У МИРА ЕСТЬ СЕРДЦЕ...

Ког­да че­ловек эпо­хи сво­ей прек­расней,
охо­та его по­весить.
Их бы­ло де­сять - еги­пет­ских смер­тных каз­ней.
и за­пове­дей - бы­ло де­сять.

Мяс­ны­ми лом­тя­ми, со­чась, ро­зове­ли стра­ны
на плос­ком блю­де.
Они бы­ли стран­ны, они бы­ли всю­ду стран­ны -
чу­жие лю­ди.

Их но­ги сад­ни­ли, их ру­ки хо­тели имя
на не­бе вы­сечь.
Их бы­ло де­сят­ки ты­сяч. И звезд над ни­ми -
де­сят­ки ты­сяч.

У ми­ра есть сер­дце. Дер­жа­вы, ца­ри и вой­ны -
все­го лишь ра­ма.
Ког­да под­ни­ма­ют­ся спра­ва и сле­ва вол­ны -
ша­га­ешь пря­мо.

И гля­дя, как во­ды гладью сом­кнут­ся сно­ва
над плешью бро­да,
по­дума­ешь: "Бо­же", вне­зап­но дру­гое сло­во
ска­зав: "Сво­бода".

* * *

Три яб­ло­ка, один ста­кан с виш­не­вой
На­лив­кою. Мне хо­чет­ся по но­вой,
Раз­бра­сывая точ­ки и ти­ре,
Прис­лу­шать­ся к осен­не­му сиг­на­лу,
Сво­рачи­вая вре­мя, как си­гару
Ка­та­ет нег­ри­тян­ка на бед­ре.

Хол­стом ук­ра­шен жер­твен­ный тре­нож­ник.
Твой ры­жий и бес­со­вес­тный ху­дож­ник,
Ли­шен­ный окон­ча­ний и кор­ней,
Я ни­чего, на­вер­ное, не зна­чу.
Но пос­мотри, с ка­кой са­мо­от­да­чей
Я вы­секаю звез­ды из кам­ней

И под­жи­гаю спич­кою, как по­рох.
Прос­ти мои по­лот­на, на ко­торых
Ка­та­ют­ся во всей сво­ей кра­се
Спо­кой­но и уве­рен­но, как Буд­да,
Вет­ра на крыль­ях мель­ни­цы, как буд­то
На чер­то­вом вра­ща­ясь ко­лесе.

Те­бе, дол­жно быть, тес­но в этой ра­ме?
Об­ма­нутая здеш­ни­ми да­рами,
Ты губ при­под­ни­ма­ешь угол­ки,
Спе­ша улыб­ку на ли­цо на­пялить,
И дер­га­ешь за ни­точ­ки на па­мять
За­вязан­ные мною узел­ки.

* * *

Я ро­дил­ся от бук­вы ять
Под обс­тре­лом чер­ниль­ных пя­тен.
Не пы­тай­ся ме­ня по­нять -
Я и сам се­бе не­поня­тен.

Я сме­нил по­лусот­ню лиц.
И о чем рас­ска­зать мог­ли мне
Сне­гопа­ды пус­тых стра­ниц
И ко­сые в ли­ней­ку лив­ни?

Я ви­тий­ство­вал на бе­гу
Под пок­ро­вом зме­иной ко­жи.
По­желай тво­ему вра­гу
Быть слег­ка на ме­ня по­хожим.

Вы­рывай из судь­бы лис­ты
И, не пом­ня, к че­му и кто ты,
Из кос­ми­чес­кой пус­то­ты
Из­вле­кай по час­тям пуст?ты.

Оп­ро­кинет­ся не­бос­вод,
И спро­сонья гла­зам ус­та­лым
В по­лусум­ра­ке эша­фот
По­мере­щит­ся пь­едес­та­лом.

К оди­ночес­тву мо­ему
Прис­ло­нив на по­душ­ке пря­ди,
При­ручай, как со­баку, ть­му,
Про­тив не­ба ее пог­ла­див.

* * *

По­минай ме­ня ли­хом, вы­шивай ме­ня лы­ком,
На­пиши на ико­не с по­лу­ан­гель­ским ли­ком
И, пок­рыв ме­ня ла­ком, ос­час­тливь ме­ня лай­ком,
Пред­назна­чив вах­ла­кам и по­родис­тым лай­кам.

