ских проб­лем ма­ло?

А она шеп­чет:

  Страш­но за Фре­дика!

  Ма­ма, - го­ворю, - за Фре­дика не пе­режи­вай. Фре­дик уме­ет прис­по­саб­ли­вать ре­аль­ность под се­бя. Он уме­ет тво­рить ре­аль­ность из псев­до­ре­аль­нос­ти.    

  Что-что? - не по­няла она.

  Ну как те­бе объ­яс­нить? - го­ворю. - Пом­нишь, он уз­нал, что те­бя ро­дите­ли де­воч­кой вы­вез­ли из Рос­сии и ска­зал, что хо­тел бы вы­учить рус­ский язык.

  И вы­учил! Это бы­ло од­но из са­мых дей­ствен­ных средств от­влечь его от ули­цы.

  Так вот, я хоть и ма­лень­кий был, а за­пом­нил - да­вая пор­цию но­вых слов, ты пе­реме­шива­ла на­резан­ные бук­вы, из ко­торых сос­то­ит каж­дое сло­во, и Фред дол­жен был пра­виль­но их раз­ло­жить. И вот од­нажды из букв, пред­назна­чен­ных для сло­ва "ино­верец", он сло­жил сло­во "но­вери­ец". "Нет та­кого сло­ва, - воз­му­тилась ты. "Есть, - па­риро­вал Фред. - Но­вери­ец это жи­тель Но­верии". "А где она твоя Но­верия?" - спро­сила ты. "Ниг­де - объ­яс­нил он.  - Са­мо наз­ва­ние про­ис­хо­дит от ан­глий­ско­го 'nowhere', что зна­чит "ниг­де", мы это в шко­ле учи­ли. А тот, кто жи­вет в этой ниг­дешней Но­верии тот и есть но­вери­ец..."

Не знаю, по­няла ли ме­ня ма­ма, но не прош­ло и нес­коль­ких не­дель, как ве­чером зас­тал я ма­му прос­то в ужа­се.

  Ган­сик, - ска­зала она, - мой лю­бимый гер­ман­ский ка­нал зак­ры­ли. Фре­дик лич­но под­пи­сал при­каз.

  Мне сей­час толь­ко о Ган­си­ке бы­ло ду­мать. В обе­ден­ный пе­рерыв ди­рек­тор на­шей фир­мы со­об­щил, что весь пер­со­нал в лю­бой мо­мент дол­жен быть го­тов к со­об­ще­нию о бан­кротс­тве. По­это­му ма­мин шок ме­ня не очень тро­нул. Про­ходя в свою ком­на­ту, я, ед­ва по­вер­нувшись к ней,иро­ничес­ки  по­сове­товал:

  Бу­дешь с ним го­ворить по те­лефо­ну, вы­рази свое "фе".

При этом у ме­ня как-то вы­лете­ло из го­ловы, что те­лефон­ный раз­го­вор меж­ду мо­ей ма­мой и гла­вой мо­гущес­твен­ной дер­жа­вы - вещь не та­кая уж не­веро­ят­ная - пер­вые го­ды пос­ле его ви­зита, к каж­до­му Рож­дес­тву, а по­том - оче­вид­но, гер­ман­ский по­сол под­коррек­ти­ровал сво­его вож­дя - к каж­дой ха­нуке, мы по­луча­ли че­рез по­соль­ство по­дар­ки и от­крыт­ку, под­пи­сан­ную лич­но Аль­фре­дом. Так мо­жете се­бе пред­ста­вить, в деп­рессию он ма­му вог­нал в ок­тябре, а к бли­жай­шей Ха­нуке впер­вые взял да и поз­во­нил сам - как по­чувс­тво­вал! А ма­ма - что? Ма­ма, прос­тая ду­ша, взя­ла, да и вы­дала ему зал­пом и про на­цист­ское те­леви­дение, и про ра­зог­нанные де­монс­тра­ции, и про то, что его, ее лю­бимо­го Фре­дика, на­зыва­ют дик­та­тором,   и про те­лека­нал "Regen". Аль­фред дол­го мол­чал в труб­ку, а по­том ска­зал:

  Вот что, фрау Ро­зен­фельд. При­ез­жай­те-ка вы ко мне в гос­ти в Бер­лин. Встре­тим­ся с ва­ми, по­бесе­ду­ем. Опять же всё уви­дите сво­ими гла­зами, ну и сос­та­вите собс­твен­ное мне­ние.

По­том нам не раз зво­нили ре­ферен­ты кан­цле­ра Ве­га, бе­седо­вали с ма­мой. Все об­го­вори­ли, да­же да­ту ее при­ез­да и но­мер рей­са. Уже и би­лет был офор­млен. Толь­ко не­даром го­ворят: "Че­ловек пред­по­лага­ет, а Б-г..." В об­щем, не до­жила ма­моч­ка до от­ле­та в Бер­лин. Пол­то­ра ме­сяца не до­жила...

