Крепостной музыкант

Пять лет на­зад был опуб­ли­кован мой рас­сказ «Судь­ба Му­зыкан­та» о жиз­ни скри­пача Л.С. Тыш­ко­ва.  Там я крат­ко упо­минал его дво­юрод­но­го бра­та пи­анис­та Ана­ния (На­ну) Швар­цбур­га. К со­жале­нию Ана­ний Ефи­мович ра­но ушёл из жиз­ни, все­го в 56 лет, и не ос­та­вил пос­ле се­бя ни­каких за­писей.

В 1972 го­ду он при­ез­жал из Крас­но­яр­ска в Свер­дловск на свадь­бу сво­ей пле­мян­ни­цы, до­чери Л.С. Тыш­ко­ва (я на той свадь­бе был же­нихом), где мы с ним поз­на­коми­лись, и он, по­лулё­жа на ди­ване в сво­ей лю­бимой по­зе, весь ве­чер рас­ска­зывал мне про свою жизнь. Не мо­гу се­бе прос­тить, что в пред­сва­деб­ной су­мато­хе не за­писал тог­да его уди­витель­ные ис­то­рии. В этом рас­ска­зе я та­юсь вос­ста­новить судь­бу это­го за­меча­тель­но­го че­лове­ка по кро­хам то­го, что за дол­гие го­ды сох­ра­нила моя па­мять.

По­езд ос­та­новил­ся у де­ревян­но­го пер­ро­на ста­рин­но­го бе­лорус­ско­го го­род­ка По­лоц­ка. Из мяг­ко­го ва­гона выш­ли два мо­лодых че­лове­ка до­воль­но не­обыч­но­го для этих мест ви­да. В гла­за бро­сались их ко­рот­кие клет­ча­тые брю­ки ан­глий­ско­го пок­роя с зас­тёжка­ми ни­же ко­лена, яр­кие мод­ные ру­баш­ки за­пад­но­го сти­ля и ши­роко­полые шля­пы, а глав­ное – от­кры­тые и улыб­чи­вые ли­ца. Та­кие ли­ца в со­вет­ской стра­не к то­му 1936 го­ду уже не встре­чались вов­се. Од­но­му из этих инос­тран­цев бы­ло 19 лет, а дру­гому 18. В ру­ках они дер­жа­ли по не­боль­шо­му ба­уль­чи­ку. Вый­дя из ва­гона, ре­бята не­уве­рен­но ста­ли ози­рать­ся вок­руг, но их рас­те­рян­ность бы­ла не­дол­гой. К ним сра­зу бро­силась ма­лень­кая ста­руш­ка с кри­ком «Лё­воч­ка! На­ноч­ка!» Они оба об­хва­тили её ру­ками: «Здравс­твуй, ба­буш­ка! Вот и мы!»

Ба­буш­ка жи­ла не­дале­ко от вок­за­ла в ма­лень­ком по­косив­шимся до­мике с ого­родом, пря­мо у ре­ки Да­уга­ва. При­езд вну­ков стал для неё са­мым яр­ким со­быти­ем за мно­гие го­ды, с тех пор, как её до­чери и сы­новья раз­ле­телись по все­му све­ту – от Аме­рики до Ки­тая. Это бы­ла её пер­вая и пос­ледняя встре­ча с вну­ками. Маль­чи­ки ро­дились и вы­рос­ли в да­лёком рус­ско-ки­тай­ском го­роде Хар­би­не и лишь ме­сяц на­зад пе­ре­еха­ли в СССР, стра­ну от­ку­да ещё до ре­волю­ции эмиг­ри­рова­ли их ро­дите­ли и по­ка ещё жи­ли мно­гие родс­твен­ни­ки. А в пос­ледний раз они ви­делись по­тому, что этих двух ре­бят жда­ли впе­реди страш­ные ис­пы­тания, а са­ма ба­буш­ка, ког­да че­рез нес­коль­ко лет ей ста­нет труд­но жить од­ной, пе­ребе­рёт­ся к до­черям в Ле­нин­град, где и ум­рёт от го­лода в 1942 го­ду. Но по­ка это ле­то 1936 го­да бы­ло для неё вре­менем счастья.  Вну­ки гос­ти­ли у неё це­лый ме­сяц, она их по­ила пар­ным мо­локом, что по­купа­ла у со­сед­ки, и кор­ми­ла изу­митель­ным бор­щом сво­его при­готов­ле­ния. Ре­бята по­мога­ли ей в ого­роде, ры­бачи­ли на ре­ке, а ве­чера­ми рас­ска­зыва­ли про свою жизнь в да­лёкой стра­не. Осо­бен­но яр­ким рас­сказ­чи­ком был млад­ший внук На­на:

— У нас в Хар­би­не был боль­шу­щий дом, с ве­ран­дой, ма­ма ра­бота­ла с Лё­виным от­цом в его ап­те­ке. В до­ме бы­ла ки­тай­ская прис­лу­га, уби­рала, го­тови­ла еду. Ког­да мы ещё бы­ли деть­ми, мы с Лё­вой всег­да бы­ли вмес­те. Вмес­те в шко­лу хо­дили, толь­ко в раз­ные клас­сы, жи­ли ря­дом. Ког­да его ста­ли учить на скрип­ке, моя ма­ма ска­зала — а мой сын бу­дет иг­рать на ро­яле, что­бы де­ти мог­ли выс­ту­пать вмес­те! Вот так и по­лучи­лось — я стал пи­анис­том, а Лё­ва скри­пачом. Мы иг­ра­ли вмес­те поч­ти каж­дый день, да­вали кон­церты в раз­ных го­родах Ки­тая, про нас в га­зетах пи­сали. У нас бы­ли хо­рошие учи­теля, а по­том Лё­вин учи­тель у­ехал в То­кио и заб­рал его с со­бой. Лё­ва жил в Япо­нии че­тыре го­да у не­го в до­ме, мно­го выс­ту­пал с кон­церта­ми и да­же стал зна­мени­тым. Этой вес­ной со­вет­ский по­сол в Япо­нии приг­ла­сил Лё­ву пе­ре­ехать в Мос­кву, что­бы учить­ся в кон­серва­тории. А Лё­ва ему ска­зал — я по­еду толь­ко с вмес­те с На­ной! Тог­да по­сол свя­зал­ся с ва­шим пра­витель­ством и они от­ве­тили: “Хо­рошо, вмес­те так вмес­те, пусть при­ез­жа­ют оба”. Мы и при­еха­ли. Нас сра­зу при­няли в Мос­ков­скую кон­серва­торию, да­же без эк­за­менов, но сей­час ле­то и за­нятия нач­нутся толь­ко в сен­тябре. Вот мы и ре­шили при­ехать к те­бе в гос­ти, ба­буш­ка.

