В ПАРИЖЕ УШЁЛ РУССКИЙ ПОЭТ

 …Ужас­но, что его боль­ше нет. Это не­вос­полни­мо и неп­ра­виль­но. Бо­лее то­го, -- ли­шено ка­кой бы то ни бы­ло ло­гики, да­же той, не­умо­лимой, что ве­дет нас к не­из­бежно­му кон­цу. Смерть  в Па­риже  рус­ско­го по­эта, пе­ревод­чи­ка по­эзии и ли­тера­тур­но­го кри­тика Ва­силия Бе­таки воз­му­титель­на и про­тиво­ес­тес­твен­на. Нес­мотря на ин­фар­кты и про­чие, не ме­нее обид­ные и нес­во­ев­ре­мен­ные бо­ляч­ки, он, на­вер­ня­ка, был скро­ен не толь­ко для ду­хов­но­го, в па­мяти близ­ких и чи­тате­лей, но фи­зичес­ко­го бес­смер­тия. Кто-то неж­но наз­вал его в Жи­вом жур­на­ле "Тар­та­реном из Та­рас­ко­на" и уго­дил в са­мую точ­ку.

1.

Я ни­ког­да не ви­дел его во­очию. Все мои впе­чат­ле­ния но­сят кос­венный ха­рак­тер. Нем­но­гие лю­битель­ские фот­ки, рас­ска­зы одес­ско­го дру­га Бе­таки, се­тевые за­мет­ки его же­ны - вот, по­жалуй, и все, ес­ли не счи­тать сти­хов, са­мой, как я по­нимаю, глав­ной, на­рав­не с семь­ей,  при­вязан­ности, да что там, смыс­ла су­щес­тво­вания это­го че­лове­ка. Но об­раз его, сло­жив­ший­ся из раз­но­кали­бер­ных впе­чат­ле­ний, -- внеш­ний об­лик гро­мад­но­го (так ли бы­ло на са­мом де­ле?), нес­та­ре­юще­го му­жика с ру­ками мо­лото­бой­ца; вскло­чен­ной, слов­но ды­мящей­ся  над тя­желым лбом шап­кой во­лос; мощ­ным, мя­сис­тым но­сом лю­бите­ля жен­щин и вы­пив­ки; длин­ны­ми, гус­ты­ми, свив­ши­мися в тол­стые жгу­ты уси­щами, об­рамля­ющим ло­пато­ооб­разный, ка­мен­ный под­бо­родок, и по­эти­чес­кое его "Я", им­прес­си­нис­тичное и фи­лософ­ски уг­лублен­ное од­новре­мен­но; нер­вное, реф­лексив­ное, иног­да ма­нифес­ти­ру­ющее мно­гоз­на­ние, а то и тро­гатель­но без­за­щит­ное, -- этот об­раз прос­то не мог быть втис­ну­тым в хлип­кую ог­радку  име­ни и фа­милии.

Он тор­жесту­ву­юще  вы­пирал за ее пре­делы. Воз­вы­шал­ся над нею. Сок­ру­шал ее. Пос­ме­ивал­ся. Это был Тар­та­рен Та­рас­кон­ский, Ру­мата Эс­тор­ский, Су­воров Рым­ник­ский, Бе­таки Санкт-Пе­тер­бург­ский или  Па­риж­ский, в выс­шей сте­пени умес­тный в та­ком во­инс­твен­ном и ве­селом ря­ду; не приз­на­ющий над со­бою иных за­конов, не­жели те, что ус­та­новил он сам; сво­бод­ный, склон­ный к ро­ман­ти­чес­ким фан­та­зи­ям; бес­ко­рыс­тно­му озорс­тву и слад­ко­му са­мопо­жер­тво­ванию; та­кой, по­нима­ете ли, Дон Ки­хот в гро­моз­дком те­ле Сан­чо Пан­сы. Тар­та­рена ил­люс­тра­торы пи­сали с  Аль­фон­са До­де. Сто­ит вни­матель­но рас­смот­реть фо­тог­ра­фию Ва­силия Бе­таки, что­бы уви­деть поч­ти пор­трет­ное сходс­тво меж­ду ни­ми. Но для нас ку­да важ­нее сущ­нос­тные чер­ты это­го ха­рак­те­ра, хо­тя то и дру­гое не­из­менно бы­ва­ет меж­ду со­бою свя­зан­ным.
 

2
 
Шум­ный, иро­нич­ный, без­злоб­но бран­чли­вый; пре­зира­ющий ли­тера­тур­ную фаль­шь и бур­но ли­ку­ющий при соп­ри­кос­но­вении с под­линным; в люб­ви и не­навис­ти, чте­нии сти­хов, воз­не с лю­бимы­ми пса­ми; ходь­бе по пус­то­шам и хол­мам Бре­тани или лес­ным про­гали­нам Ме­дона, за­менив­шим  ему Бал­тий­ское взморье, не­ис­то­вый и не­уто­мимый Бе­таки, нас­коль­ко я ви­жу, был на­делен ред­чай­шей ху­дож­ни­чес­кой ха­риз­мой.