Я ув­лекся опи­сани­ем на­ших кон­тактов с Аль­фре­дом Ве­гом, а меж­ду тем "Ра­дость на ко­лесах" мчит­ся уже на всех па­рах в а­эро­порт. За ок­ном ле­са, ро­щи... Нет, я люб­лю на­шу из­ра­иль­скую при­роду, я гор­жусь тем, что на го­лых кам­нях мой на­род вы­рас­тил цве­тущий сад. Вот толь­ко был бы этот сад по­соч­нее. Я вот еду по Гер­ма­нии, смот­рю на эту рос­кошь, на эту щед­рую зе­лень, и за­вид­ки бе­рут. По­ра на­шим уче­ным обес­пе­чить стра­ну дож­дя­ми, при­чем в ко­личес­тве не мень­шем, чем вы­пада­ет в этой ев­ро­пей­ской стра­не.

Всем хо­роша эта "Ко­лес­ная Ра­дость", но - ши­ковать так ши­ковать! - мог­ли бы уж рас­ко­шелить­ся и сде­лать ку­пе или, как их здесь на­зыва­ют, от­се­ки, од­но- или хо­тя бы двух­мес­тны­ми. А то си­дят че­тыре че­лове­ка - двое по од­ну сто­рону сто­лика, двое по дру­гую - и пя­лят­ся друг на дру­га. Впро­чем, я-то пя­люсь все боль­ше в но­ут­бок, а вот ос­таль­ные... Гм, а ос­таль­ные, все трое - и ми­лая ста­руш­ка, и па­рень с хох­лом на го­лове       

и муж­чи­на лет со­рока - они по­чему-то пя­лят­ся ис­клю­читель­но на ме­ня. И че­го они во мне наш­ли? Не­уже­ли та­кой кра­сивый?

А­эро­порт Шё­нефельд встре­тил ме­ня ог­ромным пор­тре­том Аль­фре­да Ве­га. Под пор­тре­том бы­ла над­пись: "Доб­ро по­жало­вать в Бер­лин!"

Мне ста­ло за­бав­но. Нет, я не уди­вил­ся бы, ес­ли бы Аль­фред лич­но об­нял пря­мо у тра­па, как единс­твен­но­го сы­на той, что за­мени­ла ему мать, но пред­ста­вить его ра­душ­но встре­ча­ющим каж­до­го при­лета­юще­го в Бер­лин пас­са­жира... од­на­ко!

А мо­жет, здесь каж­дую над­пись вен­ча­ют пор­тре­том вож­дя? Нап­ри­мер, "Ухо­дя га­сите свет!" А свер­ху - Фре­дик. "Не со­рить!". И опять - Фре­дик. "М" - и Фре­дик!. "Ж" - и Фре­дик!

Аль­фред ме­ня, ра­зуме­ет­ся, в а­эро­пор­ту не встре­чал, встре­чали два прис­ланных им от­ветс­твен­ных ге­нос­сен и чет­ве­ро ох­ранни­ков, но с это­го мо­мен­та и вплоть до при­бытия в отель род­ное ли­цо наз­ванно­го бра­та при­ветс­тво­вало ме­ня чуть ли не с каж­до­го улич­но­го щи­та. Прав­да, над­пи­си бы­ли бо­лее ме­нее под­хо­дящие - "Ве­ди наш в бой, наш кан­цлер до­рогой! И мы пой­дем от­важно за то­бой!" "Нас не по­бедить!", и, оче­вид­но, в ка­чес­тве рас­шифров­ки пре­дыду­щей над­пи­си: "Вы ду­мали, Гер­ма­ния на ко­лени вста­ла, а она прос­то шну­рок за­вязы­вала!". Но на въ­ез­де в го­род ме­ня встре­тил оче­ред­ной пор­трет с над­писью, по мень­шей ме­ре стран­ной: "Убей но­верий­ца!"

  Ко­го-ко­го?- в изум­ле­нии про­шеп­тал я.

"Но­верий­ца", - от­ве­тил уже сле­ду­ющий щит. На этом щи­те, при­зыва­ющем к убий­ству та­инс­твен­но­го но­верий­ца уже - в пер­вый раз за всю по­ез­дку! - не бы­ло пор­тре­та кан­цле­ра. На нем кра­сова­лась ка­кая-то от­вра­титель­ная ро­жа с буль­дожь­им но­сом, сви­нячь­ими глаз­ка­ми и ог­ромным лбом, на ко­тором кра­сова­лись два сим­метрич­ных узор­ча­тых пят­на, силь­но сма­хивав­ших на крылья ма­ха­она с длин­ню­щими хвос­та­ми. К буль­дожь­ему но­су был под­не­сен здо­ровен­ный ку­лак со свас­ти­кой. Это бы­ло лю­бопыт­но, мне ка­залось, что свас­ти­ка чет­верть ве­ка, как выш­ла из мо­ды. По­хоже, ма­ма не на пус­том мес­те стра­дала.

  А кто та­кие но­верий­цы? - спро­сил я од­ну из соп­ро­вож­да­ющих лич­ностей.

  Вра­ги, - ко­рот­ко от­ве­тило су­щес­тво.

