МЫ ИЗ БАБЬЕГО ЯРА

Мы не дол­жны бы­ли у­ез­жать, бро­сать их всех. Ог­ромная миш­пу­ха, ста­рики, те­ти-дя­ди, их де­ти и де­ти их де­тей; ба­буш­ка с де­душ­кой и слы­шать не хо­тели об эва­ку­ации, да са­мо сло­во да­валось им с тру­дом. Кто в лав­ке ос­та­нет­ся? Ма­руся (дом­ра­бот­ни­ца) за всем не ус­ле­дит. Да не вол­нуй­тесь вы, ни­чего ху­дого нам нем­цы не сде­ла­ют.

С бал­ко­на на­шего до­ма в Пас­са­же, что на Кре­щати­ке, мож­но бы­ло ви­деть не­мец­ких па­рашю­тис­тов - они об­ра­зовы­вались из си­невы не­бес­ной и плав­но ис­че­зали, буд­то ви­дения, на дру­гом, по­логом бе­регу Днеп­ра. Уже со­бира­лись не­боль­ши­ми груп­пка­ми на­ряд­но оде­тые па­руб­ки и див­чи­ны, с цве­тас­ты­ми руш­ни­ками - го­тови­лись хле­бом-солью встре­чать спа­сите­лей, рас­пе­вали нес­трой­ны­ми го­лоса­ми, но с под­чер­кнут­цым зна­чени­ем из­рядно под­за­бытые "Щоб на­ша до­ля нас не цу­ралась", "Ще не вмер­ла Ук­раiна" и то­му по­доб­ное, зап­ре­щен­ное "со­вета­ми".

Нет, ни­как нель­зя бы­ло у­ез­жать. Но отец вы­пол­нял важ­ное го­сударс­твен­ное за­дание - ему над­ле­жало эва­ку­иро­вать фаб­ри­ку ки­ноп­ленки, лю­дей и обо­рудо­вание. И в ав­густе 41-го, ед­ва ли не пос­ледним эше­лоном, мы от­бы­ли.

А они - ос­та­лись. Все. Двад­цать род­ных душ. В Бабь­ем Ярe. Их всех расс­тре­ляли. Расс­тре­ляли и расс­тре­ляли - что я в том по­нимал, в пять-то лет. Бы­ли - и не ста­ло, да и бы­ли ми­молет­но, а расс­трел - абс­трак­ция.

В на­чале зи­мы 43-го мы с ма­мой, па­пой и стар­шей сес­трой, уто­пая в склиз­кой гря­зи, рас­смат­ри­вали плы­вущую в ру­чей­ке дет­скую обув­ку, ка­кие-то лос­ку­ты одеж­ды, ош­метки ка­ких-то ве­щей и да­же (вот уж при­чуды дет­ской па­мяти!) се­реб­ря­ные чай­ные ло­жеч­ки. Ис­ка­ли сво­их, вер­нее - окон­ча­тель­ное под­твержде­ние то­му, что их боль­ше нет. Что ис­кать, ста­ло быть, не­кого.
Род­ных боль­ше нет...

А ре­аль­ная жизнь то и де­ло воз­вра­щала к Бабь­ему Яру. Пар­тна­чаль­ство за­киды­валось в ис­те­рике при од­ном упо­мина­нии об ог­ромном мо­гиль­ни­ке на ок­ра­ине Ки­ева. А там ведь ле­жали раз­ные лю­ди, не толь­ко ев­реи. Там наш­ли пос­ледний при­ют мо­ряки реч­ной фло­тилии, и зак­лю­чен­ные Сы­рец­ко­го ла­геря, и во­ен­ноплен­ные Дар­ницко­го, и прос­тые жи­тели го­рода, пы­тав­ши­еся спас­ти ев­ре­ев. В Бабь­ем Яре нем­цы уби­ли чле­нов По­ход­ных групп О­УН, ко­торых Гит­лер и Ро­зен­берг об­ма­нули приз­ра­ком не­залеж­ности, и ук­ра­ин­ских - со­вет­ских и не­совет­ских - ин­телли­ген­тов, не по­желав­ших сми­рить­ся с на­цист­ским рабс­твом.

В на­чале шес­ти­деся­тых Ба­бий Яр пе­режил еще од­ну ка­тас­тро­фу. Ки­ев­ская пар­тий­ная вер­хушка за­дума­ла сте­реть са­му па­мять о про­ис­шедшем, пос­тро­ив там ста­ди­он, для че­го приш­лось за­качать ко­лос­саль­ное ко­личес­тво пуль­пы в глу­бокое, по­рос­шее кус­тарни­ком и де­ревь­ями прос­транс­тво. Од­нажды пе­ремыч­ка не вы­дер­жа­ла, и тя­желая мас­са - бу­шу­ющий гря­зевой сель - рва­нула вниз, к Днеп­ру, сме­тая все на пу­ти, сно­ся не­высо­кие до­ма, пе­рево­рачи­вая трол­лей­бу­сы и изу­родо­вав са­мое ста­рое в стра­не трам­вай­ное де­по. Мы с мо­им дру­гом ви­дели де­ревья, об­мо­тан­ные ку­черя­выми лен­та­ми трам­вай­ных би­летов, выб­ро­шен­ных со скла­да.

