Мифы, легенды и курьёзы Российской империи XVIII–XIX веков. Часть четвертая

Вышедшее из употребления слово «шаромыжник»

Уди­витель­но, как раз­личные «эн­ту­зи­ас­ты и ра­дете­ли тра­дици­он­ных цен­ностей» бе­зос­та­новоч­но го­ня­ясь за приз­ра­ками или – что бо­лее ве­ро­ят­но – за собс­твен­ны­ми «веч­но одо­лева­ющи­ми их де­мона­ми», за­быва­ют о дей­стви­тель­но ин­те­рес­ных «тра­дици­ях». Нап­ри­мер, о тех, что свя­заны с род­ным (но, су­дя по все­му, не осо­бен­но близ­ким для оте­чес­твен­ных «скре­понос­цев») язы­ком. Как, увы, и на по­валь­ное об­ни­щание куль­тур­но­го уров­ня «глу­бин­но­го на­рода»…

А мо­жет, и сла­ва Бо­гу, что за­быва­ют (или – сла­ва Бо­гу, что по­ка за­быва­ют)? Ина­че си­ту­ация с язы­ковы­ми нор­ма­ми мо­жет стать ещё бо­лее пла­чев­ной и неп­ред­ска­зу­емой. Ибо, до­тянув­шись не толь­ко до «све­же­ис­пе­чён­ных не­оло­гиз­мов», но и до глу­бин­ных сло­ёв «Ве­лико­го и мо­гуче­го», они и там на дол­гие го­ды ос­та­вят свои «нес­мы­ва­емые» от­пе­чат­ки…

Впро­чем, всё это мыс­ли обоб­щённые и умоз­ри­тель­ные и име­ющие к пред­ме­ту дан­но­го, сов­сем ко­рот­ко­го по­вес­тво­вания весь­ма опоcре­дован­ное от­но­шение.

Увы, нем­но­гие лю­ди да­же с клас­си­чес­ким со­вет­ским об­ра­зова­ни­ем упот­ребля­ют, бо­лее то­го, пом­нят звуч­ное рус­ское сло­во «ша­ромыж­ник»… как и его зна­чение. И это с учё­том то­го, что са­мо сло­во име­ло очень ши­рокое хож­де­ние как в рус­ской ли­тера­туре, так и в ус­тной ре­чи бук­валь­но все­го рус­ско­языч­но­го на­селе­ния Рос­сий­ской им­пе­рии в те­чение все­го XIX-го ве­ка и да­же в на­чале ве­ка XX-го. И лишь пос­ле Ок­тябрь­ской ре­волю­ции 1917-го го­да оно, в чис­ле про­чих дей­стви­тель­но «на­род­ных» слов, выш­ло из пов­се­мес­тно­го упот­ребле­ния, за­мещён­ное уп­ро­щён­ным «но­во­язом» пер­во­го со­ци­алис­ти­чес­ко­го го­сударс­тва на по­лити­чес­кой кар­те ми­ра…

Сло­во это обоз­на­ча­ет поп­ро­шай­ку или лю­бите­ля по­живить­ся чем-то за чу­жой счёт, а тот, на ко­го на­веси­ли этот яр­лык, не дол­жен вро­де бы вы­зывать ни­чего, кро­ме жа­лос­ти, а то вов­се – от­кро­вен­но­го през­ре­ния.

Рас­хо­жим мне­ни­ем счи­та­ет­ся, что сло­во «ша­ромыж­ник» пов­се­мес­тно вош­ло в рус­скую речь пос­ле Оте­чес­твен­ной вой­ны 1812 го­да.

И, нес­мотря на нес­коль­ко силь­но при­тяну­тых за уши вер­сий его эти­моло­гии, вос­хо­дящих, в час­тнос­ти, к сло­вам «ша­рить» и «мы­кать», вер­сии эти всё же вы­зыва­ют боль­шие сом­не­ния в сво­ей «ле­гитим­ности», ибо до Оте­чес­твен­ной вой­ны 1812 го­да ни в од­ном пись­мен­ном ис­точни­ке по­ка ещё не бы­ло об­на­руже­но упот­ребле­ния это­го сло­ва в той фор­ме, ко­торая ста­ла пов­се­мес­тно ис­поль­зу­емой имен­но в XIX ве­ке.