  Инос­тран­ные аген­ты, - уточ­ни­ла дру­гая лич­ность.

И, слов­но в под­твержде­ние его слов, из-за уг­ла вып­лыл оче­ред­ной стенд, на ко­тором та­кая же га­дость с буль­дожь­им но­сом, сви­ными глаз­ка­ми, ма­ха­оно­выми крыль­ями и тор­ча­щими из пас­ти клы­ками, с ко­торых ка­пала кровь, сме­шан­ная с кровью. А в ку­лач­ках, по­рос­ших ры­жей ще­тиной, га­дость сжи­мала крас­ный пас­порт с над­писью "Рос­сий­ская Фе­дера­ция" и си­ний пас­порт с над­писью "United States of America". Над га­достью на­висал са­пог, вык­ра­шен­ный в цве­та не­мец­ко­го фла­га - чер­ный, крас­ный, жел­тый. И сно­ва эта над­пись - "Убей но­верий­ца!"  По­том мы свер­ну­ли на ско­рос­тное шос­се, и пе­ред гла­зами вновь за­час­ти­ли Аль­фре­ды.

Я не бу­ду опи­сывать отель, в ко­тором по­селил­ся. Не по­тому, что он не про­оиз­вел на ме­ня впе­чат­ле­ние - про­из­вел, да еще ка­кое, осо­бен­но пос­ле на­шей квар­ти­ры  в Гер­цлии Пи­ту­ах, ко­торую ку­пил нам Аль­фред! Это пос­ле на­ше­ей ха­лупы в Кфар Са­бе она нам се­миз­вездоч­ным двор­цом по­каза­лась, а тут…Но во-пер­вых за го­ды жиз­ни в Из­ра­иле я ус­пел па­ру раз съ­ез­дить в Эй­лат и один раз - в Пра­гу и по­жил в та­мош­них оте­лях, прав­да, не пя­ти-, а че­тырех­звез­дочных, но все-та­ки по­шико­вал чу­ток, во-вто­рых, до­рога до а­эро­пор­та не та­кая уж длин­ная, а в са­моле­те, бо­юсь, за­ряд­ки в но­ут­бу­ке не хва­тит, и во­об­ще хо­чет­ся всё пос­ко­рее за­писать, а в-треть­их, рос­кошь, ко­торой я был ок­ру­жен в SensCity Hotel Berlin Spandau по­мер­кла на фо­не то­го, что я уви­дел на вил­ле кан­цле­ра, ку­да ме­ня дос­та­вил его лич­ный вер­то­лет. У вер­то­лет­ной пло­щад­ки ме­ня уже ждал ав­то­мобиль, ко­торый за три ми­нуты от­вез к зам­ку, как вы­яс­ни­лось впос­ледс­твии, пред­став­лявше­му со­бой точ­ную ко­пию Пиль­ни­ца, лет­ней ре­зиден­ции ко­роля Сак­со­нии Ав­густа Силь­но­го. Сам за­мок, пос­тро­ен­ный в двад­ца­тых го­дах сем­надца­того ве­ка, дав­но прев­ра­щен в му­зей­ный ком­плекс, а мо­ему взо­ру пред­ста­ла его ко­пия, сос­то­ящая из трех двор­цов, а так­же  ве­лико­леных оран­же­рей в ан­глий­ском и ки­тай­ском сти­ле. Те­перь это бы­ла вот­чи­на мо­его дру­га Аль­фре­да Ве­га.

 При­нимал он ме­ня не в ка­ком-ни­будь у­ют­ном ка­бине­те (да и бы­ли ли та­ковые в ста­рин­ном зам­ке?), а в гос­ти­ной, то есть в боль­шой за­ле, сте­ны ко­ей бы­ли уве­шаны го­беле­нами с ше­дев­ра­ми на биб­лей­ские и ан­тичные сю­жеты. За­бав­но бы­ло смот­реть на Маг­да­лину, омы­ва­ющую ступ­ни И­ису­са, в со­седс­тве с са­тиром, сгреб­шим в охап­ку нес­час­тную Ан­ти­опу.

… - А вот го­беле­ны под­линные, - про­ком­менти­ровал до­воль­ный Фре­дик, за­метив мой блуж­да­ющий по сте­нам взгляд. - Сем­надца­тый век. Мне их по­дарил Бер­лин­ский му­зей, - неб­режно до­бавил он. - Там в за­пас­ни­ков еще мно­го ос­та­лось...

Мы си­дели пос­ре­ди за­лы, ели и пи­ли из сак­сон­ско­го фар­фо­ра, пок­ры­того по­золо­той, так что те­перь вер­нусь в Из­ра­иль,  бу­ду всем рас­ска­зывать, что, "пом­нится, мы с кан­цле­ром  Гер­ма­нии си­дели, ка­ляка­ли о том, о сем, да на зо­лоте еда­ли!"

