СВОЛОЧЬ

О том, что я сво­лочь, мне со­об­щи­ли меж­ду за­кус­кой и го­рячим, ко­торые по­дава­лись на от­кры­той па­лубе не­боль­шо­го пла­вуче­го рес­то­рана, рас­по­ложив­ше­гося близ на­береж­ной Не­кара, в мут­но-зе­леной во­де ко­торо­го пла­вали бе­лос­нежные ле­беди. Я как раз за­любо­вал­ся, как они кра­сивы­ми па­рами сколь­зят по гла­ди ре­ки, нас­лажда­ясь по­пут­но теп­лым сен­тябрь­ским день­ком и ви­дом на гей­дель­берг­ский за­мок, по­лус­кры­тый де­ревь­ями, ког­да ухо мое вы­лови­ло из зву­ков ок­ру­жа­юще­го ми­ра это да­леко не луч­шее сло­во.

- На­вер­ное, бы­ло бы глу­по спра­шивать, не ос­лы­шал­ся ли я? - по­любо­пытс­тво­вал я у мо­ей спут­ни­цы.

- Очень глу­по, - от­ве­тила та. - По­тому что ты не ос­лы­шал­ся.

- Я по­чему-то так и ду­мал, - кив­нул я.

- И это всё?

- А что еще?

- Те­бе да­же не ин­те­рес­но, по­чему я наз­ва­ла те­бя сво­лочью?

- Из­ви­ни, - по­жал пле­чами я, - я прос­то не знал, что для то­го, чтоб наз­вать ме­ня
сво­лочью, те­бе ну­жен ка­кой-ни­будь по­вод.

Она ни­чего не от­ве­тила, прос­то взя­ла фу­жер с ми­нерал­кой и плес­ну­ла мне на ру­баху. И вот тог­да-то, ког­да ме­ня уже не толь­ко обоз­ва­ли сво­лочью, но и об­ли­ли, нам при­нес­ли го­рячее.

- Про­шу, - ска­зал офи­ци­ант, ста­вя пе­ред на­ми та­рел­ки с ды­мящим­ся мя­сом.

- Из­ви­ните, - об­ра­тил­ся к не­му я, - мы за­казы­вали крас­ное ви­но. Мож­но поп­ро­сить вас вмес­то крас­но­го ви­на при­нес­ти вод­ки?

- Ра­зуме­ет­ся. - Офи­ци­ант нем­но­го за­мял­ся.

- Да? - Я под­нял на не­го гла­за.

- Прос­ти­те, что вме­шива­юсь, - про­гово­рил офи­ци­ант, - но, по-мо­ему, вы де­ла­ете ошиб­ку. Крас­ное ви­но нам­но­го луч­ше под­хо­дит к мя­су.

- Сог­ла­сен, - кив­нул я. - Крас­ное ви­но нам­но­го луч­ше под­хо­дит к мя­су. А вод­ка нам­но­го луч­ше под­хо­дит ко мне. Она лег­че от­сти­рыва­ет­ся. При­неси­те, по­жалуй­ста, вод­ки.

- Как ска­жете.

Офи­ци­ант с по­луза­мет­ным пок­ло­ном уда­лил­ся.

- На чем мы ос­та­нови­лись? - Я вновь по­вер­нулся к ней.

- По-мо­ему, ты слиш­ком мно­го се­бе поз­во­ля­ешь, - ска­зала она.

- При­ят­но слы­шать это от че­лове­ка, ко­торый толь­ко что об­лил те­бя с ног до го­ловы.

- С че­го это ты за­казал вод­ку, не спро­сив ме­ня?

- А ты раз­ве не бу­дешь?

- Бу­ду. Те­бе наз­ло.

- Ес­ли ты ду­ма­ешь, что при­чинишь мне зло, вы­пив вод­ки...

- Вот по­это­му ты и сво­лочь, - ска­зала она. - Это не­выно­симо. Ты да­же не за­меча­ешь, как каж­дой ме­лочью, каж­дым кро­хот­ным сло­вом и пос­тупком уби­ва­ешь ме­ня. Или, мо­жет, ты за­меча­ешь и де­ла­ешь это на­роч­но?

