ЧЕРЕЗ ТЕРНИИ К ЗВЕЗДАМ

Бос­тон, США.

Часть 1. Per aspera

Ав­то­бус мед­ленно под­ни­ма­ет­ся в го­ру. Выж­женная сол­нцем тра­ва. выж­женная зем­ля, бу­рая, рас­трес­кавша­яся, низ­кие из­го­роди из кам­ней. ед­ва от­ли­чимы от тра­вы. Се­рые ска­лы, зе­леные кро­ны со­сен тут и там. низ­кое выц­ветшее не­бо - Кас­ти­лия, сер­дце Ис­па­нии.

Крест ви­ден из­да­лека. Сло­жен­ный из не­теса­ного кам­ня, он буд­то вы­рас¬та­ет из се­рых глыб в се­реди­не ог­ромной гра­нит­ной ча­ши. До­рога из­ги­ба­ет­ся на скло­нах ка­менис­тых хол­мов в пред­горь­ях Гва­дар­ра­мы. Крест то ис­че­за­ет, то сно­ва по­яв­ля­ет­ся.

На­конец ос­та­нов­ка. До­лина пав­ших. Ме­мори­ал, воз­двиг­ну­тый по при­казу Фран­ко. Здесь пог­ре­бены учас­тни­ки вой­ны 1936-1939 гг. Нес­коль­ко лет, по­ка стро­ил­ся Ме­мори­ал, сю­да сво­зили ос­танки рес­публи­кан­цев и фа­лан­гистов, по­хоро­нен­ных во всех кон­цах стра­ны. Сей­час под сво­дами со­бора по­ко­ит­ся 45 ты­сяч че­ловек. В ал­та­ре мо­гила са­мого Фран­ко.

Ме­мори­ал, пос­тро­ен­ный по про­ек­ту ар­хи­тек­то­ра Ан­то­нио Ви­анет­то. по­ража­ет и за­мыс­лом, и ис­полне­ни­ем. В се­реди­не гор­ной ча­щи вы­сит­ся ог­ромная ска­ла. В ней вы­сечен храм, на ку­поле ко­торо­го сто­ит ка­мен­ный крест. В хра­ме ши­рокий прос­торный неф, вы­сокие по­тол­ки - не­воз­можно пред­ста­вить, что на­ходишь­ся в под­зе­мелье. Ди­аметр ку­пола 100 мет­ров. Вы­сота крес­та на ку­поле 150 мет­ров. Циф­ры не ук­ла­дыва­ют­ся в го­лове.

Ал­тарь сде­лан в ви­де ро­тон­ды. В цен­тре сто­ит тон­кий ме­тал­ли­чес­кий крест. По­зади не­го - ико­нос­тас, пе­ред крес­том - пли­та в по­лу с фа­мили­ей Фран­ко. Ку­пол в цен­тре не­фа ук­ра­шен мо­за­ич­ным пан­но с ле­тящи­ми, па¬ря­щими в не­бе фи­гура­ми. По обе­им сто­ронам не­фа сто­ят че­тыре жен­ские ста­туи со скло­нен­ны­ми го­лова­ми - воп­ло­щение скор­би Ис­па­нии. Над вхо­дом в храм на­виса­ет скуль­пту­ра ле­жащей на бо­ку жен­щи­ны, об­ни­ма­ющей пав­ше­го во­ина. Со­бор - па­мят­ник вы­соте ду­ха. не­одо­лимос­ти го­ря.

Ис­па­ния - ка­толи­чес­кая стра­на. Сог­ласно офи­ци­аль­ной ста­тис­ти­ке 99% ис­панцев ре­гуляр­но по­сеща­ют цер­ковь и соб­лю­да­ют ка­толи­чес­кие праз­дни­ки. В том чис­ле 10 мая - День по­мино­вения усоп­ших, ког­да в До­лину пав­ших съ­ез­жа­ют­ся ты­сячи лю­дей. Де­ления на фа­лан­гистов и рес­публи­кан­цев боль­ше не су­щес­тву­ет. Нес­мотря на ужа­сы граж­дан­ской вой­ны, унес­шей боль­ше мил­ли­она жиз­ней. Ис­па­ния ос­та­лась еди­ной стра­ной. Бла­года­ря Фран­ко.

Фран­ко... Рес­публи­кан­цы... Вос­торги, тре­воги, во­ен­ные свод­ки с нез­на­комы­ми наз­ва­ни­ями го­родов, быс­тро став­ши­ми при­выч­ны­ми: Мад­рид... Бар­се­лона... Те­ру­эль. Сол­нечный зим­ний день. В Сто­леш­ни­ковом, как всег­да, мно­го лю­дей. У вит­рин ме­хово­го ма­гази­на поч­ти на уг­лу Пет­ровки ря­дом с боль­ши­ми пле­тены­ми кор­зи­нами сто­ят жен­щи­ны в бе­лых ха­латах по­верх зим­них паль­то и в не­обыч­ных крас­ных ша­поч­ках пи­рож­ком. В кор­зи­нах гор­кой ле­жат оран­же­вые апель­си­ны - ис­пан­ские. Их по­купа­ют по од­но­му, по два. В ру­ках у жен­щин кар­тонки с вы­резан­ны­ми круж­ка­ми. Апель­си­ны, ко­торые не про­вали­ва­ют­ся в са­мый боль­шой кру­жок, сто­ят до­роже, те, что не про­вали­ва­ют­ся в ма­лень­кий, - де­шев­ле. “Вы­бери ка­кой хо­чешь”, - го­ворит па­па. Я ос­то­рож­но бе­ру в ру­ки яр­кий сколь­зкий апель­син и кла­ду на кар­тонку.

Про­мель­кну­ло... шесть­де­сят лет. “По ком зво­нит ко­локол” Хе­мин­гу­эя дав­но пе­рес­тал быть зап­ретным ро­маном, мно­гие чи­тали “Па­мяти Ка­тало­нии” Ору­эл­ла. Мы очень по­ум­не­ли с тех пор. Но то, что сде­лал для Ис­па­нии Фран­ко, нель­зя се­бе пред­ста­вить, на­вер­ное, не уви­дев Ис­па­нию собс­твен­ны­ми гла­зами.

На­ша ту­рист­ская груп­па - 44 че­лове­ка из раз­ных го­родов США - ле­тела в Ис­па­нию пря­мым рей­сом Нью-Й­орк - Мад­рид. Доб­рать­ся из Бос­то­на в Нью-Й­орк обыч­но нет­рудно. Но для нас пу­тешес­твие на­чалось не­обыч­но: из-за не­ис­прав­ности са­моле­та рейс Бос­тон - Нью-Й­орк, сог­ла­сован­ный с рей­сом Нью-Й­орк - Мад­рид, от­ме­нили. Сроч­ная пе­рере­гис­тра­ция ба­гажа, би­летов, бег на дру­гой тер­ми­нал, по­сад­ка в пос­леднюю ми­нуту, но глав­ное - мы при­лете­ли в а­эро­порт Ла Гар­диа, а не в а­эро­порт Кен­не­ди, от­ку­да наш са­молет вы­летал в Мад­рид. Спас­ла чет­кая ра­бота а­эро­пор­тов. Из Бос­то­на со­об­щи­ли, что опаз­ды­ва­ет груп­па ту­рис­тов. В а­эро­пор­ту Кен­не­ди, ку­да мы доб­ра­лись из Ла Гар­дии, пе­реса­жива­ясь с ав­то­буса на ав­то­бус, нас жда­ли. Мгно­вен­ная ре­гис­тра­ция, сно­ва бег, на этот раз по нес­конча­емым ко­ридо­рам, на­конец - в са­моле­те, ле­тим в Мад­рид. Пос­ле та­кого на­чала всю ночь сна не бы­ло ни в од­ном гла­зу.

Яр­кое сол­нечное ут­ро. Ба­гаж уло­жен. Ав­то­бус тро­га­ет­ся. За ок­ном плос­кая рав­ни­на. Жел­тый пе­сок, ред­кие пуч­ки жух­лой тра­вы, вда­ли в си­ней дым­ке по­логие хол­мы - от­ро­ги Гва­дар­ра­мы. Так на­чалось на­ше пу­тешес­твие по Ис­па­нии. Мад­рид по­явил­ся вне­зап­но. Пе­сок и хол­мы ис­чезли, шос­се ста­ло ожив­ленной ули­цей, по обе­им сто­ронам ули­цы по­яви­лись де­вяти-де­сяти­этаж­ные баш­ни из крас­но­го кир­пи­ча. Зе­леные га­зоны, дет­ские пло­щад­ки, де­ревья, клум­бы - чис­то, кра­сиво и, на­вер­ное, удоб­но. Но та­кие рай­оны те­перь уз­на­ешь без тру­да - Че­ремуш­ки, прав­да, мад­рид­ские. Стро­итель­ство это­го боль­шо­го жи­лого мас­си­ва бы­ло на­чато в 1967 го­ду по при­казу Фран­ко. До 1967 го­да жи­лых до­мов для жи­телей с низ­ким до­ходом в Мад­ри­де не стро­или.

В пос­ледний ве­чер в Мад­ри­де мы мно­го гу­ляли по ули­цам. Не­боль­ши­ми улоч­ка­ми - бы­ла сре­ди них и ули­ца Кар­мен - дош­ли от на­шей гос­ти­ницы до пло­щади Пу­эр­то дель Соль и пош­ли по ши­роко­му прос­пекту, лю­бу­ясь боль­ши­ми кра­сивы­ми зда­ни­ями с ко­лон­на­ми, бал­ко­нами, мра­мор­ной леп­ни­ной, с мор­да­ми ль­вов и сло­нов на фа­садах, со ста­ту­ями на кры­шах. Ве­чером все они бы­ли хо­рошо под­све­чены и выг­ля­дели очень тор­жес­твен­но. Это Мад­рид Бур­бо­нов, как его здесь на­зыва­ют. Та­кой стиль нра­вил­ся Фран­ко и на этой бо­гатой ули­це ар­хи­тек­то­ры стро­или до­ма в его вку­се.

Мад­рид­ско­го уни­вер­си­тета мы не ви­дели. Нам рас­ска­зал о нем Ра­фа­эль, наш эк­скур­со­вод, на ред­кость зна­ющий, ши­роко об­ра­зован­ный че­ловек, очень ук­ра­сив­ший эту по­ез­дку. Во вре­мя граж­дан­ской вой­ны уни­вер­си­тет был прев­ра­щен в раз­ва­лины. В пя­тиде­сятые го­ды по при­казу Фран­ко он был отс­тро­ен и обо­рудо­ван за­ново вмес­те со сту­ден­ческим го­род­ком. Сей­час Мад­рид­ский уни­вер­си­тет - один из круп­ней­ших учеб­ных и на­уч­ных цен­тров стра­ны.

За­ботам Фран­ко обя­зана сво­им вос­кре­сени­ем и На­ци­ональ­ная биб­ли­оте­ка, то­же раз­ру­шен­ная во вре­мя вой­ны. Биб­ли­оте­ку, рас­по­ложен­ную в цен­тре Мад­ри­да, мы ви­дели. Она пос­тро­ена из се­рого кам­ня, фа­сад с ши­рокой лес­тни­цей в два мар­ша и вы­соки­ми две­рями из стек­ла и ме­тал­ла ук­ра­ша­ют ста­туи и бюс­ты из­вес­тных ис­пан­ских пи­сате­лей. Зда­ние ка­жет­ся нес­коль­ко тя­жело­вес­ным и пе­ре­ук­ра­шен­ным. На не­го смот­ришь без вос­хи­щения, но с ува­жени­ем. А мож­но ина­че смот­реть на биб­ли­оте­ку с двад­цатью пятью чи­таль­ны­ми за­лами, с фон­дом ред­ких из­да­ний, нас­чи­тыва­ющим око­ло по­луто­ра мил­ли­онов еди­ниц?

И как от­но­сить­ся к дик­та­тору Фран­ко, под­нявше­му стра­ну из раз­ва­лин и во мно­гом пре­доп­ре­делив­ше­му се­год­няшнее бла­гопо­лучие Ис­па­нии? Это не ри­тори­чес­кий воп­рос, по­тому что в Ис­па­нии, не учас­тво­вав­шей в двух кро­вавых вой­нах, пе­режи­тых Ев­ро­пой в XX ве­ке, тра­гедия граж­дан­ской вой­ны и вре­мя Фран­ко - это все еще нас­то­ящее; прош­лое Ис­па­нии на­чина­ет­ся с то­го, что бы­ло до граж­дан­ской вой­ны и ухо­дит да­леко в глубь ве­ков.
Фран­ко ро­дил­ся в 1892 го­ду. Отец его был флот­ским офи­цером. Пос­ле окон­ча­ния во­ен­но­го учи­лища в То­ледо, бу­дущий дик­та­тор во­евал в Ма­рок­ко, где в 22 го­да стал са­мым мо­лодым ка­пита­ном, а в 33 - са­мым мо­лодым ге­нера­лом ис­пан­ской ар­мии. В 1928 го­ду Фран­ко был наз­на­чен ди­рек­то­ром во­ен­ной ака­демии, в 1935 го­ду стал на­чаль­ни­ком шта­ба, в сле­ду­ющем го­ду был пос­лан на фронт в Ма­рок­ко.

Раз­ра­зив­ший­ся в 1931 го­ду эко­номи­чес­кий кри­зис и свя­зан­ные с ним по­лити­чес­кие не­уря­дицы вы­нуди­ли ко­роля Аль­фон­са XIII от­речь­ся от прес­то­ла и бе­жать в Па­риж. По­лити­чес­кие бу­ри и пар­ла­мент­ские бои при­вели к во­ору­жен­ным стол­кно­вени­ям. На­чалась граж­дан­ская вой­на. Ис­ход ее из­вестен. Ме­нее из­вес­тно, что пос­ле окон­ча­ния вой­ны Фран­ко объ­явил все­об­щую ам­нистию и пре­дос­та­вил воз­можность всем же­ла­ющим у­ехать из стра­ны. Ред­ко упо­мина­ет­ся о том, что лич­ная встре­ча Фран­ко с Мус­со­лини, сос­то­яв­ша­яся в Ита­лии, не при­вела к друж­бе двух дик­та­торов. Не сбли­зил­ся Фран­ко и с Гит­ле­ром. Фран­ко не прес­ле­довал ис­пан­ских ев­ре­ев и, бо­лее то­го, от­крыл гра­ницу для ев­ре­ев, бе­жав­ших из Фран­ции. Нес­мотря на нас­то­яния Гит­ле­ра, он от­ка­зал­ся пос­лать ис­пан­ские вой­ска на вос­точный фронт и не раз­ре­шил гит­ле­ров­ской ар­мии ис­поль­зо­вать тер­ри­торию Ис­па­нии, что­бы на­пасть на Гиб­ралтар с су­ши. В 1940 го­ду, поч­ти сра­зу пос­ле окон­ча­ния граж­дан­ской вой­ны, по ука­зу Фран­ко в Ис­па­нии бы­ло вве­дено все­об­щее бес­плат­ное об­ра­зова­ние и бес­плат­ная ме­дицин­ская по­мощь. В 1955 го­ду Ис­па­ния вош­ла в О­ОН.

