Чёрная черемуха,

Её всег­да вол­но­вала вес­на, и она с жут­ким не­тер­пе­ни­ем каж­дый год жда­ла её нас­тупле­ния. И это ожи­дание нас­толь­ко силь­но зах­ва­тыва­ло, ч то по­рой её мог обу­ять страх не до­жить до гря­дущей вес­ны. У нее бы­ла своя лич­ная при­мета: ес­ли до ут­ра ей сни­лось цве­тение са­дов, зна­чит всю ночь нап­ро­лет шел снег, и на са­мом де­ле ока­зыва­лось так.

 Она не­нави­дела зи­му. Она ей на­поми­нала сквер­ную ста­руху, ко­торая за­вис­тли­во пы­талась хо­лод­ным и мер­злым сне­гом ос­ту­дить ее ки­пящую мо­лодость.  Она за­казы­вала вес­ну, и сре­ди зи­мы кто-то, как буд­то раз­га­дав ее же­лания, воз­вра­щал ее…воз­вра­щал на вре­мя…

Вес­ну она жда­ла всег­да и вез­де, и да­же в этом стран­ном го­роде, в ко­тором она жи­ла. Он дей­стви­тель­но был стран­ным - го­род, ко­торый дав­но уже умер, но по ко­торо­му ник­то так и не спра­вил триз­ну. Он умер, но ми­ру объ­яви­ли, что он жив, оде­ли… За­ву­али­рова­ли кра­сивой ми­шурой ра­ны и ос­та­вили, а труп­ный за­пах гни­юще­го те­ла да­вал о се­бе знать и по­это­му в мер­твом го­роде все пе­рес­та­ли сме­ять­ся, со­бирать­ся, ве­селить­ся, гу­лять… Он пус­тел… И лишь из­редка, ког­да дождь сту­чал по его хо­лод­но­му мра­мору, мож­но бы­ло ус­лы­шать глу­хой крик мер­тво­го го­рода: "Я смо­гу вос­крес­нуть…толь­ко вер­ни­те мою по­терян­ную ду­шу". А где же ее ис­кать-то? Но она вез­де - в не­оп­ла­кан­ном го­ре, в за­бытой ис­то­рии, в по­руган­ной па­мяти, в каж­дом че­лове­ке, кто по­кида­ет эту зем­лю и пе­реби­ра­ет­ся в за­мор­ские стра­ны счас­тли­вой Ев­ро­пы…

А вес­на нес­мотря ни на что опус­ка­лась на этот го­род и ра­дова­ла её до дро­жи, до му­рашек… На­чина­ли зе­ленеть бе­рега лю­бимой Сун­жи. Вот бы по­бежать сей­час к ней и всем нут­ром ощу­тить ее прох­ла­ду и бо­сиком прой­тись по бе­регу, чувс­тво­вать под но­гами хо­лод­ную зем­лю и ос­трые ка­меш­ки.

Но ее не бы­ло. Бы­ла дру­гая Сун­жа…

Сим­вол это­го мер­тво­го го­рода - кра­сивая на­береж­ная, ко­торая каж­дый ве­чер за­жига­ла ог­ни, и мост, не­уме­ло под­де­лан­ный под Алек­сан­дрий­ский… Этот уго­лок, шу­тя на­зыва­ют ма­лень­ким по­доби­ем Па­рижа. А ей не ну­жен был Па­риж, ей ну­жен был Гроз­ный, нас­то­ящий, жи­вой! Она во­об­ще не лю­била го­рода, а мер­твые тем бо­лее…В мер­твом го­роде и лю­ди мер­твы. Как же они не бу­дут мер­твы, ког­да они не за­меча­ют да­же вес­ны? Боль­шинс­тво из них прос­то топ­чет зем­лю, пы­та­ясь не опоз­дать на ра­боту, ког­да мож­но прос­то на ми­нуту за­дер­жать ды­хание и глу­боко вдох­нуть ве­сен­ний аро­мат и дот­ро­нуть­ся гу­бами до на­буха­ющей на вет­ке си­рени поч­ки. Си­рень - ду­шис­тая, кра­сивая и не­дол­го­веч­ная, как и все прек­расное на зем­ле…

Каж­дый год вес­на на­киды­вала на при­роду эту май­скую фа­ту. Но она по­чему-то не лю­била бе­лую си­рень, уж боль­но на­поми­нала она ей че­рему­ху, чер­ную че­рему­ху. Стран­но не прав­да ли? Лю­бить вес­ну и не­нави­деть ее прек­расный сим­вол - бе­лую си­рень. Но ведь вёс­ны бы­ва­ют раз­ны­ми, раз­ны­ми как лю­ди, как го­рода, как судь­бы. Нет ни­чего оди­нако­вого на зем­ле, и лишь вой­ны опус­ка­ют­ся на нее в еди­ном об­ли­чии, но и у них ко­нец бы­ва­ет раз­ным.