- По­нима­ешь, - ска­зал я, - еще в Ки­еве один из мо­их дру­зей на­учил ме­ня фо­кусу, как за­совы­вать в нос гвоздь...

- Ты с ума со­шел?

- По­дож­ди. Так вот, од­нажды я про­ходил та­мож­ню в а­эро­пор­ту и ре­шил поп­ро­бовать этот фо­кус. Де­ло бы­ло ле­том, я в од­ной фут­болке и шта­нах, про­хожу че­рез ме­тал­ло­ис­ка­тель - зве­нит. Та­можен­ни­ца, кра­шен­ная та­кая блон­динка с зо­лоты­ми зу­бами, ме­ня спра­шива­ет: "Вы клю­чи и ме­лочь вы­ложи­ли?" "Ес­тес­твен­но", - от­ве­чаю. "Прой­ди­те, - го­ворит она, - еще раз". Я про­хожу - зве­нит. Тут она сво­им при­бор­чи­ком по мне ело­зить на­чала - по жи­воту, по спи­не, по вся­ким ин­тимнос­тям, да­же про туф­ли не за­была. Всё в по­ряд­ке, ни зво­на, ни пис­ка. Про­хожу че­рез во­рота - зве­нит. "Ни­чего не по­нимаю", - го­ворит она. "Ой, - го­ворю, - из­ви­ните, со­вер­шенно из го­ловы вы­лете­ло..." Хло­паю се­бя как бы с до­садою по за­тыл­ку, и из но­са у ме­ня выс­ка­кива­ет гвоздь. "Вот, - го­ворю, - сов­сем па­мять ни­кудыш­няя ста­ла. Сам же гвоздь с ут­ра в ноз­дрю за­сунул и за­был нап­рочь". Та­можен­ни­це чуть дур­но не сде­лалось. "За­чем же вы его се­бе в нос за­суну­ли?", - го­ворит. "А ку­да? - спра­шиваю. - Кар­ман он про­дыря­вит, в сум­ке за­теря­ет­ся..." Она пос­мотре­ла на ме­ня не­хоро­шо и, хоть мы с ней на бру­дер­шафт не пи­ли, за­яв­ля­ет: "Ну, ты сво­лочь!" Вот я и ду­маю те­перь: она ме­ня наз­ва­ла сво­лочью, и ты то­же. Ко­му же из вас дво­их ве­рить?

- Од­но­му Бо­гу из­вес­тно, как я от те­бя ус­та­ла, - ска­зала она.

- Ты пра­ва, - кив­нул я. - Ему это на­вер­ня­ка из­вес­тно, по­тому что он, ско­рее все­го, то­же от ме­ня ус­тал. Как это стран­но: я люб­лю его, люб­лю те­бя, а что по­лучаю в от­вет? Пор­цию ми­нераль­ной во­ды, вып­лесну­той в ли­цо. Ведь это Бог пос­лал мне те­бя, чтоб ты об­ли­ла ме­ня ми­нерал­кой.

- А те­перь, ка­жет­ся, я ос­лы­шалась, - ска­зала она. - При­чем по-нас­то­яще­му ос­лы­шала­ясь. Или ты дей­стви­тель­но ска­зал, что ме­ня лю­бишь?

- Ко­неч­но, люб­лю, - под­твер­дил я, при­нима­ясь за мя­со. - Я во­об­ще мно­го че­го люб­лю. И эту ре­ку, и этих ле­бедей, и этот за­мок, скры­тый де­ревь­ями. И это мя­со. И те­бя, ра­зуме­ет­ся. Толь­ко ник­то это­го не мо­жет по­нять. Спро­си у ре­ки, по­нима­ет ли она, что я ее люб­лю. Спро­си о том же вот у это­го кус­ка мя­са. Ре­ка плес­нет что-ни­будь нев­нятное, а мя­со брыз­нет кровью и ес­ли - не при­веди Гос­подь - вдруг за­гово­рит, то на весь пла­вучий рес­то­ран объ­явит ме­ня убий­цей.

