УТРО В ПАРКЕ

Ран­нее ут­ро. Иду че­рез до­рогу в парк Прим­ро­уз-хилл (Primrose Hill). Это да­же не парк, а холм,  на­подо­бие скиф­ских кур­га­нов.  Свое наз­ва­ние он по­лучил от неж­но-жел­то­го цвет­ка с шер­ша­выми мор­щи­нис­ты­ми листь­ями primula (от ла­тин­ско­го "primus" - "пер­вый"), так как зац­ве­та­ет пер­воцвет ран­ней вес­ной. В сред­не­вековье пер­воцвет  счи­тал­ся ма­гичес­ким средс­твом для при­ворот­но­го зелья. Сов­ре­мен­ные фар­ма­цев­ты ут­вер­жда­ют, что  это единс­твен­ный  в при­роде на­тураль­ный жен­ский гор­мон. Во вре­мена Ген­ри­ха VIII жел­ты­ми цве­тами бы­ли пок­ры­ты все скло­ны поч­ти вось­ми­деся­тимет­ро­вого хол­ма. В на­ши дни их ред­ко встре­тишь: они пря­чут­ся в ни­зинах вдоль ог­ра­ды, где ког­да-то сто­яли ви­сели­цы с пи­рата­ми, каз­нокра­дами и про­чими нес­час­тны­ми, хо­тя каз­ни­ли здесь и близ­ких ко дво­ру го­сударс­твен­ных му­жей,.

Рас­по­ложен холм на се­веро-за­паде Лон­до­на, в нес­коль­ких ки­ломет­рах от цен­тра го­рода. С трех сто­рон холм об­рамля­ют фа­сады рес­пекта­бель­ных вик­то­ри­ан­ских до­мов де­рев­ни Primrose Hill Village. Се­год­ня "де­рев­ня" по­лучи­ла ста­тус о­ази­са спо­кой­ствия в бур­ном  ме­гапо­лисе: она об­ла­да­ет все­ми бла­гами ци­вили­зации, хо­тя жизнь в ней по-преж­не­му те­чет уми­рот­во­рен­но, без су­еты, как в ста­рые доб­рые вре­мена. Здесь все  друг дру­га зна­ют и поч­ти­тель­но рас­кла­нива­ют­ся, а ес­ли у те­бя есть со­бака, то мо­гут да­же удос­то­ить осо­бым вни­мани­ем и пе­реб­ро­сить­ся нес­коль­ки­ми фра­зами о воз­расте и са­мочувс­твии тво­его пи­том­ца.

Бла­гот­во­ритель­ные по­жер­тво­вания ан­гли­чан на со­бак зна­читель­но пре­выша­ют фи­нан­со­вые сбо­ры на нуж­ды де­тей. На глав­ной де­ревен­ской ули­це Рид­жентс-парк-ро­уд - мно­жес­тво ма­лень­ких се­мей­ных рес­то­ранов, ка­фе, ху­дожес­твен­ных га­лерей, мод­ных бу­тиков; ну, а на­чина­ют и за­мыка­ют  ули­цу тра­дици­он­ные ан­глий­ские па­бы, где пос­ле про­гул­ки в пар­ке при­ят­но зап­ра­вить­ся пин­той пи­ва, дам­ским джи­ном с то­ником или бо­калом ви­на. Для ан­гли­чани­на паб - свя­тое! А ра­ди свя­того не­об­хо­димо оку­нуть­ся в "паб­ную" ат­мосфе­ру. Я по­сещаю па­бы толь­ко с гос­тя­ми. Ку­рение в па­бах с не­дав­них пор зап­ре­щено, но в па­мяти жи­вут вос­по­мина­ния о про­курен­ных за­лах, сто­лах, за­навес­ках; да­же пи­во ка­залось   здесь пах­ло ед­ким си­гарет­ным ды­мом, ко­торый впи­вал­ся в те­бя с жад­ностью вам­пи­ра.

Гос­тей пер­вым де­лом я ве­ду в Бри­тан­ский му­зей,  а за­тем че­рез до­рогу на эк­скур­сию в паб  "Му­зей", где не­ред­ко мож­но встре­тить име­нитых  пи­сате­лей, так как ря­дом с обо­ими "му­зе­ями" на­ходят­ся нес­коль­ко поч­тенных из­да­тель­ств и бу­кинис­ти­чес­ких ла­вок  с ред­чай­ши­ми ан­тиквар­ны­ми из­да­ни­ями. Не­дав­ним гос­тем, про­делав­шим сей ри­ту­ал, был ле­ген­дарный ре­жис­сер Мар­лен Ху­ци­ев, ав­тор "И­юль­ско­го дож­дя", "Зас­та­вы Иль­ича" и мно­гих дру­гих филь­мов, под­твер­дивший, что имен­но в та­ком со­чета­нии (му­зей ду­хов­ный, по­том пи­тей­ный) мож­но по­пытать­ся по­нять ду­шу ан­гли­чани­на, не ме­нее за­гадоч­ную, чем рус­скую.  Ан­гли­чане не сом­не­ва­ют­ся, что ев­ро­пей­цы, осо­бен­но нем­цы, им всег­да за­видо­вали и обезь­ян­ни­чали в об­ра­зе жиз­ни, ма­нере оде­вать­ся и да­же в их неб­режном пре­вос­ходс­тве. "Мы - та са­мая прак­ти­чес­ки не­дос­ти­жимая выс­шая ра­са, ко­торой они (нем­цы) так не­ис­то­во пы­та­ют­ся стать…"

Но вер­немся к Прим­ро­уз-хил­лу и при­лега­юще­му к не­му гро­мад­но­му (око­ло двух­сот гек­та­ров!) ве­лико­леп­но­му Рид­жентс-пар­ку - гор­дости сто­лицы. В цен­тре Лон­до­не пять ко­ролев­ских пар­ков: три боль­ших - Гайд-парк, Рид­жентс-парк, Кен­гсингтон­ские са­ды и два от­но­ситель­но ма­лень­ких: са­мый древ­ний -  Сент-Джей­мс парк и Грин-парк  (Зе­леный парк). Ис­то­рия Прим­ро­уз-хил­ла и Рид­жентс-пар­ка вос­хо­дит ко вре­менам Ген­ри­ха VIII, ког­да на этих тер­ри­тори­ях рас­по­лага­лись его ко­ролев­ские охот­ничьи угодья.

Дол­гое вре­мя оба пар­ка слу­жили из­люблен­ным мес­том для ду­элей бри­тан­ских арис­токра­тов. Ста­рей­шая та­вер­на, ку­да  от­прав­ля­лись ос­тавши­еся в жи­вых ду­элян­ты, рас­по­лага­лась на мес­те мо­его лю­бимо­го гре­чес­ко­го рес­то­рана "Ли­мония", где по­быва­ли все мои друзья со всех кон­цов све­та. В на­чале XIX ве­ка лес­ной мас­сив во­шел в чер­ту го­рода; тог­да же по про­ек­ту зна­мени­того ан­глий­ско­го ар­хи­тек­то­ра Джо­на Нэ­ша здесь был раз­бит парк для уве­селе­ний прин­ца-ре­ген­та, бу­дуще­го ко­роля Ге­ор­га IV. Рид­жентс-парк пред­став­ля­ет со­бой  бла­го­уха­ющий му­зей под от­кры­тым не­бом и вхо­дит в звез­дную пле­яду ко­ролев­ских пар­ков Ан­глии. Зна­токи на­зыва­ют его Мек­кой лан­дшафтно­го ди­зай­на. В се­реди­не XIX ве­ка ко­ролев­ские вла­дения ста­ли дос­то­яни­ем  прос­тых смер­тных, че­му по сей день бла­годар­ны все жи­вущие ту­зем­цы, а так­же гос­ти сто­лицы.