Зап­ря­ги ме­ня в нар­ты, про­иг­рай ме­ня в нар­ды.
На фи­зичес­кой кар­те при­рисуй ба­кен­барды
Аф­ри­кан­ско­му Ро­гу, где ро­дят­ся по­эты,
К бо­лево­му по­рогу приб­ли­жая пла­неты.

По­мес­ти ме­ня в по­весть, по­сади ме­ня в по­езд
И прис­тавь ча­сово­го, по­теряв­ше­го по­яс.
Я по­чувс­твую счастье от ло­дыж­ки до выи
На­цепив на за­пястье по­яса ча­совые.
 
На­зывай ме­ня ли­сом, по­сылай ме­ня ле­сом,
На­певай ме­ня ба­сом, рас­сы­пай ме­ня бе­сом
По ка­зен­ным па­латам, по бес­па­мят­ным пли­там,
По вра­чеб­ным ха­латам, ал­ко­голем за­литым.

На­пиши мое имя на дре­вес­ном нап­лы­ве,
На клу­бящем­ся ды­ме, на приб­режном от­ли­ве,
Где еди­ноп­ле­мен­но осы­па­ясь, как ман­на,
Мы жи­вем по­имен­но, уме­рев бе­зымян­но.

* * *

На мо­ре шторм. Ша­та­ясь в по­лус­не,
По­ют ва­лы про­тяж­но и глум­ли­во.
Как трес­нувшие стек­лышки пен­сне,
К еди­номысью схо­дят­ся за­ливы.

Ху­дые реб­ра мы­лит па­рапет.
И го­ловой ка­чая по­лупь­яно,
Плы­вет ма­як, про­цежи­вая свет
Сквозь ре­шето приб­режно­го ту­мана.

Бу­тылоч­ное гор­лышко гры­зет
Мат­рос в от­став­ке, про­лета­рий пор­та,
И бес­ко­зыр­кой крес­тит го­ризонт,
Не­под­хо­дяще по­миная чер­та.

Штор­мит в бу­тыл­ке не­допи­тый скотч.
И жизнь, мах­нув без­вы­ход­но ру­кою,
На цы­поч­ки прив­став, ухо­дит прочь,
Не на­рушая ничь­его по­коя.

* * *

По­ра воз­вра­щать­ся в род­ные пе­наты,
Где да­ты под­да­ты и мыс­ли пер­на­ты,
Где жизнь на ле­ту и лю­бовь на бе­гу,
И зим­ние ок­на ри­су­ют квад­ра­ты
Оран­же­вым све­том на чер­ном сне­гу.

По­ра воз­вра­щать­ся в род­ные па­латы,
Где в бе­лых ха­латах гу­ля­ют пи­латы,
Га­лан­тно за­те­яв с мед­сес­тра­ми флирт.
С од­ним из пи­латов, я слы­шал, пи­ла ты
Из жер­твен­ной ча­ши эти­ловый спирт.

Чу­жие суп­ру­ги в пос­те­ли уп­ру­ги.
Я рад за те­бя и за то, что в ок­ру­ге
Че­кист­ской по­ход­кою бро­дит зи­ма.
Ты лю­бишь пи­лата за чис­тые ру­ки,
Го­рячее сер­дце и хо­лод ума.

По­ра воз­вра­щать­ся в род­ные ком­му­ны.
Не знаю, за­чем, и не знаю, к ко­му, но
Гу­дит го­лова, и бор­мо­чут ус­та,
И к день­гам кар­ма­ны, по счастью, им­мунны,
И со­весть - не столь­ко чис­та, как пус­та.

И хо­чет­ся воз­дух ру­ками пот­ро­гать,
На зем­лю упав, как ос­три­жен­ный но­готь,
И бе­шен­ным псом, воз­му­тясь ти­шиной,
На те­ни в ок­не тво­ем ла­ять - дол­жно быть,
С пох­мелья ок­но пе­репу­тав с лу­ной.

* * *

Вид из ок­на - не­напи­сан­ный мною холст.
Здеш­ний пей­заж ак­ку­ратен, при­земист, толст,
Но­сит оч­ки и в мел­кий узор жи­лет -
Сло­вом, по­хож на бюр­ге­ра сред­них лет.

В ра­ме ста­новит­ся мир зап­ре­дель­но прост:
В тер­мо­се ко­фе, в тос­те­ре зре­ет тост.
В рюм­ке на тон­кой нож­ке блес­тит яй­цо
И подс­тре­ка­ет рас­ква­сить ему ли­цо.