В это вре­мя сно­ва по­явил­ся офи­ци­ант и пос­та­вил пе­ред на­ми по рюм­ке вод­ки.

- Это что? - уди­вил­ся я.

- Ва­ша вод­ка.

- И что мы с ней дол­жны де­лать? По­лос­кать боль­ной зуб?

- Прос­ти­те?

- Не­уже­ли труд­но бы­ло до­гадать­ся при­нес­ти сра­зу грам­мов двес­ти в кра­сивом гра­фин­чи­ке? У вас есть кра­сивые гра­фин­чи­ки?

- Есть, но они для ви­на.

- Тог­да при­неси­те нам двес­ти грам­мов вод­ки в кра­сивом гра­фин­чи­ке для ви­на.

Офи­ци­ант ушел, наз­вав ме­ня су­мас­шедшим - мыс­ленно, ко­неч­но, но я от­лично ус­лы­шал его мыс­ли.

- Стран­ные у вас в Гер­ма­нии офи­ци­ан­ты, - про­гово­рила она, вра­щая в ру­ках рюм­ку.

- Очень стран­ные, - под­твер­дил я. - Сколь­ко лет жи­ву, столь­ко удив­ля­юсь - и стран­ностям офи­ци­ан­тов, и то­му, что в Гер­ма­нии - это, ока­зыва­ет­ся, "у нас". На кой черт ты при­еха­ла из Мос­квы? Мы нес­коль­ко ме­сяцев не ви­делись, мог­ли бы еще столь­ко же не ви­деть­ся.

- И пос­ле это­го ты, сво­лочь, го­воришь, буд­то лю­бишь ме­ня?

- За­чем же всё вре­мя про сво­лочь? Ты сов­сем уже за­ез­ди­ла это сло­во. Что, в рус­ском язы­ке дру­гих ру­гатель­ств не ос­та­лось?

- Для те­бя най­дут­ся. Зна­чит, лю­бишь?

- Бе­зум­но люб­лю. Как звез­дное не­бо. Ког­да лю­бу­ешь­ся им из­да­лека, оно при­тяги­ва­ет и вос­хи­ща­ет те­бя. Но сто­ит ока­зать­ся в нем, как ты по­гиба­ешь от хо­лода и от­сутс­твия воз­ду­ха. Зна­ешь, у ме­ня в Ки­еве был еще один при­ятель...

- Он то­же на­учил те­бя что-ни­будь ку­да-ни­будь за­совы­вать?

- Гос­подь с то­бою. Он ни­чего ни­куда не за­совы­вал. Он во­об­ще был очень зас­тенчи­вый че­ловек. И од­нажды поз­на­комил­ся с де­вуш­кой, та­кой же зас­тенчи­вой. Ме­сяца три они жи­ли неп­ри­нуж­денно и неж­но, а по­том смер­тель­но друг дру­гу на­до­ели. Но оба бы­ли слиш­ком зас­тенчи­вы, что­бы ска­зать об этом вслух. Мой при­ятель так му­чал­ся, так ме­тал­ся меж­ду этой неп­ри­ка­ян­ностью и не­реши­тель­ностью, что од­нажды взял мо­лоток и стук­нул свою со­житель­ни­цу по го­лове. Та, по счастью, ос­та­лась жи­ва, но де­ло всё рав­но пе­реда­ли в суд. На су­де он приз­нался, что сде­лал это из зас­тенчи­вос­ти. Его от­пра­вили на пси­хичес­кую эк­спер­ти­зу, и та приз­на­ла его нев­ме­ня­емым. Я па­ру раз на­вещал его в су­мас­шедшем до­ме. Мес­то, ко­неч­но, ин­те­рес­ное, но дей­ству­ет уг­не­та­юще. Зна­ешь, что он мне ска­зал? Он ска­зал, что луч­ше бы она уда­рила его мо­лот­ком. Мо­жет, в его го­лове что-ни­будь от это­го смес­ти­лось бы и он бы из­ме­нил­ся в луч­шую сто­рону. А так, хоть он чуть не убил че­лове­ка и си­дит те­перь в су­мас­шедшем до­ме, но так и не из­ба­вил­ся от ро­бос­ти и не­реши­тель­нос­ти. Из­ви­ните, - я ок­ликнул офи­ци­ан­та, - при­неси­те, по­жалуй­ста, счет.