По ста­рой при­выч­ке я ос­та­нав­ли­валась у вхо­да в Прим­ро­уз-хилл, что­бы снять ошей­ник с мо­его лю­бимо­го вер­но­го пса Ша­рика (увы, его уже нет в жи­вых), я все шла и  ог­ля­дыва­лась: не пле­тет­ся ли он за мной? Ка­жет­ся, сов­сем не­дав­но, ос­во­бодив­шись от со­бачь­их пут, он пу­лей ле­тел на холм "под кус­тик", а по­том де­лови­то бе­жал впе­реди; к ста­рос­ти же пос­лушно се­менил по­зади ме­ня на рас­сто­янии нес­коль­ких ша­гов, как араб­ская же­на, и с бла­годар­ностью смот­рел в гла­за, ког­да мы на ми­нуту ос­та­нав­ли­вались, - это у нас на­зыва­лось "пот­ре­пать за ухом", что да­вало ему воз­можность нем­но­го пе­ревес­ти дух.

Со­бачья нес­конча­емая, без­гра­нич­ная бла­годар­ность и пре­дан­ность че­лове­ку… За что? Ша­рика нет, а я все вы­ис­ки­ваю его сре­ди дру­гих со­бак: вслу­шива­юсь в их лай и жду его звон­ко­го от­ве­та. В те­лефо­не у ме­ня до сих пор хра­нит­ся за­пись его го­лоса: как он пел, вор­чал, бур­чал, ког­да  от­верга­лись его на­зой­ли­вые прось­бы по­лако­мить­ся со сто­ла. Ша­рик пел, ког­да я бра­ла его на ру­ки, при­жима­ла, и са­ма  на­чина­ла что-то под­вы­вать, а он, в знак со­лидар­ности, за­ливал­ся и вы­давал свои не­пов­то­римые со­бачьи ру­лады...  Те­перь то, что бы­ло им, рас­сы­пано в пар­ке под рас­ки­дис­ты­ми пла­тана­ми, вя­зами и ду­бами, ко­торые он об­лю­бовал се­бе при жиз­ни. Бла­года­ря ему, я знаю в пар­ке каж­дое де­рево и каж­дое ут­ро при­ветс­твую их. В от­вет они ле­том ма­шут мне сво­ей зе­леной лис­твой, а зи­мой го­лыми вет­ка­ми, что на их язы­ке оз­на­ча­ет: не вол­нуй­ся, с на­ми все в по­ряд­ке… как ты са­ма? В от­вет я улы­ба­юсь и по­жимаю пле­чами: дер­жусь.

Я гу­ляю в пар­ке од­на. На при­роде во­об­ще луч­ше все­го од­но­му, хо­тя с со­бакой ты  не один. Как во­об­ще мож­но на при­роде чувс­тво­вать се­бя оди­ноким? Го­ворят, боль ле­чит вре­мя, но ле­чит ее и при­рода - та­инс­твен­ная и жи­вот­ворная. Ког­да мне пло­хо, я вы­тас­ки­ваю се­бя за шкир­ку и иду к де­ревь­ям, к об­ла­кам. "Ду­ша грус­тит по не­бесам…" - как ска­зал по­эт. И в те­атр я люб­лю хо­дить од­на; рань­ше всег­да со­бира­ла дру­зей, а те­перь по­чему-то не тя­нет на лег­кий треп; хо­чет­ся "до са­мой су­ти" дой­ти са­мой, а при­сутс­твие дру­гого че­лове­ка от­вле­ка­ет от  "су­ти" (от сущ­ности, от ду­ши).

Иду по зна­комым до­рож­кам. Смот­рю по сто­ронам. Ве­ковые пла­таны на­чина­ют зе­ленеть. Все вок­руг об­во­лаки­ва­ет вла­га. В со­чащих­ся кап­лях на­вол­гших ве­ток,  в тра­ве,   в кус­тах, в бар­хатной зе­лени ко­ры де­ревь­ев, ка­жет­ся, пря­чут­ся роб­кие, дро­жащие дри­ады, на­яды, пе­чаль­ные ру­сал­ки, хны­чущие нав­ки (зи­мой их вод­ная сти­хия за­топи­ла доб­рую часть Ан­глии). Ру­сал­ки - реч­ные де­вы, пок­ро­витель­ни­цы ве­сен­не­го про­буж­де­ния го­товы на­сытить  зем­лю, ожи­вить ее пос­ле зим­не­го оце­пене­ния  и вос­кре­сить все рас­ту­щее на ней.

В кон­це фев­ра­ля-на­чале мар­та на на­шем, по оп­ре­деле­нию Гер­це­на, "бо­гом за­бытом" хол­ме и Рид­жентс-пар­ке зац­ве­та­ют под­снеж­ни­ки и кро­кусы, а чуть поз­же об­на­жа­ют свои сол­нечные ко­роны нар­циссы. В трид­ца­тые го­ды двад­ца­того сто­летия в цен­тре Рид­жентс-пар­ка воз­ник все­мир­но из­вес­тный  "Сад роз" ко­роле­вы Ма­рии (Queen Mary's Gardens)  - суп­ру­ги Ге­ор­га V. Ко­роле­ва страс­тно ув­ле­калась са­доводс­твом и соз­да­ла один из са­мых зна­мени­тых ро­зари­ев в ми­ре с бо­лее чем трид­цатью ты­сяча­ми ро­зовых кус­тов, сос­то­ящих из со­тен раз­личных сор­тов. У каж­дой клум­бы таб­лички с наз­ва­ни­ями, сре­ди ко­торых гол­ли­вуд­ские звез­ды: "Гре­та Гар­бо", "Ин­грид Бер­гман", "Грейс Кел­ли" со­седс­тву­ют с  "У­иль­ямом Шек­спи­ром", "Швед­ской ко­роле­вой Крис­ти­ной" "Ан­ной Бо­лейн", "Ле­ди Га­миль­тон", "Зо­лотым сер­дцем" (ко­торое бы­ло у Ша­рика),  "Нос­таль­ги­ей" и мно­гими дру­гими бла­го­уха­ющи­ми оби­тате­лями са­да.

Тер­ра­сы клумб плав­но спус­ка­ют­ся к озе­ру, бе­рега ко­торо­го скры­ва­ют­ся в гус­тых за­рос­лях пла­кучих ив. При лег­ком ду­нове­нии вет­ра длин­ные вет­ви лас­ко­во ка­са­ют­ся сво­ими тон­ки­ми паль­ца­ми лиц, очу­тив­шихся под ни­ми про­хожих, а при силь­ном  мо­гут боль­но от­хлес­тать по ла­нитам; тог­да луч­ше дер­жать­ся от  зе­леных пле­тей по­даль­ше. Ма­лень­кий де­ревян­ный мос­тик со­еди­ня­ет бе­рег с кро­шеч­ным ос­тров­ком-ро­кари­ем в япон­ском сти­ле с во­до­емом, ру­чей­ка­ми, ва­луна­ми, кас­ка­дами и эк­зо­тичес­ки­ми кар­ли­ковы­ми де­ревь­ями. Из ро­зово­го са­да от Юби­лей­ных во­рот цен­траль­ная ал­лея ве­дет к фон­та­ну "Три­тон" - брон­зо­вой скуль­пту­ре с тру­бящим в мор­скую ра­кови­ну сы­ном По­сей­до­на - по­луче­лове­ком-по­луры­бой с дву­мя не­ре­ида­мис ру­салочь­ими хвос­та­ми.

Ря­дом с фон­та­ном рас­по­ложен те­атр под от­кры­тым не­бом, от­кры­тый в 1932 го­ду. Пер­вой пос­та­нов­кой те­ат­ра бы­ла шек­спи­ров­ская "Две­над­ца­тая ночь". Во вре­мя бом­бежки 1944 го­да ак­те­ры иг­ра­ли "Сон в лет­нюю ночь". Про­летав­ший над го­лова­ми ак­те­ров и зри­телей не­мец­кий бом­барди­ров­щик, сбра­сыва­ющий на го­род бом­бы, не ис­пу­гал их: ак­те­ры му­жес­твен­но до­иг­ра­ли, а зри­тели дос­мотре­ли спек­такль до кон­ца. Это бы­ло де­лом чес­ти, как го­вори­ли ак­те­ры. Ан­глий­ский сто­ичес­кий ха­рак­тер.