Этот слег­ка по­роч­ный, но проч­ный быт
Де­сяти­леть­ями, слов­но гвоз­дя­ми, сбит,
Соб­ран по кро­хе, за­купо­рен в хро­мосо­мы.
Мас­ло на тост на­маза­но, мо­локо
В ко­фе на­лито. И жить до то­го лег­ко,
Что уми­рать при­ходит­ся не­весо­мо.

* * *

С ее при­ходом ве­чер пе­рес­тал
быть том­ным, став двух­томным. В тем­но­те
све­тил­ся, как ма­гичес­кий крис­талл,
ак­ва­ри­ум без рыб, пос­коль­ку те
взле­тели вверх ик­ринка­ми ог­ня,
сколь­знув по ней, при­ветс­твуя ме­ня,
пе­рели­ва­ясь плав­но и пе­вуче
нас­толь­ко, что кру­жилась го­лова.
И нам шеп­та­ли на ухо без­звучья,
и от вол­ненья пу­тали сло­ва.

А пос­ле мы ле­жали в ти­шине
ли­цом к ли­цу. И ули­ца в ок­не
плы­ла, и фо­нари гля­делись пря­мо,
и, как па­ук, спус­тившись по сте­не,
крес­то­об­разно тень окон­ной ра­мы
по­ко­илась на нас и прос­ты­не.

И про­буя прос­транс­тво на из­гиб,
ва­тага элек­три­чес­кая рыб
на су­мереч­ных ком­натных фор­постах,
оран­же­во све­тясь, как апель­син,
чер­ти­ла "ме­не, те­кел, упар­син" -
не столь­ко нас пу­гая, сколь­ко воз­дух.

* * *

Мы - не­закон­но из­бран­ный на­род.
Нам имя - сму­та. От­чес­тво - раз­брод.
Не­од­нократ­но пос­ланные к чер­ту,
Мы са­мый ад пре­об­ра­жали в муть.
И ес­ли пе­рере­зать нам а­ор­ту,
От­ту­да вмес­то кро­ви хлы­нет ртуть.

Лег­ки, как го­луби­ное пе­ро,
Мы во­ду прев­ра­щали в се­реб­ро
И зо­лотом де­тей сво­их кор­ми­ли,
Бро­сали зем­лю в омут ви­ражей
И, у прос­транс­тва скру­чивая ми­ли,
Скло­няли мир на сот­ню па­дежей.

Мы осы­пались би­сером с не­бес,
Мы рас­сы­пались, слов­но мел­кий бес.
Зве­рея от кос­ми­чес­кой пе­чали,
Выс­тра­ива­ли царс­тва на кро­ви.
И не­нависть с го­тов­ностью про­щали.
Но не про­щали ни­кому люб­ви.

Свои те­ла, сож­женные дот­ла,
Мы по­меня­ли на ан­ти­тела.
И зак­лю­чив се­бя бес­по­ворот­но
В кар­ми­чес­ком прок­ля­том ко­лесе,
Мы быть уме­ли кем и чем угод­но,
Но толь­ко не уме­ли быть, как все.

И мир под стук ло­пат и скре­жет пил
Нас прок­ли­нал и бе­шен­но лю­бил,
И сам се­бе ка­зал­ся ино­род­цем,
Шаг­нувшим за пос­леднюю чер­ту,
И слу­шал то­пот сер­дца, ино­ход­цем
Бе­гуще­го сво­бод­но в тем­но­ту.

* * *

Мое сер­дце прош­лось, как осен­ний стран­ник,
по гус­тым по­лям, по пус­тым зад­воркам,
по по­вер­хнос­ти лу­жи, в свой мно­гог­ранник
зак­лю­чив­шей не­бо, по черс­твым кор­кам
про­кажен­ных листь­ев, по рва­ным звень­ям
ми­молет­ностей, воз­данных мне сто­рицей.
Я хо­тел, что­бы вре­мя ры­чало зве­рем,
от­кли­ка­ясь во мне пе­релет­ной пти­цей.
Я хо­тел быть раз­дет до пос­ледней нит­ки,
ощу­щать опас­ность, пред­ви­деть ги­бель
и под­счи­тывать гор­до свои убыт­ки,
как не­нуж­ный хлам рас­то­чая при­быль.
Я хо­тел жел­тогла­зой лу­ны лам­па­ду
за­жигать под ве­чер в без­людном скве­ре.
И под ней про­рочес­тво­вать до упа­ду,
ни на грош пред­ска­зань­ям сво­им не ве­ря.
Наб­лю­дая, как мир на­до мною мер­кнет,
и го­товый ве­рить, что он нес­ме­тен,
я се­бя ощу­щал до смеш­но­го смер­тным -
по­тому что, на­вер­ное, был бес­смер­тен.