Так дей­стви­тель­но оно и бы­ло. Дво­юрод­ные братья-вун­деркин­ды толь­ко в и­юне при­еха­ли из Хар­би­на в Мос­кву по приг­ла­шению со­вет­ско­го пра­витель­ства. Труд­но ска­зать на­вер­ня­ка по­чему в те го­ды со­вет­ской стра­не, а вер­нее Ста­лину, вдруг по­надо­бились та­лан­тли­вые му­зыкан­ты?  Ви­дать бы­ла у не­го идея-фикс стать «впе­реди пла­неты всей» в са­мых раз­ных об­ластях куль­ту­ры. В 1936 г. М. Бот­винник стал чем­пи­оном ми­ра по шах­ма­там (по­делил пер­вое мес­то с Х.Р. Ка­паб­ланкой), в 1937 г. дол­жен был сос­то­ять­ся кон­курс скри­пачей и пи­анис­тов в Брюс­се­ле. Му­зыкаль­ные та­лан­ты ста­ли нуж­ны по­зарез. Хва­тало, ра­зуме­ет­ся, и сво­их, но на вся­кий слу­чай про за­пас со­бира­ли и за буг­ром – кто зна­ет, вдруг при­годят­ся? По­тому Ль­ва Тыш­ко­ва, а с ним и его дво­юрод­но­го бра­та Ана­ния (На­ну) Швар­цбур­га, де­тей ещё до­рево­люци­он­ных эмиг­рантов, при­вез­ли в Мос­кву из Ки­тая и от­да­ли в учё­бу к луч­шим пе­даго­гам Мос­ков­ской кон­серва­тории: Лев стал сту­ден­том А.И. Ям­поль­ко­го, а Ана­ний учил­ся у К.Н. Игум­но­ва. Пос­коль­ку в те страш­ные го­ды мо­лодых лю­дей го­тови­ли для по­каза за гра­ницей, на их яв­но за­пад­ный об­лик, сво­бодо­мыс­лие и рас­кре­пощён­ное по­веде­ния по­ка зак­ры­вали гла­за. Пусть се­бе по­рез­вятся до по­ры до вре­мени. И они рез­ви­лись во всю си­лу сво­его мо­лодо­го тем­пе­рамен­та. Осо­бен­но На­на. Бу­дучи блес­тя­щим пи­анис­том, он ещё об­ла­дал прек­расным ак­тёр­ским та­лан­том, нес­мотря на свои 18 лет был уже ши­роко эру­диро­ван, пи­сал сти­хи и эпиг­раммы, на­читан, и слыл ду­шой лю­бой ком­па­нии. Вок­руг не­го всег­да со­бира­лись друзья, он прек­расно рас­ска­зывал анек­до­ты, ри­совал шар­жи, знал мас­су ин­те­рес­ных ис­то­рий, осо­бен­но о Ки­тае и дру­гих ста­нах, где хо­тя и не бы­вал сам, но слы­шал о них от сво­их хар­бин­ских при­яте­лей, по­ез­дивших по све­ту. В то вре­мя та­кое сво­бод­ное по­веде­ние в стра­не где ста­ло жить «луч­ше и ве­селее», мяг­ко го­воря, бы­ло хож­де­ни­ем по ос­трию но­жа.

Од­на­ко в 1937 г. на меж­ду­народ­ный кон­курс им. Эже­на Изаи в Брюс­се­ле Ль­ва и На­ну ре­шили не по­сылать. То ли их уро­вень соч­ли ни­же, чем у Ой­стра­ха и Ги­лель­са, но ско­рее все­го на­чина­ло раз­дра­жать их не­зави­симое по­веде­ние сво­бод­ных лю­дей и Вождь ре­шил, что приш­ла по­ра пус­тить дру­зей под нож. И в са­мом де­ле, за­чем стра­не ра­бочих и кресть­ян лиш­ние му­зыкан­ты?

Ль­ва арес­то­вали в Мос­кве 1 де­каб­ря 1937 го­да. На­на в это вре­мя жил в Ле­нин­гра­де, ку­да он пе­ре­ехал к ро­дите­лям и пе­ревёл­ся на учё­бу в Ле­нин­градскую кон­серва­торию.  За ним приш­ли че­рез два ме­сяца. Вы­тащи­ли пря­мо из пос­те­ли сре­ди но­чи, под бе­зум­ный плач его ма­тери Ра­хили свя­зали ру­ки, за­пиха­ли в чёр­ный во­ронок и увез­ли в Боль­шой Дом. Про­дер­жа­ли ка­кое-то вре­мя в об­щей ка­мере, а по­том ночью при­вели на доп­рос. Не ска­зав ни сло­ва, сле­дова­тель и его по­мощ­ник ста­ли его жес­то­ко из­би­вать. Би­ли по го­лове, пи­нали но­гами, ста­ра­ясь уго­дить по поч­кам. По­том уса­дили на стул, об­ли­ли во­дой, что­бы в се­бя при­шёл, и сле­дова­тель ска­зал:

— Да­вай, рас­ска­зывай, как же те­бя спо­доби­ло стать япон­ским шпи­оном? А мо­жет и ан­глий­ским? Нам ведь всё из­вес­тно. Твой дво­юрод­ный брат Лев Тыш­ков приз­нался, что сам шпи­онил на Япо­нию и те­бя вов­лёк для со­бира­ния сек­ретной ин­форма­ции. Вот тут про­токол го­тов, да­вай, под­пи­сывай и не трать на­ше вре­мя.

Ра­зуме­ет­ся, го­ворил он вов­се не так веж­ли­во, как тут на­писа­но, а пе­реме­жал сло­ва пло­щад­ным ма­том. Ещё не по­нимая об­ста­нов­ку, Ана­ний ска­зал:

— Да ни­какой я не шпи­он и мне не в чем приз­на­вать­ся. Всё это неп­равда!

Но тут дверь от­ры­лась и во­шёл дру­гой сле­дова­тель, ви­димо на­чаль­ник, сов­сем мо­лодой, с гус­ты­ми ру­сыми во­лоса­ми, пыш­ны­ми уса­ми и хо­лод­ны­ми рыбь­ими гла­зами. Сле­дова­тель сра­зу вско­чил и к не­му об­ра­ща­ет­ся:

— Вот, то­варищ ка­питан, япон­ский шпи­он. Не же­ла­ет приз­на­вать­ся. Уж про­токол го­тов, а он не приз­на­ёт­ся.

— А вы что, — ти­хо ска­зал уса­тый, — за­были про ука­зание то­вари­ща Ежо­ва? Бить, бить и бить, по­ка не соз­на­ет­ся! Вот смот­ри­те, я вам по­кажу, как на­до.

Он по­дошёл к На­не и спро­сил, чем он за­нимал­ся до арес­та? На­на с тру­дом вы­гово­рил: «Я пи­анист».

— Ах вот, как, — улыб­нулся тот, — зна­чит на ро­яле иг­ра­ете? А вот ска­жите-ка мне, ка­кая ру­ка для иг­ры на ро­яле важ­нее, пра­вая или ле­вая?

На­на про­бор­мо­тал, что обе важ­ны, но для пра­вой пар­тия мо­жет быть слож­нее.

— А пи­шете вы ведь пра­вой ру­кой?

На­на кив­нул. На что на­чаль­ник опять улыб­нулся, взял его за ле­вое за­пястье и ска­зал:

— Ну тог­да мы пра­вую ру­ку по­ка по­бере­жём. Пой­дём­те-ка со мной.
За­тем под­вёл На­ну ко вход­ной две­ри, от­крыл, по­ложил его ле­вую ла­донь в про­ём у двер­ных пе­тель и со всей си­лы дверь зах­лопнул. Как лу­чины, хрус­тну­ли по­ломан­ные кос­ти. На­на зак­ри­чал, по­том за­дох­нулся от ужа­са­ющей бо­ли и осел на пол. Ко­жа на паль­цах лоп­ну­ла, кровь по­тек­ла на пол, а па­лач мяг­ко ска­зал:

— Вот те­перь мож­но и про­дол­жить. Пра­вая ру­ка по­ка что дей­ству­ет, возь­ми­те-ка в неё руч­ку и под­пи­сывай­те про­токол, а не то мы и с ней пов­то­рим то же са­мое.