Не­пода­леку от те­ат­ра рас­по­ложе­на бе­сед­ка, на ко­торой бо­лее сот­ни лет по вы­ход­ным иг­рал не­боль­шой во­ен­ный ор­кестр. 23 и­юля 1982 го­да ир­ланд­ские тер­ро­рис­ты по­ложи­ли под сце­ну бом­бу. По­гиб­ло семь му­зыкан­тов. Страш­ные лет­ние ре­алии. Сей­час по суб­бо­там, ра­но ут­ром, в вос­ста­нов­ленной бе­сед­ке про­ходят мои за­нятия по ци­гун и тай-чи.

На тер­ри­тории пар­ка с 1836 го­да дей­ство­вала об­серва­тория Джор­джа Би­шопа­до са­мой его смер­ти в 1861 го­ду. Ас­тро­ном и пре­зидент Ко­ролев­ско­го Ас­тро­номи­чес­ко­го Об­щес­тва Джордж Би­шоп был к то­му же вла­дель­цем  круп­ней­шей пи­вова­рен­ной ма­нуфак­ту­ры в Ве­ликоб­ри­тании. В его "лич­ной" об­серва­тории, рас­по­ложен­ной ря­дом с до­мом в Юж­ной вил­ле, ве­лись ис­сле­дова­ния по изу­чению ас­те­ро­идов и ко­мет. Об­серва­тория бы­ла ос­на­щена од­ним из луч­ших в ми­ре те­лес­ко­пов, в ней ра­бота­ли са­мые вли­ятель­ные ас­тро­номы то­го вре­мени. Все­лен­ские та­инс­тва без­мя­теж­но про­ис­хо­дили в раз­ме­рен­ной ти­ши зе­лено­го пар­ка. Как бес­печны сов­ре­мен­ни­ки, не убе­рег­шие для по­том­ков этот "звез­дный" ос­тро­вок. Сох­ра­нись об­серва­тория до на­ших дней, от же­ла­ющих заг­ля­нуть в нее не бы­ло бы от­боя.

По­хожей "лич­ной" болью для ме­ня бы­ла по­теря до­ма на 46 Corringham Road в рай­оне Гол­дерс-грин в се­вер­ной час­ти Лон­до­на, в ко­тором жил из­вес­тный рус­ский ре­лиги­оз­ный фи­лософ Се­мен Люд­ви­гович Франк. Он пе­ре­ехал к до­чери в Ан­глию из Фран­ции в  1945 го­ду. "По си­ле фи­лософ­ско­го зре­ния Фран­ка без ко­леба­ния мож­но наз­вать са­мым вы­да­ющим­ся рус­ским фи­лосо­фом во­об­ще…" - пи­сали о нем сов­ре­мен­ни­ки. Се­мен Люд­ви­гович Франк был выс­лан с семь­ей на зна­мени­том "фи­лософ­ском па­рохо­де" с рос­сий­ской ин­телли­ген­ци­ей, не­угод­ной "гу­ман­ным" боль­ше­викам (спи­сок из 225 че­ловек сос­тавлял и кор­ректи­ровал лич­но Ле­нин). "Опас­ным" для но­вых влас­тей из­гнан­ни­кам доз­во­лялось взять с со­бой "од­но зим­нее и од­но лет­нее паль­то, один кос­тюм, по две шту­ки вся­кого белья, две ден­ные ру­баш­ки, две ноч­ные, две па­ры каль­сон, две па­ры чу­лок". Про­воды бы­ли стро­жай­ше зап­ре­щены. Так луч­шие умы Рос­сии - Ни­колай Бер­дя­ев, Иван Иль­ин, Лев Шес­тов, Ни­колай Лос­ский, Ва­силий Зен­ков­ский, Лев Кар­са­вин, Ми­ха­ил Осор­гин и мно­гие дру­гие нав­сегда по­кину­ли свою стра­ну. Троц­кий по это­му по­воду снис­хо­дитель­но за­явил: "Мы этих лю­дей выс­ла­ли по­тому, что расс­тре­лять их не бы­ло по­вода, а тер­петь бы­ло не­воз­можно".

Дол­гие го­ды я дру­жила с до­черью фи­лосо­фа На­таль­ей Франк и ее му­жем  - про­фес­со­ром сла­вян­ско­го от­де­ления Лон­дон­ско­го уни­вер­си­тета - Пи­тером Нор­ма­ном. На до­ме, про­дан­ном пос­ле смер­ти ма­тери ее сы­новь­ями, вну­ками ве­лико­го фи­лосо­фа, увы, не ос­та­лось да­же ме­мори­аль­ной дос­ки. А это был не прос­то дом, а центр рус­ской куль­ту­ры, хра­нив­ший ви­зиты мит­ро­поли­та Ан­то­ния Су­рож­ско­го, Ан­ны Ах­ма­товой, Ар­се­ния Тар­ков­ско­го, И­оси­фа Брод­ско­го и мно­гих дру­гих по­этов, пи­сате­лей, му­зыкан­тов, не го­воря уже об из­вес­тных фи­лосо­фах  - друзь­ях са­мого Се­мена Фран­ка. Вся­кий раз, ког­да я при­ходи­ла в этот дом,  мы сна­чала пи­ли чай в  при­лега­ющей к са­ду кух­не; по­том Пи­тер приг­ла­шал ме­ня в свой ка­бинет, в ко­тором от по­ла до по­тол­ка сто­яли книж­ные пол­ки;уса­живал в "крес­ло Ах­ма­товой" брал под­пи­сан­ный "са­мой!" то­мик "ее" ран­них сти­хов и про­сил по­читать вслух (в пос­ледние го­ды у не­го ухуд­ши­лось зре­ние), хо­тя знал их на­изусть. Я чи­тала ему "Ве­чер", "Чёт­ки", 'Бе­лую стаю", "По­дорож­ник", "Anno Domini MCMXXI". 

В са­ду от­цом и ма­терью На­тальи Франк бы­ли по­саже­ны три бе­резы, по­сыпан­ные зем­лей, при­везен­ной из Рос­сии. Так лю­били из­гнан­ные со сво­ей ро­дины лю­ди свою зем­лю. За все го­ды об­ще­ния я не слы­шала от них ни од­но­го дур­но­го сло­ва в ад­рес Рос­сии. Нес­мотря на жес­то­чай­шие ли­шения,  край­нюю нуж­ду и стра­дания, Рос­сия всег­да ос­та­валась для них единс­твен­ной, го­рячо лю­бимой ро­диной. При­мер всем нам, ра­зучив­шимся це­нить ее. И укор. Хо­чет­ся ве­рить, что вес­ной бе­резы по-преж­не­му зе­лене­ют в ле­вом уг­лу са­да, и под ни­ми пь­ют чай их но­вые хо­зя­ева, по­нятия не име­ющие об уди­витель­ных оби­тате­лях рус­ско­го до­ма. В мо­ем са­дике цве­тут лан­ды­ши, по­дарен­ные мне На­ташей (имен­но так про­сила се­бя ве­личать На­талья Се­менов­на Франк), а еще в нас­ледс­тво от нее мне дос­та­лась ог­ромная бе­лая мор­ская ра­кови­на, при­везен­ная из Ита­лии, где у них был лет­ний до­мик.

Моя дочь Ле­на хо­рошо пом­нит ве­селые "про­гул­ки" на спи­не чер­но­го лаб­ра­дора Фи­делио (в семье его зва­ли Фи­ля), ку­да ее уса­живал Пи­тер Нор­ман для тор­жес­твен­но­го шес­твия к сто­лу под бе­реза­ми, где нас по­жидал ды­мящий­ся чай и клуб­ни­ка со слив­ка­ми. Хо­хоча, Ле­на кор­ми­ла Пи­тера и Филь­ку клуб­ни­кой (Филь­ка во­ротил нос толь­ко от ли­мона). А ка­кие не­забы­ва­емые пас­халь­ные обе­ды ус­тра­ива­ла На­таша! Сколь­ко не­забы­ва­емых раз­го­воров на у­ют­ных ди­ванах с по­душ­ка­ми, вы­шиты­ми са­мой хо­зяй­кой до­ма.