Тем не ме­нее, боль­шинс­тво лин­гвис­тов схо­дят­ся на том, что сло­во «ша­ромыж­ник» вос­хо­дит к фран­цуз­ско­му ус­той­чи­вому сло­восо­чета­нию «cher ami» (про­из­но­сит­ся, как «шер ами» с уда­рени­ем на ко­неч­ную глас­ную «и») и что на рус­ский дос­ловное пе­рево­дит­ся, как «до­рогой друг». Вы­раже­ние, ко­торое обыч­но упот­ребля­лось во Фран­ции как фор­ма об­ра­щения к нез­на­комо­му че­лове­ку с прось­бой о чём-ли­бо.

Пос­ле втор­же­ния На­поле­она Бо­напар­та в Рос­сию и нес­мотря на так­ти­чес­кое от­ступ­ле­ние рус­ской ар­мии пос­ле сра­жения под Бо­роди­ном, как и взя­тие фран­цу­зами Мос­квы (ко­торая в то вре­мя не яв­ля­лась сто­лицей им­пе­рии), рос­сий­ская ар­мия под ко­ман­до­вани­ем ге­нера­ла-фель­дмар­ша­ла свет­лей­ше­го кня­зя Ми­ха­ила Ил­ла­ри­оно­вича Го­лени­щева-Ку­тузо­ва на­нес­ла це­лую се­рию по­раже­ний «ве­ролом­но­му су­пос­та­ту». В ре­зуль­та­те че­го ог­ромная по­лумил­ли­он­ная ар­мия На­поле­она Бо­напар­та бы­ла не толь­ко фак­ти­чес­ки раз­гром­ле­на, но ещё и рас­се­яна по «за­пад­ным» прос­то­рам рос­сий­ской им­пе­рии.

Имен­но с это­го мо­мен­та в рус­ском язы­ке и по­яви­лось то са­мое зна­мени­тое сло­во «ша­ромыж­ник».

Фран­цу­зы сна­чала ор­га­низо­ван­но, за­тем сум­бурно, а в ито­ге па­ничес­ки от­сту­пали (а фак­ти­чес­ки бе­жали) с на­чала сен­тября 1812 го­да. Осень в тот год вы­далась хо­лод­ная, фран­цуз­ские сол­да­ты не го­тови­лись к мо­роз­ной и за­тяж­ной зи­ме и, как следс­твие, их об­мунди­рова­ние бы­ло че­рес­чур лёг­ким, а от­сутс­твие пол­но­цен­ных про­дук­то­вых обо­зов не пред­по­лага­ло зим­нюю кам­па­нию в ог­ромной стра­не.

По­оди­ноч­ке и груп­па­ми к кон­цу осе­ни и к на­чалу зи­мы 1812–1813 гг. они про­бира­лись на ро­дину, го­лод­ные и за­мёр­зшие. В та­ком сос­то­янии им бы­ло уже не до гор­дости и тем бо­лее не до по­пыток си­лой ору­жия от­ни­мать про­доволь­ствие во всех го­родах и ве­сях на пу­ти во Фран­цию.

Су­щес­тву­ет мас­са сви­детель­ств от су­хих опи­саний от­ступ­ле­ния фран­цу­зов и сар­касти­чес­ких нас­ме­шек над жал­ки­ми и за­мёр­зши­ми пред­ста­вите­лями не­ког­да ка­зав­шей­ся не­побе­димой ар­мии, вплоть до со­чувс­твен­ных ре­марок от­но­ситель­но тя­жёлых ис­пы­таний, вы­пав­ших на до­лю фран­цуз­ских сол­дат в Рос­сии.

…го­лод­ные и за­мёр­зшие, они за­ходи­ли в де­рев­ни, сё­ла и го­рода и час­то с про­тяну­той ру­кой, обоз­на­чав­шей край­нюю сте­пень сми­рения, об­ра­щались к кресть­янам и ме­щанам с прось­ба­ми о по­мощи. Бук­валь­но каж­дая их фра­за на­чина­лась с то­го са­мого «зна­мени­того» об­ра­щения «cher ami» («до­рогой друг»), пос­ле че­го сле­дова­ли прось­бы обог­реть и на­кор­мить их…

Ес­тес­твен­но, глу­бин­ный на­род в Рос­сии ре­аги­ровал на них по-раз­но­му… Тем бо­лее, что тог­да (как, увы, и в на­ше «веч­но неп­ростое вре­мя») в по­дав­ля­ющей мас­се сво­ей на­род рос­сий­ский не знал инос­тран­ных язы­ков и «рус­ский слух» при­выч­но вы­делял лишь пер­вую часть об­ра­щения, а имен­но: «шер ами».