Взял он На­ну те­перь за пра­вое за­пястье, под­во­лок его об­мякше­го к сто­лу, вло­жил ему в паль­цы руч­ку, об­макнул в чер­ниль­ни­цу и ткнул в лист бу­маги на сто­ле: «Пи­шите».  На­на на­рисо­вал за­корюч­ку и по­терял соз­на­ние.

Оч­нулся он в ка­мере. Ру­ка ны­ла, но рез­кой бо­ли не бы­ло. Кто-то хло­пал его по ще­кам и лил в рот во­ду из алю­мини­евой круж­ки. Ста­ричок с бо­род­кой кли­ныш­ком, На­на уже знал, что был он про­фес­сор из ме­дицин­ско­го ин­сти­тута, то­же «шпи­он», ска­зал со­камер­ни­кам, ко­торые соб­ра­лись вок­руг ра­нено­го:

— Пе­рело­мы до­воль­но серь­ёз­ные, но что­бы кос­ти пра­виль­но срос­лись, на­до их сра­зу за­фик­си­ровать. Вы ува­жа­емые, по­дер­жи­те пар­нишку, ему сей­час бу­дет опять боль­но, но вы­хода нет, на­до кос­ти сло­жить.

Он снял с се­бя ру­баш­ку, зак­ру­тил её в ту­гой жгут и вло­жил На­не в рот меж зу­бов. Кто-то из зэ­ков отод­рал каб­лук от бо­тин­ка и по­дал док­то­ру, по­том все вмес­те при­жали На­ну к по­лу и док­тор при­нял­ся за ра­боту. По­вез­ло На­не – он опять по­терял соз­на­ние от не­выно­симой бо­ли, а ког­да оч­нулся, раз­гля­дел, что ру­ка за­мота­на тряп­кой так, что сло­ман­ные паль­цы плот­но уло­жены на каб­лук, и да­же пе­ревязь че­рез шею сде­лана из кус­ка ру­бахи. Про­лежал он в за­бытьи до ут­ра и да­же чут­кие вер­ту­хаи его не бес­по­ко­или.

Вско­ре его опять выз­ва­ли к сле­дова­телю и объ­яви­ли при­говор — 10 лет ла­герей, а ещё че­рез не­делю от­пра­вили на этап. В пер­вой пе­ресыль­ной тюрь­ме бы­ла боль­нич­ка, там фель­дшер ру­ку пе­ревя­зал, по­чис­тил наг­но­ение и по­дивил­ся, как мас­тер­ски бы­ли кос­ти уло­жены. Каб­лук выб­ро­сил и да­же сде­лал но­вую ши­ну из до­щеч­ки. По­вез­ло шпи­ону – мо­жет бу­дет ещё на ро­яле иг­рать. Еха­ли на вос­ток дол­го и в кон­це мар­та при­вез­ли его на свер­дловскую пе­ресыл­ку. За­вели в ка­меру, где на­роду бы­ло не так уж мно­го, че­ловек пят­надцать, и вдруг крик: «На­на!»

Ог­ля­нул­ся — Лё­ва! Вот ра­дость-то! Дво­юрод­ные братья об­ня­лись, кто-то из зэ­ков мес­то ус­ту­пил на в уг­лу, что­бы при­сесть, и про­гово­рили они до от­боя. Ночью пра­вило — дол­жны ле­жать, ру­ки вы­тянув по­верх оде­яла и раз­го­вари­вать нель­зя. Встре­ча бы­ла не­дол­гой, и че­рез два дня раз­ве­ли их на мно­гие го­ды. Впе­реди у каж­до­го был глав­ный этап — Лё­ве на се­вер­ный Урал, а На­не – нам­но­го даль­ше. Этап для зэ­ков — это крёс­тный ход, его ещё вы­жить на­до. И мо­лит­ва у них бы­ла та­кая: «Гос­по­ди, упа­си ме­ня от ле­сопо­валов Но­риль­ска, от тор­фя­ных бо­лот Мор­до­вии и от зо­лотых шахт Ко­лымы». Вот эта Ко­лыма пи­анис­ту с по­ломан­ны­ми паль­ца­ми и вы­пала.

На Вла­дивос­ток­ской пе­ресыл­ке его об­ри­ли на­голо, одеж­ду от вшей про­жари­ли, в ба­ню сво­дили и пог­ру­зили с сот­ня­ми та­ких же нес­час­тных в трюм па­рохо­да. В Ма­гадан, сто­лицу Ко­лымы, этап при­шёл к ле­ту, выг­ру­зили зэ­ков с па­рохо­да в бух­те На­га­ева и раз­везли по ла­герям. Ана­ния Швар­цбур­га от­пра­вили на ра­боту в шах­ту до­бывать ру­ду, не то оло­вян­ную, не то зо­лотую – для зэ­ка ка­кая раз­ни­ца? Ру­ка бо­лела мень­ше, кос­ти мед­ленно но срас­та­лись. До­щеч­ку он снял, хо­тя на вся­кий слу­чай спря­тал её в буш­ла­те. Стал по­нем­но­гу раз­ра­баты­вать сус­та­вы на ру­ках и мог уже ру­ко­ять от тач­ки об­хва­тывать. Че­рез пол­го­да пе­реве­ли его на ле­сопо­вал в да­лёкий ла­герь, ки­ломет­ров за сто на се­вер от Ма­гада­на. По­пал­ся на его пу­ти хо­роший че­ловек — бри­гадир Ни­колай Коп­цов, ко­торый опе­кал мо­лодо­го пар­нишку с по­ломан­ны­ми паль­ца­ми и что­бы не трав­ми­ровать ру­ку да­вал ему бо­лее ща­дящую ра­боту. Раз­ми­нал На­на паль­цы пос­то­ян­но, а по но­чам на на­рах во­об­ще без­звуч­ные гам­мы иг­рал. На ле­сопил­ке со сво­им на­пар­ни­ком пи­лил он брёв­на под бес­ко­неч­ный при­пев: «мне-те­бе-на­чаль­ни­ку-мне-те­бе…» и так да­лее без кон­ца.

Ко­рот­кое Ко­лым­ское ле­то сме­нилось сна­чала хлёс­тки­ми дож­дя­ми, а за­тем лю­тыми мо­роза­ми. Ме­ла пур­га и дра­ный буш­лат был пло­хой за­щитой от се­вер­ной зи­мы. В ла­гере сви­репс­тво­вали цин­га и ди­зен­те­рия, но умер­ших хо­ронить в мер­зло­те бы­ло не­воз­можно. Стас­ки­вали их за ла­герь и за­рыва­ли в снег до вес­ны. Не сто­ит здесь под­робнее пи­сать об аде Ко­лымы – луч­ше Ша­ламо­ва ник­то это­го не сде­лал и, ду­маю, уже не сде­ла­ет.

Мать его Ра­хиль, пос­ле то­го, как На­ну арес­то­вали, ка­кими-то прав­да­ми и неп­равда­ми умуд­ря­лась уз­на­вать все пе­реги­бы его крёс­тно­го пу­ти и еха­ла вслед за эта­пом, что­бы к сы­ну быть поб­ли­же. В пер­вое вре­мя с до­роги пи­сала она пись­ма сво­ему бра­ту, Лё­вино­му от­цу, а по­том пись­ма прек­ра­тились. Сги­нула она нав­сегда где-то на бес­край­них прос­то­рах Си­бири.