Я уже не го­ворю об взра­щен­ных ими уче­никах-сла­вис­тах, с лю­бовью вспо­мина­ющих сво­их уни­вер­си­тет­ских учи­телей, от­давших  всю жизнь  пре­пода­ванию рус­ско­го язы­ка. Ни од­но­го дня я не рас­ста­юсь со сло­варем Пи­тера Нор­ма­на (The Penguin Russian Dictionary), по­дарен­ным мне в день пуб­ли­кации с над­писью: "До­рого­му дру­гу Лей­ле с лю­бовью от ав­то­ра. Пи­тер Нор­ман. Авось при­годит­ся, 9.9.95". Авось при­годил­ся, да еще как! Толь­ко сей­час я за­мети­ла, что по­лучи­ла этот бес­ценный по­дарок поч­ти в день сво­его рож­де­ния. С грустью и болью осоз­наю, что все мы, дру­жив­шие с этой за­меча­тель­ной семь­ей, не при­ложи­ли дос­та­точ­но уси­лий для сох­ра­нения до­ма с ат­мосфе­рой "той"- ушед­шей Рос­сии для на­ших де­тей. Свой­ствен­ный нам эго­изм и бес­печность, из­бавля­ют нас от уг­ры­зений со­вес­ти. Вся­кий раз, ког­да я при­вожу гос­тей в дом-му­зей Зиг­мунда Фрей­да, я с за­вистью ду­маю, что дом-му­зей Се­мена Фран­ка имел бы та­кое же куль­тур­ное зна­чение для всех рус­ских, по­сеща­ющих Лон­дон.

Рид­жентс-парк ос­ве­жа­ют пру­ды и фон­та­ны, рас­се­ка­ют ка­налы, с пе­реки­нуты­ми че­рез них де­вятью мос­та­ми;в озе­ре на птичь­их ос­тро­вах гнез­дятся по­селе­ния с де­сят­ка­ми раз­личных ви­дов во­доп­ла­ва­ющих. Здесь Ри­хард Ваг­нер лю­бовал­ся ле­бедя­ми в зер­ка­ле озер­ных вод. "Ле­бедем" на­зыва­ли ба­вар­ско­го ко­роля Люд­ви­га II, страс­тно­го пок­лонни­ка Ваг­не­ра. "Ска­зоч­ный ко­роль", "ко­роль девс­твен­ник" ча­сами про­сижи­вал у Штар­нберг­ско­го­озе­ра, лю­бу­ясь бе­лыми ле­бедя­ми. "Лун­ный ко­роль" уто­нул в том же озе­ре со­рока лет от ро­ду.  "Ры­царь ле­бедя"  или "Ло­эн­грин" - лю­бимая опе­ра ко­роля-ро­ман­ти­ка. "О, ле­бедь мой… прип­лыл за мной в пос­ледний раз…"

В се­реди­не ян­ва­ря 1867 го­да в Лон­до­не сто­яла на ред­кость хо­лод­ная зи­ма; об­ра­довав­ши­еся по­сети­тели пар­ка бро­сились про­гулять­ся по за­мер­зше­му озе­ру, но лед трес­нул и из нес­коль­ких сот лю­дей со­рок уто­нуло, пос­ле че­го озе­ро осу­шили - глу­бина его умень­ши­лась на пол­то­ра мет­ра. Ле­том здесь мож­но взять на про­кат ло­доч­ку или вод­ный ве­лоси­пед и про­катить­ся под сенью пла­кучих ив и ак­компа­немент ве­село­го кря­канья раз­ноцвет­ных пер­на­тых плов­цов. В Рид­жентс-пар­ке мно­жес­тво у­ют­ных ка­фе, тен­нисных кор­тов; на ухо­жен­ных по­лях с ут­ра до ве­чера иг­ра­ют в фут­бол, кри­кет, гольф, бей­сбол, а для ма­лень­ких по­сети­телей ус­тро­ены дет­ские пло­щад­ки. В Прим­ро­уз-хил­ле у де­тей то­же есть свой уго­лок - по­возить­ся в пе­соч­ни­це, ска­тить­ся с гор­ки, по­катать­ся на ка­челях, да и прос­то по­быть сре­ди "сво­их". У вхо­да на дет­скую пло­щад­ку сто­ит при­выч­ный рев, не же­ла­ющих по­кидать "свой" мир ма­лышей. В детс­тве моя Ле­на боль­ше все­го лю­била ка­чели: "чтоб дос­тать до об­ла­ков!"

К Рид­жентс-пар­ку при­лега­ет цен­траль­ная лон­дон­ская ме­четь, вме­ща­ющая бо­лее пя­ти ты­сяч че­ловек. Фор­ма ку­пола ме­чети на­поми­на­ет ку­пол "Ко­ролев­ско­го па­виль­она" в Брай­то­не, соз­данно­го по про­ек­ту ар­хи­тек­то­ра Джо­на Нэ­ша. Вся зем­ля пар­ка при­над­ле­жит бри­тан­ско­му мо­нар­ху, по­это­му нед­ви­жимость в этом рай­оне раз­ре­ша­ет­ся при­об­рести толь­ко в арен­ду сро­ком до 120 лет, но эта "ме­лочь" не ос­та­нав­ли­ва­ет по­купа­телей, сре­ди ко­торых не­мало и рос­сий­ских.

В Рид­жентс-пар­ке на­ходит­ся ста­рей­ший в ми­ре Лон­дон­ский зо­опарк,  при­тяги­ва­ющих мил­ли­оны де­тей (и взрос­лых) со все­го ми­ра. Он ос­но­ван в 1828 го­ду и от­крыт для пуб­ли­ки в 1847; его не зак­ры­вали ни в Пер­вую, ни во Вто­рую ми­ровые вой­ны. Все­го в зо­опар­ке про­жива­ет око­ло 17 ты­сяч жи­вот­ных, пред­став­ленных 755 ви­дами. Здесь впер­вые был от­крыт бас­сейн для пин­гви­нов. В зо­опарк час­то на­веды­вал­ся ос­но­вопо­лож­ник эво­люци­он­но­го уче­ния о про­ис­хожде­нии ви­дов жи­вот­ных и рас­те­ний пу­тем ес­тес­твен­но­го от­бо­ра Чарльз Дар­вин, что­бы по­об­щать­ся с глав­ным субъ­ек­том сво­их ин­те­ресов - оран­гу­тан­гом.Чарльз Ди­кенс так­же час­то на­вещал зо­опарк по­раз­мыслить о че­лове­чес­ких по­роках. Пре­рафа­эли­ты  для сво­их жи­вопис­ных по­лотен де­лали здесь мно­гочис­ленные за­рисов­ки эк­зо­тичес­ких птиц.