Фран­ко ока­зал­ся на ред­кость даль­но­вид­ным дик­та­тором. В 1947 го­ду, опа­са­ясь смут и раз­до­ров пос­ле сво­ей смер­ти, он из­дал за­кон о прес­то­лонас­ле­дии, сог­ласно ко­торо­му, пос­ле его ухо­да из по­лити­чес­кой жиз­ни в Ис­па­нии, вос­ста­нав­ли­валась кон­сти­туци­он­ная мо­нар­хия. За­кон этот был прет­во­рен в жизнь. Во вре­мя од­ной из по­ез­док в Па­риж Фран­ко поз­на­комил­ся с семь­ей по­кой­но­го ко­роля Аль­фон­са XIII и об­ра­тил вни­мание на ода­рен­но­го вну­ка ко­роля Ху­ана Кар­ло­са. С сог­ла­сия от­ца он увез маль­чи­ка в Ис­па­нию, дал ему прек­расное об­ра­зова­ние и в 1959 го­ду наз­на­чил Ху­ана Кар­ло­са Бур­бо­на сво­им пре­ем­ни­ком. В 1975 го­ду Фран­ко умер. Его сын, во­ен­ный, по­селил­ся в Ар­генти­не. Дочь жи­вет со сво­ими дву­мя деть­ми в Па­риже, где вла­де­ет пар­фю­мер­ным ма­гази­ном. Ху­ан Кар­лос бла­гопо­луч­но царс­тву­ет в Ис­па­нии. Так как на­до от­но­сить­ся к дик­та­тору Фран­ко?

Ху­ан Кар­лос внес мно­го но­вого в жизнь го­сударс­тва. Ис­па­ния Фран­ко, от­го­рожен­ная от ми­ра глу­хой сте­ной, дос­той­ной со­пер­ни­цей же­лез­но­го за­наве­са, ста­ла от­кры­той стра­ной при Ху­ане Кар­ло­се. И пер­вой дос­топри­меча­тель­ностью, ко­торую мы уви­дели в Мад­ри­де, бы­ли Во­рота Ев­ро­пы. Это стран­ное со­ору­жение из двух нак­ло­нив­шихся друг к дру­гу вы­соких па­рал­ле­лепи­педов пос­тро­ено в 1989 го­ду. Па­рал­ле­лепи­педы сто­ят по обе сто­роны буль­ва­ра Кас­тель­яно, кра­сивой ши­рокой ули­цы с ал­ле­ей ака­ций в се­реди­не, что, по мне­нию ис­панцев, при­да­ет ей сходс­тво с Ели­сей­ски­ми по­лями. Сде­лан­ные из стек­ла и ме­тал­ла, Во­рота Ев­ро­пы не ук­ра­сили буль­вар, но ста­ли сим­во­лом но­вой Ис­па­нии.

Мад­рид - это, на са­мом де­ле, нес­коль­ко не­похо­жих друг на дру­га го­родов. Ста­рый офи­ци­аль­ный го­род с гро­моз­дки­ми зда­ни­ями ми­нис­терств, сре­ди ко­торых са­мое гро­моз­дкое - Ми­нис­терс­тво обо­роны, за­нима­ющее це­лый квар­тал, а са­мое кра­сивое - Ми­нис­терс­тво сель­ско­го хо­зяй­ства с рим­ской квад­ри­гой на фрон­то­не. Но­вый де­ловой го­род со мно­жес­твом сов­ре­мен­ных вы­сот­ных зда­ний бан­ков, стра­ховых об­ществ, тор­го­вых и про­мыш­ленных ком­па­ний, гос­ти­ниц, ог­ромных су­пер­марке­тов.

Ис­то­ричес­кий го­род со­боров и па­мят­ни­ков с наз­ва­ни­ями улиц и пло­щадей, ко­торые хо­чет­ся пов­то­рять вслух, как сти­хи. Пло­щадь Ло­пе де Ве­га с мо­нас­ты­рем, где Ло­пе де Ве­га пре­пода­вал бо­гос­ло­вие и ли­тера­туру. Пло­щадь Ис­па­нии с па­мят­ни­ком Сер­ванте­су: пи­сатель сто­ит на вы­соком пос­та­мен­те с фи­гура­ми Дон Ки­хота, Сан­чо Пан­сы и Дуль­си­неи. Пло­щадь Кас­ти­лии с ог­ромным круг­лым па­мят­ни­ком Кас­ти­лии, са­мой ста­рой ис­пан­ской про­вин­ции. Пло­щадь Хрис­то­фора Ко­лум­ба с уди­витель­ным па­мят­ни­ком Ко­лум­бу. Круг­лая ажур­ная баш­ня со ста­ту­ей Ко­лум­ба ук­ра­шена изоб­ра­жени­ями ко­раб­лей и сце­нами про­щания. Под баш­ней ус­тро­ен куль­тур­ный центр с чи­таль­ным за­лом, ком­на­той для игр и кон­цер­тным за­лом. На пло­щадь вы­ходит фа­сад ба­лет­но­го те­ат­ра, где ра­бота­ет Майя Пли­сец­кая. Ря­дом ули­ца, наз­ванная в честь Гойи, где он дей­стви­тель­но жил.

Мад­рид ти­хих улиц и жи­лых до­мов с неп­ре­мен­ны­ми бал­ко­нами, уви­тыми цве­тами, и став­ня­ми на ок­нах. По та­ким ули­цам вок­руг пло­щади Кор­те­сов хо­рошо бро­дить поз­дним ве­чером. Заг­ля­нуть вдруг в ма­лень­кий рес­то­ран­чик с дву­мя-тре­мя сто­лика­ми, где офи­ци­ант ув­ле­чен­но бе­седу­ет с единс­твен­ным по­сети­телем. Или пос­то­ять у от­кры­той две­ри ма­лень­ко­го ба­ра и пос­мотреть, как по­тяги­ва­ет пи­во и раз­го­вари­ва­ет не­боль­шая ком­па­ния дру­зей или прос­то зав­сегда­та­ев. Уди­витель­ные вит­ри­ны в этих за­веде­ни­ях. В од­ной сто­ит бо­кал с крас­ным ви­ном, ря­дом на блю­деч­ке ле­жит нес­коль­ко чер­ных мас­лин. В дру­гой рас­сте­лена бе­лая сал­фетка, на ней сто­ит пле­теная кор­зинка со све­жими гри­бами.

Праз­днич­ный Мад­рид тут же ря­дом на Пу­эр­то дель Соль. Поз­дно ве­чером пол­ны рес­то­раны и ка­фе. Сто­лики выс­тавле­ны на пло­щадь. Бе­га­ют офи­ци­ан­ты, го­вор, смех, жур­чит фон­тан. Мно­го гу­ля­ющих. Пол­но лю­дей в на­ряд­ных ма­гази­нах. Одеж­да, обувь, пар­фю­мерия, ук­ра­шения - все кра­сиво и за­ман­чи­во. А вот что-то не­понят­ное: Дом мя­са. Внут­ри... С крючь­ев в по­тол­ке све­шива­ют­ся коп­че­ные око­рока. Под каж­дым прик­репле­на бе­лая плас­тмас­со­вая ча­шеч­ка, что­бы ка­пель­ка жи­ра не упа­ла на по­купа­теля. На при­лав­ках: са­лями в семь об­хва­тов и то­нень­кая как мы­шиный хвос­тик, кол­ба­сы, коп­че­нос­ти, вет­чи­ны. В со­сед­нем от­де­ле та­кое же изо­билие сы­ров и все­воз­можных пи­рож­ков, тут же пи­во и ко­фе. Все, что хо­чешь от­ре­жут, взве­сят, за­вер­нут, по­дадут на та­рел­ке, толь­ко ска­жи. Праз­дник. На Пуз­рто дель Соль каж­дый ве­чер праз­дник.

И есть еще Мад­рид му­зе­ев. И в нем два чу­да: Пра­до и Ко­ролев­ский дво­рец. О Пра­до пи­сать не­воз­можно. В Пра­до мож­но, на­вер­ное, не­делю хо­дить ежед­невно. Мы про­вели в Пра­до три ча­са. Са­мым боль­шим пот­ря­сени­ем был для ме­ня Гойя: пан­но, на­писан­ные для шпа­лер­ной мас­тер­ской, пор­тре­ты, сце­ны вой­ны. Смот­реть кар­ти­ны бы­ло труд­но. Раз­но­язы­кая речь эк­скур­со­водов, плот­ная тол­па по­сети­телей, спеш­ка, бо­язнь по­терять свою груп­пу - все ме­шало ви­деть и по­нимать. Но Гойя, Эль Гре­ко, Ве­лас­кес, Босх, Брей­гель - все рав­но - та­кой ве­лико­душ­ный, та­кой щед­рый по­дарок судь­бы.

От­ка­зав­шись от про­гул­ки вок­руг Пра­до, мы пош­ли в Центр ис­кусств ко­роле­вы Со­фии, где выс­тавле­на “Гер­ни­ка” Пи­кас­со. По до­роге ви­дели му­зей Тис­се­на-Бор­не­ми­уса. Увы, о том, что­бы ту­да зай­ти, не бы­ло и ре­чи: си­лы уже поч­ти ис­сякли и вре­мени ос­та­валось слиш­ком ма­ло.

Пе­ред вхо­дом в Центр мо­лодые лю­ди со­бира­ли день­ги в по­мощь боль­ным спи­дом. Коль­ну­ла мысль, что это под­хо­дящее вступ­ле­ние. “Гер­ни­ку” смот­ре­ла с тре­вогой. Что изоб­ра­жено на этом ог­ромном по­лот­не? Рас­пад и ги­бель на­шей се­год­няшней жиз­ни? Про­об­раз ха­оса бу­дуще­го? Стран­но, но эта ис­то­ричес­кая кар­ти­на ни­как не свя­зыва­ет­ся с ис­то­ри­ей, с прош­лым. Она жи­вет нас­то­ящим, она вся ус­трем­ле­на в бу­дущее. На­вер­ное, по­это­му чем доль­ше смот­ришь, тем тре­вож­нее ста­новит­ся на ду­ше и тем труд­нее отор­вать­ся от кар­ти­ны. Ле­том в Нью-Й­ор­ке я ви­дела очень ин­те­рес­ную выс­тавку пор­тре­тов Пи­кас­со, вер­нее, выс­тавку кар­тин его жен и воз­люблен­ных. Там на сте­нах по­лыха­ла лю­бовь. В “Гер­ни­ке” по­лыха­ет гнев. Мно­го­об­ра­зию Пи­кас­со, ка­жет­ся, нет пре­дела.

В Ко­ролев­ский дво­рец шли из гос­ти­ницы пеш­ком. Не­дале­ко от двор­ца ви­дели мас­сивный крест на мо­гиле Ве­лас­ке­за. Ве­лас­кез был по­хоро­нен в цер­кви, раз­ру­шен­ной во вре­мя вой­ны с На­поле­оном. Цер­ковь не вос­ста­нови­ли и мо­гила ока­залась на ули­це.

Часть го­рода, при­лега­ющая к двор­цу, нек­ра­сива. Или по­каза­лась нек­ра­сивой из-за то­го, что она ре­конс­тру­иру­ет­ся. Лязг эк­ска­вато­ров, скре­жет, гро­хот, пе­реры­тые ули­цы, за­битые ма­шина­ми, и вдруг дру­гой мир. Мир кра­соты, гар­мо­нии и ти­шины.

Мад­рид­ский Ко­ролев­ский дво­рец, стро­итель­ство ко­торо­го про­дол­жа­лось око­ло 70 лет и за­кон­чи­лось поч­ти од­новре­мен­но с 18 ве­ком, по­ража­ет рос­кошью. Но не кри­чащим ре­жущим глаз бо­гатс­твом, а рос­кошью изыс­канной, утон­ченной, ра­ду­ющей ум и сер­дце. Уди­витель­но кра­сивы мно­гоц­ветные мра­мор­ные по­лы, сту­пени ши­роких лес­тниц из цель­ных кус­ков мра­мора, вы­сокие ко­лон­ны из цель­ных мра­мор­ных глыб, люс­тры. Не по­хожие друг на дру­га раз­ме­ром и фор­мой, они бе­зуп­речно впи­сыва­ют­ся в са­мые раз­ные ком­на­ты и при­да­ют об­ста­нов­ке за­кон­ченность про­из­ве­дения ис­кусс­тва. Уди­витель­ны са­ми ком­на­ты. В од­ной в зас­теклен­ных шка­фах хра­нят­ся скрип­ки Стра­дива­ри­уса и сто­ит очень кра­сивый не­боль­шой ро­яль. Дру­гая от­де­лана в сти­ле так на­зыва­емо­го ки­тай­ско­го ро­коко. По ее бе­лым сте­нам и по­тол­ку вь­ет­ся за­мыс­ло­ватый “ки­тай­ский” узор из ме­тал­ли­чес­ких стеб­лей, листь­ев и бу­тонов. В обе­ден­ном за­ле сто­ит оваль­ный стол на 160 пер­сон, изящ­ный и лег­кий нес­мотря на свои раз­ме­ры. Сей­час за этим сто­лом то­же про­ис­хо­дят офи­ци­аль­ные обе­ды.

Труд­но уй­ти из изыс­канных по­ко­ев двор­ца и вер­нуть­ся на шум­ные ули­цы, труд­но пос­ле це­лого дня эк­скур­сий, выс­та­вок и про­гулок по го­роду ус­нуть ве­чером, ког­да ожи­ва­ет и сто­ит пе­ред гла­зами все уви­ден­ное за день. Труд­но встать в семь ут­ра, быс­тро по­зав­тра­кать, со­об­ра­зить, что по­надо­бит­ся во вре­мя оче­ред­ной по­ез­дки, нап­ри­мер в Се­говию, и бе­жать к ав­то­бусу, где Ра­фа­эль всю до­рогу бу­дет рас­ска­зывать об Ис­па­нии, о той, что за ок­ном ав­то­буса и о той, ко­торую еще пред­сто­ит уви­деть.