Фред был за­ранее пре­дуп­режден, что я, хо­тя и не стра­даю из­бытком ре­лиги­оз­ности , но каш­рут блю­ду, а по­сему уго­щение для ме­ня при­гото­вили под наб­лю­дени­ем глав­но­го рав­ви­на Гер­ма­нии, а ви­но дос­та­вили пря­мо из сто­лич­ной ев­рей­ской об­щи­ны. Кста­ти, пря­мо ска­жем, весь­ма сред­нень­кое ви­ниш­ко бы­ло, да и пи­ща ока­залась не са­мая вкус­ная, хо­тя, воз­можно, по­вар, при­вык­ший, как ис­тинный  не­мец, за­пекать сви­ные же­луд­ки, не спра­вил­ся с сот­во­рени­ем ци­меса из кар­то­феля, ку­рицы, изю­ма и чер­носли­ва под прис­таль­ным взо­ром не­весть от­ку­да наг­ря­нув­ше­го маш­ги­аха.

         Од­на­ко ви­но при всей его без­вкус­ности уда­рил мне в го­лову впол­не ощу­тимо. Пос­ле пер­вой чар­ки я ус­мехнул­ся, за­думав­шись о стран­ном со­чета­нии свас­ти­ки на улич­ном стен­де и каш­ру­те во двор­це рей­хскан­цле­ра, а пос­ле вто­рой, пол­ностью по­забыв о так­те, не на­шел ни­чего луч­ше, чем ляп­нуть:

  Ви­дел бы по­кой­ный Адольф, ко­го при­нима­ет кан­цлер Гер­ма­нии в сво­ем двор­це!
  
Фре­да слег­ка пе­редер­ну­ло, но он быс­тро взял се­бя в ру­ки и за­дум­чи­во про­из­нес:

- Да, Ган­сик, всё ме­ня­ет­ся в Гер­ма­нии, толь­ко са­ма Гер­ма­ния не ме­ня­ет­ся.

  Ну по­ложим, воз­ра­зил я. - С на­циз­мом, меж­ду про­чим, пят­надцать лет, как по­кон­че­но.
  
   И, вспом­нив улич­ный стенд с са­погом и свас­ти­кой, не­ожи­дан­но для се­бя про­дол­жил:

  Вот толь­ко сей­час...
  
Но тут же осек­ся.

  "Вот толь­ко сей­час на­цизм воз­рожда­ет­ся", ты хо­тел ска­зать.
  
  Ну, не то что­бы... - на­чал я, но Фред ме­ня пе­ребил:
  
  Лад­но, слу­шай, до­рогой. Хо­тел, бы­ло, все объ­яс­нить сво­ей ев­рей­ской ма­ме, да при­поз­днил­ся. Что ж, ис­по­веду­юсь пе­ред ев­рей­ским бра­том...
  
   Итак, до­рогой мой но­ут­бук, при­нимай ис­по­ведь мо­его тев­тон­ско­го бра­та, по сов­мести­тель­ству рей­хскан­цле­ра Гер­ма­нии.

  Как ты зна­ешь, - на­чал он, - пос­ле де­сяти­летия раз­гу­ла де­мок­ра­тии, а за­од­но и кор­рупции, пре­зидент на­шего го­сударс­тва по­ручил тво­ему по­кор­но­му слу­ге сфор­ми­ровать и воз­гла­вить пра­витель­ство Гер­ма­нии. Труд­но ска­зать, че­го во мне бы­ло боль­ше - во­оду­шев­ле­ния или рас­те­рян­ности. Ог­раблен­ный на­род смот­рел на ме­ня с на­деж­дой, пра­вящая ма­фия то­же.
  
По­радо­вать од­новре­мен­но тех и дру­гих мне поч­ти не пред­став­ля­лось воз­можным. Впро­чем, акул на­шей эко­номи­ки уда­лось убе­дить, что до бес­ко­неч­ности со­сать со­ки из прос­тых нем­цев не­воз­можно - не­дол­го и по гу­бам по­лучить, а то и во­об­ще ли­шить­ся этих са­мых губ, а за­од­но и го­ловы. Аку­лы по­уме­рили ап­пе­титы, и я нем­но­го на­вел по­рядок, и за­од­но под­нял жиз­ненный уро­вень в стра­не. Рей­тинг рей­хскан­цле­ра слег­ка под­ско­чил. Но я чувс­тво­вал, что это­го ма­ло. Ма­ло дать лю­дям жить, на­до дать им ЧЕМ жить!

И вот - бы­ло это во­семь лет на­зад - поч­тил я сво­им при­сутс­тви­ем слу­чив­ший­ся в бер­лин­ской кон­серва­тории тор­жес­твен­ный ве­чер де­вянос­то­летию на­шей вы­да­ющей­ся ком­по­зитор­ши фрау Ма­ри­он Вер­нер - пом­нишь та­кую?

  Это ко­торая  "О меч­та, о меч­та, ты звез­да моя пу­тевод­ная"? 
  