В ла­гере вы­жить на об­щих ра­ботах ред­ко ко­му вез­ло, но судь­ба сжа­лилась над мо­лодым пи­анис­том. В ла­герях Даль­строя, так на­зыва­лась эта им­пе­рия раб­ско­го тру­да, для под­ня­тия нас­тро­ения зэ­ков при вы­воде на ра­боту иг­рал ду­ховой ор­кестр. На­цис­ты эту чуд­ную идею поз­же пе­реня­ли в сво­их кон­цла­герях. Куль­тур­ные всё же стра­ны Рос­сия и Гер­ма­ния! На счастье На­ны у на­чаль­ни­ка кон­воя ока­зал­ся му­зыкаль­ный слух. Его пос­то­ян­но зли­ла фаль­шь ду­хови­ков-лю­бите­лей, что ежед­невно в пять ут­ра про­вожа­ли сво­ей му­зыкой зэ­ков на ра­боту. Од­нажды до­ложи­ли ему – пи­лит брёв­на быв­ший сту­дент кон­серва­тории. Выз­вал его на­чаль­ник и спра­шива­ет, мо­жет ли он с ду­хови­ками по­рабо­тать, что­бы их дуд­ки не тер­за­ли уши куль­тур­но­го вер­ту­хая? На­на ска­зал, что смо­жет. Тог­да с об­щих ра­бот его сня­ли и стал он с тру­бача­ми за­нимать­ся. Заз­ву­чали они ку­да луч­ше — мно­гие ду­дари иг­ра­ли по слу­ху, так он их нот­ной гра­моте на­учил. Од­нажды, го­ду где-то в 1943-м, ре­шили соз­да­вать по ла­герям куль­тбри­гады, не столь­ко, что­бы зэ­кам ин­те­рес­нее жить ста­ло, но глав­ное — на­чаль­ству ску­ку раз­ве­ять. На­ну в од­ну та­кую бри­гаду заб­ра­ли, что­бы он там му­зыку де­лал. Паль­цы он уже сов­сем раз­ра­ботал, толь­ко при пе­реме­нах по­годы бо­лели срос­ши­еся пе­рело­мы. Дос­та­ли для На­ны ак­корде­он, он на нём быс­тро на­учил­ся, а в не­кото­рых КВЧ (куль­тур­но-вос­пи­татель­ных час­тях) бы­ли да­же пи­ани­но, так что он стал иг­рать по па­мяти уже и пь­есы клас­си­чес­ко­го ре­пер­ту­ара. Как-то на од­ном та­ком выс­тупле­нии в Ма­гада­не, вдруг вбе­жали ох­ранни­ки, всех зри­телей на но­ги под­ня­ли и кон­церт ос­та­нови­ли — при­еха­ла и со сво­ей сви­той в зал вош­ла са­ма ца­рица! Здесь на­до по­яс­нить.

В 39-м го­ду по ком­со­моль­ской пу­тёв­ке при­еха­ла в Ма­гадан двад­ца­тиче­тырёх­летняя жен­щи­на до­воль­но прив­ле­катель­ной на­руж­ности и очень не­рав­но­душ­ная к про­тиво­полож­но­му по­лу. Имя ей бы­ло Алек­сан­дра Ро­манов­на Гри­дасо­ва. Сна­чала ра­бота­ла она в ка­кой-то кон­то­ре, но од­нажды по­палась на гла­за все­силь­но­му хо­зя­ину Даль­строя ге­нера­лу Ива­ну Фё­доро­вичу Ни­кишо­ву. Уви­дел её этот царь-ге­нерал и не ста­ло у не­го с той ми­нуты по­коя, по­ка не от­пра­вил он свою же­ну и де­тей на «ма­терик» (так на­зыва­лась вся стра­на за Ко­лымой, ибо доб­рать­ся ту­да мож­но бы­ло толь­ко са­молё­том или мо­рем). Как от семьи от­де­лал­ся, так сра­зу на Гри­дасо­вой же­нил­ся, вер­нее – наз­на­чил её сво­ей же­ной. Дал он ей сна­чала зва­ние лей­те­нан­та, а по­том чи­ны по­сыпа­лись на неё один за дру­гим. И дол­жнос­ти ста­ли у Гри­дасо­вой од­на важ­нее дру­гой, по­ка не наз­на­чил её муж на са­мый вы­сокий пос­ле се­бя пост, на­чаль­ни­цей Маг­ла­га – са­мого боль­шо­го ла­геря в Даль­строе. Бы­ла у неё лич­ная ма­шина Сту­дебек­кер с шо­фёром, слу­ги. Жи­ли царь с ца­рицей в ши­кар­ном особ­ня­ке с са­дом (сад в Ма­гада­не!). Па­роч­ка эта от­ли­чалась са­модурс­твом и жес­то­костью и жизнь лю­бого, хоть зэ­ка, хоть воль­но­на­ём­но­го, це­ликом за­висе­ла от их при­хотей. Клич­ку Гри­дасо­вой в Ма­гада­не да­ли Ека­тери­на Чет­вёртая — всё же по от­чес­тву бы­ла Ро­манов­на, не­понят­но толь­ко по­чему «чет­вёртая»? Кро­ме муж­чин, бы­ла у ца­рицы ещё од­на страсть – обо­жала ар­тистов и ис­кусс­тво, хо­тя аб­со­лют­но ни­чего в нём не по­нима­ла. Об­ра­зова­ние у неё бы­ло ни­какое, но ког­да-то ещё дев­чонкой по­пала она в Там­бо­ве на спек­такль, с тех пор влю­билась в те­атр и те­перь ре­шила — быть в её им­пе­рии прид­ворно­му те­ат­ру. Ста­ла она по ла­герям со­бирать ак­тё­ров, му­зыкан­тов, пев­цов, ху­дож­ни­ков и вско­ре по­явил­ся в Ма­гада­не му­зыкаль­но-дра­мати­чес­кий те­атр име­ни Горь­ко­го под ру­ководс­твом быв­ше­го ре­жис­сё­ра МХА­Та Л.В. Вар­па­хов­ско­го, со сво­ей труп­пой и ор­кес­тром из зэ­ков.

Заш­ла ца­рица в КВЧ, где На­на иг­рал Шо­пена, все вско­чили, ус­ту­пили ей мес­то в пер­вом ря­ду, она ми­лос­ти­во поз­во­лила про­дол­жать. Ког­да кон­церт кон­чился, она На­ну к се­бе приз­ва­ла и ска­зала, что он ей пон­ра­вил­ся, а по­тому она за­бира­ет его к се­бе в те­атр. Вот так стал он му­зыкан­том в кре­пос­тном те­ат­ре. За­нимал­ся Ана­ний с ак­тё­рами – го­товил их к опер­ным спек­таклям, ак­компа­ниро­вал дра­мати­чес­ким пос­та­нов­кам и час­то со­лиро­вал с ор­кес­тром, ко­торым ру­ково­дил та­лан­тли­вый ди­рижёр и ком­по­зитор Пётр Ла­дир­до, то­же зэк, ра­зуме­ет­ся. Спек­такли и кон­церты в этом по­люсе лю­тос­ти бы­ли на са­мом вы­соком про­фес­си­ональ­ном уров­не. Хо­тел я на­писать, что ра­бота­ли те ак­тё­ры и му­зыкан­ты не за страх, а за со­весть, а по­том по­думал – всё же за страх! Ма­дам Гри­дасо­ва час­то при­ходи­ла на ре­пети­ции, со сво­им мне­ни­ем не лез­ла и со­ветов не да­вала, но сле­дила, что­бы бы­ла пол­ная от­да­ча. Од­нажды, ког­да ре­пети­рова­ли опе­ру «Кар­мен», за­мети­ла ца­рица, что ди­рижёр чем-то не­дово­лен и вы­гова­рива­ет кон­цер­тмей­сте­ру ду­ховой груп­пы.

