МАЛЕНЬКИЙ ЧЕХОВ

Но­вый ав­тор "Кру­гозо­ра" о се­бе

Я ро­дилась в Но­воси­бир­ске в сме­шан­ной рус­ско-ев­рей­ской семье. Ма­ма ра­бота­ла учи­тель­ни­цей, отец был ад­во­катом, поз­же пре­пода­вал в ву­зах. Детс­тво про­вела в се­ле под Ка­занью. От­ро­чес­тво прош­ло в ма­лень­ком си­бир­ском го­род­ке. За­кон­чи­ла Том­ский по­литех­ни­чес­кий ин­сти­тут. По окон­ча­нии ра­бота­ла в Дон­бассе, сна­чала в НИИ , по­том пре­пода­вала. Кан­ди­дат эко­номи­чес­ких на­ук. В го­ды пе­рес­трой­ки бы­ла де­пута­том го­род­ско­го со­вета. Жи­ву в Нью-Й­ор­ке с  1998 го­да, ра­ботаю бух­галте­ром и пре­пода­вате­лем. В 2004 го­ду на­чала пи­сать ко­рот­кие рас­ска­зы. Пуб­ли­кова­лась в га­зетах и жур­на­лах Нью-Й­ор­ка, То­рон­то, Сан Фран­циско, Мос­квы и др.

Фи­налист Вто­рого Меж­ду­народ­но­го Фес­ти­валя Ли­тера­туры и Куль­ту­ры "СЛА­ВЯН­СКИЕ ТРА­ДИЦИИ-2010" в но­мина­ции "Ма­лая Про­за".

Де­воч­ка си­дела за сто­лом, бол­та­ла но­гами и грыз­ла яб­ло­ко. В съ­ем­ках был пе­рерыв - ус­та­нав­ли­вали эк­ра­ны и свет, дви­гали их под раз­ны­ми уг­ла­ми, ло­вили от­ра­жения. Она жда­ла, ела яб­ло­ки, пос­матри­вала в книж­ку, ску­чала. Улич­ные сце­ны шли уже не­делю, она бы­ла за­нята поч­ти каж­дый день. Ки­но - ду­рац­кий биз­нес. Она не столь­ко иг­ра­ла, сколь­ко жда­ла, по­ка ус­та­новят свет, рас­ста­вят объ­ек­ты, раз­ве­дут мас­совку. По­том ее зва­ли, она вхо­дила в кадр, де­лала что ве­лели, вы­ходи­ла из кад­ра, по­том сно­ва вхо­дила, все пов­то­рялось и так нес­коль­ко раз, по­ка ре­жис­сер не кри­чал: "Сня­то!". Тог­да все за­кан­чи­валось, эк­ра­ны, лам­пы на тре­ногах и про­чее ба­рах­ло стас­ки­вали в фур­го­ны, сма­тыва­ли ка­бели, зак­ры­вали буд­ку на ко­лесах с бу­фетом, и все у­ез­жа­ли. Ее уво­зили отец или мать, кто был сво­боден, а иног­да она у­ез­жа­ла од­на, на ав­то­бусе. Она бы­ла уже боль­шая. Две­над­цать лет, мож­но хо­дить од­ной, без бэ­бисит­те­ра. День­ги у нее бы­ли, нем­но­го, но бы­ли. Зар­пла­ту за съ­ем­ки пла­тили ро­дите­лям, а они ей вы­дава­ли на кар­манные рас­хо­ды. То еще ки­но. Сю­жет ук­ра­ли у На­боко­ва. Де­воч­ка чи­тала эту штуч­ку, "От­ча­яние". На ан­глий­ском, в пе­рево­де. Она по­нима­ла по-рус­ски, но поч­ти не го­вори­ла , и чи­тать не мог­ла.
 Там де­воч­ки не бы­ло, в этой ис­то­рии. Там Гер­ман, все тот же Гер­ман, что и у Пуш­ки­на, в "Пи­ковой да­ме", толь­ко еще бо­лее су­мас­шедший. Гер­ман, до­шед­ший до кон­ца, до пре­дела, упер­ший­ся в зер­каль­ную стен­ку. Так же хо­чет де­нег, и так же их не по­луча­ет. Ее взя­ли сни­мать­ся по­тому, что она рус­ская. Ти­пич­ная рус­ская, ска­зал ре­жис­сер. Что в ней рус­ско­го? Она не по­нима­ла. Вы­сокая, ху­дая, свет­ло-ру­сая. Ни­ког­да не бы­ла в Рос­сии. Ре­жис­се­ра му­ча­ет ком­плекс Ло­литы, вот он и ввел де­воч­ку в сю­жет. Гер­ма­ну секс не ну­жен, он по дру­гому де­лу ста­ра­ет­ся, insurance fraud на­зыва­ет­ся. Ре­жис­сер зас­тавля­ет ее си­деть у Гер­ма­на на ко­ленях, смот­реть ему в гла­за, класть го­лову на пле­чо. Ро­дите­ли под­пи­сали сог­ла­шение, что Гер­ман мо­жет тро­гать ее те­ло до по­яса, ис­клю­чая грудь. Ни­же и пос­тель­ные сце­ны - это дуб­лерша, ху­дыш­ка из Джу­ли­ард, вот бед­ня­га. Са­мое про­тив­ное в этом де­ле - смот­реть в гла­за и слу­шать, что го­ворит. У Гер­ма­на изо рта неп­ри­ят­но пах­нет, хо­тя он и чис­тит зу­бы три ра­за в день в сво­ем трей­ле­ре.