Про­бира­ющих­ся во Фран­цию сол­дат бы­ло очень мно­го, а ко­личес­тво про­из­но­симых ими од­но­тип­ных, сми­рен­ных фраз с про­тяну­той ру­кой бы­ло и то­го боль­ше. Так что ос­трый и пыт­ли­вый ра­зум глу­бин­но­го на­рода сра­зу на­рёк фран­цуз­ских «поп­ро­ша­ек» те­ми са­мыми «ша­ромыж­ни­ками», быс­тро пе­ре­ина­чив фран­цуз­ское вы­раже­ние на бо­лее при­выч­ный рус­ский лад…

Увы, как и бы­ло на­писа­но вы­ше, звуч­ное сло­во, за ко­торым сто­яла та­кая яр­кая и на­сыщен­ная со­быти­ями ис­то­рия, поч­ти пол­ностью выш­ло из упот­ребле­ния с при­ходом к влас­ти боль­ше­виков с их уни­каль­ным но­во­язом, а так­же пов­се­мес­тны­ми сок­ра­щени­ями и уп­ро­щени­ями «Ве­лико­го и мо­гуче­го». Так, что сей­час сло­во «ша­ромыж­ник» встре­ча­ет­ся раз­ве что в «до­рево­люци­он­ных тек­стах», а сов­ре­мен­ной мо­лодё­жи, чи­тая рус­скую клас­си­ку, по­нево­ле при­ходит­ся лезть в тол­ко­вые сло­вари, что­бы по­нять его зна­чение…

А. С. Грибоедов: «У кого много талантов, у того нет ни одного настоящего»

Ин­те­рес­ное наб­лю­дение при­писы­ва­ют зна­мени­тому рус­ско­му по­эту, про­за­ику, дра­матур­гу, го­сударс­твен­но­му де­яте­лю, дип­ло­мату, ис­то­рику, вос­то­кове­ду, лин­гвис­ту, пи­анис­ту и ком­по­зито­ру Алек­сан­дру Сер­ге­еви­чу Гри­бо­едо­ву. Боль­шинс­тву об­ра­зован­ных лю­дей из­вес­тно­му преж­де все­го по той ко­медии в сти­хах, ко­торая дав­но уже «ра­зоб­ра­на на ци­таты» и ста­ла от­дель­ной ве­хой в клас­си­чес­кой рус­ской ли­тера­туре, а имен­но: «Го­ре от ума».

И пе­речис­ле­ние всех дос­то­инств/дол­жнос­тей/та­лан­тов Гри­бо­едо­ва при­веде­но здесь не ра­ди «крас­но­го слов­ца», а впол­не ло­гич­но под­ве­дёт чи­тате­ля к то­му па­радок­саль­но­му вы­воду, ко­торый сде­лал сам зна­мени­тый пи­сатель…

Не го­воря о том, что Гри­бо­едов уже с мла­ден­чес­тва рос смыш­лё­ным не по го­дам и бук­валь­но, как губ­ка, впи­тывал зна­ния, для наг­лядно­го при­мера, дос­та­точ­но упо­мянуть тот факт, что ко вре­мени сво­ей на­силь­ствен­ной и, не­сом­ненно, преж­девре­мен­ной смер­ти в 34 го­да от рук ре­лиги­оз­ных фа­нати­ков в Пер­сии, од­них толь­ко ев­ро­пей­ских язы­ков он знал пять. А по­мимо это­го, ещё сво­бод­но изъ­яс­нялся на пер­сид­ском и араб­ском, а так­же бег­ло чи­тал на ла­тыни и древ­негре­чес­ком (при­чём, не счи­тая рус­ско­го, сво­бод­но го­ворил на трёх инос­тран­ных язы­ках уже к шес­ти­лет­не­му воз­расту).