* * *

Я зи­мовал, вес­нел, ле­тал и осе­нял,
кро­шил­ся, слов­но лед, и сы­пал­ся, как би­сер,
меж лас­ка­ми ме­над и лав­ка­ми ме­нял,
меж ле­тописью букв и ско­рописью чи­сел.

Мне пе­ли вре­мена ци­када­ми се­кунд,
нас­висты­вал прос­тор вер­стою во­робь­иной.
И сер­дца мо­его ру­бино­вый ко­рунд,
раз­ла­мыва­ясь, тек со­чащей­ся ря­биной.

Я мус­ку­сом про­пах от бе­шенс­тва эпох.
Юро­дивая жизнь во всех скаб­резных ви­дах
пля­сала на­до мной. И мне да­рила вдох.
И зна­ла, что в от­вет я по­дарю ей вы­дох.

* * *

Нас­ту­пая на тер­нии ахил­ле­совою пя­тою,
над бу­маж­ною про­пастью за­висая нес­той­ко,
каж­дой строч­кою, бук­вой и за­пятою
я знал, что мы смер­тны, но не знал, что нас­толь­ко.

Ска­жешь - ме­лочи? Я не ве­рю, что ме­лочи - мел­ки.
От­да­вая друг дру­гу пос­леднюю кро­ху,
мы вра­ща­ем в ру­ках се­кун­дные стрел­ки,
из ушей вы­ковы­ривая эпо­ху.

Вре­мена и мес­та по-доб­ро­му гиб­лые -
пей хо­лод­ную вод­ку, за­едай кон­серва­ми,
сов­ра­щай се­бя вы­дум­кой. Как не ска­зано в Биб­лии,
пред­послед­ние ста­нут од­нажды стер­ва­ми.

На­певая оду, зву­чащую, как па­родия,
при­выка­ешь су­мер­ка­ми опус­те­лыми
инос­тран­цем быть у се­бя на Ро­дине,
мар­си­ани­ном став за ее пре­дела­ми.

Пос­то­яв у стой­ки, рас­хо­дят­ся пос­то­яль­цы,
зап­ла­тив по сче­ту. И ус­тав от веч­ности,
нес­терпи­мо тя­нет, поп­ле­вав на паль­цы,
за­гасить лу­ну на сво­ем под­свеч­ни­ке.

* * *

Я был до­пущен в не­рай­ский сад
од­ною жизнью то­му на­зад.
Я был от­пу­щен в чу­жой на­род
од­ною смертью то­му впе­ред.
И там ле­чил я, не­бес не­мей,
ис­ку­сом яб­лок уку­сы змей.
Од­ной до­рож­кой, од­ной тро­пой
я раз­ми­нул­ся с са­мим со­бой.
И по­желав­ший ме­ня спас­ти
ли­тою сталью крес­тил пу­ти.
Ло­жились рель­сы на реб­ра шпал,
в ок­не све­тил­ся лу­ны опал,
и я гля­дел в чер­но­ту ок­на,
поч­ти за­быв­шись. А вре­мена,
на пе­рего­нах бе­ря раз­гон,
ка­чали жизнь, как пус­той ва­гон.

* * *

По­синев­ши­ми от ал­ко­голя но­чами,
она ви­дела смерть у ме­ня за пле­чами
и у смер­ти из рук вы­рыва­ла ко­су,
осы­пая та­кою сер­дечною бранью,
что, ук­рывшись под об­ла­ка шку­ру ба­ранью,
зим­ний ме­сяц то­щал и дро­жал на ве­су.

И плес­ка­лась сму­щен­ная жид­кость в ста­кане,
и ос­колка­ми ль­ди­нок зве­нела о гра­ни,
и нев­нятным осад­ком ло­жилась на дно.
И свет­ле­ло ок­но, и, пря­мая, как шпа­ла,
неп­ри­ят­но ос­ка­лив­шись, смерть от­сту­пала,
на бес­цвет­ных обо­ях ос­та­вив пят­но.