  Ага. И не толь­ко. Там мно­го еще че­го: "Не­бо да­рит нам свою лю­бовь", "А бой не кон­ча­ет­ся". Ко­роче, вы­пол­за­ет эта­кая глян­це­вая ста­рушен­ция, все ее поз­драв­ля­ют, раз­ные там мас­ти­тые с Бет­хо­веном срав­ни­ва­ют, я мор­щи­нис­тую ру­чон­ку по­цело­вал. Ну и кон­церт - чуть не все пев­цы и пев­ческие кол­лекти­вы Гер­ма­нии соб­ра­лись - на каж­до­го по пес­не, а пе­сен-то за шесть­де­сят пять лет твор­ческо­го пу­ти ого-го сколь­ко на­копи­лось! И вдруг, поч­ти в са­мом кон­це ве­чера выс­ка­кива­ет эта­кая дев­чачья шоб­ла, все сплошь в ми­ни, и са­мая бед­растая тор­жес­твен­но ве­ща­ет: "Не рас­ста­нусь с Гит­ле­рюгенд!" Зал, зна­ешь, как-то при­тих. Ну, в пос­ледние го­ды как-то не при­нято бы­ло по­минать имен­но эту сто­рону твор­чес­тва на­шей мет­рессы. Да и во­об­ще - про­из­нести имя фю­рера - что неп­ри­лич­ный звук из­дать в об­щес­тве. Нет, ко­неч­но, де­мок­ра­тия есть де­мок­ра­тия - бы­ли це­лые ор­га­низа­ции, сай­ты там, га­зеты, но вот что­бы так, под те­лека­мера­ми, да еще в при­сутс­твии но­вого вож­дя на­ции... В об­щем, ни од­но­го хлоп­ка.А дев­ки на­чали на­яри­вать - по­ют и са­ми хо­хочут. И вся­кий раз при сло­вах "бу­ду веч­но мо­лодым" под­пры­гива­ют, ляж­ки да юб­ки за­дира­ют, так что не­понят­но, то ли они ар­тисты, выс­ту­па­ющие на со­лид­ном кон­церте, то ли жи­вые по­собия на лек­ции по ги­неко­логии. За­кон­чи­ли - и вновь ти­шина. А ко­торая объ­яв­ля­ла , опять хва­та­ет­ся за мик­ро­фон, и - "Мы на­де­ем­ся, что не оби­дели фрау Вер­нер. Это не па­родия, это сов­ре­мен­ное проч­те­ние ва­шей пес­ни, гимн мо­лодос­ти!" И тут вста­ет на­ша фрау, пря­мо-та­ки тре­пеща от ярос­ти и - этак скор­бно: "Нет, это па­родия! Это пле­вок в ли­цо не толь­ко мне, но и все­му на­шему по­коле­нию, для ко­торо­го и Гит­ле­рюгенд и все, что свя­зано с Рос­си­ей, свя­то! Хо­тите мо­лодость вос­петь - пи­шите собс­твен­ные гим­ны, а не­чего..." Ви­дел бы ты, ка­кая бу­ря ова­ций раз­ра­зилась тут в за­ле!
  
  А ты? - спро­сил я.
  
  Что я?
  
  А ты ап­пло­диро­вал?
  
  Не­важ­но, - от­ре­зал Фред. - Глав­ное, в тот ве­чер, ока­зав­шись один, я впер­вые за­думал­ся над воп­ро­сом - что тво­рит­ся в го­лове у нем­цев?    
  
- Бо­юсь, что кан
  нцле­ру Гер­ма­нии сто­ило за­думать­ся над этим нес­коль­ко рань­ше.

Фре­дик мах­нул ру­кой и про­дол­жал:

  Вско­ре пос­ле это­го груп­па ан­ти­фашис­тов выс­ту­пила с ини­ци­ати­вой пе­ре­име­новать Ай­хман­плац в Дрез­де­не. Ну, бы­ли статьи в га­зетах - в ос­новном, за. Жур­на­лис­ты, ко­торые про­тив, вре­мен­но от­малчи­вались. А по­том был про­веден оп­рос сре­ди жи­телей Дрез­де­на. Ока­залось - семь­де­сят два про­цен­та про­тив! Семь­де­сят два! И на воп­рос "по­чему" от­вет был: "Эй­хман часть на­шего на­цист­ско­го прош­ло­го, а при на­циз­ме бы­ло мно­го хо­роше­го. И во­об­ще - на­ша ис­то­рия это на­ша ис­то­рия, не­чего ее пе­речер­ки­вать!"И, на­конец, вер­ши­на все­го... гм... мо­жет, ты слы­шал о те­леп­ро­ек­те "Имя Гер­ма­нии"? Ин­тернет-поль­зо­вате­ли, а так­же те­лез­ри­тели и ра­ди­ос­лу­шате­ли вы­бира­ли са­мого ве­лико­го из из ког­да-ли­бо жив­ших нем­цев. Ко­го толь­ко не пред­ла­гали - и Гей­не, и Ге­те, и Бис­марка, и ку­да ме­нее зна­читель­но­го Гум­боль­та, и да­же Мо­цар­та, хо­тя он во­об­ще авс­три­ец. А Авс­трия с и­юля со­рок чет­ве­того не­зави­симое го­сударс­тво...
  