Но, как ска­зали бы сов­ре­мен­ные пси­холо­ги (ко­их на ду­шу на­селе­ния в на­шей стра­не в пос­ледние го­ды рас­пло­дилось чрез­мерно), Гри­бо­едов был жер­твой сво­их глу­бин­ных ком­плек­сов и сом­не­ний.

Че­ловек же прос­то нег­лу­пый, ве­ро­ят­но, за­метил бы, что лю­бой здра­вомыс­ля­щей лич­ности всег­да свой­ствен­но сом­не­вать­ся, ибо здо­ровые сом­не­ния ве­дут к здо­ровой са­мок­ри­тике, ко­торая, в свою оче­редь, при­водит к адек­ватной оцен­ке се­бя как лич­ности. Как и то, что имен­но сом­не­ния и жаж­да зна­ний зас­тавля­ют лю­дей со­вер­шать но­вые от­кры­тия и дви­гать на­уч­ный, тех­ни­чес­кий и куль­тур­ный прог­ресс.

Увы, ни­чего не хо­тят и ни в чём не сом­не­ва­ют­ся лишь пред­ста­вите­ли «глу­бин­но­го на­рода» и лю­ди с выс­шим те­леви­зи­он­ным об­ра­зова­ни­ем, ко­торым, бла­года­ря впол­не ком­фор­тно­му «па­кет­но­му мыш­ле­нию», и без то­го «всё и всег­да яс­но, как Бо­жий день»…

…Го­ворят, од­нажды кто-то из не осо­бен­но близ­ких Гри­бо­едо­ву зна­комых слиш­ком от­кро­вен­но то ли вос­торгал­ся, то ли пы­тал­ся поль­стить ему, в чис­ле про­чего ед­ва ли не дос­ловно про­из­не­ся:

– Ах, Алек­сан Сер­ге­ич, и дал же вам Бог та­лан­тов! Вы и му­зыкант, и по­эт, и от­личный на­ез­дник, да ещё и за­меча­тель­ный лин­гвист!

На что Гри­бо­едов лишь так­тично улыб­нулся и с грус­тной иро­ни­ей от­ве­тил:

– По­верь­те, у ко­го слиш­ком мно­го та­лан­тов, у то­го нет ни од­но­го нас­то­яще­го.

Ве­рить ли дан­но­му наб­лю­дению са­мого Гри­бо­едо­ва «на сло­во» или же – нап­ро­тив – сом­не­вать­ся в этом, ос­та­вим ис­клю­читель­но на ус­мотре­ние вдум­чи­вого чи­тате­ля. Но, как из­вес­тно, всё поз­на­ёт­ся в срав­не­нии…

Что же ка­са­ет­ся А. С. Гри­бо­едо­ва, то, ис­хо­дя из то­го за­меча­тель­но­го сле­да, ко­торый он ос­та­вил в рус­ской куль­ту­ре и дип­ло­матии, не под­ле­жит сом­не­нию, что у са­мого не­го та­лан­тов бы­ло нес­коль­ко. При­чём каж­дый из них (срав­ни­вая Гри­бо­едо­ва как с его сов­ре­мен­ни­ками, так и с пос­ле­ду­ющи­ми по­коле­ни­ями со­оте­чес­твен­ни­ков) од­нознач­но был та­лан­том вы­да­ющим­ся.

Исторические анекдоты. Граф Вильегорский и тёплая вода с лимоном для полоскания рта

Мно­гие из нас пом­нят зна­мени­тую ми­ни­атю­ру са­тири­ка Ми­ха­ила За­дор­но­ва, как не­об­ра­зован­ный то ли «но­вый» рус­ский, то ли прос­то обыч­ный рус­ский, впер­вые по­пал в рес­то­ран мо­реп­ро­дук­тов на «заг­ни­ва­ющем За­паде». Где по ошиб­ке он вы­пил чаш­ку тёп­лой во­ды с лом­ти­ком то ли пер­си­ка, то ли ли­мона, со­дер­жи­мое ко­торой при­нял за ком­пот и ко­торую ему под­несли, как жид­кость для мытья рук пос­ле упот­ребле­ния тех са­мых мо­реп­ро­дук­тов. И как шум­но, ес­ли не ска­зать ярос­тно, сме­ял­ся весь зал над глу­постью и не­вежес­твом го­ре-со­оте­чес­твен­ни­ка (хо­тя спра­вед­ли­вос­ти ра­ди сто­ит упо­мянуть, что хо­хотать на­чал весь зал толь­ко пос­ле де­таль­ных и иро­нич­ных объ­яс­не­ний За­дор­но­ва «пос­ле ка­кого сло­ва в шут­ке нуж­но сме­ять­ся»)…