Бу­дучи со­вер­шенно оче­вид­ным про­тив­ни­ком ди­дак­тичнос­ти, на­зида­тель­нос­ти, от­кро­вен­но­го про­повед­ни­чес­тва, чем гре­шат мно­гие ли­тера­торы, пре­тен­ду­ющие на фи­лосо­фич­ность ана­лиза ок­ру­жа­юще­го, он, тем не ме­нее, то и де­ло под­ни­мал­ся до вы­сочай­ше­го уров­ня обоб­ще­ний. Ос­та­ва­ясь всег­да кон­крет­ным, пред­по­читая так­тиль­ные ощу­щения, цве­товые ак­центы, вклю­чения в ткань сти­хот­во­рений бы­товых шу­мов, шо­рохов и зву­ков, фик­са­цию ми­молет­ных дви­жений су­щего  абс­трак­тной, над­вещной его ми­фоло­гиза­ции,  он вдруг не­пос­ти­жимым об­ра­зом со­еди­нял под­робнос­ти опи­сыва­емой им ре­аль­ной или во­об­ра­жа­емой кар­ти­ны так, что мно­гие из его  ве­щей за­вер­шал изящ­ный, со­вер­шенный в сво­ей очи­щен­ности от де­талей бы­та, мно­гоз­начный  апок­риф.
Ши­роко об­ра­зован­ный, прос­ве­щен­ный, рас­ко­ван­ный во всех сво­их про­яв­ле­ни­ях че­ловек, Бе­таки лег­ко, без опа­сений нав­ре­дить, ис­портить текст об­ра­щал­ся с фе­номе­ном прос­транс­тва-вре­мени. За­нимал­ся он этим в сво­ей, фи­гураль­но вы­ража­ясь, по­эти­чес­кой ла­бора­тории; где, буд­то й­ог, вла­де­ющий чу­дес­ной "ака­ша-хро­никой" как инс­тру­мен­том си­муль­тан­но­го поз­на­ния прош­ло­го, нас­то­яще­го и бу­дуще­го, яв­лял нам мир в ви­де не­раз­де­лимой, не­из­менной, та­ящей в се­бе все пред и пос­ле­сущес­тво­вания ма­терии це­лос­тнос­ти.
Не­даром ан­тичность или сред­не­вековье ор­га­нич­но смы­ка­ют­ся в его сти­хах с на­шей убо­гой, страш­ной и, все же, вос­хи­титель­ной дей­стви­тель­ностью. Мы, с точ­ки зре­ния по­эта,  все те же, что вче­ра. И те же цен­ности ос­та­ют­ся ме­рилом че­лове­чес­ких пос­тупков и суж­де­ний. И те же сом­не­ния тер­за­ют ду­ши. И та же не­оп­ре­делен­ность ждет нас в да­леке, ко­торое, по­рой, ока­зыва­ет­ся ря­дом, на рас­сто­янии вы­тяну­той ру­ки. И все так же, как во вре­мена Го­мера или Че­хова, це­лое мо­жет быть опи­сано  в нич­тожных час­тнос­тях, вро­де те­ни от мель­нич­но­го ко­леса и от­блес­ка лу­ны на гор­лышке раз­би­той бу­тыл­ки.
 

3
 
Как ему все это уда­валось? Что­бы уз­нать об этом, сто­ит заб­рать­ся в Жи­вой жур­нал его же­ны, чуть не ска­зал Еле­ны и вов­ре­мя сдер­жался. Су­дя по ее тек­стам, там, в этом до­ме, как черт ла­дана бе­гущем вся­кой по­зы, на­дува­ния щек, "глу­боко­ува­жемые шка­фы" бы­ли не в чес­ти. Они друг дру­га ок­ли­кали - Лен­ка, Вась­ка, и бы­ло им при этом, ря­дом с их мох­на­тыми, чет­ве­роно­гими Ма­шей, Гри­шей или по­кинув­шей этот свет пу­дели­хой Нюш­кой,  весь­ма ком­фор­тно.  Ну, так я не рис­кну. Это бы­ло бы че­рес­чур. А Ва­ся, Ле­на - впол­не, по-мо­ему, при­ем­ле­мо. Так вот, те­перь я ви­жу, что луч­шие сти­хи Ва­си Бе­таки бы­ли на­писа­ны не толь­ко от­то­го, что он, не­одо­лимый Ру­мата Па­риж­ский, был сам со­бой ве­лик, а еще и по­тому, что ря­дом, как со­бесед­ник, спор­щик, ис­по­вед­ник, друг и веч­ная, пос­ледняя лю­бовь, об­ре­талась его не­пов­то­римая Лен­ка, меж­ду про­чим, дочь дру­зей по­эта, ко­торую он в свое вре­мя выс­ле­дил и рас­смот­рел, и рас­ку­сил, и  воз­бу­дил­ся, и уво­лок вслед за со­бою, в свою бер­ло­гу, и ни ми­нуты, до са­мого кон­ца, об этом не жа­лел.

