ЧИТАТЕЛЬ, ДРУГ ЛЮБЕЗНЫЙ, ОТЗОВИСЬ!..

Не при­зывай в сти­хах нев­згод, пре­дуп­реждал по­эт,
и вто­рил ему дру­гой рап­сод сто ис­ху­далых лет
спус­тя. Тот, пер­вый, ве­рил в рок, ро­ман­тик был и смуть­ян,
взи­мал уме­рен­ный об­рок с му­ранов­ских кресть­ян,
счи­тал, что по­эзия - гнев­ный гимн ми­роз­да­нию, и, на­конец,
жил сам и ды­шать да­вал дру­гим, об­разцо­вый муж и отец.

А уче­ник его, од­но­ногий ге­рой Вто­рой ми­ровой вой­ны,
рас­ха­живал по Мос­кве с клю­кой, за­писы­вал грус­тные сны,
он то­же был, бе­зус­ловно, жив, про­сил эпо­ху "не тронь!"
и в до­ме твор­чес­тва спал, по­ложив се­дую го­лову на ла­донь.

И хо­тя ни один из них не ук­рал ни яб­ло­ко, ни гра­нат,
обо­их бар­дов гос­подь приб­рал в не­весе­лый эдем­ский сад.
И я, уче­ный, про жизнь, что мне дос­та­лась, твер­жу во ть­му:
не ма­ши плат­ком, бес­ценная, не ис­че­зай в фев­раль­ском ды­му.

* * *

Каж­до­му ве­ку ну­жен род­ной язык,
каж­до­му сер­дцу, де­реву и но­жу
ну­жен род­ной язык чис­той сле­зы -
так я ска­жу и сло­во свое сдер­жу.

Так я ска­жу, и мол­ча, бо­сой, прой­ду
неп­ло­дород­ной, об­лачною стра­ной
что­бы вме­нить в ви­ну сво­ему тру­ду
став­ший гро­моз­дким кам­нем язык род­ной.

С ули­цы ин­ва­лид ухом к стек­лу при­ник.
вся­кому гор­лу боль­но, вся­кий сле­зит­ся глаз,
ес­ли вет­ша­ет век, и его род­ник
пе­ресы­ха­ет, не уте­шая нас.

Кам­ни сот­рут по­дош­ву, мо­лодость от­бе­рут,
чтоб из во­ды по­ющий трос­тник воз­рос,
что­бы под ста­рость мог оп­равдать свой труд
не­уто­лимым кру­жевом кам­не­тес.

Что ж - от­ди­рая кор­ку со сжа­тых губ,
пре­воз­мо­гая ложь, и в ушах на­рыв,
каж­до­му не­бу - ес­ли уж век не люб -
про­гово­рись, за­бытое пов­то­рив

на язы­ке род­ном, по­тому что вновь
в каж­дом жи­вом пре­дут­ренний сон глу­бок,
что­бы сли­вались не­нависть и лю­бовь
в уз­ком тво­ем зрач­ке в зо­лотой клу­бок.

* * *

Так, спесь твоя силь­на, и сны твои страш­ны,
по­ка сто­ит в ушах - не­воль­ный ли, влюб­ленный -
 шум, со­чета­ющий тщес­лавный плеск вол­ны
и гул мо­лит­вы от­да­лен­ной.
И по­сох твой рас­цвел, и слез­ный взгляд про­сох:
на что же пла­кать­ся, ког­да в бе­де-злос­частье
нам жа­лу­ет и­юль глу­бокий, слад­кий вздох
и то­поли­ный пух опух­ших глаз не зас­тит?
Пусть вре­мя све­тит­ся ас­фаль­то­вым ручь­ем,
пусть гор­ло, сдав­ле­но вол­не­ни­ем на­чаль­ным,
пе­репол­ня­ет­ся тя­гучим бы­ти­ем,
тя­гучим, зяб­ну­щим, про­щаль­ным, -
пусть с не­ба низ­ко­го стру­ит­ся звез­дный смех -
как го­лосит ду­ша, как жаль ее, ду­реху! -
не уте­шение, но му­зыка для тех,
кто­обог­нал­сво­юэпо­ху.