- И ты смог бы уда­рить ме­ня по го­лове мо­лот­ком? - по­ин­те­ресо­валась она.

- Ни в ко­ем слу­чае, - воз­ра­зил я. - Ни мо­лот­ком, ни то­пором, ни чем-ни­будь дру­гим. Мне для это­го не хва­тит зас­тенчи­вос­ти. Я не мой при­ятель. И не Рас­коль­ни­ков, ко­торый гля­дел на труп ста­рухи-про­цен­тщи­цы и ду­мал про се­бя: то­пор­ная ро­бота. По­это­му я прос­то возь­му те­бя за ру­ку, - я взял ее ру­ку в свою, - и ска­жу: до­рогая, мы зна­комы без ма­лого три го­да. За это вре­мя ты пять раз при­ез­жа­ла ко мне из Мос­квы и триж­ды я при­ез­жал к те­бе в Мос­кву. Каж­дая на­ша встре­ча прев­ра­щалась в из­де­ватель­ство друг над дру­гом и над здра­вым смыс­лом. Не до­воль­но ли при­ум­но­жать бес­смыс­ли­цу в этом и без то­го не луч­шем из ми­ров? Мо­жешь не от­ве­чать. Мо­жешь от­ве­тить. Мо­жешь наз­вать ме­ня, как угод­но. Толь­ко, умо­ляю, не сво­лочью, а как-ни­будь по-дру­гому.

- Ваш счет. - Над на­ми вы­рос офи­ци­ант.

- Угу, спа­сибо.

Я гля­нул на счет и по­лез за бу­маж­ни­ком.

- Мо­жет, каж­дый зап­ла­тит за се­бя? - ядо­вито по­ин­те­ресо­валась она. - По-ва­шему, по-не­мец­ки. Раз уж мы те­перь друг дру­гу без пя­ти ми­нут пос­то­рон­ние лю­ди...

- Ми­лая моя, - ска­зал я, - мы друг дру­гу не пос­то­рон­ние, а по­тус­то­рон­ние. А за это удо­воль­ствие на­до пла­тить. Возь­ми­те, по­жалуй­ста, - я про­тянул офи­ци­ан­ту день­ги.

Тот при­нял их с ка­кой-то оби­дой.

- Что-ни­будь не так? - спро­сил я.

- Всё в по­ряд­ке. - Офи­ци­ант вос­ста­новил на ли­це про­фес­си­ональ­ную уч­ти­вость.

- Мы уже не ва­ши кли­ен­ты, - ус­мехнул­ся я, - так что ва­ляй­те, вып­лески­вай­те на­болев­шее.

- Это, ко­неч­но, не мое де­ло, - про­гово­рил офи­ци­ант, - но... За­чем же вы за­казы­вали двес­ти грам­мов вод­ки, да еще поп­ро­сили при­нес­ти ее в гра­фине, ес­ли да­же не при­кос­ну­лись к ней?

- Вас, на­вер­ное, имен­но гра­фин так ра­зоби­дел?

- Я...

- Вы, - пе­ребил его я, - ви­димо, ре­шили, что ес­ли мы раз­го­вари­ва­ем по-рус­ски, то мы, ко­неч­но же, ал­ко­голи­ки?

- Нет, что вы.... Я да­же не знаю, на ка­ком язы­ке вы раз­го­вари­вали.

- Вы не ошиб­лись, - не слу­шая его, про­дол­жал я. - Мы раз­го­вари­вали по-рус­ски. И, ко­неч­но же, мы ал­ко­голи­ки. Я, по край­ней ме­ре. Ва­ше здо­ровье.