Во вре­мя Пер­вой ми­ровой вой­ны в зо­опар­ке обос­но­вал­ся обо­жав­ший си­роп и сгу­щен­ку руч­ной чер­ный миш­ка по име­ни Winnie, впос­ледс­твии став­ший са­мым лю­бимым миш­кой в ми­ре. Зо­опар­ку миш­ка дос­тался от Гар­ри Ко­лебор­на (Harry Colebourn) - лей­те­нан­та ка­над­ской пе­хотин­ской бри­гады. В са­мом на­чале Пер­вой ми­ровой вой­ны у миш­ки охот­ни­ки уби­ли ма­му и она (а миш­ка был де­воч­кой!) ос­та­лась си­ротой. Ее спас­ли, при­ручи­ли и вско­ре про­дали на же­лез­но­дорож­ной стан­ции ка­над­ско­му во­ен­но­му, за­писав­ше­му 24 ав­густа 1914 го­да в сво­ем днев­ни­ке: "Ку­пил миш­ку за 20 дол­ла­ров". С миш­кой он при­был в Ан­глию, но вско­ре пос­ле­довал при­каз пе­реба­зиро­вать­ся во Фран­цию; тог­да Гар­ри Ко­леборн прис­тро­ил "на вре­мя" сво­его дру­га в зо­опарк. За че­тыре го­да вой­ны Вин­ни ста­ла лю­бими­цей де­тей, кор­мивших ее с рук и ка­тав­шихся у нее на спи­не. Вер­нувшись в Лон­дон в 1918 го­ду в чи­не ка­пита­на, Гар­ри Ко­леборн не смог заб­рать миш­ку от де­тей  и офи­ци­аль­но по­дарил ее зо­опар­ку. Миш­ка Вин­ни про­жила 20 лет и умер­ла 12 мая 1934 го­да. Нек­ро­логи о ее смер­ти по­яви­лись во всех цен­траль­ных га­зетах.

Од­нажды по­кор­мить миш­ку сла­дос­тя­ми при­шел маль­чик по име­ни Крис­то­фер Ро­бин Милн. В зо­опарк его при­вел па­па. У маль­чи­ка был руч­ной ле­бедь по име­ни Пух (Pooh). Не­дол­го ду­мая, Крис­то­фер Ро­бин до­бавил к име­ни миш­ки вто­рую по­ловин­ку - и по­лучил­ся Вин­ни Пух (Winnie the Pooh). Отец маль­чи­ка, поз­на­комив­ший сы­на с миш­кой, уве­кове­чил эту встре­чу  в сво­ей, по­жалуй, са­мой лю­бимой дет­ской книж­ке про плю­шево­го миш­ку "с опил­ка­ми в го­лове".  Рус­ским де­тям Вин­ни Пух по­любил­ся бла­года­ря прек­расно­му муль­тфиль­му, где миш­ку "ожи­вил" не­забы­ва­емый го­лос Ев­ге­ния Ле­оно­ва. В детс­тве моя Ле­на по­пере­мен­но смот­ре­ла то рус­ский, то ан­глий­ский муль­тфиль­мы, а пе­ред сном про­сила по­читать сна­чала ори­гинал, а по­том и рус­ский пе­ревод - так ей не хо­телось рас­ста­вать­ся с лю­бимым ге­ро­ем. Сам миш­ка уве­кове­чен не толь­ко на бу­маге и ки­ноп­ленке, но и в брон­зе в са­мом зо­опар­ке. Лю­бопыт­но, что бе­лос­нежную са­мо­ед­скую лай­ку (древ­ней­шую по­роду со­бак), ан­гли­чане сна­чала при­няли за мед­ве­дя и по­мес­ти­ли на все­об­щее обоз­ре­ни­ев зо­опарк! Са­мо­еды из­редка, но встре­ча­ют­ся на лу­жай­ках Прим­ро­уз-хил­ла, где вот уже мно­го лет в на­чале сен­тября про­водят­ся со­бачьи яр­марки с кон­курса­ми, выс­тупле­ни­ями, шко­лами для тре­ниров­ки щен­ков и взрос­лых псов. Мес­тные оби­тате­ли с удо­воль­стви­ем при­нима­ют учас­тие во всех ме­роп­ри­яти­ях, ког­да ге­ро­ями дня (хоть на день!) ста­новят­ся на­ши млад­шие братья.

Рид­жентс-парк в зим­нее вре­мя зак­ры­ва­ет­ся с за­ходом сол­нца, в от­ли­чие от Прим­ро­уз-хил­ла, от­кры­того круг­ло­суточ­но. Как-то ве­чером, за­быв обо всем на све­те (не го­воря уже о рас­пи­сании) от сва­лив­ше­гося не­весть от­ку­да вол­шебно­го ту­мана, я ока­залась  один на один с этим чу­дом при­роды за­пер­той в ог­ромном пар­ке. Со сто­роны зо­опар­ка, про­низы­вая тол­щу ту­мана, до­носи­лись тре­вож­ные всхли­пы сов, воп­ли лис, за­выва­ния ди­ких ко­шек, а из-под ног - скрип над­ломлен­ных ве­ток и шур­ша­ние жух­лой тра­вы. По­доб­но заб­лу­див­ше­муся в ту­мане ежи­ку, я од­новре­мен­но ощу­тила чувс­тво стра­ха (игол­ки ис­пу­га выс­ко­чили мгно­вен­но) и ка­кого-то мис­ти­чес­ко­го вос­торга. Вок­руг лишь уга­дыва­лись си­лу­эты ве­ковых ве­лика­нов, а я са­ма, ка­залось, рас­тво­рилась и ста­ла частью ды­шаще­го пер­ла­мут­ро­вого па­ра. Ту­ман ды­шал и дви­гал­ся как жи­вое су­щес­тво. "Но ес­ли Ме­лан­хо­лия ту­маном / Вне­зап­но с не­ба ни­зой­дет к зем­ле, / Да­руя вла­гу тра­вам бе­зухан­ным, /Скры­вая каж­дый холм в ап­рель­ской мгле, - / Тог­да грус­ти…" (Джон Китс) Как вер­но ска­зано!

Мой доб­рый пес к ту­ману от­но­сил­ся нас­то­рожен­но-ува­житель­но: он его бо­ял­ся, за­мед­лял шаг и с опас­кой ла­ял в сто­рону те­ря­юще­го очер­та­ния го­ризон­та. Во­ору­жив­шись хрус­тнув­шей под но­гами вет­кой, я при­нялась на­щупы­вать и нас­ту­кивать (да­бы не на­бить се­бе шиш­ку) ство­лы де­ревь­ев и смот­реть с бла­гого­вени­ем ввысь на их кро­ны, сли­ва­ющи­еся с тем­ным, мут­ным не­бом. Стран­ное ощу­щение: де­ревья где-то ря­дом, но ты их не ви­дишь. Соп­ри­час­тность с чу­дом, с тай­на­ми при­роды (ту­ман на ан­глий­ском  "mist", зву­чит как мис­ти­ка, мис­те­рия). Фильм Юрия Нор­штей­на - на­поми­нание о том, что нуж­но вслу­шивать­ся, всмат­ри­вать­ся в ок­ру­жа­ющий нас мир с ежи­ками и уто­нув­ши­ми в ту­мане ло­шадь­ми.Уди­витель­ная спо­соб­ность ху­дож­ни­ка под­смот­реть и пе­редать сос­то­яние дру­гого че­лове­ка.

Для ос­во­бож­де­ния из ту­ман­но­го пле­на (с вы­сокой чу­гун­ной ре­шет­кой) приш­лось при­бег­нуть к про­за­ичес­ким при­зывам: "Лю­ди, ау!" Из пле­на нас с Ша­риком выз­во­лила кор­пу­лен­тная авс­тра­лий­ка: по ее со­вету я сна­чала пе­реда­ла ей (пе­реб­ро­сила) мо­его изум­ленно­го пса, пос­ле че­го на чу­гун­ную ог­ра­ду приш­лось лезть са­мой, а ло­вить ме­ня - авс­тра­лий­ской спа­ситель­ни­це. Нем­но­го оша­рашен­ные, но це­лые и нев­ре­димые, мы дол­го сто­яли на пус­тынной, тус­кло ос­ве­щен­ной вик­то­ри­ан­ски­ми фо­наря­ми про­ез­жей час­ти до­роги и ог­лу­шали спя­щее пар­ко­вое царс­тво бе­зудер­жным хо­хотом. От на­шего хо­хота да­же ту­ман рас­се­ял­ся.