* * *

Есть в при­роде час, а вер­нее - миг,
в но­яб­ре, под ут­ро, ког­да в про­валах
под­во­ротен, в ме­сиве сгнив­ших книг
все, что бы­ло, бу­дет и ми­нова­ло,

вдруг твер­де­ет, схва­тыва­ет­ся, го­ря
се­реб­ром от­ча­ян­ной, мер­твой но­чи, -
это вре­мя, чер­ное, как за­ря.
ни­кого не ждет, ни­чего не хо­чет.

И ког­да не люб ни огонь, ни гроб -
му­хи бе­лые на стек­ле окон­ном -
прис­ло­ни к не­му то­локон­ный лоб
и за вь­юж­ным выс­мотришь час­то­колом -

там один на один с шу­тов­ской Твер­ской
по­жилой гос­по­дин про­пис­ных и строч­ных
про­сыпа­ет­ся, слов­но пе­сок мор­ской
из раз­би­тых ча­сов пе­соч­ных,

бес­по­кой­ный го­род, гра­нит­ный сад,
ви­дит злые сны в ле­дяной пос­те­ли.
Ос­ты­ва­ет сол­нечный ци­фер­блат,
и лю­бовь уже не от­бро­сит те­ни.

* * *

Мыль­ные пу­зыри про­лета­ют по пар­ку, мыль­ные пу­зыри,
сол­нце уже сла­бе­ет, бел­ки пе­ред зи­мой отъ­елись.
Ско­ро за­рядит дождь, по го­родам прис­ми­рев­шей зем­ли
бу­дет мел­ки­ми кап­ля­ми бить, не це­лясь.

Са­мое вре­мя вздох­нуть, при­заду­мать­ся, и при­сесть
на чу­гун­ную ла­воч­ку, и ус­та­вить­ся, как те­ат­рал на сце­ну.
Есть ог­ромные, ра­дуж­ные, кро­шеч­ные, и тус­клые есть.
Од­ни дос­ти­га­ют дре­вес­ных крон, а дру­гие поч­ти мгно­вен­но
ло­па­ют­ся. И я го­ворю заг­рустив­шей
до­чери: смот­ри, смот­ри,
как из во­ды и жид­кости для мытья по­суды
воз­ни­ка­ют ве­лико­леп­ные мыль­ные пу­зыри!
Фи­зика - про­ще не­куда, а ка­кое жи­вое чу­до,
по­доб­ное сме­ху на пе­ресох­ших ус­тах
уми­ра­юще­го, счас­тли­вому сну со­баки или ре­бён­ка.
Ви­дишь, как взле­та­ют и вь­ют­ся, как
са­мозаб­венно иг­ра­ет каж­дая неж­ная пе­репон­ка!
Имен­но сон, ра­зуме­ет­ся, имен­но смех.
Но и про­лёт сквозь осень, где ветвь, как ске­лет, ко­рява,
оли­цет­во­рение (чуть не до­бавил) ед­ва ли не всех
на­ших ча­яний. Но про­мол­чал, и сла­ва
Бо­гу. На па­мят­ник Га­рибаль­ди со шпа­гою си­зари
хло­пот­ли­во сле­тались, хло­пая крыль­ями, как в ла­доши.
Пу­зыри зем­ли, пов­то­ряю, мыль­ные пу­зыри,
од­но­разо­вая со­ломин­ка, не му­чай­ся, мой хо­роший

* * *

"Cочи­нил бы что-ни­будь, но увы -
и сло­ва мер­твы, и зву­ки мер­твы".
Так пись­мен­ник ко­кет­ни­ча­ет, хит­рю­га,
впро­чем, тут же в ру­ки бе­рёт бу­тыль,
от­кры­ва­ет киль­ку в то­мате иль
ре­жет ко­зий сыр, а его под­ру­га