По­дош­ла она к сце­не и спра­шива­ет:

— Что тут у вас стряс­лось? Ты чем не­дово­лен?

— Алек­сан­дра Ро­манов­на, — от­ве­ча­ет ди­рижёр, — здесь у Би­зе есть со­ло фа­гота. У нас в ор­кес­тре нет фа­готис­та и я про­шу, что­бы эту часть сыг­ра­ли клар­не­ты, а у них не по­луча­ет­ся, как на­до.

— Сам зна­ешь, я в этих тон­костях не по­нимаю, но ты мне, Пе­тя, на­пиши-ка на бу­маж­ке в чём проб­ле­ма. Ка­кой те­бе му­зыкант ну­жен, я по­ищу.

Ди­рижёр на­писал и не­дели не прош­ло, во вре­мя оче­ред­ной ре­пети­ции за­водят в зал нас­мерть пе­репу­ган­но­го оч­ка­рика с фа­готом в ру­ках. По­сади­ли его в ор­кестр, ока­зал­ся этот но­вень­кий чуд­ным му­зыкан­том. По­том вы­яс­ни­лось, что ца­рица сна­чала по сво­им ла­герям по­ис­ка­ла, но фа­готис­та не наш­ла. Тог­да она му­жу ска­зала: «Дос­тань мне фа­готис­та!». Свя­зал­ся ге­нерал с Мос­квой и той же ночью арес­то­вали фа­готис­та из од­но­го мос­ков­ско­го ор­кес­тра и дос­та­вили са­молё­том в Ма­гадан. Ни­чего не по­дела­ешь — ис­кусс­тво тре­бу­ет жертв. Толь­ко по­чему-то жер­твам это не в ра­дость. Та­ким по­воро­том дел ма­эс­тро Ла­дир­до по­том дол­го му­чил­ся — знал бы, что так по­лучит­ся, сло­ва ей бы не ска­зал.

В 1944 го­ду в Ма­гадан при­лете­ла аме­рикан­ская пра­витель­ствен­ная де­лега­ция во гла­ве с Ви­це-Пре­зиден­том Ген­ри У­ол­ле­сом. По при­казу Бе­рии ус­тро­или для них по­тём­кин­скую де­рев­ню. Ма­гадан­ские ма­гази­ны ло­мились от све­жих фрук­тов и ово­щей, счас­тли­вые шах­тё­ры-ста­ханов­цы при­ветс­тво­вали до­рогих гос­тей, а ве­чером им по­каза­ли кон­церт в До­ме Куль­ту­ры. По воз­вра­щению в Аме­рику этот на­ив­ный ви­це пи­сал, что боль­ше все­го его пот­ряс пер­воклас­сный ор­кестр в та­кой глу­ши. Аме­рике в этом пла­не на­до бы по­учить­ся у Рос­сии.

При­шёл как-то к ним в те­атр воль­но­на­ём­ный ак­тёр. От­тру­бил он семь лет зэ­ком на зо­лотых при­ис­ках Ко­лымы, а пос­ле ос­во­бож­де­ния у­ехать на ма­терик ему не поз­во­лили и ус­тро­ил­ся он иг­рать в Ма­гадан­ский те­атр. Там он близ­ко сдру­жил­ся с На­ной и дли­лась это друж­ба по­том мно­гие го­ды. Зва­ли то­го пар­ня Ге­ор­гий Жжё­нов и стал он впос­ледс­твии из­вес­тным ки­но­ак­тё­ром. Ра­зуме­ет­ся, жизнь ар­тистов и му­зыкан­тов в те­ат­ре бы­ла нес­равнен­но лег­че, чем у зэ­ков в ла­герях и по­тому мно­гие не толь­ко вы­жили, но да­же жизнь свою пы­тались ус­тро­ить. На­на в те­ат­ре встре­тил свою ста­рую зна­комую по Хар­би­ну Ин­ну Ру­дин­скую, ра­ботав­шую кос­тю­мер­шей, и вско­ре с поз­во­ления и бла­гос­ло­вения ца­рицы на ней же­нил­ся. Там же в Ма­гада­не и дочь ро­дилась.

Бы­вали в их жиз­ни и за­бав­ные мо­мен­ты. Вот один та­кой слу­чай. Ста­вили в те­ат­ре опе­ру «Ма­дам Бат­тер­фляй» Пуч­чи­ни. В од­ной сце­не Пин­кертон дол­жен зай­ти в ком­на­ту к Чио-Чио Сан и уви­деть у неё ре­бён­ка. Ну где взять для спек­такля в Ма­гада­не ре­бён­ка? Тут вспом­нил кто-то, что у воль­но­на­ём­ной кос­тю­мер­ши Ро­зы Иса­аков­ны есть пя­тилет­ний вну­чек. Ро­дите­ли его си­дели по ко­лым­ским ла­герям, а кос­тю­мер­ша с внуч­ком са­ма сю­да при­еха­ла, что­бы быть поб­ли­же к его па­пе и ма­ме. При­вели это­го ма­лыша, оде­ли в на­ряд­ный кос­тюмчик и ве­лели во вре­мя спек­такля прос­то сто­ять на сце­не и ни­чего не де­лать. На премь­ере во вто­ром ак­те Пин­кертон вы­ходит на сце­ну, ви­дит Чио-Чио Сан с маль­чи­ком и по­ёт, ука­зывая на не­го ру­кой: «Чей это ре­бёнок?». И тут не­ожи­дан­но веж­ли­вый ма­лыш ре­шил от­ве­тить кра­сиво­му дя­де в бе­лом ки­теле и крик­нул на весь зал: «Я внук Ро­зы Иса­аков­ны!» Спек­такль приш­лось ос­та­новить. Сер­до­боль­ная ца­рица от сме­ха да­же рас­пла­калась и по­дари­ла ма­лышу не­видан­ный за­мор­ский фрукт – яб­ло­ко.