В Се­говии - труд­но по­верить собс­твен­ным гла­зам - ак­ве­дук, тот са­мый во­доп­ро­вод, пос­тро­ен­ный еще ра­бами Ри­ма, пе­ресе­ка­ет ули­цу, где рас­по­лага­ют­ся ав­то­бусы. В прос­ве­тах арок, как ни в чем не бы­вало, си­яет го­лубое не­бо и в под­твержде­ние чу­да ря­дом на бе­лом пос­та­мен­те с над­писью: “Рим Се­говии по слу­чаю двух­ты­сяче­летия ак­ве­дука. 1974” сто­ит чер­ная вол­чи­ца с дву­мя мла­ден­ца­ми.

Но ско­рее, ско­рее, ав­то­бус уже тро­га­ет­ся, мы едем в Аль­ка­сар. Этот за­мок ред­кой кра­соты на­чали стро­ить рим­ля­не в 79 г. до н. э. Он мно­гок­ратно дос­тра­ивал­ся, пе­рес­тра­ивал­ся и в кон­це XIV в. при­нял свой те­переш­ний вид, пле­нив­ший Дис­нея, ко­торый ис­поль­зо­вал ма­кет зам­ка в сво­их филь­мах. Толь­ко ок­рес­тнос­ти мо­гут со­пер­ни­чать с ним в жи­вопис­ности. За­мок сто­ит на зе­леном ус­ту­пе го­ры. Вок­руг ле­жат по­логие хол­мы с по­бурев­шей за ле­то тра­вой. В од­но из длин­ных уз­ких окон зам­ка вид­на из­ги­ба­юща­яся се­рая лен­та до­роги, нес­коль­ко до­мов из жел­то­го пес­ча­ника, по­выше, на скло­не, цер­ковь с че­тыре­хуголь­ной ко­локоль­ней под че­репич­ной кры­шей и вни­зу ре­ка с не­под­вижной во­дой и по­зеле­нев­шим от вре­мени мос­том. Смот­ришь в ок­но, и ще­мит сер­дце, гла­за щип­лет, а рот рас­тя­гива­ет­ся в улыб­ке. Ка­кая-то осо­бен­ная тер­пкая кра­сота раз­ли­та вок­руг. Она осо­бен­но хва­та­ет за ду­шу, ког­да сто­ишь на от­кры­той пло­щад­ке зам­ка. Но это зре­лище тре­бу­ет кис­ти ху­дож­ни­ка или да­ра по­эта. Я умол­каю.

И сно­ва ав­то­бус, и Ра­фа­эль уже рас­ска­зыва­ет про Эс­ко­ри­ал. Пусть рас­ска­зыва­ет, я не бу­ду. Все уди­витель­но в этом не­боль­шом го­роде: све­жий ве­тер с гор, оби­лие зе­лени, се­рая гро­мада двор­ца. Двор­ца-кре­пос­ти, двор­ца-тюрь­мы, двор­ца-му­зея (в Эс­ко­ри­але мно­го хо­роших кар­тин), двор­ца-скле­па - в од­ном из за­лов, по­хожем на пан­те­он, сто­ят, как кни­ги на пол­ках, гро­бы усоп­ших ко­ролей и ко­ролев, в при­лега­ющих ком­на­тах - гро­бы их умер­ших де­тей.

До­ма, где жи­вет Вла­димир Спи­ваков, мы не ви­дели, но Ра­фа­эль, ко­неч­но, упо­мянул и об этой дос­топри­меча­тель­нос­ти Эс­ко­ри­ала. И вот уже скрыл­ся из глаз Эс­ко­ри­ал. Пром­чался еще один день. За ок­на­ми ав­то­буса сно­ва ис­сохшая, жаж­ду­щая во­ды зем­ля, блек­лое, буд­то вы­горев­шее на сол­нце, не­бо. Ав­то­бус ос­та­нав­ли­ва­ет­ся. Низ­кий па­рапет. Глу­боко вни­зу в об­ры­вис­тых бе­регах те­чет об­ме­лев­ший зе­леный Та­хо. На от­ло­гом скло­не дру­гого бе­рега в пет­ле обес­си­лен­ной ре­ки ле­жат на сол­нце бес­по­рядоч­но раз­бро­сан­ные зо­лотис­то-жел­тые ку­бики до­мов, упи­ра­ет­ся в не­бо ко­локоль­ня со­бора, вы­сит­ся пря­мо­уголь­ник зам­ка с уг­ло­выми баш­ня­ми. То­ледо. Мы при­еха­ли в То­ледо.

Ка­кая уди­витель­ная, нет, ка­кая обыч­ная для Ис­па­нии судь­ба у это­го го­рода: рим­ля­не, вест-го­ты, мав­ры, ев­реи, хрис­ти­ане - все они внес­ли свою леп­ту в его ис­то­рию, в его куль­ту­ру. На­чало То­ледо по­ложи­ли рим­ля­не, пос­тро­ив­шие кре­пость в из­лу­чине Тaxo. От нее уце­лели толь­ко сте­ны. Вест-го­ты надс­тро­или на них зуб­цы и пе­реде­лали во­рота, ко­торые по­том ук­ра­сили мав­ры. И зуб­цы и во­рота то­же сох­ра­нились.

А ка­фед­раль­ный со­бор! Из-за тес­но­ты улиц ос­мотреть со­бор сна­ружи не­воз­можно, но и внут­ри это труд­но из-за его ог­ромных раз­ме­ров, из-за его нес­метных бо­гатств: лес ко­лонн из крас­но­го де­рева, три ор­га­на, при­везен­ные из Гер­ма­нии, 345 от­ли­тых из брон­зы скуль­птур в ал­та­ре, мно­жес­тво мра­мор­ных скуль­птур в ни­шах стен - це­лый мир, бо­лее двух­сот лет соз­да­вав­ший­ся  тру­дом со­тен и со­тен лю­дей. И ка­кое сме­шение сти­лей: го­тика, ба­рок­ко, ре­нес­санс. И ка­кое еди­нение. Не толь­ко ар­хи­тек­турное, но и ду­хов­ное. В этом ка­толи­чес­ком хра­ме сох­ра­ня­ет­ся древ­ней­ший хрис­ти­ан­ский ри­ту­ал в За­пад­ной Ев­ро­пе: каж­дое ут­ро в од­ной из ка­пелл идет служ­ба в тра­диции и по обы­ча­ям вест-го­тов. Уди­витель­ный го­род То­ледо. Ис­пан­ский го­род То­ледо.

В этом го­роде в од­ной из нем­но­гих уце­лев­ших си­нагог Х11 в., пе­режив­шей прев­ра­щение в хрис­ти­ан­ский храм, сох­ра­нились ко­лон­ны и ар­ки в мав­ри­тан­ском сти­ле, рель­ефы и ор­на­мен­ты на сте­нах, под ко­торы­ми не­дав­но об­на­ружи­ли ста­рую рос­пись. Ев­рей­ский квар­тал в То­ледо с его ха­рак­терны­ми тес­ны­ми улоч­ка­ми вли­ва­ет­ся в мав­ри­тан­ский с улоч­ка­ми еще бо­лее тес­ны­ми из-за до­мов с бал­ко­нами, ук­ра­шен­ны­ми леп­ны­ми узор­ны­ми ре­шет­ка­ми. То­ледо, один из са­мых ис­пан­ских го­родов Ис­па­нии, по­рази­тель­но еди­нен в сво­ем мно­го­об­ра­зии.

Сме­ня­ют од­на дру­гую ма­лень­кие пло­щади неп­ра­виль­ной фор­мы, бо­лее ши­рокие ули­цы. На од­ной из них сто­ит скром­ная цер­ковь Свя­того Фо­мы и в ней чу­до: впи­сан­ная в ар­ку ка­пел­лы, кар­ти­на Эль Гре­ко “По­хоро­ны гра­фа Ор­га­за”. Кар­ти­на вы­тяну­та вверх. Вни­зу два скло­нен­ных свя­щен­нослу­жите­ля в зо­лотис­тых оде­яни­ях ук­ла­дыва­ют те­ло. Их буд­то сте­ной ог­ражда­ет тес­ная груп­па учас­тни­ков по­хорон. Муж­чи­ны в чер­ной одеж­де с оди­нако­выми бе­лыми во­рот­ни­ками, под­черки­ва­ющи­ми раз­но­об­ра­зие лиц, - каж­дое за­кон­ченный пор­трет - слу­жат кон­трастным фо­ном для те­ла гра­фа, свя­щен­нослу­жите­лей и двух фи­гур в бе­лом по бо­кам от них. Все они слов­но за­мер­ли, пот­ря­сен­ные зре­лищем смер­ти. Над сте­ной муж­чин вихрь ан­ге­лов, свя­тых, по­ток лю­дей, ус­трем­ленных вверх к Хрис­ту. Вни­зу центр при­тяже­ния - те­ло Ор­га­за. Ввер­ху под сво­дом - фи­гура Хрис­та. Из­вечное про­тиво­борс­тво зем­ли и не­ба. Но кар­ти­на еди­на и уди­витель­но гар­мо­нич­на. В чем ее тай­на? От­ку­да эта гар­мо­ния? По­чему в изоб­ра­жении смер­ти зву­чит гимн жиз­ни? Труд­но ос­мыслить, труд­но вмес­тить в се­бя то, что в нее вло­жено. Труд­но рас­стать­ся с ней и труд­но унес­ти с со­бой та­кую но­шу впе­чат­ле­ний.

Труд­но и ра­дос­тно. Как труд­но и ра­дос­тно хо­дить по ули­цам То­ледо, смот­реть на этот го­род, сот­во­рен­ный из меч­ты, из ду­ха че­лове­чес­ко­го, за­печат­ленно­го в гро­маде со­бора, в хра­мах, в до­мах, во всех этих жел­тых, про­питан­ных сол­нцем стро­ени­ях из пес­ча­ника, тес­ня­щих­ся на об­ви­том ре­кой клоч­ке зем­ли. Хо­чет­ся ос­та­новить­ся, страш­но хо­чет­ся ос­та­новить­ся, сно­ва пос­то­ять у па­рапе­та, вер­нуть­ся в со­бор, поб­ро­дить по уз­ким ули­цам, зай­ти еще раз в цер­ковь Свя­того Фо­мы, но наш влас­те­лин-ав­то­бус не­умо­лим.

По­зади ос­тался То­ледо, уже по­зади и Мад­рид. За ок­ном сно­ва плос­ко, пе­рели­вы жел­тых и ко­рич­не­вых то­нов на­руша­ют толь­ко ку­пы олив­ко­вых де­ревь­ев, иног­да ря­ды са­жен­цев ви­ног­ра­да. Ка­кая скуд­ная, ка­кая гор­дая кра­сивая зем­ля вок­руг.

Не­дол­гая ос­та­нов­ка в Ла­ман­че. Па­мят­ник Дон Ки­хоту, дол­бле­ное ко­рыто у вхо­да в сти­лизо­ван­ную хар­чевню с бе­лены­ми сте­нами и со­ломен­ной кры­шей. Внут­ри хар­чевни сов­ре­мен­ное ка­фе и ма­газин су­вени­ров.

Но вот до­рога пош­ла вверх. Гру­ды кам­ней, выб­ро­сы ла­вы, буд­то пол­чи­ще се­рых во­инов, под­сту­па­ют вплот­ную к шос­се. Мы под­ни­ма­ем­ся на Сь­ер­ру-Не­ваду. На­конец, пе­ревал. Пе­ред на­ми Ан­да­лузия. Как быс­тро все из­ме­нилось вок­руг. В Ан­да­лузии ко­рич­не­вая лос­ня­ща­яся зем­ля, до го­ризон­та тя­нут­ся ак­ку­рат­ные ря­ды олив­ко­вых де­ревь­ев, сов­сем мо­лодень­ких и взрос­лых, по­хожих на лох­ма­тых ло­шадок. Тут и там вид­ны бе­лые до­ма в ок­ру­жении са­дов. По сто­ронам до­роги на кру­тых скло­нах рас­тут, по­сажен­ные в шах­матном по­ряд­ке, мо­лодые де­рев­ца, ка­менис­тые скло­ны ук­репле­ны сет­ка­ми. Не­воз­можно пред­ста­вить се­бе, сколь­ко тру­да вло­жено в каж­дую пядь этой зем­ли.

Ав­то­бус идет все мед­леннее. Сом­кну­лись бе­лые ош­ту­кату­рен­ные сте­ны не­высо­ких до­мов с глу­хими фа­сада­ми и внут­ренни­ми дво­рика­ми, ук­ра­шен­ны­ми цве­тами и зе­ленью. Мы при­еха­ли в Кор­до­ву. Из вре­мен да­леко­го рим­ско­го прош­ло­го Кор­до­ва сох­ра­нила па­мять о том, что здесь ро­дил­ся Се­нека, и мост че­рез Гва­дал­кви­вир. Мост, как ни уди­витель­но, в хо­рошем сос­то­янии, а Гва­дал­кви­вир об­ме­лел, за­рос ка­мышом и уже дав­но не бе­жит и не шу­мит.

Из вре­мен ха­лифа­та в Кор­до­ве сох­ра­нилось боль­ше: зна­мени­тая ме­четь, став­шая в XIII в. со­бором. Сна­ружи из-за мно­гочис­ленных пе­реде­лок она по­хожа ско­рее на кре­пость, чем на мес­то слу­жения бо­гу. Но внут­ри ее кра­соту не раз­ру­шило да­же прев­ра­щение му­суль­ман­ско­го хра­ма в ка­толи­чес­кий.

Мав­ры стро­или эту ме­четь око­ло двух­сот лет в VIII-X вв. Мра­мор при­вози­ли из Егип­та, ли­ван­ский кедр из Ли­вана. Ког­да хо­дишь сей­час сре­ди ее 850 ро­зова­тых ко­лонн и лю­бу­ешь­ся сво­дами и ар­ка­ми в мав­ри­тан­ском сти­ле, воз­ни­ка­ет стран­ное чувс­тво, что по­пала в за­кол­до­ван­ный ла­биринт. И уже не ка­жет­ся уди­витель­ным, что, по­бедив мав­ров, ис­панцы, по­ражен­ные кра­сотой ме­чети, не раз­ру­шили ее, как на­мере­вались, а удов­летво­рились пе­редел­ка­ми и прев­ра­тили в со­бор.

