МУЗА

Ки­ев­ский вок­зал встре­тил нуд­ной, хо­лод­ной мо­росью, и Ви­ке по­каза­лось, что за двад­цать ча­сов её пу­тешес­твия кто-то выр­вал из ка­лен­да­ря лет­ние стра­ницы, а на этой вы­марал все крас­ки, кро­ме се­рой. До­ма был се­зон клуб­ни­ки, на ба­заре про­дава­ли че­реш­ню - вёд­ра­ми, как при­нято на юге. Доз­ре­вала виш­ня. На по­докон­ни­ках ос­ты­вали прик­ры­тые бу­маж­ка­ми пер­вые в се­зоне ба­ноч­ки аро­мат­но­го ва­ренья. Доль­ки ли­мона, в стек­лянных блюд­цах жда­ли сво­ей оче­реди быть бро­шен­ны­ми в поч­ти до­варен­ный ком­пот. И сол­нце еже­ут­ренне вып­лы­вало из-за крыш но­вых мно­го­эта­жек, лишь из­редка ус­ту­пая мес­то ват­ным, сколь­зя­щим об­ла­кам, что­бы по­том мгно­вен­но вы­сушить сле­ды не­ча­ян­но­го лет­не­го дож­дя.

А здесь - мок­рый ас­фальт, се­рые пла­щи, се­рые зда­ния, ухо­дящие в сталь­ное, за­пач­канное ту­чами не­бо, и мед­ленно проп­лы­ва­ющий ми­мо трол­лей­бус­ных окон му­равей­ник мос­ков­ских улиц, к шу­му и су­толо­ке ко­торых Ви­ке не приш­лось при­выкать. Она сра­зу по­чувс­тво­вала се­бя так, буд­то всег­да ны­ряла и рас­тво­рялась в тол­пах веч­но спе­шащих лю­дей. Её не раз­дра­жали по­токи ма­шин и тол­котня в мет­ро. Ей поч­ти не при­ходи­лось спра­шивать как ку­да прой­ти, по­тому что ули­цы и пе­ре­ул­ки ка­ким-то не­объ­яс­ни­мым об­ра­зом са­ми вы­води­ли её имен­но ту­да, ку­да ей бы­ло на­до. И ей нра­вилось, выб­рав ка­кую-ни­будь неп­ри­мет­ную улоч­ку, сле­довать её из­ги­бам, ста­ра­ясь уга­дать, что от­кро­ет­ся за сле­ду­ющим по­воро­том. В пер­вый же ве­чер она по­пала в Боль­шой на лиш­ний би­летик, и это то­же по­каза­лось ей доб­рым зна­ком. А на­ут­ро рас­по­годи­лось, и сей­час о не­дав­нем дож­де на­поми­нал толь­ко све­жий за­пах вы­мытой и­юнь­ской лис­твы.

Ви­ка шла по пус­тынным в этот по­луден­ный час, ал­ле­ям пар­ка Горь­ко­го. Она ста­ралась не ду­мать о кон­курсе в ин­сти­тут, о ре­зуль­та­те пер­во­го, толь­ко что сдан­но­го всту­питель­но­го эк­за­мена. Вне­зап­но к ней под­бе­жал маль­чик лет пя­ти, смуг­лый, чер­ногла­зый и чер­но­воло­сый, в ша­рова­рах и ко­рот­кой кур­точке с кри­во зас­тёгну­тыми пу­гови­цами.

- Тё­тя, - за­каню­чил он, ух­ва­тив её за ру­кав платья, - ты та­кая кра­сивая. Дай рубль. И бу­дет те­бе уда­ча.

- Уда­ча - это имен­но то, что мне нуж­нее все­го, - по­дума­ла Ви­ка, рас­стё­гивая сум­ку. Она вло­жила ку­пюру в гряз­ную ла­дош­ку, вып­ря­милась и вздрог­ну­ла от не­ожи­дан­ности, об­на­ружив по­зади се­бя груп­пу цы­ганок. Маль­чик ис­чез так же не­ожи­дан­но, как по­явил­ся, а они, без­звуч­но, как те­ни, ок­ру­жили Ви­ку. Их вид хоть и не вы­зывал стра­ха, но был ей неп­ри­ятен. Не­оп­рятные яр­кие блу­зы, зап­равлен­ные в длин­ные юб­ки, а по­верх - не­лепые крим­пле­новые, у иных - гру­бо вя­заные коф­ты. Мас­ля­нис­тые во­лосы. И гла­за. Взгляд - вяз­кий, как ма­зут. Од­на из них - в крас­ной кап­ро­новой с блёс­тка­ми ко­сын­ке, по­дош­ла вплот­ную и за­шеп­та­ла на ухо - так, что круг зо­лотой серь­ги кос­нулся ви­кино­го ли­ца.

- Ты ведь расс­тро­ена, бо­ишь­ся че­го-то. Ви­жу, хо­рошая ты де­вуш­ка, доб­рая, вот сы­ноч­ку рубль по­дари­ла. Но проб­ле­мы у те­бя. Ты ко­шелёк-то не прячь. Де­нег дашь - гля­дишь, и уй­дут твои за­боты. Вот пя­тёроч­ку эту не по­жалей. Не пос­ледняя ведь.