В 47-м го­ду, ког­да бли­зил­ся у На­ны к кон­цу его де­сяти­лет­ний срок, все мыс­ли бы­ли о ско­рой во­ле, о встре­че с от­цом, с ма­терью (не знал он, что её уж нет). В на­чале ав­густа, пос­ле ре­пети­ции с ор­кес­тром к не­му по­дошёл кон­вой­ный и ска­зал: «Алек­сан­дра Ро­манов­на при­каза­ла вам сроч­но к ней явить­ся». От­ве­ли его к ней в уп­равле­ние, она дверь за ним плот­но прик­ры­ла и го­ворит:

— Ана­ний, слу­шай ме­ня вни­матель­но. У те­бя че­рез пол­го­да срок кон­ча­ет­ся. Но ра­довать­ся не спе­ши. Муж вче­ра бу­магу из Мос­квы по­лучил, где при­каз дан, что­бы всех у ко­го срок кон­ча­ет­ся, не вы­пус­кать, а на­мотать ещё пять лет в до­весок. Иван этот при­каз в си­лу по­ка не ввёл, а по­тому сде­ла­ем вот что. Я при­гото­вила до­кумен­ты о тво­ём ос­во­бож­де­нии и вот тут про­пус­ка на ма­терик для те­бя и тво­ей же­ны с ре­бён­ком. Сей­час же и у­ез­жай­те, да так да­леко, как мо­жете. Ког­да при­каз в си­лу вой­дёт — будь­те на ма­тери­ке.

Поб­ла­года­рил её На­на и тем же ве­чером уп­лы­ли они на па­рохо­де во Вла­дивос­ток, а от­ту­да по­ез­да­ми по ди­аго­нали — че­рез всю стра­ну. Как и со­вето­вала Ека­тери­на Чет­вёртая, у­еха­ли так да­леко, как толь­ко воз­можно. Че­рез два ме­сяца доб­ра­лись они до Су­хуми, сня­ли ком­на­ту. На­на ус­тро­ил­ся пре­пода­вате­лем в му­зыкаль­ное учи­лище — вот, ка­залось, мож­но сно­ва на­чать жить.

Но не тут-то бы­ло. При­каз об от­ме­не ос­во­бож­де­ния зэ­ков дей­ство­вал по всей стра­не и в ян­ва­ре 1949 го­да На­ну в Су­хуми наш­ли, опять арес­то­вали и от­пра­вили в тюрь­му в Тби­лиси. Про­был он в тюрь­ме нес­коль­ко ме­сяцев уже в ка­чес­тве ан­глий­ско­го шпи­она – Япо­ния к то­му вре­мени бы­ла по­беж­де­на и шпи­оны ей бы­ли ни к че­му. За те нес­коль­ко ме­сяцев, что про­вёл он в тюрь­ме, умуд­рился да­же при­лич­но вы­учить гру­зин­ский язык. В Тби­лиси осо­бое со­веща­ние пос­та­нови­ло в ла­герь его не зак­лю­чать, всё же от­си­дел он уже свою де­сят­ку, а от­пра­вить в ссыл­ку на пять лет в по­сёлок Мо­тыги­но в Крас­но­яр­ском крае. Ес­ли не зна­ете, что та­кое Мо­тыги­но, луч­ше вам и не знать! И по­еха­ли Швар­цбур­ги под кон­во­ем опять на вос­ток, в си­бир­скую ссыл­ку.

Сня­ли они в этом по­сёл­ке ком­натку, кое-как жи­ли, но ра­боты не бы­ло ни­какой и ста­ли с го­лода и тос­ки до­ходить. Бы­ло ему там сов­сем нев­мо­готу, мно­го ху­же чем в Ма­гада­не – без де­нег, без зим­ней одеж­ды, не­чем ре­бён­ка кор­мить, да и без му­зыки не мог он жить.  На­писал тог­да Ана­ний про­шение на­чаль­ству, что­бы поз­во­лили ему от­бы­вать ссыл­ку ну хоть в чуть-чуть бо­лее куль­тур­ном мес­те. Сжа­лились и раз­ре­шили ему пе­ре­ехать в Ени­сей­ск, что на се­вер от Крас­но­яр­ска. То­же не Рио Де Жа­ней­ро, но там хоть бы­ли клуб и му­зыкаль­ное учи­лище.

Бук­валь­но на сле­ду­ющий день пос­ле пе­ре­ез­да в Ени­сей­ск, по­шёл Ана­ний ра­зыс­ки­вать этот клуб. Клуб ока­зал­ся в доб­ротном особ­ня­ке ещё ста­рой кир­пичной пос­трой­ки. Дверь бы­ла не за­пер­та, поб­ро­дил по без­людным ко­ридо­рам и за­шёл в зал. Там бы­ло пус­то, толь­ко ле­жали рас­сте­лен­ные по по­лу крас­ные по­лот­ни­ща и ка­кая-то из­мождён­ная ста­руха ри­сова­ла на них ло­зун­ги к пер­во­май­ским праз­дни­кам. Но глав­ное – в даль­нем уг­лу сто­ял нас­то­ящий ро­яль, по­цара­пан­ный, пыль­ный, за­вален­ный ка­ким-то хла­мом. Но ро­яль! На­на по­дошёл к не­му, ски­нул на пол му­сор, отёр ру­кавом пыль и от­крыл крыш­ку. Сна­чала неж­но пог­ла­дил кла­виши, как ре­бён­ка по го­лове, по­том усел­ся на стул, по­сидел мол­ча, вздох­нул и за­иг­рал рап­со­дию Лис­та.

Вско­ре за­метил он, что та ста­руха, ко­торая ри­сова­ла ло­зун­ги на по­лу, по­дош­ла к ро­ялю, сто­ит ря­дом и слу­ша­ет, прик­рыв рот ру­ками. Она не ми­гая смот­ре­ла на его ру­ки и по ще­кам её тек­ли сле­зы. Ког­да он кон­чил иг­рать, она, слег­ка кар­та­вя, за­шеп­та­ла: «Ещё, ещё, по­жалуй­ста, иг­рай­те ещё. Про­шу вас, я так мно­го лет это­го не слы­шала…»

Иг­рал он для неё дол­го, а глав­ное — для се­бя. По­том раз­го­вори­лись и ска­зала она, что зо­вут её Ан­на Ва­силь­ев­на и вот уж три де­сят­ка лет, как но­сит её судь­ба-зло­дей­ка по тюрь­мам, ла­герям и ссыл­кам. За что си­дела – он её не спра­шивал, а она его. Та­кие воп­ро­сы за­давать бы­ло не при­нято, да и смыс­ла не бы­ло, и так яс­но – за нич­то. Ан­на Ва­силь­ев­на жи­ла в Ени­сей­ске в ссыл­ке од­на, не­пода­лёку от Швар­цбур­гов и На­на приг­ла­сил её к ним зай­ти в тот же ве­чер. Ког­да поз­на­коми­лись поб­ли­же, она ко­рот­ко про се­бя рас­ска­зала:

— Я из очень му­зыкаль­ной семьи. Мож­но ска­зать – вы­рос­ла в му­зыке. Мой отец был прек­расный пи­анист, зва­ли его Ва­силий Иль­ич Са­фонов. По ре­комен­да­ции Чай­ков­ско­го его наз­на­чили сна­чала про­фес­со­ром, а по­том ди­рек­то­ром Мос­ков­ской кон­серва­тории. Пет­ра Иль­ича я ко­неч­но знать не мог­ла — он умер в тот год, ког­да я ро­дилась. В на­шем до­ме пос­то­ян­но зву­чала му­зыка, час­то бы­вали у нас Та­не­ев, Рах­ма­нинов, Скря­бин, да во­об­ще все луч­шие му­зыкан­ты на­чала ве­ка. Пос­ле граж­дан­ской вой­ны так сло­жилось, что я на во­ле бы­ла ма­ло и му­зыки у ме­ня в жиз­ни не ста­ло на мно­гие го­ды. А те­перь вот, Ана­ний Ефи­мович, мне вас Бог пос­лал за мои му­чения. Кро­ме вас нет у ме­ня ни­кого. Вер­нее, есть где-то в ла­герях мой сын, но я ни­чего о нём не знаю...