Нес­коль­ко ча­сов в Кор­до­ве про­лете­ли как миг. Ме­четь, про­гул­ка по го­роду - пу­тани­ца уз­ких улиц, жел­тое, вы­тяну­тое в дли­ну зда­ние мед­ре­се, ста­рин­ный уни­вер­си­тет с кра­сивым го­тичес­ким пор­ти­ком, сей­час Дво­рец выс­та­вок и кон­грес­сов Ан­да­лузии, па­мят­ник Май­мо­ниду из чер­но­го гра­нита, кре­пость вест-го­тов, вок­руг ко­торой мав­ры раз­би­ли сад, где по­сади­ли апель­си­новые и ман­да­рино­вые де­ревья, при­везен­ные из Ма­рок­ко, - так мно­го ин­те­рес­но­го вок­руг, что раз­бе­га­ют­ся гла­за, не хва­та­ет ды­хания. Жизнь в тем­пе Allegro тре­бу­ет пре­дель­но­го нап­ря­жения фи­зичес­ких и ду­шев­ных сил.

“В 1971 го­ду ко­роль Ху­ан Кар­лос при­нес из­ви­нения за из­гна­ние ев­рей­ско­го на­рода в 1492 го­ду, - на хо­ду рас­ска­зыва­ет Ра­фа­эль. - В Ис­па­нии на­чали вос­ста­нав­ли­вать па­мят­ни­ки ев­рей­ской куль­ту­ры, в час­тнос­ти, здесь, в Кор­до­ве”. Но мы, как ни обид­но, уже про­ща­ем­ся с Кор­до­вой. Ав­то­бус на­бира­ет ско­рость и мчит­ся на юг.

Мчит­ся ав­то­бус, и мчит­ся вре­мя. В Се­вилью мы при­ез­жа­ем ве­чером. Гос­ти­ница “Фер­ди­нанд 111” сто­ит на ста­рой уз­кой ули­це. Не­боль­шой холл, кру­тая лес­тни­ца на­верх в но­мера и вниз в рес­то­ран, тес­ный, всег­да пе­рег­ру­жен­ный, лифт и хо­роший бла­го­ус­тро­ен­ный но­мер на треть­ем эта­же. Ни при­сесть, ни умыть­ся пос­ле до­роги нет вре­мени. Бе­гом по лес­тни­це спус­ка­ем­ся в рес­то­ран, где нас ждет обед, хо­тя по на­шим пред­став­ле­ни­ям, нас­та­ло вре­мя ужи­на. Хо­рошо ор­га­низо­ван­ное са­мо­об­слу­жива­ние ус­ко­ря­ет про­цесс пог­ло­щения пи­щи, но изо­биль­ный швед­ский стол и ог­ра­ничен­ные воз­можнос­ти собс­твен­но­го же­луд­ка тре­бу­ют серь­ез­ных раз­ду­мий. С едой, на­конец, по­кон­че­но, и те из на­шей груп­пы, кто еще в сос­то­янии дви­гать­ся, вы­ходят на ули­цу.

Вы­сокое тем­но-си­нее, поч­ти чер­ное не­бо с ред­ки­ми круп­ны­ми звез­да­ми. Теп­лый воз­дух, нез­на­комые аро­маты - ви­на? пря­нос­тей? Уз­кие плав­но из­ги­ба­ющи­еся ули­цы иног­да рас­ши­ря­ют­ся. На ма­лень­ких пло­щадях за сто­лика­ми си­дят, что-то едят и пь­ют лю­ди. Нег­ромкие раз­го­воры, приг­лу­шен­ный смех, зву­ки ги­тары. Па­рами, груп­па­ми про­ходят пар­ни и де­вуш­ки, сме­ют­ся, пе­рего­вари­ва­ют­ся то­же впол­го­лоса. Неп­ри­выч­ный по­кой ца­рит на этих ули­цах, по­кой и ра­дость. И хо­тя ощу­щение сказ­ки, вол­шебно­го сна не от­пуска­ет ни на ми­нуту, мысль, что этот го­род, как го­ворит ле­ген­да, ос­но­вал Гер­ку­лес, не ук­ла­дыва­ет­ся в го­лове. Слиш­ком здесь все пол­но жиз­ни - сей­час, сию ми­нуту.

Уз­кая ули­ца вдруг вы­вела на боль­шую пло­щадь. Вы­сокие мощ­ные сте­ны, баш­ни, сво­ды - со­бор, зна­мени­тый Се­виль­ский со­бор, тре­тий по ве­личи­не в Ев­ро­пе пос­ле со­бора Свя­того Пет­ра в Ва­тика­не и ка­фед­раль­но­го со­бора в Ми­лане. В 1401 го­ду, из­гнав из Се­вильи мав­ров, ре­тивые хрис­ти­ане да­ли обет пос­тро­ить та­кой ог­ромный со­бор, что их соч­тут су­мас­шедши­ми. Им пот­ре­бова­лось все­го 150 лет, что­бы осу­щес­твить свой за­мысел. Соз­данное ими бе­зумие в кам­не дей­стви­тель­но про­из­во­дит оше­лом­ля­ющее впе­чат­ле­ние. А ря­дом еще вы­сят­ся сте­ны ог­ромно­го зам­ка XIV в., и это не­бо в яр­ких звез­дах и ка­кой-то осо­бен­ный воз­дух - СЕ­вилья! Не­уже­ли этот ве­чер пос­ле дол­го­го труд­но­го дня не вы­дум­ка, не сказ­ка?

Не­уто­мимый Ра­фа­эль уже сно­ва что-то рас­ска­зыва­ет и ве­дет нас по узень­ким ули­цам ев­рей­ско­го квар­та­ла. “В на­чале XIX в. в Се­вилье жил Ва­шин­гтон Ир­винг, он был тог­да пос­лом США в Ис­па­нии... Зав­тра вы уви­дите дом, где жил Бо­мар­ше”... Мо­лодые ре­бята, ги­тарист и пе­вец, под­хо­дят к на­шей груп­пе, ждут пе­реры­ва в объ­яс­не­ни­ях, по­ют, про­тяги­ва­ют шап­ку, доб­ро­душ­но, без на­вяз­чи­вос­ти.

А мы уже выш­ли на пло­щадь “Са­ды Му­рильо”. В тем­но­те пло­хо вид­ны до­ма, ок­ру­жа­ющие не­боль­шой сквер с бе­сед­кой из ко­вано­го же­леза. Ког­да-то здесь сто­яла цер­ковь, где был по­хоро­нен Му­рильо. В 1808 го­ду фран­цу­зы ее раз­ру­шили, и те­перь в па­мять о Му­рильо сто­ит толь­ко бе­сед­ка.

И сно­ва уз­кие ули­цы, и сно­ва пло­щадь - на этот раз до­воль­но боль­шая и хо­рошо ос­ве­щен­ная. Но не­ба не вид­но, по­тому что над пло­щадью на­тянут тент. Пло­щадь Сан-Саль­ва­доре - мес­то встре­чи мо­лоде­жи. Днем, ког­да счень жар­ко, тент спа­са­ет от сол­нца тех, кто при­ходит сю­да пе­реку­сить, вы­пить ста­кан ви­на, по­гово­рить с друзь­ями. Ве­чера­ми на пло­щади те­чет своя ра­дос­тная жизнь. В буд­ний день в по­лови­не две­над­ца­того но­чи здесь жа­рят каш­та­ны, раз­да­ет­ся приг­лу­шен­ный смех, слы­шат­ся пе­ребо­ры ги­тары.

Но ран­ним ут­ром ули­цы Се­вильи пус­тынны. В по­лови­не вось­мо­го еще сов­сем тем­но, над го­ловой все то же поч­ти чер­ное не­бо. И вдруг стре­митель­ный вос­ход. Все вок­руг ро­зове­ет, жел­те­ет, ис­че­за­ют звез­ды, и че­рез 20-30 ми­нут яр­ко све­тит сол­нце. В 9 ут­ра еще хо­лод­но, в 10 уже жар­ко, боль­ше 30 С. День всту­па­ет в свои пра­ва.

Наш ав­то­бус объ­ез­жа­ет тер­ри­торию Все­мир­ной выс­тавки 1992 го­да. На плос­ких бе­регах Гва­дал­кви­вира гро­моз­дятся вы­чур­ные уль­тра­сов­ре­мен­ные па­виль­оны. Глаз от­ды­ха­ет толь­ко на лег­ких буд­то па­рящих мос­тах, пе­реки­нутых че­рез ре­ку.

Пос­ле ез­ды по шум­ным ули­цам сов­ре­мен­но­го де­лово­го го­рода, пос­ле слиш­ком под­робно­го ос­мотра ма­ло­ин­те­рес­но­го двор­ца Аль­фон­са XIII, пос­тро­ен­но­го к от­кры­тию Ис­па­но-аме­рикан­ской выс­тавки 1929 го­да, парк Ма­рии Лу­изы - от­дых и от­ра­да. Вы­сокие зе­леные де­ревья, те­нис­тые ал­леи, ти­шина. И лю­бопыт­ный па­мят­ник се­виль­ско­го скуль­пто­ра Ва­леры се­виль­ско­му по­эту Адоль­фу Бе­керу. Ог­ромный вяз с вет­вя­ми, опу­щен­ны­ми вниз, как у ивы, опо­ясан скуль­птур­ной груп­пой: бе­лый мра­мор­ный бюст по­эта на круг­лом пь­едес­та­ле, по сто­ронам чер­ные брон­зо­вый амур и прон­зенная стре­лой жен­щи­на, а на скамье, оги­ба­ющей мо­гучий ствол, си­дят в ро­ман­ти­чес­ких по­зах три кра­сивые де­вуш­ки из бе­лого мра­мора.

Де­вуш­ки мо­гут и по­сидеть, но мы - нет. Мы уже рас­ста­лись с пар­ком и идем вдоль вы­сокой чу­гун­ной ог­ра­ды с ме­даль­она­ми, на ко­торых на­писа­но: “Fabrics Real de Tabacas”. Ког­да-то, ког­да фаб­ри­ка ра­бота­ла, вдоль ог­ра­ды про­легал ров, на­пол­ненный во­дой. Та­бак при­вози­ли из за­мор­ских вла­дений Ис­па­нии, он це­нил­ся очень вы­соко, по­это­му фаб­ри­ка, где де­вуш­ки де­лали си­гары и па­пиро­сы, тща­тель­но ох­ра­нялась.

Сей­час тут на­ходят­ся би­оло­гичес­кий и хи­мичес­кий фа­куль­те­ты Се­виль­ско­го уни­вер­си­тета. Во внут­ренних дво­риках, над не­кото­рыми из ко­торых на­тяну­ты тен­ты, идет обыч­ная уни­вер­си­тет­ская жизнь. Сту­ден­ты ку­да-то спе­шат, не­кото­рые со­бира­ют­ся груп­па­ми, что-то об­сужда­ют. А в од­ном из дво­риков в круг­лом ка­мен­ном бас­сей­не сто­ят од­на над дру­гой три ча­ши, увен­чанные фи­гур­ка­ми ан­ге­лоч­ков, под­держи­ва­ющих боч­ку. Это тот са­мый фон­тан, око­ло ко­торо­го ког­да-то зав­тра­кали ра­бот­ни­цы та­бач­ной фаб­ри­ки. Ес­ли ве­рить Ме­риме, у это­го фон­та­на Кар­мен пос­со­рилась со сво­ей то­вар­кой, по­пала в ру­ки Хо­се, а по­том бы­ли го­ры, кон­тра­бан­дисты, кра­савец то­ре­адор и опе­ра Би­зе. Сто­ять в этом дво­ре, у это­го фон­та­на, ви­деть их во­очию и так­же от­четли­во ви­деть ку­сочек сво­ей дав­но про­житой жиз­ни - Боль­шой те­атр, Сто­леш­ни­ков, чер­ное крес­ло, “как у Ле­нина”, я в крес­ле с то­миком Ме­риме - это та­кое силь­ное го­рес­тно-ра­дос­тное пот­ря­сение, что от не­го труд­но опом­нить­ся.

Но Се­вилья не ждет. Се­вилья - ка­лей­дос­коп, фей­ер­верк. Что­бы уви­деть, хоть что-то за один день, пе­режи­вания луч­ше от­ло­жить на по­том. Зна­мени­тое зда­ние го­род­ско­го со­вета: очень кра­сивое ба­рок­ко XVII в. Во вре­мя граж­дан­ской вой­ны часть зда­ния бы­ла раз­ру­шена бом­бой. Его вос­ста­нови­ли, но соз­на­тель­но без ба­роч­ных ук­ра­шений - ос­та­вили за­руб­ку на па­мять. Для се­год­няшних ис­панцев граж­дан­ская вой­на - жи­вое, про­дол­жа­ющее жить прош­лое.

Ин­те­рес­ный ев­рей­ский рес­то­ран. Вход скрыт ар­кой из вь­ющих­ся рас­те­ний. Сте­ны не­боль­ших ком­нат ук­ра­шены ке­рами­кой и ста­рин­ным ору­жи­ем, в пе­рехо­дах сто­ят ры­цари в дос­пе­хах, и пов­сю­ду раз­ве­шаны связ­ки чес­но­ка.

Уди­витель­ный опер­ный те­атр. К его бо­ковой сте­не при­лепи­лась ста­рая у­ют­ная цер­ковь, от­кры­тая толь­ко для ак­те­ров, ко­торые при­ходят сю­да мо­лить­ся пе­ред спек­таклем. Сам же те­атр, пос­тро­ен­ный в 1840 го­ду, пе­реде­лали к выс­тавке 1992 го­да, и те­перь он пред­став­ля­ет со­бой жел­тый куб с воз­вы­ша­ющим­ся над ним си­ним ци­лин­дром. На дру­гой сто­роне ули­цы, нап­ро­тив это­го стран­но­го гро­моз­дко­го зда­ния, сто­ит не­боль­шой, но не ме­нее стран­ный па­мят­ник Мо­цар­ту в сти­ле скуль­птур Ше­мяки­на.