В двух ша­гах от Рид­жентс-пар­ка, спря­тав­шись от праз­дных взо­ров,  на­ходит­ся  мой лю­бимый у­еди­нен­ный "Тай­ный сад" ("Secret garden") в Сент-Джонс-лодж-гар­денс (St. John's Lodge Gardens) - сад свя­того И­оан­на. Его еще на­зыва­ют "Са­дом для ме­дита­ции". Об этом угол­ке ма­ло кто зна­ет. Он был спро­ек­ти­рован в 1892 го­ду для лор­да Бь­юта  и сох­ра­нил­ся до на­шего вре­мени поч­ти в пер­воздан­ном ви­де. За­дум­кой ар­хи­тек­то­ра и лан­дшафтно­го ди­зай­не­ра Ро­бер­та У. Шул­тса бы­ло соз­да­ние на при­роде  по­добие до­ма - с за­лами, ком­на­тами и ко­ридо­рами. Круг­лый по фор­ме, сад пря­чет­ся за вы­соки­ми сте­нами жи­вой из­го­роди из ду­шис­той туи, сам­ши­товых кус­тарни­ков и пе­реп­ле­тен­ных крон ли­повых де­ревь­ев; он  раз­бит на че­тыре квад­ра­та; в цен­тре рас­по­ложен фон­тан.

Ес­ли смот­реть на план са­да свер­ху, чет­ко ви­ден крест внут­ри кру­га, в цен­тре ко­торо­го пер­во­началь­но на­ходи­лась ста­туя И­оан­на Крес­ти­теля, ок­ру­жен­ная во­до­емом. В пе­ри­од меж­ду дву­мя вой­на­ми ста­туя бы­ла уте­ряна, и вмес­то нее по­явил­ся фон­тан с древ­негре­чес­ки­ми пер­со­нажа­ми "Ги­лас и ним­фы".  Скуль­пту­ра соз­да­на в 1933 го­ду чле­ном Ко­ролев­ской ака­демии Гeнри Пег­рэ­мом. Ар­го­навт Ги­лас, воз­люблен­ный Ге­рак­ла, сра­жал смот­ря­щих на не­го сво­ей кра­сотой (хо­тя,  как по­лагал Сок­рат: "кра­сота в гла­зах смот­ря­щего"); од­нажды, от­пра­вив­шись за во­дой, он был по­хищен ним­фа­ми и прев­ра­щен ими в эхо. Древ­негре­чес­кие злов­редные ним­фы очень сма­хива­ют на кап­ризных ру­салок. В глу­бине "са­да для ме­дита­ции" рас­по­ложе­на прек­расная вил­ла - пер­вая из вось­ми на тер­ри­тории Рид­жентс-пар­ка, соз­данная по про­ек­ту Джо­на Нэ­ша  и наз­ванная "жем­чу­жиной в ко­роне". Джон Нэш пла­ниро­вал раз­местить в цве­тущей зе­лени пар­ка 56 по­доб­ных особ­ня­ков, но стро­итель­ство 48 вилл приш­лось от­ме­нить из-за фи­нан­со­вых труд­ностей.

Во вре­мя Пер­вой ми­ровой вой­ны вил­ла прев­ра­тилась в ре­аби­лита­ци­он­ный центр для ра­неных и по­теряв­ших зре­ние сол­дат. По­том в ней рас­по­лага­лись гос­пи­таль, Ар­хе­оло­гичес­кий ин­сти­тут, а в 1983 го­ду она сно­ва пе­реш­ло в час­тные ру­ки. Ны­не вла­дель­цем прек­расной вил­лы яв­ля­ет­ся сул­тан Бру­нея, что, не­сом­ненно, уди­вило бы ее соз­да­теля.

Пер­го­ла - ар­ка из вь­ющих­ся роз и гли­циний - по­доб­но ко­ридо­ру  ве­дет в сад с изум­рудны­ми га­зона­ми и ухо­жен­ны­ми клум­ба­ми, на ко­торых как в дет­ском ка­лей­дос­ко­пе пе­рели­ва­ют­ся цве­ты. Над ни­ми с ут­ра до ве­чера кол­ду­ют пче­лы, ще­бечут пти­цы, пе­реле­тая с од­но­го аро­мат­но­го кус­та на дру­гой. В кон­це бла­го­уха­юще­го тун­не­ля ус­та­нов­ле­на уви­тая рас­те­ни­ями ка­мен­ная ва­за "в па­мять о жур­на­лис­те, ко­торая лю­била этот сад". Имя ее - Анн Шар­плей (Anne Sharpley, 1928-1989). Кра­сивая,  бесс­траш­ная жен­щи­на - она ра­бота­ла ре­пор­те­ром в га­зете  "Evening Standard",  пу­тешес­тво­вала в го­рячие точ­ки пла­неты и про­жила жизнь, пол­ную аван­тюр и прик­лю­чений. Ее со­вет кол­ле­гам по ра­боте вы­ражал­ся сло­вами: "чем даль­ше ты смот­ришь в прош­лое, тем даль­ше заг­ля­дыва­ешь в бу­дущее". О ее блес­тя­щем ре­пор­та­же с по­хорон У­ин­сто­на Чер­чилля в 1965 го­ду хо­дили ле­ген­ды.

В те вре­мена мо­биль­ных те­лефо­нов не бы­ло: ре­пор­те­ру при­ходи­лось поль­зо­вать­ся обыч­ной те­лефон­ной буд­кой, и не всег­да ис­прав­ной. Эле­ган­тная Анн, об­ла­чен­ная в уз­кую юб­ку "ка­ран­даш", вдруг об­на­ружи­ла, что та яв­но пре­пятс­тву­ет ско­рос­ти ее за­бега к те­лефон­ной буд­ке. Не­дол­го ду­мая, она на хо­ду сбро­сила ее вмес­те с вы­соки­ми каб­лу­ками, до­бежа­ла до те­лефо­на и, за­читав пос­леднюю строч­ку, по­забо­тилась о том, что­бы те­лефон боль­ше не ра­ботал. Ра­зуме­ет­ся, ма­тери­ал Анн Шар­плей вы­шел в свет пер­вым  и, ко­неч­но же, на пер­вой по­лосе. Изоб­ре­татель­ность ее не зна­ла гра­ниц и оце­нива­лась по дос­то­инс­тву: не раз она ста­нови­лась "Жур­на­лис­том го­да".

К со­жале­нию, до на­ших дней не сох­ра­нил­ся ним­фей  - свя­тили­ще нимф с гро­тами, ни­шами, ста­ту­ями и фон­та­нами. Ему бы­ла уго­тов­ле­на та же учесть, что и ста­туе И­оан­на Крес­ти­теля: пос­ле Пер­вой ми­ровой вой­ны ка­нуть в ре­ку заб­ве­ния Ле­ту. В глу­бине са­да, пря­чась сре­ди гус­той лис­твы, сто­ит брон­зо­вая скуль­пту­ра пас­тушки с яг­ненком, очень по­хожим на коз­ленка.  Сна­чала скуль­птор Чарльз Л. Хар­твелл, соз­давший и ста­тую И­оан­на Крес­ти­теля, наз­вал ее "Дочь ко­зопа­са" ("The Goatherd's Daughter"), а по­том пе­ре­име­новал в "Пас­тушку" ("Shepherdess"). Соз­данная в 1931 го­ду, ста­туя по­яви­лась в са­ду  лишь в 1994. Над­пись на пос­та­мен­те гла­сит: "Всем за­щит­ни­кам без­за­щит­ных" ("Tо All the Protectorsofthe Defenceless"). Мне эта ста­туя на­поми­на­ет рус­скую Але­нуш­ку и ее не­пос­лушно­го брат­ца Ива­нуш­ку, прев­ра­тив­ше­гося в коз­ле­ноч­ка. У "пас­тушки" неж­ное, грус­тное ли­цо, об­на­жен­ный торс, в пра­вой ру­ке, под­мышкой, она дер­жит коз­ленка, в ле­вой вет­ку-по­сох. За­щит­ни­ца без­за­щит­ных са­ма яв­ля­ет­ся без­за­щит­ной жер­твой сти­хии: она про­мок­ла, прод­рогла, с ее во­лос сте­ка­ет во­да; весь ее об­раз взы­ва­ет о по­мощи.