Труд­но ска­зать, ока­зал­ся ли За­дор­нов в этой ис­то­рии обыч­ным пла­ги­ато­ром или по­доб­ные слу­чаи бы­ли нас­толь­ко час­ты с на­шими со­оте­чес­твен­ни­ками, что су­щес­тво­вали от­дель­но друг от дру­га в раз­ные ис­то­ричес­кие эпо­хи. Но факт ос­та­ёт­ся фак­том: ещё в пер­вой по­лови­не 19-го ве­ка по­доб­ная ис­то­рия хо­дила в ви­де пол­но­цен­но­го анек­до­та, свя­зан­но­го с гра­фом Ми­ха­илом Юрь­еви­чем Ви­ель­гор­ским. Или, ес­ли быть бо­лее точ­ным, то ис­то­рия, свя­зан­ная не не­пос­редс­твен­но с ним, а с од­ним из его зна­комых, ко­торый и по­пал в ту са­мую ко­мич­ную си­ту­ацию, рас­ска­зан­ную гра­фом Виль­егор­ским.

Сам же граф Ви­ель­гор­ский, зна­мени­тый ме­ценат и ком­по­зитор-лю­битель, друг Пуш­ки­на, Тют­че­ва, Жу­ков­ско­го, Бет­хо­вена, Фе­рен­ца Лис­та, Ми­ха­ила Глин­ки, Ро­бер­та Шу­мана и мно­гих дру­гих ми­ровых ге­ни­ев от куль­ту­ры, не так из­вестен ши­рокой пуб­ли­ке, как то­го зас­лу­жива­ла его об­щес­твен­ная де­ятель­ность, по­мощь в ста­нов­ле­нии мо­лодых та­лан­тов и куль­тур­ный фон, ко­торый всег­да ок­ру­жал дос­та­точ­но скром­но­го и не ищу­щего пуб­личнос­ти арис­токра­та.

Ма­ло, нап­ри­мер, кто зна­ет, что имен­но бла­года­ря гра­фу Ви­ель­гор­ско­му и Ва­силию Жу­ков­ско­му в об­щес­тве бы­ла ор­га­низо­вана ло­терея, на средс­тва от ко­торой из кре­пос­тной за­виси­мос­ти был вы­куп­лен ве­ликий ук­ра­ин­ский по­эт, мыс­ли­тель и жи­вопи­сец Та­рас Шев­ченко…

А, впро­чем, вер­нёмся к той са­мой курь­ёз­но-анек­до­тич­ной си­ту­ации, ко­торой и пос­вя­щён дан­ный очерк.

Как-то граф Виль­егор­ский встре­тил­ся со сво­им зна­комым – про­вин­ци­алом-по­мещи­ком, ко­торый по ка­кой-то нуж­де при­ехал с ви­зитом в Санкт-Пе­тер­бург. Граф по­ин­те­ресо­вал­ся, как по­мещи­ку по­казал­ся обед, ко­торым пос­ледне­го пот­че­вали у зна­комо­го им обо­им сто­лич­но­го са­нов­ни­ка.

– Прос­то ве­лико­лепен, – от­ве­тил по­мещик-про­вин­ци­ал, – единс­твен­но, по­дан­ный в кон­це обе­да пунш был ужас­но слаб.

Го­ворят, над этой ис­то­ри­ей по­том ещё дол­го сме­ялось всё сто­лич­ное об­щес­тво. Де­ло в том, что «сла­бо­ал­ко­голь­ный пунш», ко­торый по­дали в кон­це обе­да и ко­торый по­мещик вы­пил зал­пом, был все­го лишь тёп­лой во­дой с лом­ти­ком ли­мона, ко­торую под­несли по за­вер­ше­нии тра­пезы для по­лос­ка­ния рта…