Ог­ромная кон­ная ста­туя ко­роля вест-го­тов Фер­ди­нан­да 111, па­мят­ни­ки Ко­лум­бу, Сер­ванте­су, дом Сер­ванте­са, ин­те­рес­ные ули­цы, пло­щади... Се­вилья - ка­лей­дос­коп, Се­вилья - фей­ер­верк. Но в Се­вилье есть еще ка­фед­раль­ный со­бор. Это ог­ромное со­ору­жение - го­род в го­роде - хрис­ти­ане на­чали стро­ить в 1401 го­ду на мес­те раз­ру­шен­ной ме­чети, от ко­торой уце­лел лишь ми­нарет, надс­тро­ен­ный и прев­ра­щен­ный в звон­ни­цу - Дже­раль­ду, как ее те­перь на­зыва­ют.

Со­бор ог­лу­ша­ет, ос­лепля­ет, оше­лом­ля­ет. В нем труд­но сто­ять, хо­дить, смот­реть. Здесь все очень боль­шое: ор­га­ны, ча­сов­ни, пор­та­лы, ко­лон­ны, ал­та­ри, ико­ны, кар­ти­ны, па­мят­ни­ки. И в том чис­ле сим­во­личес­кий па­мят­ник Ко­лум­бу: на вну­шитель­ном пос­та­мен­те че­тыре ге­роль­да-ве­лика­на в пыш­ных одеж­дах дер­жат на пле­чах бо­гато ук­ра­шен­ный сар­ко­фаг. Со­бор стро­или боль­ше ста лет, не жа­лея ни сил, ни тру­дов. Кра­еуголь­ный ка­мень для не­го при­вез­ли из Виф­ле­ема, ор­га­ны из не­мец­ких зе­мель. Но сок­ро­вищ и ук­ра­шений в со­боре слиш­ком мно­го, в их наг­ро­мож­де­нии нет об­ла­гора­жива­юще­го ху­дожес­твен­но­го за­мыс­ла и ве­ра не воз­но­сит­ся к бо­гу в этом хра­ме, она то­нет в пу­тах рос­ко­ши и изо­билия.

Прав­да, в со­боре есть Дже­раль­да. В этой вы­сокой че­тыре­хуголь­ной баш­не, строй­ной и лег­кой, нес­мотря на раз­ме­ры, уди­витель­но гар­мо­нич­но со­чета­ют­ся го­тичес­кая хрис­ти­ан­ская вер­хушка с ба­шен­ка­ми и крес­та­ми и сте­ны быв­ше­го ми­наре­та, ук­ра­шен­ные вос­точным ор­на­мен­том. На Дже­раль­ду мож­но под­нять­ся по внут­ренне­му пан­ду­су, прев­ра­ща­юще­му 34 про­лета лес­тни­цы в по­логую до­рогу. Из­вес­тно, что с вер­хне­го бал­ко­на Дже­раль­ды от­кры­ва­ет­ся кра­сивая па­нора­ма го­рода. Но я оси­лила лишь 13 про­летов и бы­ла воз­награж­де­на бо­лее скром­ным ви­дом на се­виль­ские до­ма с бе­лыми сте­нами и се­рыми че­репич­ны­ми кры­шами, на паль­мы, воз­вы­ша­ющи­еся над до­мами, на один из бал­кончи­ков со­бора, вро­вень с мо­им уз­ким ок­ном, и на кра­сивую ба­шен­ку над ним.

И вот уже ве­чер. По­зади то­роп­ли­вый обед, на­ша ма­лень­кая груп­па -Бо­ря, Аки­ва и я - сно­ва на ули­це. Тем­ное не­бо с круп­ны­ми звез­да­ми, тем­ные ули­цы ста­рого го­рода с огонь­ка­ми ба­ров и рес­то­ран­чи­ков. Сто­лики выс­тавле­ны на тес­ные ули­цы, за сто­лика­ми едят и пь­ют ви­но спо­кой­ные ве­селые лю­ди. Заг­ля­дыва­ем в один бар, в дру­гой - хо­тим по­пасть на кон­церт фла­мен­ко. Се­вилья - ро­дина фла­мен­ко и до сих пор сла­вит­ся ис­полне­ни­ем это­го на­ци­ональ­но­го ис­пан­ско­го тан­ца. На зна­комой - уже зна­комой! - пло­щади “Са­ды Му­рильо” наш­ли бар, где тан­це­вали фла­мен­ко, но оче­ред­ной кон­церт на­чинал­ся в по­лови­не две­над­ца­того но­чи, а на сле­ду­ющий день вста­вать нуж­но бы­ло в семь ут­ра. Бла­гора­зумие и ус­та­лость взя­ли верх. Мы удо­воль­ство­вались про­гул­кой и вер­ну­лись в гос­ти­ницу.

Ночь и день сом­кну­лись. Рез­кий зво­нок бу­диль­ни­ка. За ок­ном чер­ное не­бо, ред­кие звез­ды. Смут­но вид­ны круг­лая баш­ня, пе­ред ней куб дру­гой баш­ни, се­рая че­репи­ца плос­ких двус­катных крыш по­ниже, по­выше. На го­ризон­те не­бо стре­митель­но свет­ле­ет. Про­ходит пять-де­сять ми­нут, и вот уже вда­ли про­реза­лась жел­тая по­лоса, из тем­но­ты выс­ту­пили глу­хие жел­тые сте­ны до­мов нап­ро­тив. По­лоса ши­рит­ся, пол­не­ба за­лито яр­ким сол­нечным све­том, сте­ны до­мов из жел­тых ста­новят­ся оран­же­выми. Нас­тал день.

От зре­лища тор­жес­тву­юще­го дня труд­но отор­вать­ся. До че­репич­ных крыш, до до­мов че­рез ули­цу мож­но, ка­жет­ся, дос­тать ру­кой. Сте­ны до­мов, на­вер­ное, уже теп­лые. Хо­чет­ся при­кос­нуть­ся к ним, пос­то­ять на этой без­людной ули­це. Мо­жет быть ког­да-ни­будь по­том, вер­нее, ни­ког­да. Ско­рее умыть­ся, одеть­ся, спус­тить­ся вниз и вы­пить ко­фе. В боль­шом за­ле рес­то­рана из-за гу­ла го­лосов и звя­канья по­суды не слыш­но, что го­ворят ря­дом. Все то­ропят­ся. Кро­шеч­ный лифт, ко­неч­но, за­нят. Под­ни­ма­ем­ся по лес­тни­це, бе­рем ве­щи и спус­ка­ем­ся в холл. Про­щай, Се­вилья.

Лов­кие гос­ти­нич­ные маль­чи­ки ук­ла­дыва­ют че­мода­ны на те­леж­ки, под­ка­тыва­ют к ма­лень­ким зак­ры­тым гру­зович­кам, ве­зут два квар­та­ла, где зап­ре­щено дви­жение обыч­но­го тран­спор­та, и пе­рег­ру­жа­ют в эк­скур­си­он­ный ав­то­бус. Про­щай, Се­вилья! Мы едем к мо­рю.

Часть II. Ad astra

В до­лине Гва­дал­кви­вира вы­ращи­ва­ют ви­ног­рад, олив­ки, хло­пок, рожь, пше­ницу. Сол­нца здесь сколь­ко угод­но, но во­ды нет, оро­шение ис­кусс­твен­ное. В Се­вилье, в Мад­ри­де на ули­цах не вид­но лот­ков с фрук­та­ми и ово­щами. В рес­то­ранах за­кус­ка под наз­ва­ни­ем: “Са­лат” сос­то­ит из нес­коль­ких лис­ти­ков зе­лено­го са­лата, двух-трех лом­ти­ков по­мидо­ра и кру­жоч­ков реп­ча­того лу­ка. На де­серт по­да­ют кон­серви­рован­ные ана­насы, све­жих фрук­тов нет. Нет во­ды. Во­ды нет, но ко­рич­не­вая с се­рым на­летом зем­ля вся рас­па­хана, рас­па­ханы да­же по­логие скло­ны хол­мов, при­лега­ющие к до­лине. Толь­ко кое-где вид­ны зе­леные ос­тров­ки де­ревь­ев, ча­ще все­го пи­ний. Они здесь не­высо­кие с плос­ки­ми ши­роки­ми кро­нами.
Це­пи хол­мов, ча­ши до­лин уже не ка­жут­ся та­кими гор­ды­ми и су­ровы­ми. Но из­ме­нил­ся не толь­ко лан­дшафт, дру­гим стал воз­дух: ме­нее тер­пким, бо­лее влаж­ным, лас­ко­вым. И не уди­витель­но - мы едем на юг, к мо­рю. Уже по­казал­ся Ат­ланти­чес­кий оке­ан. Ос­та­нов­ка. Го­род Ка­дис, са­мый древ­ний го­род Ис­па­нии. Ка­дис ос­но­вали фи­никий­цы око­ло 800 г. д.н.э. По­том здесь по­яви­лись гре­ки - это они при­вез­ли в Ис­па­нию олив­ко­вые де­ревья и ви­ног­радные ло­зы. Ка­дисом вла­дели кар­фа­геня­не и рим­ля­не, вест-го­ты и ара­бы, толь­ко в XIII в. кас­тиль­ский ко­роль Аль­фонс Х вер­нул Ка­дис Ис­па­нии.

Сей­час в этом боль­шом сов­ре­мен­ном го­роде с пря­мыми ули­цами и мно­го­этаж­ны­ми бе­лыми до­мами - бе­лыми, по­тому что сол­нце све­тит здесь 360 дней в го­ду - ре­лик­вии от­да­лён­но­го прош­ло­го не бро­са­ют­ся в гла­за. За­то есть му­зыкаль­ный те­атр име­ни Де Фальи (ро­дил­ся в Ка­дисе в 1888 го­ду), уни­вер­си­тет и лю­бопыт­ный па­мят­ник кон­сти­туции, при­нятой в 1812 го­ду. В цен­тре ук­ра­шен­но­го ба­рель­ефа­ми по­лук­ру­га с кон­ны­ми ста­ту­ями по бо­кам воз­вы­ша­ют­ся сте­ла и две скуль­пту­ры: на фа­саде жен­щи­на с кни­гой кон­сти­туции в ру­ках, на об­ратной сто­роне - Гер­ку­лес, по пре­данию, раз­дви­нув­ший ска­лы и соз­давший про­лив, со­еди­нив­ший Сре­дизем­ное мо­ре с Ат­ланти­кой. На сте­ле ус­тро­или гнез­до а­ис­ты, спо­кой­но взи­ра­ющие на ту­рис­тов.

Хо­рошо в Ка­дисе ид­ти по бе­регу оке­ана: ши­рокая по­лоса пес­ча­ного пля­жа, си­няя гладь за­лива, прос­тор, лег­кий за­пах й­ода - смот­ришь вок­руг и чувс­тву­ешь, как ду­ша ос­во­бож­да­ет­ся от оков. По дру­гую сто­рону на­береж­ной тя­нет­ся по­лоса пар­ка. Лег­кий ве­тер с оке­ана те­ребит листья сам­ши­та и эв­ка­лип­тов, ко­лышет вет­ви пи­ний, рас­ка­чива­ет вер­хушки пальм-ко­роты­шек с ме­ня рос­том, пальм-ве­лика­нов, пальм со ство­лами боч­ка­ми, тон­ко­ногих, как ба­лери­ны.

За чер­той го­рода на выж­женных хол­мах рас­тут как­ту­сы, кое-где вид­на вы­сох­шая бу­рая тра­ва, бе­ле­ют ка­мен­ные бас­сей­ны с во­дой для ско­та. По хол­мам бро­дят не­боль­шие ста­да ко­ров, на по­логих скло­нах ма­шут бе­лыми крыль­ями вет­ря­ные дви­гате­ли. Их ста­вят  груп­па­ми, что­бы “соб­рать” весь ве­тер, ду­ющий с по­бережья Аф­ри­ки.

Аф­ри­ка ря­дом: ши­рина Гиб­ралтар­ско­го про­лива в са­мом уз­ком мес­те все­го 14 ки­ломет­ров. Здесь на Мы­се Ев­ро­пы, юж­ной точ­ке Ибе­рий­ско­го по­лу­ос­тро­ва, при­мос­тился не­боль­шой го­родок Та­рифа. Уз­кие кри­вые ули­цы, мо­щен­ные бу­лыж­ни­ком, глу­хие бе­лые сте­ны до­мов: в от­ли­чие от ев­ро­пей­ско­го Ка­диса, Та­рифа - мав­ри­тан­ский го­род. Ни­чем осо­бен­ным он не при­меча­телен, но с на­береж­ной Та­рифы в хо­рошую по­году вид­на Аф­ри­ка.
Мы при­еха­ли в Та­рифу в яс­ный сол­нечный день. По тем­но-си­нему мо­рю бе­жали бе­лые ба­раш­ки. По свет­ло-си­нему не­бу не сколь­зи­ло ни об­лачка. Мяг­кие кон­ту­ры Ат­лас­ских гор - ро­зова­тых, жел­то­ватых - ма­нили и при­тяги­вали, как маг­нит. Без­мя­теж­ные, теп­лые и лас­ко­вые, они вы­сились неп­равдо­подоб­но близ­ко. Доп­лыть до них, до­бежать по вол­нам, до­лететь по воз­ду­ху, ка­залось, не сто­ило ни ма­лей­ше­го тру­да. И ду­ша плы­ла, бе­жала, ле­тела в ро­зово-жел­тую даль. Не­забы­ва­емая ра­дость по­лета, ра­дость па­рения...

Гиб­ралтар, этот ог­ромный ку­сок гра­нита с зе­леной гри­вой ле­са, рух­нувший ког­да-то в мо­ре, ви­ден толь­ко с из­ги­ба до­роги. Ан­гли­чане, зах­ва­тив­шие Гиб­ралтар в на­чале XVIII в. во вре­мя вой­ны за Ис­пан­ское нас­ледс­тво, не со­бира­ют­ся от­да­вать его Ис­па­нии. Го­ворят, что Чер­чилля од­нажды спро­сили, ког­да же Гиб­ралтар ста­нет ис­пан­ским. “Ког­да на вер­ши­не Гиб­ралта­ра пе­реве­дут­ся обезь­яны”, - буд­то бы от­ве­тил Чер­чилль. От­ку­да на Гиб­ралта­ре взя­лись обезь­яны, ник­то не зна­ет, но по неп­ро­верен­ным све­дени­ям ан­гли­чане их под­кар­мли­ва­ют, на что ан­глий­ский пар­ла­мент ас­сигну­ет не­об­хо­димые средс­тва.