На рас­чис­тку бро­сили сол­дат и нас­ко­ро сфор­ми­рован­ные ком­со­моль­ские от­ря­ды. Под пло­тами, ско­лочен­ны­ми из до­сок и бро­шен­ны­ми на про­ез­жую часть и тро­ту­ары, дол­го по­том хлю­пала и дро­жала чер­ная вяз­кая жи­жа. Но впол­не пред­ска­зу­емое нес­частье не от­резви­ло власть. Она по-преж­не­му нас­та­ива­ла на сво­ем: не бы­ло ки­ев­ско­го Хо­локос­та, не бы­ло Бабь­его Яра, ник­то ни­кого здесь не унич­то­жал!

И од­нажды Вик­тор Нек­ра­сов, стоя на про­низы­ва­ющем осен­нем вет­ру у от­ро­гов Бабь­его Яра, в при­сутс­твии ты­сяч­ной тол­пы, сры­вая го­лос, крик­нул: "Мне стыд­но за Со­вет­скую власть, ко­торую я за­щищал!"…
Мас­шта­бы ки­ев­ско­го Хо­локос­та пот­ря­са­ют. Тот же Вик­тор Нек­ра­сов ут­вер­ждал, что темп унич­то­жения здесь был на­вер­ня­ка са­мый вы­сокий в Ев­ро­пе. За два дня, 29 и 30 сен­тября, на­цис­ты умер­тви­ли в Бабь­ем Яре 31 771 че­лове­ка - ста­риков, жен­щин, де­тей и не­боль­шое ко­личес­тво муж­чин. Циф­ра эта, стыд­но ска­зать, взя­лась из от­че­та №6 о де­ятель­нос­ти эй­нзац­групп по­лиции бе­зопас­ности и СД в СССР за пе­ри­од с 1 по 31 ок­тября 1941 го­да. От­чет под­пи­сан Ген­ри­хом Мюл­ле­ром…

...Я к нем­цам не ис­пы­тываю мсти­тель­ных чувств, боль­ше то­го - я их про­щаю. Я - да. Но не они, а я - их обо­жа­емый иг­ру­шеч­ный вну­чек.
Я ви­дел там, в Гер­ма­нии, тех, чья судь­ба ока­залась счас­тли­вее, - они тя­нут­ся к об­щи­нам, к сво­им, с кем мож­но го­ворить на сво­ем язы­ке. Ког­да я ви­жу их вмес­те - я уз­наю в них расс­тре­лян­ных дя­дюшек, те­тушек, род­ных, дво­юрод­ных. Раз­ни­ца лишь в том, что в их пид­жа­ки, ру­баш­ки, ко­жу и го­лову не вмоз­жа­лись ши­пящие пу­ли. А раз так, то это сов­сем дру­гое де­ло, и ни­каких нем­цев я не люб­лю и не про­щаю и да­же не хо­чу про них ду­мать…

В на­чале 90-х я впер­вые ле­тел в Из­ра­иль с ка­кой-то де­лега­ци­ей на ка­кой-то кон­гресс. По­ка все офор­мля­лось, я под­го­нял рас­пи­сание жиз­ни под срок от­ле­та, и ме­ня по­сеща­ла ди­кая, но не­от­ра­зимая мысль: я их всех, уби­тых, там встре­чу. Но пос­коль­ку там уже нес­коль­ко ме­сяцев жи­ла моя ма­лень­кая дочь, то ряд тех, ко­го я ожи­дал уви­деть, но­сил со­вер­шенно не­лепый, сюр­ре­алис­ти­чес­кий смысл - они там соб­ра­лись все вмес­те, жи­вые и мер­твые, и с не­тер­пе­ни­ем ждут ме­ня, что­бы кар­ти­на од­ним пят­ном по­лучи­ла за­вер­ше­ние.

Ка­жет­ся, что все в са­моле­те чувс­тву­ют то же. Мы сни­жа­ем­ся, и ед­ва по­каза­лась на го­ризон­те ли­ния бе­рега, что-то тол­ка­ет ме­ня в сер­дце, что так и есть, а ес­ли ре­аль­но и не встре­чу, то по осо­бому сте­чению об­сто­ятель­ств: не в то вре­мя при­ехал, не най­ти ад­ре­сов, при­дет­ся хо­дить от до­ма к до­му, спра­шивать. Стра­на пред­став­ля­лась кро­шеч­ным мес­течком в чер­те осед­лости. Зво­ню по те­лефо­нам, слы­шу род­ные го­лоса, став­шие уже нем­но­го чу­жими, не-род­ны­ми, уже об­ра­зова­лась про­пасть, а как пре­одо­леть ее - не умею. Мне ка­жет­ся, что они об­ла­да­ют не­кото­рым зна­ни­ем, ко­торым не об­ла­даю я: что ду­мала ба­буш­ка или ма­лень­кий брат Ма­рик, ког­да их ве­ли на расс­трел. Оно приш­ло к ним, это зна­ние, здесь, в Яф­фо, или на кру­тых вер­тля­вых улоч­ках Хай­фы.