  Мо­жет быть, имен­но по­это­му, - встрял я. - Не зря же до­говор, по ко­торо­му от­да­ли Авс­трию, у нас не на­зыва­ли ина­че как по­зор­ным.
  
  Все мо­жет быть, - кив­нул Фред. - в лю­бом слу­чае, от ту­ра к ту­ру - а их бы­ло все­го три - воз­растал про­цент тех, кто го­лосо­вал... до­гады­ва­ешь­ся за ко­го?
  
  До­гады­ва­юсь.
  
  К треть­ему ту­ру рей­тинг это­го гос­по­дина дос­тиг шес­ти­деся­ти про­цен­тов. Это был скан­дал. Опуб­ли­куй мы ис­тинные ре­зуль­та­ты, весь мир, от Ван­ку­вера до Вла­дивос­то­ка, встал бы на уши. Гер­ма­ния бы­ла бы опо­зоре­на. Приш­лось вме­шать­ся и пот­ре­бовать, что­бы Ко­мис­сия по про­веде­нию оп­ро­сов слег­ка под­та­сова­ла ре­зудь­та­ты. На пер­вом мес­те ока­зал­ся кай­зер Виль­гельм, на вто­ром И­оганн Воль­фганг фон Ге­те, и лишь на третье мы по­мес­ти­ли­Адоль­фа Гит­ле­ра.  Все рав­но во­ни за ру­бежом бы­ло!
  
  Я в об­щих чер­тах  пом­ню эту ис­то­рию, - ска­зал я. - Пом­ню, ма­ма пла­кала.
  
  Я то­же пла­кал. Пом­нишь, мы с то­бой в юнос­ти на­зыва­ли Шта­уф­фенбер­га ге­ро­ем. А тут вдруг я по­думал - что бы­ло бы ка­бы та бом­ба не взор­ва­лась, ес­ли бы наш фю­рер ос­тался жив? Ведь он и без вся­кого Шта­уф­фенбер­га был об­ре­чен. Рус­ские под Ста­лин­гра­дом и Кур­ском пе­рело­мили ход вой­ны, и уже нас­ту­пали в Бе­лорус­сии, рва­лись, так ска­зать, к гра­ницам рей­ха. Аме­рикан­цы и ан­гли­чане ров­но за ме­сяц до убий­ства фю­рера вы­сади­лись во Фран­ции и те­перь прод­ви­гались на вос­ток. Раз­гром Гер­ма­нии был не­из­бе­жен - во­евать на два фрон­та ник­то не в сос­то­янии.
  
  Ну, мы в Шес­тиднев­ную на три фрон­та во­ева­ли...
  
  То вы. Вам ваш Бог ев­рей­ский под­су­жива­ет.
  
  Ну, не всег­да...
  
  Так вот, ес­ли бы Гит­лер ос­тался жив и вой­на бы про­дол­жа­лась и Гер­ма­ния бы­ла бы вдре­без­ги раз­гром­ле­на... Вдре­без­ги, по­нима­ешь? Не зря ме­ня твоя ма­ма рус­ско­му обу­чала.и Чи­тал я та­мош­не­го ви­тию, Сол­же­ницы­на. У не­го там выс­ка­зыва­ние пот­ря­са­ющее: "По­беды нуж­ны пра­витель­ствам, по­раже­ния - на­родам!"
  
Аль­фред про­из­нес эти сло­ва сна­чала по-рус­ски, а по­том по-не­мец­ки. И, по­мол­чав, про­дол­жал:

  По­раже­ние, по­нима­ешь, вот что нуж­но бы­ло на­шему на­роду! Пол­ный крах! А за ним - не­из­бежно - пе­ре­ос­мысле­ние сво­ей ис­то­рии, сво­его по­веде­ния... И, как следс­твие, опять же не­из­бежное, по­ка­яние. А так - ни­чего это­го не бы­ло. Гер­ма­ния не­зави­симая ос­та­лась. На­цизм - ос­тался. Мы ска­зали се­бе пол­прав­ды, ска­зали веж­ли­во, мяг­ко, что­бы не оби­деть са­мих се­бя. Мы вып­лю­нули Гит­ле­ра, но вкус Гит­ле­ра ос­тался у нас во рту.
  
  Аль­фред, ми­лый, с тех пор шесть­де­сят лет прош­ло! Ис­панцы уже за­были, как выг­ля­дел Фран­ко, в Ита­лии дав­но де­мок­ра­тия, рус­ские, и те  пят­надцать лет как с ком­му­низ­мом по­кон­чи­ли, да и са­ми нем­цы чет­верть ве­ка на­зад от на­циз­ма из­ба­вились, а во рту всё еще вкус Гит­ле­ра?
  