- С ка­кой ра­дос­ти бу­ду я вам день­ги да­вать? Наш­ли ду­ру, - ска­зала Ви­ка, ста­ра­ясь не от­во­дить взгляд от ли­ца цы­ган­ки. И за­чем-то про­тяну­ла ей пять руб­лей.

Ос­таль­ные жен­щи­ны что-то неп­ре­рыв­но бор­мо­тали, и бы­ло не­понят­но, то ли они пе­рего­вари­вались, то ли на­роч­но соз­да­вали этот гул, от ко­торо­го хо­телось бе­жать. Ви­ка по­пыта­лась от­тол­кнуть ту, в мас­сивных серь­гах. Цы­ган­ка не про­тиви­лась, но Ви­ка по­чему-то не мог­ла сдви­нуть­ся с мес­та. От ощу­щения собс­твен­но­го бес­си­лия, ей ста­ло страш­но до тош­но­ты.

- А вон у те­бя де­сяточ­ка рва­ная. За­чем те­бе та­кая? Ты ведь не хо­чешь рва­ную жизнь? - бу­маж­ка рас­тво­рилась в ла­дони, при­жатая паль­ца­ми с об­ло­ман­ны­ми, яр­ко-крас­ны­ми ног­тя­ми.

Гул не прек­ра­щал­ся. Цы­ган­ки плот­но об­сту­пили Ви­ку, и ей по­каза­лось, что за­пах их де­шёвых ду­хов на­чал впи­тывать­ся в её собс­твен­ную одеж­ду.

- А, не ви­дать ей счастья всё рав­но. Не от сер­дца день­ги от­да­ёт, - дых­ну­ла  в ли­цо си­гарет­ной вонью по­жилая цы­ган­ка с во­лоса­ми, зап­ле­тён­ны­ми в две жид­кие, длин­ные ко­сицы, и вых­ва­тила из ко­шель­ка двад­цать пять руб­лей.

- От­дай­те, у ме­ня же ни­чего не ос­та­лось, - про­бор­мо­тала Ви­ка.

- А на те руб­лик сда­чи, - ве­село рас­сме­ялась та, в серь­гах. По­том по­рылась в де­коль­те цве­тас­той коф­ты, вы­тащи­ла руб­лё­вую бу­маж­ку и, смач­но плю­нув на неё, при­печа­тала к пус­то­му ко­шель­ку.

Ви­ку стош­ни­ло  на её чёр­ную, в во­ланах юб­ку. Цы­ган­ка гряз­но вы­руга­лась и, гля­дя Ви­ке в гла­за, про­шипе­ла, брыз­гая слю­ной: " ПрОк­ля­тая бу­дешь пять лет, и каж­дый день рож­де­ния бу­дешь ме­ня вспо­минать. А рас­ска­жешь или по­жалу­ешь­ся ко­му, те­бя пе­реко­сит нав­сегда. Урод­кой ста­нешь."

- Так, ра­зош­лись граж­да­ноч­ки. Ишь, опять ста­ей на­лете­ли, - пос­лы­шал­ся муж­ской го­лос, -  и Ви­ка уви­дела ми­лици­оне­ра, про­бира­юще­гося к ней сквозь коль­цо не­хотя рас­хо­дящих­ся цы­ганок.

- Те­бе что, ма­ло да­ют, Сте­пан? - по­ин­те­ресо­валась мо­лодая, поп­равляя кап­ро­новую ко­сын­ку. Чё-то ты пры­ти мно­го по­казы­ва­ешь.

Она прош­ла ми­мо, вы­зыва­юще по­качи­вая бёд­ра­ми.

- Иди, иди, ша­лава, - не­уве­рен­но про­вор­чал ми­лици­онер ей вслед.

- Мои день­ги, - ска­зала Ви­ка, мор­щась от вне­зап­ной го­лов­ной бо­ли, - они взя­ли все мои день­ги.

- Ну так, на то они и цы­гане. Са­ма ви­нова­та. Не­бось шла во­рон счи­тала. До­кумен­ты-то це­лы?

- В об­ще­житии ос­та­вила.

- Ну вот, хоть в этом те­бе по­вез­ло. И се­рёж­ки на те­бе, и ча­сики. Ты ещё хо­рошо от­де­лалась, - зак­лю­чил он, и, пог­ро­зив цы­ган­кам вслед, по­шёл в про­тиво­полож­ную сто­рону.

Ста­ра­ясь не при­касать­ся к зап­лё­ван­ной руб­лё­вой бу­маж­ке, Ви­ка бро­сила ко­шелёк в бе­тон­ную ур­ну и вы­тер­ла ру­ки влаж­ной тра­вой. В кар­ма­не платья ос­та­валась ме­лочь на мет­ро, а в об­ще­житии, в пас­порте, ле­жал об­ратный би­лет и двад­цать пять руб­лей, ко­торые на­до бы­ло ка­ким-то об­ра­зом рас­тя­нуть на две не­дели всту­питель­ных эк­за­менов.