Но од­нажды, ког­да ни­чего не ос­та­лось -
толь­ко на­ша зи­ма, толь­ко на­ша ус­та­лость -
рас­тво­рив­шись в од­ной на дво­их тем­но­те,
мы шаг­ну­ли сов­павши­ми стрел­ка­ми в пол­ночь.
И на­пуган­ной пти­цей, зо­вущей на по­мощь,
вы­кипа­ющий чай­ник свис­тел на пли­те.

Ам­стер­дам

Этот го­род, ка­зав­ший­ся от осе­ни ры­жим,
улы­бал­ся вил­лисми­тами, щу­рил­ся дже­кича­нами.
Я гу­лял вдоль на­береж­ных, про­пах­ших га­шишем,
поз­на­комил­ся в ба­ре с по­лупь­яны­ми ан­гли­чана­ми,

рас­ка­тал на биль­яр­де па­ру-трой­ку ша­ров,
одо­лел дво­их, про­иг­рал в фи­нале.
Наб­лю­дал с мос­та, как единс­твен­ный из ми­ров,
не про­ся о по­мощи, то­нет в ка­нале.

Из дес­ны ка­нала зу­бас­то рос­ли до­ма,
уце­пив­шись, на­вер­ное, за дно яко­рями.
С не­сус­ветным ором, точ­но сой­дя с ума,
про­лета­ли чай­ки над крас­ны­ми фо­наря­ми.

По­лыха­ли ок­на, на­поми­ная дом­ны.
Про­живая от пер­во­го до пос­ледне­го вздо­ха,
до­мочад­цы эпо­хи ка­зались без­домны,
как без­домной ка­залась са­ма эпо­ха.

Пульс ноч­но­го го­рода ста­новил­ся глу­ше.
Го­род ожил к ут­ру в пох­мель­ном ми­норе,
ро­зовея, слов­но ку­сочек су­ши,
за­вер­ну­тый бе­реж­но в лос­ку­тик мо­ря.

* * *

В по­лус­не под­ра­гива­ет ут­ро
го­лубой по­лос­кою на што­ре.
Не­опох­ме­лив­ша­яся бух­та
с жад­ностью заг­ла­тыва­ет мо­ре.

Ва­луны, осев­шие кур­гу­зо,
то­поля, зас­тывшие в мо­леб­не.
Рас­кры­вая зон­ти­ки, ме­дузы
сон­но пе­релис­ты­ва­ют греб­ни.

Рва­ною со­леной бах­ро­мою
вол­ны от­пе­чаты­ва­ют ко­ды.
По пес­ку сле­ды пол­зут зме­ею
и ку­са­ют в пят­ку пе­шехо­да.

Пря­чет­ся ус­та­лость в под­мигнув­шем
лос­кутке за­об­лачно­го све­та.
Мы, ко­неч­но, встре­тим­ся - в ми­нув­шем.
По­тому что бу­дуще­го не­ту.

* * *

... но внут­ри неп­ри­ют­но - ста­новит­ся тес­но из­вне.
Улы­ба­ет­ся пре­дан­но то, что дав­но уже про­дано.
Хо­рошо быть улит­кой и всю­ду но­сить на спи­не
бес­по­доб­но кра­сивую, тре­пет­но хруп­кую Ро­дину,

ощу­щать каж­дой кле­точ­кой те­ла, что вы - за­од­но,
не­раз­лучные спут­ни­ки, вер­ные друж­бе со­рат­ни­ки,
со­об­ща опус­кать­ся  по сколь­зко­му илу на дно
и по туч­но­му скло­ну со­бор­но пол­зти в ви­ног­радни­ки.

Ис­тончав, как слю­да, за со­бой не ос­та­вив сле­да,
вре­мена и мес­та, как тос­ка и тос­ка, оди­нако­вы, но
рас­сы­па­ет­ся мир, и со­чит­ся мор­ская во­да
зас­ты­ва­ющей кап­лею со­ли из трес­нувшей ра­кови­ны.

Она пи­сала мне из Ис­па­ни­ии

Она пи­сала мне из Ис­па­нии - бук­ва­ми, как бе­сеня­та, мел­ки­ми,
что ску­ча­ет, ку­па­ет­ся в мо­ре, ве­зет в по­дарок ча­сы -
не­доро­гие, но очень кра­сивые, с не­обыч­ны­ми стрел­ка­ми,
изящ­ны­ми и под­жа­рыми, как ан­да­луз­ские псы.