  Ну. уже не вкус, уже пос­левку­сие. Зна­ешь, мне бы­ло не до та­ких тон­костей. Я ви­дел, что на­род с на­деж­дой смот­рит на ме­ня и хо­чет  Гит­ле­ра. Моя за­дача бы­ла дать ему Гит­ле­ра и при этом не да­вать ему Гит­ле­ра. Об­ма­нуть его на­деж­ды, но так, что­бы он не за­метил. Я стал изоб­ра­жать дик­та­тора. И смот­ри - на­род счас­тлив! На­род уви­дел во мне но­вого Гит­ле­ра. И при этом в стра­не вы­ходят оп­по­зици­он­ные га­зеты, су­щес­тву­ют оп­по­зици­он­ные ин­тернет-сай­ты, ра­бота­ют оп­по­зици­он­ные те­ле- и ра­ди­ока­налы. На­род, ко­неч­но, не­дово­лен, но тер­пит эту стран­ную при­дурь лю­бимо­го вож­дя, счи­тая ее от­рыжкой де­мок­ра­тии.
  
  А как нас­чет арес­тов де­монс­тран­тов?
  
  Да ина­че тол­па бы их рас­терза­ла! У нас и сей­час пи­кеты про­тив ме­ня слу­ча­ют­ся, так к каж­до­му пи­кет­чи­ку для ох­ра­ны от пра­вед­но­го на­род­но­го гне­ва по три по­лицей­ских прис­тавлять при­ходит­ся.
  
  Но ма­ма го­вори­ла, мно­гих де­монс­тран­тов в кон­цла­геря от­пра­вили.
  
  Что ж, без по­терь не об­хо­дит­ся. На­род мож­но ду­рачить до из­вес­тно­го пре­дела. Ес­ли уж кор­чишь из се­бя Гит­ле­ра, из­воль вре­мя от вре­мени при­мерять уси­ки. Ина­че нель­зя. Зна­ешь, с че­го я на­чал? С то­го, что тор­жес­твен­но вновь пус­тил в экс­плу­ата­цию Да­хау, Бу­хен­вальд и Бер­ген-Бель­зен. Ну и пом­па бы­ла! Ну и ли­кова­ние! Ин­тернет взор­вался! На ули­цах фей­ер­верки! А ведь эти быв­шие куз­ни­цы смер­ти пос­ле от­кры­тия два с по­лови­ной го­да пус­ты­ми сто­яли, ес­ли не счи­тать уго­лов­ни­ков. Толь­ко в пос­леднее вре­мя там ста­ли по­яв­лять­ся по­лит­заклю­чен­ные.
  
  Вот ви­дишь!
  
  Что "ви­дишь"? Не пой­ди я по это­му пу­ти, ме­ня бы сме­ли. Тог­да к влас­ти при­шел бы нас­то­ящий Гит­лер, и в кон­цла­геря от­пра­вились бы мил­ли­оны. А мне - ну да,при­ходит­ся вре­мя от вре­мени бро­сать тол­пе кость в ви­де ка­кого-ни­будь дис­си­ден­та. Ху­же дру­гое. Что­бы ус­по­ко­ить, вер­нее, на­обо­рот, что­бы за­вес­ти на­род, я вы­нуж­ден пос­то­ян­но выс­ту­пать с при­зыва­ми ти­па "Авс­трия - на­ша!", "Вер­нем Су­деты", "Фран­ция, от­дай нам Эль­зас и Ло­тарин­гию!"
  
По­том на эк­ра­не по­явил­ся дик­тор - ши­рокоп­ле­чий лы­сова­тый муж­чи­на, ко­торый объ­явил, что в Бон­не и в Кель­не се­год­ня "бди­тель­ны­ми граж­да­нами вы­яв­ле­ны двое но­верий­цев. Не­годяи взя­ты арес­то­ваны и от­прав­ле­ны в Бер­ген-Бель­зен".

Ви­де­оряд пос­лушно отоб­ра­зил сна­чала вы­соко­го брю­нета в се­ром сви­тере, ша­га­юще­го в ок­ру­жении по­лицей­ских по люд­ной ули­цы на фо­не тит­ра "Бонн, 2 и­юня", а за­тем сим­па­тич­ную де­вуш­ку с рас­тре­пан­ны­ми свет­лы­ми куд­ря­ми, так­же под стра­жей вхо­дящей в по­лицей­ский учас­ток. Этот ро­лик но­сил бир­ку "Кельн, 2 и­юня". И у муж­чи­ны и у жен­щи­ны на лбу бы­ли ро­димые пят­на в ви­де крыль­ев ма­ха­она. Па­мятуя рас­сказ Фре­дика, я по­думал о том, что за­сира­ние моз­гов нес­час­тных нем­цев идет пол­ным хо­дом, и о том, что на­до бы вы­яс­нить, ку­да смы­ва­ют­ся ак­те­ры, ис­полняв­шие ро­ли но­верий­цев пос­ле то­го, как, смыв со лба ка­ино­ву пе­чать, че­рез по­жар­ный вы­ход по­кида­ют по­лицию - ведь их ли­ца по те­леви­зору ви­дела вся стра­на.

  На эк­ра­не вновь по­яви­лась ми­ловид­ная дик­торша, не­дав­но об­ли­чав­шая раз­бу­шевав­шу­юся Аме­рику и опу­тинев­шую Рос­сию. На сей раз гла­за ее не све­тились пра­вед­ным гне­вом, но бы­ло в ее взо­ре что-то скор­бное.     