За Гиб­ралтар­ским про­ливом вдоль по­бережья Сре­дизем­но­го мо­ря тя­нет­ся зна­мени­тый ис­пан­ский ку­рорт Кос­та дель соль - Сол­нечный бе­рег. Ког­да-то здесь бы­ла го­лая, ис­су­шен­ная сол­нцем зем­ля. Нет рек - нет во­ды. Нет во­ды - нет жиз­ни. Но Фи­липп Гон­за­лес, пер­вый со­ци­алист, за­няв­ший в 1982 го­ду пост премь­ер-ми­нис­тра, су­мел вдох­нуть жизнь в эти мер­твые зем­ли. Он от­дал их на кон­цессию. Инос­тран­ные дель­цы по­лучи­ли пра­во ис­поль­зо­вать по­бережье по сво­ему ус­мотре­нию и 10 лет не пла­тить на­логов с обя­затель­ством че­рез 10 лет пе­редать нед­ви­жимость в собс­твен­ность Ис­па­нии. При­няв в рас­чет прек­расный кли­мат и теп­лое мо­ре, пред­при­нима­тели из Гол­ландии, Ан­глии и Гер­ма­нии пос­тро­или на Кос­та дель соль нес­коль­ко бла­го­ус­тро­ен­ных го­род­ков для ту­рис­тов, и че­рез 10 лет Ис­па­ния по­лучи­ла сов­ре­мен­ный меж­ду­народ­ный ку­рорт, ко­торый ра­бота­ет круг­лый год и при­носит стра­не из­рядный до­ход.

Но­во­яв­ленный ку­рорт - ис­тинное ди­тя XX ве­ка. Он сла­вит­ся проц­ве­та­ющей ин­дус­три­ей ра­дос­тей, кон­вей­ером раз­вле­чений, ка­руселью удо­воль­ствий. Ули­цы в го­род­ках-близ­не­цах ку­рор­та сос­то­ят из нес­конча­емой ве­рени­цы ма­гази­нов и рес­то­ранов. Гу­ляй-не хо­чу. В ладье, на­битой ль­дом, по­ко­ит­ся пу­чег­ла­зая ры­бина, вок­руг ладьи то­же на ль­ду раз­ло­жены кра­бы, лан­густы, ра­куш­ки - вит­ри­на рыб­но­го ка­фе. Ря­дом свер­ка­ет коль­ца­ми, бро­шами и оже­рель­ями вит­ри­на юве­лир­но­го ма­гази­на, в сле­ду­ющей выс­тавле­ны вос­точные сла­дос­ти. Жить - зна­чит ра­довать­ся. Ра­довать­ся - зна­чит есть и по­купать.

Мож­но еще пла­вать в мо­ре и ле­жать на пля­же. На жел­том пес­ке у са­мой во­ды рас­тет гус­той лес раз­но­об­разных зон­ти­ков с под­леском из топ­ча­нов. На­до­ело пла­вать в со­леной во­де, пла­вай в прес­ной - при каж­дой гос­ти­нице есть бас­сейн и час­то не один. Меж­ду бас­сей­на­ми зе­лене­ют га­зоны. По ним мож­но хо­дить, но не хо­чет­ся, по­тому что тра­ва ка­жет­ся ис­кусс­твен­ной. Ощу­щение ис­кусс­твен­ности все­го вок­руг не ос­тавля­ет ни на ми­нуту. По ули­цам, с их на­вяз­чи­вым изо­били­ем, не хо­чет­ся гу­лять. На ку­бы гос­ти­ниц, соб­ранных из од­них и тех же де­талей с ми­нималь­ны­ми ва­ри­аци­ями, не хо­чет­ся смот­реть. Да­же го­ры на го­ризон­те ка­жут­ся не­выра­зитель­ной де­кора­ци­ей.

Но мно­жес­тво лю­дей со всех кон­цов све­та при­ез­жа­ют на Кос­та дель соль, гу­ля­ют, смот­рят и ра­ду­ют­ся. Всю­ду слыш­на раз­но­язы­кая речь. Пол­ны рес­то­раны и ка­фе не­мец­кие, фран­цуз­ские, гре­чес­кие, араб­ские, япон­ские. В лиф­те гос­ти­ницы нес­коль­ко де­вушек го­вори­ли по-рус­ски. “От­ку­да вы?” - “Из Са­мары. А вы?” - “Из Аме­рики, из раз­ных го­родов. Нра­вит­ся вам здесь?” Мгно­вен­ный от­вет на раз­ные го­лоса: “Очень. Кор­мят хо­рошо. Мо­ре теп­лое. По­года хо­рошая. Эк­скур­сии ин­те­рес­ные”.

Все прав­да. И про гос­ти­нич­ный рес­то­ран, и про мо­ре, и про по­году. Тем бо­лее про эк­скур­сии. Од­на из них бы­ла в со­сед­ний го­родок, ку­да мы без тру­да дош­ли пеш­ком. Го­родок ни­чем не от­ли­чал­ся от на­шего Тор­ре­моли­носа, но там мы, на­конец, по­пали на пред­став­ле­ние фла­мен­ко.

Не­боль­шой зал в по­лупод­ва­ле, ма­лень­кие сто­лики под крас­ны­ми ска­тер­тя­ми на дво­их-тро­их по­сети­телей сто­ят поч­ти впри­тык друг к дру­гу и к квад­ратно­му пя­тач­ку сце­ны. Меж­ду сто­лика­ми прос­каль­зы­ва­ют офи­ци­ан­ты и раз­но­сят на­пит­ки. На сце­не два ги­тарис­та, два пев­ца, нес­коль­ко жен­щин и муж­чин. Но все это де­тали, а как рас­ска­зать о це­лом? О ма­гичес­ких ча­рах ги­тары, кас­тань­ет и че­чет­ки? О кра­соч­ном цвет­ни­ке взме­та­ющих­ся юбок? О лов­кой иг­ре зон­ти­ками, шля­пами, плат­ка­ми в вих­ре за­жига­тель­ной му­зыки? О шум­ном, раз­ноцвет­ном, ис­кря­щем­ся праз­дни­ке на сце­не, не от­де­лимом от праз­дни­ка в за­ле с за­паха­ми вин, лег­ким сме­хом и не­воль­ным при­топ­ты­вани­ем но­гами? Ду­ша по­ет и, при­мол­кнув на ми­нуту от скор­бных пе­ребо­ров ги­тары и тра­ур­но­го на­пева пес­ни па­мяти Лор­ки, вновь ли­ку­ет, под­чи­ня­ясь ра­дос­тно­му пе­рес­ту­кива­нию каб­лучков и кас­тань­ет.

В Ма­лагу из Тор­ре­моли­носа пеш­ком не дой­ти. Ез­ди­ли на ав­то­бусе. Все пе­реме­шано в этом древ­нем го­роде, ос­но­ван­ном фи­никий­ца­ми. На­ряд­ная сов­ре­мен­ная ули­ца, пло­щадь с паль­ма­ми, фон­та­нами и свет­лы­ми кра­сивы­ми зда­ни­ями и ря­дом мрач­ные уз­кие улоч­ки ста­рин­но­го ев­рей­ско­го квар­та­ла с па­мят­ни­ком из чер­но­го гра­нита ев­рей­ско­му по­эту и фи­лосо­фу XII ве­ка Га­леви.

У под­ножья хол­ма с араб­ской кре­постью на вер­ши­не ар­хе­оло­ги об­на­ружи­ли рим­ский ам­фи­те­атр и нес­коль­ко хо­рошо сох­ра­нив­шихся бюс­тов и ста­туй. Цел и нев­ре­дим жел­тый пя­ти­этаж­ный дом со став­ня­ми и бал­кончи­ками, где ро­дил­ся Пи­кас­со. Он сто­ит на ни­чем не при­меча­тель­ной ули­це, скром­ная ме­мори­аль­ная дос­ка - его единс­твен­ное ук­ра­шение. Но щед­ро и пыш­но ук­ра­шен эк­зо­тичес­ки­ми де­ревь­ями и па­мят­ни­ками боль­шой парк в цен­тре Ма­лаги.

На пло­щади, зап­ру­жен­ной ма­шина­ми и ав­то­буса­ми, бь­ют струи ста­рого круг­ло­го фон­та­на и сте­ка­ют в бас­сейн по мра­мор­ным одеж­дам хо­рово­да де­вушек с рас­пу­щен­ны­ми во­лоса­ми. За уг­лом, на узень­кой ули­це, при­мос­тившись у го­лой сте­ны с об­ва­лив­шей­ся шту­катур­кой, си­дит чис­тиль­щик бо­тинок и ста­ратель­но на­водит гля­нец на баш­ма­ки муж­чи­ны, ожив­ленно рзго­вари­ва­юще­го по со­тово­му те­лефо­ну. Мно­го­об­ра­зие, как из­вес­тно, ук­ра­ша­ет жизнь. Что ж, спа­сибо твор­цам на­уки и тех­ни­ки, сме­ло ша­га­ющим навс­тре­чу XXI ве­ку. Спа­сибо фи­никий­цам, ос­но­вав­шим в прек­расной стра­не Ис­па­нии лю­бопыт­ный го­род Ма­лагу, где ро­дил­ся Пи­кас­со.

Тор­ре­моли­нос по­дарил нам еще од­ну ра­дость: эк­скур­сию в Гра­наду. За ок­ном ав­то­буса убе­га­ют вдаль бес­по­рядоч­но раз­бро­сан­ные хол­мы. Де­ревь­ев поч­ти не вид­но. Об­ры­вис­тые скло­ны пок­ры­ты вы­горев­шей тра­вой, из­редка мель­ка­ют бе­лые до­мики. Ра­фа­эль вклю­чил маг­ни­тофон, вь­ет­ся не­хит­рая ме­лодия фла­мен­ко, вь­ет­ся сер­пантин до­роги. Едем вверх. Хол­мы все вы­ше. все неп­риступ­нее. По кру­тым скло­нам ка­раб­ка­ют­ся в оди­ноч­ку бесс­траш­ные олив­ки, до­ма ис­чезли. Се­рые ска­лы тес­нят ко­рич­не­вые хол­мы, по­яви­лись тун­не­ли. До­рога вгры­за­ет­ся в плоть зем­ли - вверх, вверх, вверх. Вок­руг все гру­бо, неп­ригла­жен­но, неп­ри­вет­ли­во - пер­вый наб­ро­сок все­лен­ной. Се­рые пе­пель­ные го­ры пус­тынны: нет во­ды - нет рас­ти­тель­нос­ти - нет жи­вот­ных. Ред­кие ос­то­вы де­ревь­ев и стол­бы злек­тро­пере­дач од­но­го цве­та.

На­конец ав­то­бус под­нялся на пе­ревал, мгно­вен­ная ос­та­нов­ка, и до­рога ус­тре­милась вниз. Сра­зу все вок­руг пе­реме­нилось, сгла­дилось, уми­рот­во­рилось. Мы в про­вин­ции Гра­нада. Здесь мно­го озер и рек, здесь чер­ная зем­ля и зе­леная тра­ва, на этой бла­гос­ло­вен­ной зем­ле рас­тут фрук­то­вые де­ревья, олив­ки, ко­лосит­ся пше­ница. Хол­мы, раз­ли­нован­ные ря­дами де­ревь­ев, от­сту­па­ют, на го­ризон­те по­яви­лись го­ры Сь­ер­ра-Не­вада. Ав­то­бус мчит­ся по плос­ко­горью. И вот Гра­нада - го­род Гра­нада.

Все ды­шит ра­достью в этом го­роде на хол­мах со снеж­ны­ми гор­ны­ми вер­ши­нами на го­ризон­те: яр­кое си­нее не­бо, яр­кое оран­же­вое сол­нце, пес­трая тол­па на ули­цах. Да­же ка­фед­раль­ный со­бор Гра­нады от­ли­ча­ет­ся от сво­их мно­гочис­ленных соб­рать­ев свет­лым, гар­мо­нич­ным и жиз­не­радос­тным об­ли­ком. Не­даром это единс­твен­ная ре­нес­сан­ская цер­ковь в Ис­па­нии.

В ко­ролев­ской ка­пел­ле со­бора, ук­ра­шен­ной со всей мыс­ли­мой и не­мыс­ли­мой рос­кошью, по­ко­ят­ся в мра­мор­ных гро­бах те­ла Фер­ди­нан­да Ара­гон­ско­го и Иза­бел­лы Кас­тиль­ской, ко­роля и ко­роле­вы, за­вер­шивших здесь, в Гра­наде, из­гна­ние мав­ров из Ис­па­нии. В риз­ни­це раз­ве­шаны сок­ро­вища из лич­ной кол­лекции Иза­бел­лы: “Тай­ная ве­черя” Тин­то­рето, три кар­ти­ны Мем­линга, ра­боты ис­пан­ских мас­те­ров. Мы при­еха­ли в Гра­наду в вос­кре­сенье. В со­боре шла служ­ба, бы­ло мно­го ве­ру­ющих и ту­рис­тов, ор­ган зву­чал тор­жес­твен­но.

Не­дале­ко от со­бора праз­днич­но си­яла ста­рая ры­ноч­ная пло­щадь с фон­та­ном. Она бы­ла поч­ти вся ус­тавле­на сто­лика­ми под раз­ноцвет­ны­ми зон­ти­ками и поч­ти все сто­лики бы­ли за­няты. Это кра­сивое мес­то. От пло­щади вверх по скло­ну взби­ра­ет­ся не­широ­кая ули­ца. Спра­ва тя­нет­ся пе­ресох­шее рус­ло ре­ки с раз­ва­лина­ми рим­ско­го мос­та, с кре­постью на дру­гом бе­регу ис­чезнув­шей ре­ки. Сле­ва до­ма с ма­газин­чи­ками, ба­рами, ма­лень­ки­ми ка­фе на пер­вом эта­же, с бал­ко­нами на вто­ром и треть­ем. Сте­ну до­мов про­реза­ют уз­кие пе­ре­ул­ки, где поч­ти не вид­но не­ба. В од­ном мес­те ули­ца рас­ши­ря­ет­ся. Здесь сто­ит цер­ковь. Ког­да мы к ней по­дош­ли, в две­рях по­яви­лись но­воб­рачные в ок­ру­жении пес­трой груп­пы мо­лодых и по­жилых муж­чин и жен­щин.