С тех пор Ан­на Ва­силь­ев­на час­то к ним при­ходи­ла, нян­чи­ла их доч­ку На­ташу, всег­да за­сижи­валась за пол­ночь, за что На­на с же­ной проз­ва­ли её «Ка­мен­ный Гость». Ана­ний ус­тро­ил­ся пре­пода­вате­лем в му­зыкаль­ное учи­лище, да­вал кон­церты и ру­ково­дил го­род­ским хо­ром. Сов­сем ско­ро вся куль­тур­ная жизнь в этом си­бир­ском го­род­ке ста­ла вра­щать­ся вок­руг Швар­цбур­га.

Ког­да пос­ле смер­ти Ста­лина за­кон­чился у не­го срок ссыл­ки, поз­во­лили ему пе­ре­ехать в Крас­но­ярск, а в 1954 го­ду пол­ностью ре­аби­лити­рова­ли. Ус­тро­ил­ся он на ра­боту в Крас­но­яр­скую фи­лар­мо­нию, сна­чала кон­цер­тмей­сте­ром, а в 1960 го­ду стал её ху­дожес­твен­ным ру­ково­дите­лем.

При­рода щед­ро ода­рила та­лан­та­ми это­го че­лове­ка. Он был ода­рён во всём — блес­тя­щий пи­анист, ве­лико­леп­ный рас­сказ­чик, по­эт, мас­тер ри­совать ка­рика­туры и шар­жи, об­ла­дал при­ят­ным ба­рито­ном, был кра­сив, умён, оба­яте­лен и, как маг­нит, при­тяги­вал к се­бе са­мых раз­ных лю­дей. Он вёл пос­то­ян­ные му­зыкаль­ные пе­реда­чи на крас­но­яр­ском ра­дио и те­леви­дении, час­то выс­ту­пал с лек­ци­ями. Его друзь­ями ста­ли мно­гие вы­да­ющи­еся му­зыкан­ты то­го вре­мени – А. Ха­чату­рян, М. Рос­тро­пович, Д. Ой­страх, друг детс­тва ещё по Хар­би­ну О. Лундстрем, да раз­ве всех пе­речис­лишь! Для мно­гих из них гас­тро­ли в Крас­но­яр­ске час­то бы­ли лишь по­водом встре­тить­ся и по­быть с Ана­ни­ем Ефи­мови­чем.

Ка­залось, при­шёл на­конец к не­му по­кой и нас­та­ла нор­маль­ная жизнь, но умер­ла же­на и ос­тался он один с доч­кой. А ещё в глу­бине ду­ши его жил ле­деня­щий страх. На­на вздра­гивал при каж­дом сту­ке в дверь, скри­пе тор­мо­зов за ок­ном, при зву­ке ша­гов на лес­тнич­ной клет­ке или шу­ме лиф­та. По но­чам сни­лись кош­ма­ры, что вот опять его арес­то­выва­ют, бь­ют по поч­кам, ло­ма­ют паль­цы, ве­зут по эта­пу и пи­лит он дро­ва под шар­ма­ноч­ный на­пев: «мне-те­бе-на­чаль­ни­ку…» Он про­сыпал­ся в хо­лод­ном по­ту и дол­го не мог сно­ва ус­нуть. Ког­да ви­дел на ули­це ми­лици­оне­ра или прос­то че­лове­ка в во­ен­ной фор­ме, сер­дце за­мира­ло и хо­лоде­ли ру­ки. Бу­дучи од­ним из са­мых из­вес­тных и по­пуляр­ных в Крас­но­яр­ске лю­дей, по­лучил он квар­ти­ру в до­ме для боль­шо­го на­чаль­ства. Со­седом по лес­тнич­ной клет­ке был ге­нерал КГБ, на­чаль­ник кра­ево­го уп­равле­ния. Ког­да ге­нерал по-со­сед­ски за­ходил, у На­ны про­падал го­лос и де­реве­нели но­ги.  Со­сед не мог по­нять, по­чему у та­кого блес­тя­щего лек­то­ра и са­мого об­щи­тель­но­го че­лове­ка в го­роде вдруг зап­ле­та­ет­ся язык и дро­жат ру­ки. Пос­ле смер­ти Ста­лина и с нас­тупле­ни­ем «ве­гета­ри­ан­ских» вре­мён уже не арес­то­выва­ли лю­дей без вся­кой на то при­чины, но па­мять про­дол­жа­ла на­шёп­ты­вать ему: «Не верь им. Бы­ло это рань­ше, бу­дет опять. Бе­регись и будь на­чеку».

Ког­да у Ан­ны Ва­силь­ев­ны за­кон­чился срок оче­ред­ной ссыл­ки, поз­во­лили ей у­ехать из Ени­сей­ска и она по­сели­лась в Крас­но­яр­ске, хо­тела быть бли­же к На­не. Опять, как и рань­ше, она час­то за­сижи­валась у не­го до­поз­дна, нян­чи­ла На­ташу, на­ряжа­ла её ку­кол, хо­дила за по­куп­ка­ми, уби­рала в до­ме. Бук­валь­но ста­ла чле­ном семьи. На­на мно­го ра­ботал, поч­ти каж­дый ве­чер про­водил в фи­лар­мо­нии или на те­леви­дении, так что «Ка­мен­ный Гость» бы­ла да­же кста­ти. Од­нажды ког­да пи­ли чай и смот­ре­ли те­леви­зор, она ему ска­зала:

— Ана­ний Ефи­мович, я ка­жет­ся не го­вори­ла вам, кто был мой пер­вый муж? Мо­гу ска­зать — зва­ли его Сер­гей Ни­кола­евич Ти­мирёв. Моя фа­милия и се­год­ня по не­му — Ти­мирё­ва. Был он ге­ро­ем Рус­ско-Япон­ской вой­ны, до 17-го го­да слу­жил стар­шим офи­цером у им­пе­рато­ра Ни­колая Вто­рого на его лич­ной ях­те Штан­дарт, а уже пос­ле на­шего раз­во­да в 18-м го­ду стал он контр-ад­ми­ралом бе­лого дви­жения на Даль­нем Вос­то­ке.

Как ус­лы­шал Ана­ний эти сло­ва, страх сжал его гор­ло ког­тистой ла­пой – в его до­ме дню­ет и но­чу­ет же­на, хоть и быв­шая, бе­лого контр-ад­ми­рала, да ещё офи­цера Ни­колая Вто­рого! За та­кую связь — вдруг опять арес­ту­ют и но­вый срок на­мота­ют! На­шёп­ты­вал ему страх: на­до эту Ан­ну Ва­силь­ев­ну Ти­мирё­ву от до­ма от­ва­дить, она мо­жет нак­ли­кать бе­ду. Но как это сде­лать он не пред­став­лял. Всё же дру­жили они уже пять лет и при­род­ная де­ликат­ность и по­рядоч­ность не поз­во­ляли ему ска­зать: «боль­ше ко мне не хо­дите». Она не по­нима­ла его чувств и про­дол­жа­ла при­ходить.