Она опи­сыва­ла де­ревья, мно­гору­кие, как ме­нора
с апель­си­нами вмес­то све­чек. Об ис­панцах - не очень к мес­ту -
со­об­ща­ла, что га­лан­тны, об­ра­ща­ют­ся к ней "сень­ора",
удив­ля­ют­ся, что од­на, и зо­вут раз­де­лить си­ес­ту.

Приз­на­валась вдруг, что по­вери­ла в жизнь иную
впер­вые и здесь, где нич­то ни на что не по­хоже.
Я чи­тал ее строч­ки, де­лая вид, что рев­ную,
удив­ленно­му воз­ду­ху кор­чил страш­ные ро­жи,

рас­прав­лялся с ан­да­луз­ца­ми од­ним уда­ром на­вахи,
дос­та­вал из ба­ра бу­тыл­ку ри­охи,
бор­мо­тал про се­бя: "Ах уж эти ис­пан­ские ма­хи...",
до­бав­ляя за­чем-то: "Ох уж эти ев­рей­ские ло­хи...".

Ее пись­ма, меж тем, ис­тонча­лись, как вла­га
под суб­тро­пичес­ким сол­нцем, чи­та­ясь кон­до­во:
"Изу­мил Ка­дис... по­рази­ла Ма­лага...
нес­равнен­на Се­вилья... хо­роша Кор­до­ва".

За­тем приш­ла бан­де­роль. С ча­сами. К ча­сам при­лага­лась за­пис­ка:
"Ос­та­юсь в Ис­па­нии. Вес­ной рас­цве­тет мин­даль.
Не грус­ти, я люб­лю те­бя. Лишь от­бра­сывая то, что близ­ко,
ви­дишь даль".

Я пил кое-что пок­репче. Вспо­минал ее ро­дин­ки - де­сят­ки ро­дин
на те­ле. Го­ворил се­бе, что бес­смыс­ленно сто­ять на пу­ти к
со­вер­шенс­тву... По слу­хам она то ли всту­пила в мо­нашес­кий ор­ден,
то ли от­кры­ла на на­береж­ной бу­тик.

Я си­дел, у без­морья ожи­дая штор­ма.
На ее ча­сах, заб­лу­див­шись меж точ­ка­ми и ти­ре,
око­лева­ли стрел­ки - как со­баки, ли­шен­ные кор­ма,
уми­ра­ют в собс­твен­ной ко­нуре.

* * *

По­ра пе­релет­ных птиц от­пускать на во­лю -
в нез­дешние па­лес­ти­ны, в не­види­мые ле­ван­ты.
Крас­ный ве­тер гу­ля­ет по ма­ково­му по­лю.
Си­рене­вый ве­тер ше­велит стеб­ли ла­ван­ды.

Ве­чер опус­ка­ет го­лову, как ус­та­лый вол,
волк за го­рой под­ни­ма­ет при­выч­ный вой.
Ты все­го лишь од­на вол­на из ты­сячи волн.
Ты все­го лишь од­на вой­на из ты­сячи войн.

Сос­чи­тай че­репа - хо­рош ли се­год­ня улов?
Сквозь пле­тение не­вода ль­ет­ся квад­ратно свет.
Го­вори со мной - у ме­ня дос­та­точ­но слов,
чтоб гля­деть на те­бя, ни­чего не ска­зав в от­вет.

Я бро­саю твой не­вод в не­бо и вновь мол­чу.
И гля­дит, под­ра­гивая, жел­той лу­ны све­ча,
как при­ходит ве­чер, те­бя прис­ло­нив к пле­чу,
и при­ходит веч­ность, те­бя от­ряхнув с пле­ча.

* * *

На ве­шал­ке шлем, ноч­ной кол­пак и ко­рона -
то ли цар­сто­вать, то ли спать, то ли выс­ту­пить в бит­ву.
Не спе­ша, пе­речи­тываю жизнь Не­рона,
ле­жа в ван­не и дер­жа на­гото­ве брит­ву.

По­толок проз­ра­чен, соз­вездья ви­сят, как гроз­ди,
лу­на, слов­но шляп­ка гвоз­дя, брон­зо­ве­ет ржа­во.
Ин­те­рес­но, при­дут ли се­год­ня гос­ти
за­читать при­говор от ли­ца дер­жа­вы.