Счи­та­ет­ся, что это хо­рошая при­мета. В на­шем слу­чае она не оп­равда­лась. Из-за не­рас­по­ряди­тель­нос­ти ком­па­нии, ор­га­низо­вав­шей по­ез­дку, на­ша груп­па не по­пала в Аль­гам­бру. Вер­нее, пос­ле дли­тель­но­го ожи­дания, неп­ри­ят­ных пе­рего­воров и ка­ких-то ма­хина­ций, нес­коль­ко че­ловек Аль­гам­бру все-та­ки уви­дело. Я ока­залась в чис­ле счас­тлив­цев.

Дво­рец, пос­тро­ен­ный мав­ра­ми в XIV ве­ке, - од­но из чу­дес све­та. Как рас­ска­зать о чу­де? Как рас­ска­зать об уди­витель­ном чувс­тве ос­во­бож­де­ния, ох­ва­тыва­ющем ду­шу и те­ло, ког­да от­ре­ша­ешь­ся вдруг от всех дел и за­бот и пе­рено­сишь­ся в мир по­коя, со­зер­ца­ния и нас­лажде­ния кра­сотой? Этот мир всту­па­ет в свои пра­ва, как толь­ко пе­рес­ту­па­ешь по­рог двор­ца. Ла­биринт ком­нат, пе­рехо­дов уди­витель­ной оше­лом­ля­ющей кра­соты. Сим­фо­ния из бе­лого кам­ня по­рази­тель­ной строй­нос­ти и гар­мо­нии. И всю­ду во­да. Фон­та­ны, ру­чей­ки, кас­ка­ды с проз­рачной стру­ящей­ся во­дой по­ют свою за­вора­жива­ющую пес­ню в тор­жес­твен­ных за­лах, в у­еди­нен­ных по­ко­ях, во внут­ренних дво­риках. Во­да - ред­чай­шее, дра­гоцен­ней­шее сок­ро­вище в ис­лам­ском ми­ре, знак жиз­ни, сим­вол жиз­ни - ль­ет­ся здесь с царс­твен­ной щед­ростью и да­рит ти­хую все­пог­ло­ща­ющую ра­дость. Слу­ша­ешь пе­ние во­ды, смот­ришь на хит­рос­пле­тения ор­на­мен­та, вь­юще­гося по сте­нам, на тон­чай­шие кру­жева из кам­ня, ук­ра­ша­ющие вы­сокие по­тол­ки, и не­ме­ешь в изум­ле­нии пе­ред не­ис­то­щимым во­об­ра­жени­ем и тон­костью вку­са твор­цов этой кра­соты, пе­ред их бе­зуп­речным мас­терс­твом. Аль­гам­бра - чу­до за­мыс­ла и чу­до уме­ния.

Аль­гам­бра рос­кошна, да­же в сво­ем те­переш­нем ви­де она по­ража­ет бо­гатс­твом и изо­били­ем. Но рос­кошь в Аль­гам­бре ес­тес­твен­на и умес­тна, кра­сива и прос­та при всей сво­ей изыс­каннос­ти. Она не драз­нит, она уте­ша­ет. Она не по­дав­ля­ет, а при­под­ни­ма­ет. Сто­ишь ли в за­ле Пос­лов, во Дво­рике мир­тов или во Дво­ре ль­вов, чувс­тво при­час­тнос­ти к че­му-то выс­ше­му за­топ­ля­ет сер­дце. Не хо­чет­ся ни го­ворить, ни ду­мать, ни дви­гать­ся, толь­ко быть здесь, толь­ко сбе­речь эту ред­чай­шую ра­дость, толь­ко унес­ти с со­бой кру­пицу чу­да.

По­лет над Ис­па­ни­ей с юга на се­вер - па­уза, глу­бокий вдох. Са­молет ле­тит так быс­тро, что ка­жет­ся буд­то он нед­ви­жим. Мед­ленно проп­лы­ва­ет вни­зу ли­цо ста­рого во­ина, из­ре­зан­ное мор­щи­нами, ис­се­чен­ное шра­мами. От­четли­во вид­ны глу­бокие впа­дины глаз, хре­бет но­са, рас­ще­лина рта. Сов­сем не вид­но рек. Скорбь и дос­то­инс­тво зас­ты­ли на ли­це, му­жес­тво и тер­пе­ние. Од­но ли­цо сме­ня­ет дру­гое, третье, лиц мно­го, но вы­раже­ние ос­та­ет­ся не­из­менным.

И вдруг до­ма, си­няя во­да, об­ры­вис­тый бе­рег - Сре­дизем­ное мо­ре. Мы при­лете­ли в Бар­се­лону. А­эро­порт уди­вил над­пи­сями на трех язы­ках: ка­талон­ском, ан­глий­ском, ис­пан­ском. По­рядок не слу­чай­ный, это знак про­тес­та: ка­талон­ский - род­ной язык, ан­глий­ский - меж­ду­народ­ный, ис­пан­ский - го­сударс­твен­ный. Пер­вый взгляд на го­род из ок­на ав­то­буса ис­пу­гал: гроз­ное свин­цо­вое не­бо, мощ­ные зда­ния из стек­ла и бе­тона, слож­ное пе­реп­ле­тение до­рог. Строй­ка, строй­ка, строй­ка: раз­ры­ты мос­то­вые, до­ма в ле­сах, се­рые от пы­ли кро­ны пальм. Су­ровый де­ловой го­род. Но ни пер­во­го, ни сто пер­во­го взгля­да на Бар­се­лону не­дос­та­точ­но, что­бы воз­никло хоть сколь­ко-ни­будь цель­ное пред­став­ле­ние об этом уди­витель­ном, сос­тавлен­ном из мно­жес­тва час­тей го­роде, объ­еди­нив­шем не­со­еди­нимое, объ­яв­шем не­объ­ят­ное.

Буль­вар Рам­блас - од­на из глав­ных улиц Бар­се­лоны. Она на­чина­ет­ся на пло­щади Ка­тало­нии и кон­ча­ет­ся в пор­ту у па­мят­ни­ка Ко­лум­бу. Се­реди­ну ее дей­стви­тель­но за­нима­ет ши­рокий зе­леный буль­вар и че­го толь­ко нет на этом буль­ва­ре и на этой ули­це дли­ной око­ло по­луто­ра ки­ломет­ров. На­ряд­ные ка­фе, бло­шиный ры­нок, ма­газин­чи­ки су­вени­ров, бо­гато ук­ра­шен­ные цер­кви, ры­нок, где тор­гу­ют пев­чи­ми и де­кора­тив­ны­ми пти­цами, пер­вый опер­ный те­атр, пос­тро­ен­ный в Ис­па­нии. Те­ат­ру уже пол­то­рас­та лет, он силь­но пос­тра­дал от по­жара в 1995 го­ду и до сих нор не от­ре­мон­ти­рован.

На буль­ва­ре иг­ра­ют улич­ные му­зыкан­ты, выс­ту­па­ют фо­кус­ни­ки и жон­гле­ры и со­бира­ют дань удив­ле­ния мно­гочис­ленные “жи­вые ста­туи”. Але­бас­тро­вая жен­щи­на в пыш­ном бе­лом платье зас­ты­ла в изящ­ном пок­ло­не. В го­лову не при­ходит усом­нить­ся, что ви­дишь ста­тую. Но вы­дер­жав не­веро­ят­ной дли­ны па­узу, “ста­туя” ме­ня­ет по­зу, зри­тели изум­ленно аха­ют и в кор­зи­ноч­ку на зем­ле ле­тят мо­нет­ки. Ря­дом на не­боль­шом пос­та­мен­те “ста­туя” Да­ли. Сходс­тво бе­зуп­речно, од­ни усы че­го сто­ят. Да­ли сто­ит пе­ред моль­бер­том с кистью в од­ной ру­ке, с па­лит­рой в дру­гой. Пол­ная ил­лю­зия соц­ре­алис­ти­чес­ко­го па­мят­ни­ка. И вдруг “па­мят­ник” на­чина­ет ри­совать. Все вок­руг ра­ду­ют­ся, мно­гие бро­са­ют день­ги в сум­ку у пос­та­мен­та с пла­кати­ком: “Gracias” (спа­сибо).

Сло­во “рам­бла” оз­на­ча­ет по-араб­ски “по­ток”. Ког­да-то на мес­те буль­ва­ра бы­ла сточ­ная ка­нава, про­рытая вдоль сте­ны, от­де­ляв­шей часть го­рода, ко­торая те­перь на­зыва­ет­ся Го­тичес­ким квар­та­лом, так как боль­шинс­тво зда­ний в этом квар­та­ле бы­ло пос­тро­ено в XIII-XV вв. Вы­сокие ос­тро­вер­хие до­ма из се­рого кам­ня. Об­щий тон се­рый: до­ма, мос­то­вые. не­бо. Уз­кие ули­цы, мо­щен­ные бу­лыж­ни­ком, глу­хие дво­ры, ту­пики. Ста­рин­ные фо­нари ед­ва ос­ве­ща­ют су­ровые фа­сады до­мов с ред­ки­ми ок­на­ми и бал­ко­нами. Ок­на с ароч­ны­ми вер­хушка­ми, бал­ко­ны без ук­ра­шений: толь­ко пе­рила и ог­ра­да. На без­людной улоч­ке в приз­рачном све­те фо­наря сто­ит флей­тист. Пе­чаль­ная ме­лодия раз­но­сит­ся да­леко по тем­ным пус­тынным ули­цам.

На пло­щади пе­ред ка­фед­раль­ным со­бором флей­ты уже не слыш­но. Со­бор мас­сивный и не­высо­кий в сти­ле ран­них го­тичес­ких хра­мов. Его на­чали стро­ить в 1111 го­ду и стро­или око­ло шес­ти­сот лет. Вплот­ную к со­бору при­мыка­ет рим­ская кре­пость, от ко­торой сох­ра­нились сте­на и вы­сокая че­тыре­хуголь­ная баш­ня. Воп­ре­ки здра­вому смыс­лу и за­конам ис­кусс­тва храм и кре­пость вос­при­нима­ют­ся как еди­ное це­лое. Тут же на пло­щади сто­ит не луч­ший об­ра­зец скуль­пту­ры XIX сто­летия - мно­гофи­гур­ный па­мят­ник бор­цам с фран­цуз­ским на­шес­тви­ем - и сов­ре­мен­ный тор­го­вый центр с зер­каль­ны­ми вит­ри­нами, над ко­торы­ми на­тяну­та ши­рокая лен­та с “дет­ски­ми” ри­сун­ка­ми Ми­ро. И столь­ко ра­дос­ти в этих ри­сун­ках XX в., так пол­ны они све­жес­ти, чис­то­ты и на­деж­ды, что отор­вать­ся от них не­воз­можно. И ан­сам­бля пло­щади они, как ни стран­но, не раз­ру­ша­ют.

Ми­ро ро­дил­ся не­дале­ко от Бар­се­лоны, но боль­шую часть жиз­ни про­жил в Па­риже, его ис­кусс­тво го­раз­до тес­нее свя­зано с Фран­ци­ей, чем с Ис­па­ни­ей. Но бы­ва­ют же чу­деса, осо­бен­но в Ис­па­нии. Хо­рошо смот­рится Ми­ро в Ка­тало­нии, куль­ту­ру ко­торой соз­да­ли кель­ты, гре­ки. кар­фа­геня­не, рим­ля­не, ибе­ры, вест-го­ты и мав­ры. Лег­ко впи­сыва­ют­ся в слож­ный пей­заж Бар­се­лоны ни на что не по­хожие ри­сун­ки и скуль­пту­ры это­го уди­витель­но­го ху­дож­ни­ка. На ед­ва ос­ве­щен­ной ста­рой пло­щади, на шум­ной де­ловой ули­це они всю­ду на мес­те. Как ри­сун­ки на сте­нах тор­го­вого цен­тра, как скуль­пту­ра “Жен­щи­на и пти­ца”, по­хожая на ог­ромную рас­кра­шен­ную ке­рами­чес­кую бу­тыл­ку со ста­каном ле­жащим на проб­ке, или дру­гая скуль­пту­ра, на­поми­на­ющая ра­ка с рас­то­пырен­ны­ми клеш­ня­ми, взгро­моз­дивше­гося на вы­сокий круг­лый пос­та­мент.

Пло­щади, ули­цы все раз­ные в Бар­се­лоне, но где ни сто­ишь, ку­да ни пос­мотришь, сра­зу ви­дишь, чувс­тву­ешь и по­нима­ешь - ты в Бар­се­лоне. В этом, на­вер­ное, кол­довс­тво Бар­се­лоны. Ча­ры это­го го­рода не от­пуска­ют ни на не­боль­шой сум­рачной пло­щади со стро­гими клас­си­чес­ки­ми зда­ни­ями ра­туши и пра­витель­ства Ка­тало­нии, ни на ши­рокой прос­торной пло­щади По­бед с три­ум­фаль­ной ар­кой из крас­но­го кир­пи­ча (вы­сокая ар­ка ук­ра­шена бе­лым по­ясом ба­рель­ефов с изоб­ра­жени­ем во­ен­ных под­ви­гов ка­талон­цев и гер­бом Ка­тало­нии). Герб дер­жат в ла­пах два ль­ва, си­дящие над во­рота­ми. Герб стран­ный, с гор­го­нами, они, ока­зыва­ет­ся, от­го­ня­ют злых ду­хов.

Ча­ры рас­се­ива­ют­ся лишь из­редка под на­тис­ком су­ровой дей­стви­тель­нос­ти. На скло­не од­но­го из хол­мов Ра­фа­эль по­казал нам жи­вопис­ный квар­тал на­ряд­ных особ­ня­ков, ок­ру­жен­ных те­нис­ты­ми де­ревь­ями. “Здесь жи­вут “но­вые рус­ские”, - ска­зал он. - Они по­купа­ют до­ма за на­лич­ные день­ги. По ис­пан­ским за­конам вла­дение нед­ви­жимостью да­ет инос­тран­цам мно­гие пра­ва граж­дан. Без­ви­зовый въ­езд, нап­ри­мер. воз­можность за­нимать­ся биз­не­сом, что и прив­ле­ка­ет сю­да рус­ских”. Russians coming! Рус­ские идут! Этот воз­глас все ча­ще раз­да­ет­ся те­перь не толь­ко в Но­вом све­те, но и в Ста­ром.