(со­вер­шенно но­вая) го­ворит,
что всег­да це­нила сти­хи нав­зрыд,
ска­жем, му­жа Ла­ры Жи­ваго (От­то
Ла­рин­го­лога), о тще­те тру­да
и лю­бови. Зна­ете, гос­по­да
звёз­дный страх пре­дут­ренне­го по­лёта
над цве­тущим Ки­евом - спуск, подъ­ём,
ке­росин­ки чи­ним, старьё бе­рём,
в пе­рехо­дах под­земных слад­ко
и прох­ладно но раз­ве ты ви­дишь их?
Ты вы­соко сре­ди жи­вых, не­гус­тых
об­ла­ков с се­реб­ря­ною под­клад­кой,

а бу­тыль - из бес­пошлин­но­го ларь­ка,
в ней во­да горь­ка и пе­чаль креп­ка -
гас­нет свет - под­солнеч­ный, тон­ко­рун­ный -
об од­ной стру­не в мо­лодой но­чи,
где мед­сёс­тры сто­нут, и спят вра­чи,
по при­тонам шля­ет­ся тень Га­руна

аль-Ра­шида. Бо­же, не­хоро­шо
от­би­рать по­дарен­ное (ещё
не­раз­вёрну­тое), не­чес­тно да­же.
Этот сыр, и хлеб, и лю­бовь взай­мы -
лишь бы их хва­тило до дна зи­мы.
До пе­тушь­его кри­ка. До треть­ей стра­жи

* * *

Вот со­чини­тель жел­те­ющих книг лбом то­локон­ным к окош­ку при­ник -
При­поми­на­ет, ус­та­вясь в ок­но, то, что им в юнос­ти со­чине­но.
Сколь­ко он перья чу­жие чи­нил, сколь­ко ис­тра­тил ду­бовых чер­нил!
Счастье муж­ское - бу­тыль да ста­кан. Жал­кие сле­зы те­кут по ще­кам.

А за ок­ном, за­потев­шим стек­лом, ве­тер и све­жесть - кон­крет­ный об­лом.
Мут­ная осень, без­домная бра­га, цар­ская хи­мия бо­га жи­ваго,
Что рас­тво­ря­ет лю­бые сло­ва, стёр­тые, буд­то ста­руш­ка-Мос­ква
С кар­ты оте­чес­тва. Сколь­ко тру­да! Сле­зы - учи­ли нас - соль и во­да.
Это не са­мый муд­ре­ный ко­ан: кап­ля во­ды - ми­ровой оке­ан,
Где ин­фу­зория гим­ны по­ет, в воз­дух заг­робный рес­ничка­ми бь­ет.

* * *

И в мо­ре ночь, и во все­лен­ной ть­ма, и го­лоса, спо­соб­ные с ума
Свес­ти, пе­реп­лы­ва­ют воз­дух мрач­ный.
Так не­раз­борчи­вы, за­быв­чи­вы - бе­да! А все шу­мят, как веш­няя во­да,
Как оп­равданье жиз­ни не­удач­ной.

Пре­дуп­реждал про­рок: рас­па­лась связь вре­мен. Что ли­цеме­рить? Уда­лась,
И до сих пор, по­хоже, уда­ет­ся.
По­ёт еще над са­харом оса, ноч­ная вла­га (мер­твых го­лоса)
По кап­ле с не­ба ры­ноч­но­го ль­ет­ся.

А ты, за­воро­жен­ный оке­ан, се­год­ня пь­ян и пос­ле­зав­тра пь­ян -
Чем? Бы­ти­ем от­вержен­ным? Ко­неч­но,
Нет. Бу­дущим и толь­ко, той иг­рой, в ко­торой и го­меров­ский ге­рой
Все от­да­ет кра­сави­це кро­меш­ной.

Чи­татель, друг лю­без­ный, от­зо­вись! Ну, го­лоса, ну, пас­мурная высь
Над оке­аном. Де­ло на­жив­ное.
По­будь со мной, ведь на ми­ру крас­на и смерть са­ма. Не пей её ви­на.
Не ухо­ди, по­будь со мною.

_________________________
На фо­то: Ба­хыт Кен­же­ев.