В сво­их за­мет­ках, ко­торые, даст Бог, ста­нут ког­да-ни­будь не толь­ко се­тевой, но обыч­ной пе­чат­ной кни­гой, Ле­на опи­сыва­ет тех­но­логию со­чине­ния сти­хов, ко­торую ее Бе­таки, сос­ре­дото­чив­ший­ся в пос­леднее вре­мя толь­ко  на этом, счи­тал для се­бя оп­ти­маль­ной. Мне ка­жет­ся, я чувс­твую, как это у них про­ис­хо­дило. Они все вре­мя го­вори­ли. Не сос­ре­дота­чива­лись на том, что про­из­не­сен­ное в бес­ко­неч­ных ди­ало­гах обо всем на све­те, близ­ком и да­леком, с ре­минис­ценци­ями и све­жими впе­чат­ле­ни­ями, слу­чай­ны­ми пе­режи­вани­ями и осоз­нанной кон­цен­тра­ци­ей на ка­ком-ли­бо пред­ме­те для раз­мышле­ний, дол­жно стать и ста­нет ког­да-ни­будь сти­хами.

Жизнь шла обык­но­вен­но. Как у мно­гих. Но вся шту­ка в том, что их дол­гие ве­чера и у­икен­ды, осо­бен­но в пос­ледние го­ды, бы­ли бук­валь­но про­пита­ны по­эзи­ей. В сти­хи мог­ло прев­ра­тить­ся, что угод­но, -- шум вет­ра за сте­ной, со­бачьи вы­ход­ки, бол­товня в зас­толье с друзь­ями, ни к че­му не обя­зыва­ющие ду­рачес­тва; ос­тров­ки мол­ча­ния, ко­торые вдруг всплы­ва­ют в не­удер­жи­мом  мно­гого­лосье дня и ста­новят­ся пред­чувс­тви­ями сти­хот­во­рений.
 

4
 
Вот так это и слу­чалось. Я не бу­ду здесь ци­тиро­вать Ле­ны Бе­таки, ко­торая при­водит при­меры не­веро­ят­ных, на пер­вый взгляд, ин­теллек­ту­аль­ных про­ис­шес­твий. Ее  за­писи на ско­рую ру­ку, ка­кие-то об­ще­го свой­ства мыс­ли, наб­лю­дения, не сто­ящая осо­бого вни­мания ме­лочев­ка к ве­черу, ког­да она воз­вра­щалась с ра­боты, обо­рачи­вались в об­ра­бот­ке му­жа со­вер­шенно не­ожи­дан­ны­ми сти­хами, че­го  ис­ходный ма­тери­ал, ко­торый выс­ту­пал, чес­тно го­воря, лишь не­обя­затель­ным сырь­ем, ни­ко­им об­ра­зом не су­лил. И это бы­ло прек­расно.

Один из то­вари­щей пос­ледних лет Ва­си Бе­таки, поз­на­комив­ший­ся с ним в се­ти и ос­тавший­ся ря­дом нав­сегда одес­ский про­за­ик и по­эт Алек­сандр Бир­штейн, слов­но пред­чувс­твуя его ско­рый уход, хо­тя ни за что с по­доб­нымм до­пуще­ни­ем не сог­ла­сит­ся, из­дал не­дав­но сбор­ник пос­ледних сти­хов сво­его дру­га и дал ему имя "Толь­ко сад". Так на­зыва­лось од­но из сти­хот­во­рений Бе­таки, ох­ва­чен­ное пе­чалью и, на мой взгляд, осоз­на­ни­ем не­из­бежно­го, од­на­ко,  свет­лое и спо­кой­ное.
Я про­чел эту книж­ку вдоль и по­перек нес­коль­ко раз кря­ду и мо­гу ут­вер­ждать, что для ав­то­ра, чем бы он в жиз­ни еще ни за­нимал­ся, со­чине­ние сти­хов бы­ло ес­тес­твен­ным, как ды­хание.  В этом сво­ем за­нятии он ос­та­вал­ся чес­тным пе­ред со­бою и людь­ми, как ма­ло кто иной.  Ле­на пи­сала, что муж ее, Бе­таки, обе­щал до­жить до де­вянос­та; изо всех сил ста­рал­ся, с нею вмес­те, но не до­тянул. Это боль­шая бе­да. Ко­неч­но, и во-пер­вых, для род­ных. Но и для по­эзии это "во-пер­вых". Та­кие вот стран­ные де­ла…
 
_________________________
На фо­то: Ва­силй Бе­таки.