На­ша груп­па под­ни­ма­ет­ся пеш­ком на Montjuic - на Го­ру ев­ре­ев. Свер­ху спус­ка­ет­ся дру­гая груп­па. Слы­шит­ся рус­ская речь. “Ой, рус­ские! Вы от­ку­да?” - “Мы из Пер­ми, а вы?” - “Мы из Аме­рики, - от­ве­ча­ет кто-то из на­ших. - Пермь это где?” У нас в груп­пе мно­го не “но­вых”, а “ста­рых” рус­ских. Они при­еха­ли в CШA лет 15-20 на­зад, ус­тро­ились, хо­рошо за­раба­тыва­ют. Рос­сия ста­ла для них чем-то вро­де Ат­ланти­ды.

Но глав­ное - в Бар­се­лоне все-та­ки Га­уди. Вол­шебник Га­уди, чу­дот­во­рец Га­уди. Га­уди соз­да­тель ду­ха и пло­ти Бар­се­лоны.

“Сот­во­рение ми­ра про­дол­жа­ет­ся неп­рестан­но с по­мощью че­лове­ка. Но сам че­ловек ни­чего не соз­да­ет, он лишь рас­кры­ва­ет соз­данное. Те, кто стре­мят­ся пос­тигнуть за­коны при­роды и ищут в них опо­ру сво­им тру­дам, по­мога­ют Соз­да­телю. Те, кто лишь под­ра­жа­ют при­роде, ему не по­мощ­ни­ки. Вот по­чему са­мобыт­ность сос­то­ит в том, что­бы са­мому вер­нуть­ся к ис­то­кам бы­тия”.

Не­обыч­ные сло­ва. Но и твор­чес­тво Га­уди не­обыч­но. Ан­то­нио Га­уди ро­дил­ся 25 и­юня 1852 го­да в не­боль­шом го­род­ке Ре­ус, близ Тар­ра­гоны. Млад­ший из пя­ти брать­ев в семье мед­ни­ка, он учил­ся сна­чала в Ре­усе, по­том в Выс­шей тех­ни­чес­кой шко­ле ар­хи­тек­ту­ры в Бар­се­лоне. Все, что он сде­лал, на­ходит­ся в Бар­се­лоне, где он умер в и­юне 1926 го­да че­рез три дня пос­ле то­го, как по­пал под трам­вай.

Са­мое за­меча­тель­ное тво­рение Га­уди - Со­бор Sagrada Familia (Свя­тое се­мей­ство), до сих пор не дос­тро­ен. Стро­итель­ство ве­дет­ся очень мед­ленно и с пе­реры­вами - у го­рода Бар­се­лоны не хва­та­ет средств. Из трех фа­садов со­бора выс­тро­ены по­ка толь­ко два. Над каж­дым из них сто­ят че­тыре баш­ни. По за­мыс­лу Га­уди над тре­мя фа­сада­ми дол­жно быть две­над­цать ба­шен по чис­лу апос­то­лов. Над ни­ми - вок­руг ог­ромно­го цен­траль­но­го шпи­ля - сим­вол Хрис­та Спа­сите­ля и еще че­тыре баш­ни по чис­лу еван­ге­лис­тов. Увен­ча­ет храм ку­пол над шпи­лем, - воп­ло­щение де­вы Ма­рии.

Нуж­но, на­вер­ное, быть Га­уди, что­бы пред­ста­вить се­бе это гран­ди­оз­ное со­ору­жение в за­вер­шенном ви­де. Но то, что ви­дишь сей­час, так зах­ва­тыва­ет, так пот­ря­са­ет ум, сер­дце, ду­шу, что ли­ша­ешь­ся да­ра ре­чи. Но, сла­ва Бо­гу, не да­ра слез. И как не бла­года­рить за это Бо­га, стоя у фа­сада страс­тей Хрис­то­вых пе­ред фрес­кой “Тай­ная ве­черя”. Зна­комая кар­ти­на со зна­комы­ми пер­со­нажа­ми, столь­ко раз уже ви­ден­ная. Что но­вого мо­жет она ска­зать? Ка­жет­ся, что ни­чего. Но здесь, наб­ро­сан­ная ску­пыми чер­ны­ми ли­ни­ями на гру­бых жел­то-ко­рич­не­вых сте­нах с ле­тящи­ми в не­бо баш­ня­ми, здесь, как ниг­де и ни­ког­да, “Тай­ная ве­черя” прон­за­ет от­ча­яни­ем и на­деж­дой, смер­тной тос­кой и ве­рой в спа­сение.

В чем кол­довс­тво этих ли­ний? В их неп­ри­тяза­тель­нос­ти? В их дет­ской чис­то­те и не­дет­ской муд­рости? По­чему эти узор­ные, эти ажур­ные баш­ни так не­поко­леби­мо сто­ят на зем­ле и так стре­митель­но уно­сят­ся ввысь? Мо­жет быть по­тому, что Га­уди был не толь­ко не­обы­чай­но та­лан­тли­вым, но и глу­боко ве­ру­ющим че­лове­ком и, соз­да­вая со­бор, соз­да­вал гимн ве­ре? Ве­ре в Твор­ца. Ве­ре в Твор­чес­тво. Ве­ре в Че­лове­ка.

В на­чале де­вяти­сотых го­дов граф Гу­эль, друг и пок­ро­витель Га­уди, ре­шил пос­тро­ить в од­ном из при­горо­дов Бар­се­лоны но­вый жи­лой квар­тал, не по­хожий на обыч­ные го­род­ские зас­трой­ки. Пред­по­лага­лось воз­вести 70 жи­лых зда­ний, цер­ковь, ры­нок, го­род­ские служ­бы, те­атр на от­кры­том воз­ду­хе, на­поми­на­ющий древ­ние гре­чес­кие те­ат­ры. Это бы­ла по­пыт­ка соз­дать го­род бу­дуще­го: не вра­га, а дру­га че­лове­ка, не раз­ру­шите­ля, а пок­ро­вите­ля при­роды. Нес­мотря на ог­ромный эн­ту­зи­азм и энер­гию Га­уди, меч­та Гу­эля не осу­щес­тви­лась. Дей­стви­тель­ность ока­залась силь­нее. Ра­боты про­дол­жа­лись с 1900 по 1914 год. За это вре­мя бы­ли пос­тро­ены два жи­лых до­ма, во­рота в парк на хол­ме, где дол­жны бы­ли раз­ме­щать­ся все до­ма, ры­ноч­ный па­виль­он и зна­мени­тая скамья Га­уди.

Ах, ка­кие они ра­дос­тные, тво­рения Га­уди в Пар­ке Гу­эля, как те­перь на­зыва­ет­ся это мес­то. Сколь­ко в них сол­нечно­го све­та и зем­ной кра­соты. Ог­ромные ва­зоны на ко­лон­нах-под­порках вы­сотой, на­вер­ное, в два че­лове­чес­ких рос­та ук­ра­ша­ют ал­лею, ве­дущую на вер­ши­ну хол­ма. Все раз­ные, тро­гатель­но ко­рявые они буд­то толь­ко что слеп­ле­ны из свет­ло-ко­рич­не­вой гли­ны ру­ками ре­бен­ка-ве­лика­на или вы­рос­ли из ко­рич­не­вой зем­ли, как мо­гучие де­ревья ря­дом с ни­ми.

По­толок ры­ноч­но­го па­виль­она под­держи­ва­ют гра­неные ко­лон­ны. На­руж­ный их ряд нак­ло­нен внутрь. Ка­жет­ся, что силь­ные строй­ные жен­щи­ны со свя­щен­ной но­шей на го­лове изог­ну­лись, тан­цуя ка­кой-то язы­чес­кий та­нец. Ги­гант­ская скамья-змея сде­лана из кус­ков че­репи­цы. Ее спин­ка ук­ра­шена мо­за­икой и ме­даль­она­ми из эма­ли. В у­ют­ных ло­жах. об­ра­зован­ных из­ги­бами этой “змеи”, свер­ка­ют и пе­рели­ва­ют­ся все­ми мыс­ли­мыми и не­мыс­ли­мыми цве­тами на­ряд­ные узо­ры и ме­даль­оны. И ни один из них  не по­хож на дру­гой.
На ог­ра­де пар­ка ви­сят уди­витель­ные фо­нари-свет­ля­ки, при­хот­ли­во оп­ле­тен­ные по­лоса­ми ко­вано­го же­леза, буд­то на­делен­но­го да­ром неп­рестан­но­го дви­жения. При­чуд­ли­вые дра­коны из мно­гоц­ветной ке­рами­ки - яр­кие, кра­соч­ные и, на­пере­кор тра­диции, доб­ро­душ­ные - ук­ра­ша­ют лес­тни­цу глав­но­го вхо­да. И все, что соз­да­но в пар­ке, все лес­тни­цы, ко­лон­ны, па­виль­оны - сли­ты с кру­тыми и по­логи­ми скло­нами, с из­ги­бами до­роги, с рас­ти­тель­ностью, все они жи­вут и ды­шат вмес­те с зем­лей, сол­нцем и не­бом.

Га­уди, ви­димо, дей­стви­тель­но ви­дел свою мис­сию в про­дол­же­нии сот­во­рения все­лен­ной и ста­рал­ся ис­поль­зо­вать все фор­мы, все су­щес­тву­ющие тех­ни­чес­кие при­емы, все дос­тупные ма­тери­алы, что­бы сде­лать мир вок­руг се­бя бо­гаче и кра­соч­нее. И как ни бо­гата крас­ка­ми Бар­се­лона, она ста­ла еще бо­гаче бла­года­ря Со­бору Свя­тое се­мей­ство, пар­ку Гу­эля и нес­коль­ким до­мам, пос­тро­ен­ным Га­уди.

Дом Бат­ло ос­та­нав­ли­ва­ет взгляд и шаг не­ожи­дан­ным об­ли­ком: плав­но изог­ну­тыми выс­ту­пами бал­ко­нов, круг­лой баш­ней с крес­том, кру­той че­репич­ной кры­шей, по­хожей на спи­ну дра­кона - все­ми сво­ими сколь­зя­щими, те­кучи­ми, за­вора­жива­ющи­ми ли­ни­ями. Фа­сад до­ма ук­ра­шен тон­ким узо­ром из дроб­ле­ной ке­рами­чес­кой плит­ки и ку­соч­ков под­кра­шен­но­го стек­ла. Неж­ные, мер­ца­ющие, пе­рели­ва­ющи­еся крас­ки де­ла­ют его жи­вым, из­менчи­вым, оду­хот­во­рен­ным, ок­ры­лен­ным та­лан­том Га­уди.

Дом Ми­ла, ог­ромный, ни на что не по­хожий дом-фан­та­зия, с вог­ну­то-вы­пук­лы­ми сте­нами и буд­то вы­леп­ленны­ми от ру­ки бал­ко­нами, плы­вет, спо­кой­но по­качи­ва­ясь на вол­нах. Нет, ве­личес­твен­но па­рит в яр­ко-си­нем не­бе. Но нет же, он проч­но и неп­ри­нуж­денно сто­ит на жи­вой сов­ре­мен­ной ули­це и прек­расно се­бя чувс­тву­ет в ок­ру­жении неп­ри­тяза­тель­ных со­седей. Со­седям он то­же при­шел­ся по ду­ше. Ни­чего не по­дела­ешь, тай­ны гар­мо­нии не­пос­ти­жимы для прос­тых смер­тных. Как не­пос­ти­жима при­тяга­тель­ность сюр­ре­алис­ти­чес­ких фи­гур на кры­ше до­ма Ми­ла, рас­став­ленных там не толь­ко для кра­соты, но и для удобс­тва жиль­цов - внут­ри этих прек­расных уро­дов спря­таны вен­ти­ляци­он­ные тру­бы. Га­уди не­из­менно ве­рен се­бе. Га­уди всег­да  и ар­хи­тек­тор, и вол­шебник.

Зда­ние му­зыкаль­но­го те­ат­ра пос­тро­или в 1905-1908 гг. уче­ники Га­уди, нас­толь­ко про­ник­ну­тые его иде­ями, его ду­хом, что оно то­же из­вес­тно в Бар­се­лоне, как дом Га­уди. И гля­дя на те­атр, в этом не­воз­можно усом­нить­ся.

Ан­то­нио Га­уди - пе­вучие зву­ки име­ни и фа­милии. Ему слов­но вто­рят пе­вучие плав­ные ли­нии двух фа­садов уг­ло­вого зда­ния те­ат­ра. Лен­ты бал­ко­нов, бал­кончи­ков и га­лерей, пе­ретяж­ки ми­ни­атюр­ных ко­лонн с изящ­ны­ми ка­пите­лями ук­ра­ша­ют его сте­ны, слов­но кру­жев­ные обор­ки до­рогое ста­рин­ное платье. Как впи­салась эта му­зыкаль­ная шка­тул­ка в ла­биринт уло­чек се­год­няшне­го го­рода, да­же ес­ли этот го­род Бар­се­лона? Впи­салась. Сто­ит. Вот она, к ней мож­но при­кос­нуть­ся ру­кой. Сто­ит ли?

На вы­соте пер­во­го эта­жа зак­руглен­ный угол зда­ния скра­дыва­ет боль­шая скуль­птур­ная груп­па, точ­но дра­гоцен­ная брошь, при­коло­тая к на­ряд­но­му оде­янию. На ус­ту­пе ска­лы Ге­ор­гий По­бедо­носец во всех дос­пе­хах с раз­ве­ва­ющим­ся зна­менем в ру­ке по­пира­ет по­вер­женно­го вра­га. Ска­лу ок­ру­жа­ют по­лус­кры­тые ба­люс­тра­дой ка­талон­цы - во­ины, кресть­яне, ре­мес­ленни­ки. В са­мом ни­зу рас­ки­нула ру­ки прек­расная де­вуш­ка с рас­пу­щен­ны­ми во­лоса­ми - оли­цет­во­рение му­зыки. Пе­рели­вы кра­сок на фа­садах, иг­ра све­та и те­ни на ли­цах и одеж­дах Ге­ор­гия, ка­талон­цев, де­вуш­ки. Бли­ки, мер­ца­ния, приг­лу­шен­ные зву­ки му­зыки, до­нося­щи­еся сквозь зак­ры­тые две­ри и ок­на те­ат­ра - сон? явь?

И вдруг... Что это? Дом кач­нулся... при­под­нялся... и поп­лыл на вол­нах до­нося­щей­ся из те­ат­ра му­зыки. Вы­ше, еще вы­ше. Ули­ца и те­атр ос­та­лись на мес­те, а дра­гоцен­ная шка­тул­ка буд­то бы ле­тит над го­родом и - сно­ва чу­до! - над шум­ной прос­торной ули­цей прев­ра