Пос­ле смер­ти Ша­рика я по­лучи­ла из Ки­ева пись­мо от ком­по­зито­ра Вик­то­рии По­левой - мо­лит­ву о жи­вот­ных. Ав­торс­тво тек­ста не­из­вес­тно, обыч­но его при­писы­ва­ют Аль­бер­ту Швей­це­ру.

  "Ус­лышь на­шу сми­рен­ную мо­лит­ву, Гос­по­ди!
  Про­сим за всех на­ших дру­зей-зве­рей,
  Осо­бен­но о тех, кто стра­да­ет,
  О всех, на ко­го охо­тят­ся, кто по­терял­ся,
  Ко­го бро­сили, кто на­пуган или го­лоден;
  О всех, ко­го дол­жны усы­пить.
  Сжаль­ся над ни­ми, будь ми­лос­тив!
  А тем, кто дол­жен о них за­ботить­ся,
  Да­руй сер­дце, пол­ное сос­тра­дания,
  Дай им доб­рые ру­ки, под­ска­жи лас­ко­вые сло­ва.
  Да бу­дем мы ис­тинны­ми друзь­ями зве­рей!
  Да раз­де­лим с ни­ми твою ми­лость и бла­годать!
  Аминь."

Я вспо­минаю эту мо­лит­ву вся­кий раз, ког­да под­хо­жу к "Пас­тушке", на­шей Але­нуш­ке с брат­цем Ива­нуш­кой.

Вто­рая сов­ре­мен­ная брон­зо­вая скуль­пту­ра Вут­са Са­фар­ди­ара на­зыва­ет­ся "Про­буж­де­ние" ("Аwakening"). Она по­яви­лась здесь в 2004 го­ду и пос­вя­щена Анн Ли­дии Эванс: "С неж­ной па­мятью об Анн Ли­дии Эванс, ко­торая раз­де­ляла сек­рет это­го са­да" ("In fond memory of Anne Lydia Evans (1929 - 1999) who shared the secret of this garden"). Вто­рая Анн бы­ла вра­чом и ра­бота­ла  в ор­га­низа­ции, по­мога­ющей жер­твам на­силия. Два поч­ти ка­са­ющих­ся друг дру­га про­филя буд­то объ­яты в пла­мени ог­ня, в ле­пес­тках тюль­па­на или в ла­донях. Скуль­пту­ра прек­расно впи­сыва­ет­ся в "ме­дита­ци­он­ное" прос­транс­тво са­да и при­тяги­ва­ет к се­бе сво­ей осо­бой тай­ной.

В "сад для ме­дита­ции" я на­веды­ва­юсь ра­но ут­ром или поз­дно ве­чером пе­ред  са­мым зак­ры­ти­ем - в ра­дос­тные и пе­чаль­ные дни. В 2013 го­ду я по­теря­ла тро­их очень близ­ких мне лю­дей. Они умер­ли  вне­зап­но от раз­ры­ва сер­дца - вес­ной в Пи­тере мой дя­дя и ста­рый пи­тер­ский друг, на­кану­не зво­нив­ший и, меж­ду де­лом, упо­мянув­ший, что у не­го по­бали­ва­ет сер­дце, на что я оп­ро­мет­чи­во от­ве­тила: да, у ко­го в на­ши дни не бо­лит сер­дце? Те­перь за свои сло­ва мне стыд­но. Ле­том на пер­ро­не при­город­но­го вок­за­ла от ин­фар­кта умер мой ста­рый лон­дон­ский друг; его со­бака ме­талась, пы­та­ясь прив­лечь вни­мание пас­са­жиров, но, ког­да при­еха­ла ско­рая, бы­ло уже поз­дно. А че­рез нес­коль­ко дней ушел из жиз­ни мой са­мый близ­кий друг Ша­рик. На­ходясь сре­ди де­ревь­ев, лу­жа­ек, ще­бечу­щих птиц, клумб, на ко­торых пе­рели­ва­ют­ся кап­ли ро­сы ("Я-то знал, что лю­бая ро­син­ка - сле­за…"), ощу­ща­ешь при­тяга­тель­ную си­лу при­роды и ис­пы­тыва­ешь ка­кую-то тай­ную, до­вери­тель­ную неж­ность, свя­зыва­ющую те­бя с ней.

Я по­дол­гу наб­лю­даю за ро­син­ка­ми-сле­зин­ка­ми на стеб­лях лан­ды­шей; они  не сте­ка­ют вниз, а креп­ко дер­жатся за по­вер­хность зе­леных, вер­ти­каль­ных ло­дочек. Как изоб­ре­татель­ны де­ревья и рас­те­ния: мер­твой хват­кой цеп­ля­ют­ся за каж­дую кап­лю вла­ги - за свою жизнь и, ес­ли не на­летит по­рыв вет­ра и не стрях­нет кап­ли на зем­лю, листья ни за что их не от­да­дут - все впи­та­ют в се­бя. Вок­руг все ды­шит, пе­рего­вари­ва­ет­ся; проп­лы­ва­ют об­ла­ка, про­бега­ет лег­кий, ед­ва ощу­тимый ве­терок, от ко­торо­го де­ревья и кус­ты на­чина­ют пе­решеп­ты­вать­ся. Я знаю, что это знак от тех, кто ушел, ко­го мы не ви­дим. Бе­седо­вать с де­ревь­ями, цве­тами, как с жи­выми су­щес­тва­ми, чем они, бе­зус­ловно, яв­ля­ют­ся, ка­жет­ся мне аб­со­лют­но ес­тес­твен­ным. Не го­воря уже о жи­вот­ных. А вот с че­лове­ком по­яв­ля­ют­ся чувс­тва нас­то­рожен­ности и опас­ки, же­лание зак­рыть­ся.

Од­нажды в детс­тве, в гос­тях у ба­буш­ки в Бе­лорус­сии я по­пала в страш­ную гро­зу. По ут­рам я обыч­но убе­гала од­на в пес­трое, ду­шис­тое, лет­нее по­ле  по­валять­ся в тра­ве, пос­лу­шать, как шу­мит лес, хо­тя вхо­дить в не­го без взрос­лых бо­ялась. По­ле ме­ня за­чаро­выва­ло мно­го­об­ра­зи­ем зву­ков, пле­нитель­ным за­пахом трав, жизнью куз­не­чиков, стре­коз, жуч­ков и па­уч­ков. Тра­ва бы­ла вы­сокой, из нее тор­ча­ла толь­ко моя го­лова.  Иг­рая в са­моле­тик, я про­рыва­лась сквозь гус­тую тра­ву, ка­са­ясь ру­ками вер­ху­шек цве­тов и ко­лос­ков, ко­торые ко­лолись и ще­кота­ли ла­дони, но я тер­пе­ла и про­дол­жа­ла "ле­тать", на­певая се­бе под нос ка­кую-то  пе­сен­ку. Я меч­та­ла "про­катить­ся"  на нас­то­ящем са­моле­те; уви­деть свер­ху ма­лень­кую зем­лю и сов­сем близ­ко ог­ромные об­ла­ка, на ко­торых жи­вут по­хожие на нас су­щес­тва в бе­лых оде­яни­ях.

Вне­зап­но на обыч­но шум­ное по­ле спус­ти­лась при­бив­шая все к зем­ле ти­шина: за­мол­кли куз­не­чики, за­мер­ли пти­цы, обор­ва­лась пе­сен­ка… но дли­лось это не­дол­го: не­из­вес­тно от­ку­да на­летел не­имо­вер­ный шум. Лес ре­вел, выл, сто­нал: ка­залось, его рва­ли на час­ти, и он звал на по­мощь. От стра­ха я ныр­ну­ла вниз и спря­талась в тра­ве, но и тра­ва па­ла ниц пред  на­летев­шей сти­хи­ей. Ког­да я ос­ме­лилась вы­сунуть го­лову, то уви­дела, как по по­лю, не дот­ра­гива­ясь до зем­ли, ка­тилась ша­ровая мол­ния. Ле­тящий шар приб­ли­зил­ся сов­сем близ­ко, по­том за­мед­лил свой путь и по­вер­нул в дру­гую сто­рону. От ужа­са и од­новре­мен­но ка­кого-то не­мого вос­торга  я не мог­ла по­шевель­нуть­ся. Ког­да к ве­черу я доб­ре­ла до ба­буш­ки­ного до­ма, ме­ня да­же не ру­гали: слу­чилась бе­да - мол­ния сож­гла ко­ров­ник, и все бе­гали его ту­шить.

