ПОГРОМ,

Мар­тов­ские ка­лен­дарные лис­ти­ки на­зой­ли­во обоз­на­чали вес­ну, но ее не бы­ло. Зи­ма, при­мер­знув к брус­чатке тро­ту­аров и мос­то­вых, и не ду­мала ше­велить­ся. Она за­пуги­вала вет­ром, зап­росто сши­бав­шим шап­ки, и мо­роз­цем сов­сем не хи­лым.

Где сог­реть­ся за­мер­за­юще­му че­лове­ку? Яс­ное де­ло, в бо­деге на Жу­ков­ско­го. И с ут­ра до  ве­чера там гу­дела тол­па. Эти лю­ди, хоть прош­ло поч­ти во­семь лет пос­ле вой­ны, так и не наш­ли мес­та в преж­де вож­де­лен­ной, мир­ной жиз­ни.

Раз­ру­шен­ные те­ла, раз­би­тые семьи, без­де­нежье, не­выно­симое жилье… И злость, в вой­ну рас­тра­чива­емая нап­равлен­но и щед­ро, ко­пилась, ко­пилась, вып­лески­ва­ясь иног­да  брыз­га­ми драк.

А еще на­висал, наг­не­та­емый га­зета­ми да ра­дио, ужас.

- Как ста­нем жить даль­ше? - спра­шива­ли лю­ди, не по­нимая, что и не жи­ли они ни­ког­да.

И не­кому бы­ло ска­зать:

- Ху­же не бу­дет!

По­тому что, ес­ли б не уби­ли, не рас­терза­ли смель­ча­ка пря­мо на мес­те, то ночью неп­ре­мен­но при­еха­ла бы за ним "чер­ная Ма­руся" и увез­ла нав­сегда.
Кто тог­да пер­вый это ска­зал? Раз­ве уз­на­ешь?

Но про­нес­лось вет­ром, сме­шан­ным с пе­рега­ром, по ви­нар­ке:

- Во всем ви­нова­ты вра­чи!

А по­том, как са­мо со­бой ра­зуме­юще­еся:

- Все вра­чи - жи­ды!

И у лю­дей тес­но спо­ен­ных по­яви­лась цель и на­деж­да. Ибо на­деж­да - это воз­никно­вение це­ли.

- На­до бить жи­дов!

И они выш­ли из ви­нар­ки, опи­ра­ясь на кос­ты­ли или друг на дру­га.

И они ог­ля­дели се­рую и про­мер­зшую ули­цу и по­няли, что она не ве­дет к це­ли.

И они вош­ли во двор, ибо он был ря­дом. А пос­ре­ди дво­ра ос­та­нови­лись и оз­ву­чили ло­зунг, с ко­торым ус­пе­ли мгно­вен­но срод­нить­ся:

- Бей жи­дов!

Прим­чавший­ся сер­жант Ге­нита­лен­ко, ко­торый был тог­да не учас­тко­вым, а прос­тым мен­том, не­уве­рен­но и ти­хо по­дул в свис­ток. Но этот роб­кий ми­лицей­ский свист не про­из­вел впе­чат­ле­ния на тол­пу, ко­торая шу­мела и на­чина­ла ра­довать­ся.
Собс­твен­но, ра­довать­ся бы­ло не­чему. Жи­дов в ок­рес­тнос­тях дво­ра не наб­лю­далось. Вза­мен ря­дом кру­тились ка­кие-то де­ти, при­чем, не­кото­рые яв­но жи­дов­ско­го про­ис­хожде­ния. Но кто ста­нет оби­жать де­тей?

- На, по­радуй­ся, па­цан! - про­тянул мне мя­тую кон­фе­ту ка­кой-то неб­ри­тый дядь­ка.

А по­том нек­ста­ти до­бавил:

- У ме­ня то­же та­кой был…

Со­седи, зас­лы­шав шум, при­выч­но пос­пе­шили к ок­нам, а тол­па, обод­ренная на­личи­ем пуб­ли­ки, еще пу­ще за­голо­сила:

- Бей жи­дов!

На­ибо­лее пре­дус­мотри­тель­ные и па­мят­ли­вые жиль­цы на­чали из­вле­кать из по­тай­ных мест, зап­ре­щен­ные со­вет­ской властью, ико­ны. Те, у ко­го икон не бы­ло, во­лок­ли к ок­нам пор­тре­ты Ста­лина.

В ок­на, не от­ме­чен­ные ни Хрис­том, ни Ан­тихрис­том, по­лете­ли кам­ни. Стек­ла, раз­ле­та­ясь тус­клы­ми ль­дин­ка­ми, по­рани­ли ко­го-то. По­яви­лась пер­вая кровь. Уви­дев кровь, тол­па ста­ла зве­реть.

И тог­да во двор, слег­ка прих­ра­мывая, вы­шел Гер­цен. Паль­то на нем не бы­ло. А на пид­жа­ке ви­села единс­твен­ная ме­даль. "За от­ва­гу" - на­зыва­лась она. У Гер­це­на бы­ла еще од­на ме­даль "За по­беду над Гер­ма­ни­ей", но он ее не но­сил ни­ког­да.

Уви­дев вож­де­лен­но­го жи­да, тол­па за­шуме­ла, но рас­сту­пилась. И Гер­цен во­шел в нее, но она не сом­кну­лась вслед за ним.

- Лю­ди! - ска­зал Гер­цен, и тол­па рас­те­рялась.

А рас­те­рялись, на­вер­ное, по­тому, что каж­дый со­об­ра­зил, что лю­ди они каж­дый по от­дель­нос­ти, а не все вмес­те.

- Лю­ди! - пов­то­рил Гер­цен и сле­за мед­ленно, как са­пер по мин­но­му по­лю, по­пол­зла по его ще­ке. - Вы гром­ко и пло­хо кри­чите, но ни­чего не по­нима­ете! Вам на­до бить жи­дов? Бей­те! Я пе­ред ва­ми!

И твер­дая ре­шимость каж­до­го из тол­пы на­чала та­ять, как ху­день­кие ев­рей­ские све­чи, ко­торые не­кото­рые за­жига­ли ос­то­рож­ным пят­ничным ве­чером.
И лю­ди на­чали рас­хо­дить­ся, стыд­ли­во ежась от слов Гер­це­на, ле­тев­ших им в спи­ну:

- Вод­ка го­ворит ва­шими го­лоса­ми, по­это­му от них ра­зит бе­зуми­ем и пе­рега­ром.

А спус­тя еще нес­коль­ко ми­нут во дво­ре ста­ло сов­сем ти­хо.

Ут­ром стра­на по­лучи­ла страш­ное из­вестие. Го­ре и бе­да мо­розом ско­вали лю­дей.
Вся стра­на ста­ла се­рой, смер­зшей­ся ле­дяной глы­бой, зас­тывшей в без­на­деж­ности.

И ма­ло кто ви­дел и по­нимал, что сквозь эти се­рые и хо­лод­ные за­лежи го­ря уже про­бива­ют­ся ру­чей­ки.