Прош­ло вре­мя. Страх от об­ще­ния с Ти­мирё­вой как-то при­тупил­ся и Ан­на Ва­силь­ев­на бы­вала у не­го поч­ти каж­дый день. Од­нажды, ког­да пи­ли они чай и смот­ре­ли те­леви­зор, как и па­ру лет на­зад она ска­зала:

— Ана­ний Ефи­мович, я ка­жет­ся не го­вори­ла вам, кто был мой вто­рой муж? Мо­гу ска­зать. Му­жем мо­им был ад­ми­рал Кол­чак. Я из-за не­го Сер­гея Ти­мирё­ва ос­та­вила. У нас с Кол­ча­ком бы­ла бе­зум­ная лю­бовь и хоть мы не бы­ли вен­ча­ны, я ста­ла его граж­дан­ской же­ной. Ког­да его арес­то­вали в Ир­кут­ске, я са­ма в тюрь­му пош­ла, что­бы его под­держать и быть ря­дом. Мы там с ним в раз­ных ка­мерах си­дели, но нам уда­валось об­ме­нивать­ся за­пис­ка­ми. А пос­ле то­го, как они его уби­ли, с тех пор вот уж 35 лет я всё по тюрь­мам, да по ла­герям и ссыл­кам. Толь­ко за то, что я его лю­била. Толь­ко за это… Как-то я сле­дова­теля на доп­ро­се спро­сила «За что?», а он мне от­ве­ча­ет: «Со­вет­ская власть вам столь­ко го­ря при­нес­ла, что вы не мо­жете не быть её вра­гом». Вот так…

Тут у бед­но­го Ана­ния Ефи­мови­ча чуть сер­дце не ос­та­нови­лось, и опять, как рань­ше, страх сжал ему гор­ло и он твёр­до ре­шил – на­до, на­до её от­ва­дить! Кто зна­ет, ка­кие ещё бы­ли у неё мужья? Стал он к ней на­рочи­то хо­лоден, ме­нее при­вет­лив – мо­жет са­ма пой­мёт? Но не по­нима­ла и про­дол­жа­ла при­ходить.

Од­ним ве­чером, ког­да Ан­на Ва­силь­ев­на ук­ла­дыва­ла На­таш­ку спать, к На­не за­шёл его при­ятель, пи­сатель Марк Юда­левич. Он ска­зал:

— Ана­ний, ты зна­ешь всех и все зна­ют те­бя. Мо­жет ты мне по­можешь най­ти од­но­го че­лове­ка? Я сей­час пи­шу кни­гу «Ад­ми­раль­ской час». Это про ад­ми­рала Кол­ча­ка. Мне да­ли дос­туп к ар­хи­вам, но в них ни­чего нет о нём как о че­лове­ке, а без это­го кни­га бу­дет су­хой и ка­зён­ной. В до­кумен­тах я вы­читал, что бы­ла с ним в той же тюрь­ме в Ир­кут­ске его же­на Ан­на Ти­мирё­ва. Мне да­же уда­лось ра­зыс­кать не­дошед­шее пись­мо Кол­ча­ка к ней. Там, в ар­хи­ве мне ска­зали, что она сей­час жи­вёт где-то в Крас­но­яр­ском Крае, но я не пред­став­ляю, как мне её най­ти?

На­на ус­мехнул­ся – знал бы он, что пря­мо сей­час же­на Кол­ча­ка в со­сед­ней ком­на­те ук­ла­дыва­ет его доч­ку спать! Он поп­ро­сил пи­сате­ля по­дож­дать, а сам за­шёл к Ан­не Ва­силь­ев­не и рас­ска­зал, что её ра­зыс­ки­ва­ет пи­сатель-ис­то­рик и хо­чет с ней по­гово­рить о Кол­ча­ке. Она от­ве­тила:

— Я не знаю это­го че­лове­ка. Мо­жет он та­кой, как они все, а мо­жет у не­го есть со­весть. Пе­редай­те ему моё ус­ло­вие: ес­ли он на­пишет, что Кол­чак был враг со­вет­ской влас­ти и это всё, что там бу­дет ска­зано, я с ним го­ворить не ста­ну. Но ес­ли он ещё до­бавит к это­му, что был Алек­сандр Ва­силь­евич от­важным мо­ряком, круп­ным учё­ным, по­ляр­ным ис­сле­дова­телем, в выс­шей сте­пени куль­тур­ным и ис­клю­читель­но по­рядоч­ным че­лове­ком, я с ним по­гово­рю.

На­на вер­нулся к гос­тю и ска­зал, что поз­на­комит его с же­ной Кол­ча­ка, но толь­ко на её ус­ло­ви­ях. Тот сог­ла­сил­ся и дал сло­во. Ког­да они поз­на­коми­лись, он от­дал ей то пись­мо, что на­шёл в ар­хи­ве. Она взя­ла его дро­жащи­ми ру­ками, вгля­делась в зна­комый по­черк и про­шеп­та­ла: «Не ду­мала я, что по­лучу от Са­ши вес­точку че­рез столь­ко лет.» По­том уш­ла в дру­гую ком­на­ту, дверь прик­ры­ла и ус­лы­шал пи­сатель от­ту­да сдер­жанные ры­дания. К его чес­ти, сло­во, дан­ное Ти­мирё­вой, он сдер­жал, кни­гу на­писал прав­ди­вую и да­же при со­вет­ской цен­зу­ре смог в ней ска­зать прав­ду про «Вер­ховно­го пра­вите­ля Рос­сии».

В 1956 го­ду со­об­щи­ли Ан­не Ва­силь­ев­не, что её единс­твен­ный сын Вла­димир Ти­мирёв был расс­тре­лян ещё в 1938 г. и те­перь ре­аби­лити­рован. В 60-м её са­му на­конец ре­аби­лити­рова­ли и она ре­шила пе­ре­ехать в Мос­кву, го­род сво­ей юнос­ти. По прось­бе На­ны Д. Шос­та­кович и Д. Ой­страх смог­ли вых­ло­потать для неё кро­хот­ную ком­натку в ком­му­нал­ке на Плю­щихе и ми­зер­ную пен­сию в 45 руб­лей. Там она и про­жила в ни­щете пос­ледние пят­надцать лет сво­ей жиз­ни.

Че­рез пол­ве­ка пос­ле пер­во­го арес­та она пи­сала сти­хи, об­ра­ща­ясь к сво­ему Кол­ча­ку:

  Но ес­ли я ещё жи­ва
  На­пере­кор судь­бе,
  То толь­ко, как лю­бовь твоя
  И па­мять о те­бе.

С её отъ­ез­дом На­на нес­коль­ко ус­по­ко­ил­ся, мно­го ра­ботал, ез­дил по стра­не, встре­чал­ся с друзь­ями. Час­то бы­вал в Мос­кве, ос­та­нав­ли­вал­ся там у сво­его ста­рого дру­га Ге­ор­гия Жжё­нова.

Шли го­ды, но прош­лое не хо­тело от­пускать его и страх воз­вра­та в бы­лое жил в нём по­мимо его во­ли. Всё ча­ще ще­мило сер­дце, всё ча­ще при­ходи­ли ноч­ные кош­ма­ры и со сто­ном про­сыпал­ся он в хо­лод­ном по­ту.

А од­нажды не прос­нулся.

______________________
©Jacob Fraden, 2016, 2020
Рас­ска­зы и эс­се Яко­ва Фрей­ди­на мож­но про­читать на его веб–сай­те: www.fraden.com/рас­ска­зы , а кни­ги мож­но при­об­рести че­рез: http://www.fraden.com/books