Всю ночь я пла­кала, ведь мол­ния уби­ла мо­их лю­бимых ко­ров, но ут­ром мне ска­зали, что ко­ровы не пос­тра­дали. Быть мо­жет, ме­ня по­жале­ли. Не­забы­ва­емые ко­ровьи гла­за с длин­ню­щими рес­ни­цами. Они буд­то го­вори­ли: за что вы нас му­ча­ете? С детс­тва я не ела мя­са; ког­да зас­тавля­ли, да­вилась и ре­вела. Ме­ня ос­та­вили в по­кое. Мы так ма­ло зна­ем о жи­вот­ных. За­чем они нам пос­ла­ны? На­ша зем­ная дис­гармо­ния бу­дет про­дол­жать­ся до тех пор, по­ка мы не пой­мем, что мы еди­ны с при­родой.

В "ме­дита­ци­он­ном са­ду" есть кры­тая стрель­ча­тая ска­мей­ка, к ее вы­сокой зад­ней спин­ке  при­бита таб­личка в па­мять о юно­ше, ко­торый об­рел в этом ук­ромном угол­ке "рай­ский по­кой"; он умер 23 и­юля 1980 го­да в воз­расте шес­тнад­ца­ти лет и двух ме­сяцев; зва­ли его Ник­лас Эн­дрю Бей­кон. В этом рай­ском угол­ке я час­то ду­маю о том, что смысл  жиз­ни в бес­прес­танном бла­года­рении - при­роде, зем­ле, тра­ве, цве­там, де­ревь­ям за то, что они так щед­ро и без­возмез­дно ода­рива­ют нас сво­ей кра­сотой. Толь­ко при­роде сле­ду­ет неп­рестан­но воз­да­вать бла­года­рения.
Иног­да, по ве­черам, ког­да сад пус­те­ет, я за­нима­юсь на лу­жай­ке тай-чи. Тог­да, от­ку­да ни возь­мись, пред яс­ны очи вып­лы­ва­ет лю­бопыт­ный, над­менный пав­лин. Воз­можно, он жи­вет в рас­по­ложен­ной не­пода­леку час­тной ре­зиден­ции аме­рикан­ско­го пос­ла - быв­шем особ­ня­ке свет­ской кра­сави­цы Бар­ба­ры Хат­тон - по­тому та­кой важ­ный.

Пос­ле вой­ны Бар­ба­ра Хэт­тон по­дари­ла свой лон­дон­ский дом аме­рикан­ско­му пра­витель­ству, за что по­лучи­ла от Гар­ри Тру­мэна пись­мо с бла­годар­ностью за "столь ве­лико­душ­ное и пат­ри­оти­чес­кое пред­ло­жение". Не спе­ша,  как мас­ти­тый иг­рок, ве­ером, рас­кры­ва­ет ко­лоду карт, пав­лин рас­па­хива­ет пе­редо мной свой див­ный хвост, тем са­мым го­воря: чем ты тут за­нима­ешь­ся, по­любуй­ся луч­ше на мою кра­соту, по­ка жи­ва.

Каж­дое жи­вое су­щес­тво хо­чет, что­бы им лю­бова­лись и вос­хи­щались: каж­дый цве­ток, каж­дый лис­тик, каж­дая ба­боч­ка, каж­дый шмель. Без дол­жно­го вни­мания к дос­то­инс­твам сво­его вне­зап­но по­явив­ше­гося гос­тя я про­дол­жаю плав­ные дви­жения тай-чи, что бе­сит кра­сав­ца еще боль­ше; не вы­неся мо­его рав­но­душия, пав­лин  во все гор­ло на­чина­ет прон­зи­тель­но во­пить. Его воп­ли по­хожи на злоб­ный хо­хот. На­конец, я став­лю точ­ку  на пос­леднем дви­жении, прев­ра­ща­ясь в "аб­со­лют­ную пус­то­ту" ("supreme emptiness"), по­вора­чива­юсь к не­му и на­чинаю рас­хва­ливать до не­бес его хвост. Пох­ва­ла пав­ли­ну яв­но по ду­ше: его ис­тошные воп­ли ути­ха­ют, и он снис­хо­дит до бла­годуш­но­го кур­лы­канья, топ­чется на мес­те, де­монс­три­руя свои строй­ные но­ги и ос­трые ког­ти. Пер­вый па­рень на де­рев­не! Вы­пятив грудь, как со­лист Боль­шо­го те­ат­ра, пав­лин уда­ля­ет­ся с вы­соко под­ня­той го­ловой, на ко­торой дро­жит его ко­рона, взле­та­ет на ко­лон­ну со ста­рин­ным, выц­ветшим фа­миль­ным гер­бом и ис­че­за­ет.

Я ос­та­юсь од­на; на­до мной про­носят­ся ох­ме­лев­шие от нек­та­ра, гу­дящие, уса­тые шме­ли в жел­то-ко­рич­не­вых кам­зо­лах - за день ка­ких толь­ко аро­матов они ни на­нюха­лись, на ла­пах у них раз­ноцвет­ные ша­рова­ры из пыль­цы - хоть в пляс! В не­бе про­лета­ет стая уток, еще вы­ше - длин­нохвос­тых по­пуга­ев, уд­равших из воль­еров зо­опар­ка (они соз­да­ли свои ко­лонии в Рид­жентс-пар­ке и Прим­ро­уз-хил­ле и прек­расно на­лов­чи­лись зи­мовать на во­ле), где-то за спи­ной кри­чит гиб­бон - зо­опарк ря­дом. Воп­ли гиб­бо­на слыш­ны по ут­рам на на­шем хол­ме. Иног­да до­носит­ся и рев ль­ва, но ред­ко: не цар­ское это де­ло без на­доб­ности по­вышать го­лос. ("Не цар­ское это де­ло - ки­но сни­мать", - ска­зал как-то Ро­ман Ба­ла­ян лон­дон­ским зри­телям, прис­та­вав­шим к не­му с воп­ро­сами, ког­да по­явит­ся его но­вая кар­ти­на. Хо­тя, ко­му, как не Ба­ла­яну, сни­мать ки­но!)

Лю­бовь к лю­дям не­совер­шенна: она тре­бу­ет вза­им­ности, ком­про­мис­са, а при­рода ни­чего не тре­бу­ет, она бла­годар­на за лей­ку во­ды, за твой вос­торжен­ный взгляд, она без­возмез­дно да­ру­ет, по­тому что она все, всег­да, и вез­де. Нев­зи­рая на риск быть за­пер­той, я ос­та­юсь в вол­шебном са­ду до по­яв­ле­ния звезд, ког­да гром­че на­чина­ют пе­рего­вари­вать­ся ма­куш­ки то­полей и си­дящие на них звон­кие  пев­чие дроз­ды, ког­да вне­зап­но вздра­гива­ет вет­ка кус­тарни­ка, хо­тя ни­кого не вид­но. В мой са­дик нес­коль­ко лет под­ряд при­летал пев­чий дрозд с  од­ной и той же ме­лоди­ей, ко­торой на­учил нас­висты­вать ме­ня и Ле­ну: до, ми, соль-ля-соль… Его нет, а ме­лодия жи­ва, он ее нам по­дарил. Под­слу­шал ли он ее или вы­думал сам - ос­та­нет­ся не­раз­га­дан­ной тай­ной…

На фо­то: На глав­ной стра­нице - Ша­рик; В пар­ке Прим­ро­уз-хилл. Фо­то ав­то­ра.

(Окон­ча­ние сле­ду­ет)