Ка­кая мне, собс­твен­но, раз­ни­ца? То, что для них сос­тавля­ло су­щес­тво жиз­ни пов­седнев­ной (а дру­гой не бы­ва­ет), для ме­ня не­важ­ная де­таль, без нее мож­но обой­тись. По­тому что сей­час, в дни, до ко­торых я до­жил, ни­каких родс­твен­ных за­виси­мос­тей боль­ше нет, твои де­душ­ки-пра­дедуш­ки ни­кому не ин­те­рес­ны, раз­ве что од­но­му те­бе, и то как до­маш­няя эк­зо­тика, точ­ка при­ложе­ния прес­ло­вутой ев­рей­ской сен­ти­мен­таль­нос­ти. Ты от них не про­ис­хо­дишь, да­же от собс­твен­ных ро­дите­лей про­ис­хо­дишь, глав­ным об­ра­зом, би­оло­гичес­ки, как по­томс­тво мо­ей кош­ки, уже че­рез два ме­сяца от­но­сяще­еся к ней, как к пос­то­рон­ней тет­ке. Семьи раз­гром­ле­ны, ро­дос­ловные не­выно­симы, как пе­рес­каз сна - но ка­кой-то свер­кнув­ший сре­зан­ным кра­ем ос­ко­лок вдруг да­ет знать, ка­кого сос­та­ва твой сплав. Нап­ри­мер, в ту ме­ру, в ка­кой я ев­рей - не по пас­порту, не по кро­ви, а по Ав­ра­амо­ву по­томс­тву, - это толь­ко из них: ни из ма­мы-па­пы, ни из де­душек-ба­бушек - от­сутс­тво­вав­ших, я ев­ре­ем не по­луча­юсь, толь­ко вот из этих - расс­тре­лян­ных.

Мы - я и мое ев­рей­ство - ро­дом из Бабь­его Яра. А зна­чит - не сов­сем пра­виль­ное ев­рей­ство. Ес­ли приз­нать, что ев­рей­ство - это кровь, ге­ны, семья, пле­мя. Это прак­ти­ка и идея су­щес­тво­вания. Это не столь­ко пос­тупки и сло­ва, сколь­ко ре­ак­ции, не ин­ди­виду­аль­ные, а не­из­вес­тно от­ку­да, но с тво­его ве­дома в те­бя за­ложен­ные; не пре­дуга­дыва­емые за­ранее, хо­тя за­ранее оп­равдан­ные прос­тым, без ана­лиза, по­чему и как, соз­на­ни­ем, что они всег­да на­гото­ве. Это вре­мя, в гра­ницах сро­ков жиз­ни ма­тери­али­зован­ное в це­поч­ки и уз­лы та­ких ре­ак­ций. Ев­рей­ство - не судь­ба, по­тому что как судь­ба оно те­бе не при­над­ле­жит. Судь­ба - от­пе­чаток сле­да, за­вися­щий от свой­ства поч­вы и тво­его ве­са, а в ев­рей­стве поч­ва - ка­мень или твой вес - эн­ная часть об­ще­го.

Как сфор­му­лиро­вать, что та­кое ев­рей­скость во вне­еев­рей­ской сре­де или по край­ней ме­ре, что оно та­кое в нас­ту­пив­шем ве­ке? Я в Бо­га не ве­рю, но все-та­ки я ев­рей, счи­таю се­бя ев­ре­ем. Мне стыд­но бы­ва­ет за гад­кий пос­ту­пок ев­рея. А стыд­но бы­ва­ет толь­ко за родс­твен­ни­ка или очень близ­ко­го че­лове­ка. Толь­ко за брать­ев и сес­тер мож­но сты­дить­ся.

Нет в ми­ре ев­рея, кре­щено­го или нек­ре­щено­го, в ко­тором не бы­ло бы хо­тя бы кап­ли со­ци­аль­ной не­уве­рен­ности. Ко­торый счи­та­ет, что он дол­жен вес­ти се­бя нем­но­жеч­ко луч­ше, чем дру­гие - а то ИМ это не пон­ра­вит­ся...

Вот что та­кое для ме­ня Ба­бий Яр. Спус­тя про­житую жизнь.

________________________
На фо­то: Па­мят­ник ев­ре­ям, по­гиб­шим в Бабь­ем Яру в 1941 го­ду; фраг­мент объ­яв­ле­ния гит­ле­ров­ско­го ко­ман­до­вания, рас­простра­нён­но­го в Ки­еве на­кану­не мас­со­вых расс­тре­лов в Бабь­ем Яру.

ДО­КУМЕН­ТАЛЬ­НО-ХУ­ДОЖЕС­ТВЕН­НЫЙ ФИЛЬМ "БА­БИЙ ЯР"