  К со­жале­нию, пе­чаль­ный, не­дос­той­ный на­шего не­мец­ко­го на­рода эпи­зод про­изо­шел в Бам­берге...
  
Ме­ня уди­вил этот но­вый обо­рот "наш не­мец­кий" - ведь и так по­нят­но, что, ес­ли наш, то зна­чит не­мец­кий, а ес­ли не­мец­кий, то зна­чит, наш. Это двой­ное уда­рение, эта скры­тая тав­то­логия как бы вы­дава­ли не­кую не­уве­рен­ность - а вдруг "наш" и "не­мец­кий" это раз­ные ве­щи? В преж­ние вре­мена так не го­вори­ли.

А пе­чаль­ная дик­торша меж тем ве­щала:

  Груп­пой  жи­телей  на ули­це был за­дер­жан но­вери­ец, ока­зав­ший­ся при этом еще и граж­да­нином  инос­тран­но­го го­сударс­тва. К со­жале­нию, вмес­то то­го, что­бы сдать вра­га со­от­ветс­тву­ющим ор­га­нам, где он по­лучил бы по зас­лу­гам, тол­па учи­нила над ним са­мосуд.
  
Мы еще раз при­зыва­ем на­ших сог­раждан хра­нить дис­ципли­ну, про­яв­лять соз­на­тель­ность, ува­жать за­коны и не да­вать во­ли чувс­твам, ко­торые, впро­чем, нет­рудно по­нять.

На эк­ра­не за­мель­ка­ли за­писи с ка­мер сле­жения. Ху­доща­вый блон­дин лет пя­тиде­сяти с длин­ны­ми пря­мыми во­лоса­ми, нис­па­да­ющи­ми на пле­чи, и дей­стви­тель­но неп­ри­ят­ным ли­цом, ра­зуме­ет­ся, увен­чанный крыль­ями ма­ха­она, ло­мил­ся в стек­лянную дверь бан­ка. Банк был зак­рыт, дверь не под­да­валась. Блон­дин ис­пу­ган­но ози­рал­ся. Даль­ше в кадр вре­зались чьи-то бри­тые го­ловы, ря­бое ли­цо не­моло­дой жен­щи­ны, ра­зевав­шей пасть так, что вид­но бы­ло - не прос­то орет, а аж виз­жит! Ка­кой-то муж­чи­на, сто­ящий спи­ной к ка­мере, сгреб в горсть во­лосы блон­ди­на, на­мотал их на ру­ку и стал го­ловою блон­ди­на, пря­мо его ма­ха­оно­вым лбом на­носить, уда­ры по стек­лу. Кап­ли кро­ви по­лете­ли в раз­ные сто­роны. В кад­ре за­мель­те­шили ку­лаки; "но­верий­ца" би­ли очень на­тураль­но - ес­ли бы я не знал прав­ду, по­верил бы гла­зам сво­им толь­ко так.

Вне­зап­но стек­ло трес­ну­ло и раз­ле­телось. Ку­лачи­ще, на ко­торый бы­ли на­мота­ны во­лосы нес­час­тно­го, дер­нулся рез­ко вниз, на­сажи­вая его гор­ло на тор­ча­щий ос­три­ем вверх ос­ко­лок.

Я вык­лю­чил те­леви­зор.

...Ско­ро а­эро­порт. Ско­ро я бу­ду от­ве­чать на воп­ро­сы пред­ста­вите­лю Эль Аля: "Ве­щи па­ковал сам", "Ник­то ни­чего не пе­реда­вал", "Че­модан все вре­мя был со мной". А по­том род­ной Бен Гу­ри­он, где со щи­та на ме­ня бу­дет гля­деть не вождь, обо­жа­емый на­родом, а впол­не апо­литич­ная ко­за с над­писью "Ме-е-е-е! Ра­да те­бя ви­деть!"

Ого, как лю­бопыт­но! По гром­кой свя­зи пе­реда­ют, что в на­шем по­ез­де об­на­ружен но­вери­ец, что эки­паж про­сит пуб­ли­ку соб­лю­дать хлад­нокро­вие вплоть до при­бытия по­лиции. Пой­ду-ка в ко­ридор, пос­мотрю, как на мо­ей быв­шей ро­дине вар­га­нят­ся сен­са­ции. Ой, нет, ни­куда я не пой­ду - вы­ход из от­се­ка за­горо­дила ора­ва нем­цев с разъ­ярен­ны­ми ли­цами. Впе­реди - тот са­мый мо­лодой че­ловек, что вы­ходил в ко­ридор. Они все орут: "Ни­вери­ец!" и ты­чут в ме­ня паль­цем. Я не по­нимаю в чем де­ло. И вдруг - страш­ная до­гад­ка. Обо­рачи­ва­юсь к зер­ка­лу и ви­жу в нем собс­твен­ное пе­реко­шен­ное от ужа­са ли­цо с дву­мя крыль­ями ма­ха­она на лбу.