Я приз­наю се­бя ви­нов­ным в из­ме­не.
Про­веду по ве­нам. Те­ряя си­лы,
на­пишу на ка­фель­ной стен­ке: "Ме­не...",
за­кусив упар­си­ном ста­кан те­килы.

Я про­делал по мно­гим ок­рес­тным стра­нам
путь - от лез­вий ме­чей до брит­венных лез­вий.
Уми­рать нам­но­го при­ят­ней пь­яным.
Да и жить спод­ручней не слиш­ком трез­вым.

Сла­ва, зу­дящая, как ко­рос­та,
осы­па­ет­ся с ко­жи. Нев­нятно се­ро,
ут­ро сти­ра­ет пох­мель­но звёз­ды
с по­гон по­гиб­ше­го ле­ги­оне­ра.  

Воз­вра­щай­ся на­зад - ты еще до се­бя не до­рос.
В этом мра­мор­ном ми­ре с двой­ным гут­та­пер­че­вым дном
то ли с крас­ным ви­ном на­тощак сто­ловать­ся вза­сос,
то ли пла­вать нав­зрыд меж кув­шинка­ми с бе­лым ви­ном.

Не­цен­зурной стро­кой выс­три­га­ет тон­зу­ру аб­бат.
Ис­тонча­ясь до спи­цы, ру­ка под­ни­ма­ет ста­кан -
про­пивай Ва­тикан, при­нимая на грудь це­либат,
про­бивай це­лину, отор­вав от гру­ди Ва­тикан.

Воз­вра­щай­ся на­зад - в эту веч­но­зеле­ную топь,
где те­бя при­ютят и об­ратно про­гонят вза­шей.
Ба­рабан­ные па­лоч­ки выс­ту­чат неж­ную дробь,
пах­ла­вой и ху­лой ра­зор­вав пе­репон­ки ушей.

Над то­бою вра­ща­ет лу­на го­лубой ху­лахуп,
то кач­нувшись на­зад, то по но­вой кач­нувшись впе­ред.
И зас­тыв, ты сры­ва­ешь че­шуй­ки с об­ветрен­ных губ,
прев­ра­тив в об­лы­сев­шую ба­боч­ку собс­твен­ный рот.

* * *

На­резан­но­го све­та по­лоса,
сви­вая воз­дух в пыль­ную спи­раль,
заг­ля­дыва­ла в ком­натные нед­ра,
та­ту­ируя спя­щие те­ла.
Мы от­кры­вали не­хотя гла­за -
нам бе­лозу­бо ска­лил­ся ро­яль,
ра­зявив пасть, и сол­нечная цед­ра
на кла­вишах ли­мона­ми цве­ла.

Ос­во­ив­ший­ся в здеш­ней по­лум­гле,
нез­дешний свет, впа­дая в не­кий транс,
вол­ною пе­река­тывал­ся че­рез
пред­ме­ты гар­де­роба на по­лу,
пля­сал на ла­киро­ван­ном сто­ле,
об­ли­зывал та­релоч­ный фа­янс,
ла­кал из рю­мок не­допи­тый хе­рес
и ню­хал си­гарет­ную зо­лу.

Твое слег­ка ок­руглое ли­цо,
пе­рели­валось, слов­но ци­фер­блат,
под жел­той медью сол­нечной та­рел­ки,
ка­тив­шей­ся со зво­ном в не­бесах.
И раз­мы­кая вре­мени коль­цо,
я про­водил ру­кою нев­по­пад
по тво­ему ли­цу, как буд­то стрел­ки
пы­тал­ся пе­рес­та­вить на ча­сах.

* * *

На жес­то­кой нег­ну­щей­ся вые
сос­чи­тал поз­вонки су­ховей.
Раз­го­ни об­ла­ка ку­чевые -
мне нуж­ны об­ла­ка ку­чевей,

на ко­торых, со ску­ки по­весясь
и кач­нувшись в про­еме пус­том,
улы­ба­ет­ся ху­день­кий ме­сяц
тон­ко­губым ис­пу­ган­ным ртом.

И ста­руш­кою в дет­ской па­наме,
про­тирая пла­точ­ком оч­ки,
тем­но­та наб­лю­да­ет за на­ми,
рас­ши­ряя от бо­ли зрач­ки.