Я взял со сто­ла гра­фин с вод­кой и зал­пом его вы­пил.

- Вот, - ска­зал я, ста­вя пус­той гра­фин на стол. - На­де­юсь, вы боль­ше не в пре­тен­зии?

- Да... То есть, нет.... Я хо­тел ска­зать... Доб­ро­го вам дня!

Мы выш­ли из рес­то­рана и за­шага­ли по на­береж­ной. Сле­дом за на­ми дви­нулась, сколь­зя по во­де, па­ра ле­бедей.

- Кра­сивые пти­цы, - ска­зала она. - Как ты ду­ма­ешь, по­чему они плы­вут за на­ми?

- На за­пах вод­ки, - от­ве­тил я. - От ме­ня вод­кой ра­зит. Во­да у них уже в пе­чен­ках си­дит, на­вер­ное.

- А ты зна­ешь, что ле­беди не рас­ста­ют­ся до са­мой смер­ти?

- Так они и жи­вут не­дол­го. И всю жизнь гля­дят­ся в во­ду, от­че­го весь мир ка­жет­ся им пе­ревер­ну­тым.

Она за­мол­ча­ла.

- Ты че­го при­умол­кла? - спро­сил я.

- Что­бы не пов­то­рять­ся нас­чет сво­лочи.

- Жаль. Я ду­мал, ты мне что-ни­будь еще рас­ска­жешь о ле­бедях. Про ле­бедя и Ле­ду. Про Зиг­фри­да и Оди­лию. Про Ца­рев­ну-Ле­бедь и про гад­ко­го утен­ка... Ты зна­ешь, мне в этой сказ­ке уте­нок до прев­ра­щения нра­вил­ся боль­ше. Как толь­ко он сде­лал­ся ле­бедем, о нем и рас­ска­зывать-то ста­ло не­чего. Сра­зу на­шел се­бе та­кую же бе­лос­нежную ком­па­нию и по­летел с нею в Аф­ри­ку кра­совать­ся пе­ред бе­гемо­тами и драз­нить кро­коди­лов.

- За­чем ты мне это рас­ска­зыва­ешь?

- Хо­чу, чтоб ты за­пом­ни­ла ме­ня мер­завцем. Чтоб те­бе бы­ло лег­ко и при­ят­но ду­мать о том, что мы рас­ста­лись. Хо­чешь пря­мо здесь, у ре­ки, пол­ной ле­бедей, по­цело­вать­ся с ви­ноку­рен­ным за­водом?

Я об­хва­тил ее, при­жал к се­бе и по­цело­вал в гу­бы. Она не отс­тра­нилась, но и на по­целуй мой не от­ве­тила.

- По­еха­ли до­мой, - ска­зала она.

- По­еха­ли, - сог­ла­сил­ся я.

Ког­да мы вер­ну­лись в квар­ти­ру, уже стем­не­ло. На мес­те сен­тябрь­ско­го сол­нца в не­бе жел­те­ла сен­тябрь­ская лу­на, ок­ру­жен­ная ком­па­ни­ей соз­вездий.

- А ведь есть та­кое соз­вездие - Ле­бедя? - про­гово­рила она, гля­дя на не­бо в ок­но.

- Есть, - ска­зал я. - Его еще на­зыва­ют Се­вер­ным Крес­том. Пра­виль­но на­зыва­ют. Боль­шой жир­ный крест, пос­тавлен­ный на се­вер­ном не­бе.

- Зна­ешь, чем ты от­ли­ча­ешь­ся от гад­ко­го утен­ка? - не­ожи­дан­но спро­сила она.

- Фор­мой клю­ва.

- Уте­нок по­нача­лу был гад­ким, а по­том прев­ра­тил­ся в прек­расно­го ле­бедя. А ты спер­ва при­кинул­ся ле­бедем и толь­ко по­том прев­ра­тил­ся в гад­ко­го утен­ка.