Вот и ее вой­на бы­ла сво­еоб­разной. Не бы­ло в ней ни по­беды, ни по­раже­ния, ни ге­ро­ев, ни тру­сов, пос­ле нее не ос­та­лась да­же па­мять. Глав­ным ито­гом стал лишь мёр­твый го­род, на ули­цах ко­торо­го вы­рас­та­ло дру­гое по­коле­ние, не уме­ющее пом­нить, чувс­тво­вать и ждать. Их взра­щива­ют в оран­же­рее, по­доб­но цве­там, и они ду­ма­ют, что так и дол­жно быть. Они не зна­ют, что есть на све­те дру­гие цве­ты - ди­кие, по­левые, ко­торые не бо­ят­ся мол­ний и гроз и из пос­ледних сил гнут­ся под шум­ным май­ским лив­нем. За ни­ми ник­то не уха­жива­ет, но за­то их и не сры­ва­ет ник­то…

А эти рас­тут в душ­ной теп­ли­це и ждут, по­ка кто-то для за­бавы не вос­поль­зу­ет­ся ими. В их жиз­ни нет мес­та под­ви­гу и прик­лю­чени­ям, стрем­ле­ни­ям и бе­зум­ным меч­там. Они прос­то идут за тем, кто ве­дет их на длин­ном бес­цвет­ном по­вод­ке. Вот и сей­час они шли впе­реди нее по мер­тво­му го­роду, и од­на из де­вочек уро­нила на зем­лю бе­лово­лосую кук­лу и быс­тро ее под­ня­ла.  А она, по­рав­нявшись с ни­ми, об­ра­дова­лась:

- Как хо­рошо, что она не умер­ла!

- Кто?

- Как кто? Кук­ла…

Де­ти рас­сме­ялись, а она уш­ла. Они прос­то не зна­ли, что кук­лы то­же уми­ра­ют. А она зна­ла…

Во­об­ще в де­вянос­тых вся­кое бы­вало - и кук­лы уми­рали, и че­рему­ха бы­ла чер­ной. Это ведь бы­ли де­вянос­тые…

Она и тог­да так­же ра­дова­лась вес­не и креп­ко при­жима­ла к сво­ему ху­день­ко­му тель­цу су­хую кук­лу. А пе­ред гла­зами сто­яло мо­лодое рас­ки­дис­тое де­рево че­рему­хи, усы­пан­ное бе­лыми цве­тами. Но в не­бе вне­зап­но по­яви­лись же­лез­ные пти­цы и на­чали опус­кать­ся все ни­же и ни­же. Их гром­кий рев сме­шал­ся с ре­вом пе­репу­ган­ных чер­ных во­рон, ко­торые, не зная ку­да деть­ся об­ле­пили бе­лую че­рему­ху. Под­ня­лась пыль и за­лепи­ла гла­за, а от вет­ра не­воз­можно бы­ло ус­то­ять на но­гах.

Кук­ла сор­ва­лась и упа­ла с рук. Она пы­талась ее най­ти на зем­ле, но силь­ный ве­тер, пыль, во­роны, рев же­лез­ных ма­шин и люд­ские кри­ки на­води­ли жут­кий ужас и ма­лень­кие ру­чон­ки ей не под­чи­нялись.

У кук­лы зак­ры­лись гла­за. Она изо всех сил тряс­ла ее, а по­том с пла­чем бро­сила на зем­лю и вскрик­ну­ла - ее уби­ли! Чер­ные во­роны, об­ле­пив­шие бе­лую че­рему­ху, про­дол­жа­ли си­деть на ее вет­ках.

Же­лез­ные пти­цы взмы­ли вверх, а уби­тая кук­ла ле­жала на мок­рой зем­ле…

Что это бы­ло? Смерть кук­лы или смерть детс­тва…

Но что-то точ­но тог­да умер­ло…

Бе­лая си­рень ей каж­дый год на­поми­на­ет чер­ную че­рему­ху, и этот ка­кой-то ужас­ный эпи­зод со смертью кук­лы дол­гое вре­мя не вы­ходил из го­ловы. А сей­час, она так­же, как и рань­ше ждет вес­ну, и вес­на про­дол­жа­ет ее вол­но­вать. Пе­чаль­но лишь од­но, что кук­лы те­перь жи­вы, а лю­ди на­обо­рот мер­твы…