- В сво­лочь, - уточ­нил я.

- В сво­лочь.

- И ко­му же этот уп­рек? Вы­ходит, я был прек­расным ле­бедем, а ты сде­лала из ме­ня гад­ко­го утен­ка. Но, по-мо­ему, ты к се­бе нес­пра­вед­ли­ва. Я, на­вер­но, всег­да был утен­ком и, ка­жет­ся, пре­гад­ким.

- Врешь, - ска­зала она. - при­чем глу­по и без­дарно. Те­бе за­чем-то нуж­но, что­бы те­бя счи­тали ху­же, чем ты есть на са­мом де­ле.

- Прос­то ме­ня всег­да тош­ни­ло от лю­дей, ко­торые хо­тят ка­зать­ся луч­ше, чем они есть.

- А от лю­дей, ко­торые хо­тят ка­зать­ся ху­же, чем они есть, те­бя не тош­ни­ло? Ведь это то же са­мое, толь­ко в пе­ревер­ну­том ви­де. Это не ле­беди, это ты всю жизнь ви­дишь мир пе­ревер­ну­тым. За­чем ка­зать­ся, ес­ли мож­но быть?

- Ка­зать­ся лег­че.

- Толь­ко тем, кто ни­ког­да не про­бовал быть. Поп­ро­буй.

- Не хо­чу. Бо­юсь под­сесть. Бы­тие вы­зыва­ет при­выка­ние.

- Зна­ешь что, - ска­зала она, - че­рез три дня я уле­таю в Мос­кву. Вряд ли мы сно­ва уви­дим­ся. Раз те­бе это не нуж­но - черт с то­бою. Но даю те­бе сло­во, что за эти три дня я из те­бя все со­ки выж­му. Хо­чет­ся сох­ра­нить хоть ка­кое-то при­ят­ное вос­по­мина­ние.

- Да я и не воз­ра­жаю. - ус­мехнул­ся я. - Не бу­дем ка­зать­ся, бу­дем со­бой. Я - тот еще фрукт, а ты - от­личная со­ковы­жимал­ка. И к чер­ту все эти раз­го­воры.

Че­рез три дня она уле­тела. Че­рез три не­дели я по­чувс­тво­вал, что, ка­жет­ся, сос­ку­чил­ся по ней. Че­рез три ме­сяца за­был о ней со­вер­шенно. А че­рез три го­да по­лучил от нее от­крыт­ку, в ко­торой она приг­ла­шала ме­ня при­лететь в Мос­кву на ее свадь­бу. От­крыт­ка бы­ла на­писа­на от ее име­ни и от име­ни ее бу­дуще­го суп­ру­га. В кон­верте с от­крыт­кой я об­на­ружил ма­лень­кую за­пис­ку, на­писан­ную уже ею лич­но, где она со­об­ща­ла, что счас­тли­ва, вспо­мина­ет обо мне с теп­лом и улыб­кой и бу­дет ис­крен­не ра­да ви­деть ме­ня на сво­ей свадь­бе в ка­чес­тве ста­рин­но­го дру­га. Я ра­зор­вал и за­пис­ку, и от­крыт­ку. За­тем смел об­рывки на ла­донь и вы­кинул их в му­сор­ное вед­ро.

"Вот так-то, - по­думал я. - Ка­зать­ся, всё-та­ки, лег­че, чем быть. Осо­бен­но, чем быть счас­тли­вым. Счас­тли­вые лю­ди не рас­сы­ла­ют быв­шим лю­бов­ни­кам приг­ла­шения на свою свадь­бу. И, тем бо­лее, не при­лага­ют к ним за­писок, где со­об­ща­ют, как они счас­тли­вы".

Чес­тно го­воря, мне бы­ло нем­но­го жаль, что она не ви­дела, как я рву ее приг­ла­шение и за­пис­ку. По­тому что в этот мо­мент я, на­вер­ное, не ста­рал­ся ка­зать­ся сво­лочью, а был ею на са­мом де­ле.