Ее ро­дите­ли, нет, не они, а их ро­дите­ли, вот те - из Рос­сии. Они - нас­то­ящие рус­ские, а ее ро­дите­ли - уже нет, оба­мери­кани­лись, как ба­буш­ка Ан­на го­ворит. Это те­перь не Рос­сия, а Ук­ра­ина на­зыва­ет­ся, а тог­да это бы­ла од­на стра­на. Стран­ная стра­на, эта Рос­сия. Там по­чему-то всех уби­ва­ют. По край­ней ме­ре, ее ба­бушек точ­но хо­тели убить, но они убе­жали.

Они жи­ли в боль­шом го­роде. Не та­ком, как Нью-Й­орк, по­мень­ше. Ну вот как Фи­ладель­фия. Бе­лая Цер­ковь на­зыва­ет­ся. Де­воч­ка смот­ре­ла в ин­терне­те. Нем­но­го стран­но, что на ули­цах - толь­ко бе­лые, а так ни­чего осо­бен­но­го. Ее пра­дедуш­ка там в со­рок вто­ром го­ду от­крыл цер­ковь, и лю­ди бы­ли очень до­воль­ны, хо­дили мо­лить­ся. Это не так лег­ко, мо­лить­ся по-рус­ски. У них в цер­кви нет си­дений, на­до все вре­мя сто­ять. Ник­то не ве­рит, но де­воч­ка бы­ла в рус­ской цер­кви на Де­вянос­то Треть­ей, так что это аб­со­лют­но точ­но. По­тому что ес­ли рус­ские что-то де­ла­ют, это не дол­жно быть лег­ко, это дол­жно быть труд­но, так ба­буш­ка Ан­на го­ворит. И бы­ла очень хо­рошая жизнь тог­да, ве­село бы­ло и ба­буш­ка по­луча­ла мно­го по­дар­ков. Но в со­рок чет­вертом, зи­мой им приш­лось у­ехать. Они вы­еха­ли сна­чала обо­зом из пя­ти во­зов, иму­щес­тво вы­вози­ли. По до­роге поч­ти все ку­да-то де­лось. Они еха­ли и еха­ли, це­лый год, сна­чала не­дол­го жи­ли в Вен­грии, по­том в Гер­ма­нии, а по­том в Ве­не.

Тут ба­буш­ка Ан­на все вре­мя пу­та­ет­ся, те­ря­ет нить. Ка­ким-то об­ра­зом они ока­зались в Ар­генти­не. Ан­не бы­ло во­сем­надцать лет. Она пос­ту­пила в ме­дицин­ский ин­сти­тут и ста­ла зуб­ным вра­чом. Там же, в Ар­генти­не, она выш­ла за­муж за де­душ­ку Хор­ста, ро­дила ма­му, а по­том уже они пе­ре­еха­ли в Нью Й­орк. У нее был свой ка­бинет, здесь не­дале­ко, на Вест Эн­де, угол Де­вянос­то Шес­той. Все шло со­вер­шенно за­меча­тель­но, по­ка Хор­ста не вы­дали гол­лан­дцам. К ба­буш­ке Ан­не при­шел па­ци­ент, зу­бы встав­лять, и в при­ем­ной со­вер­шенно слу­чай­но уви­дел ее му­жа. Так он вмес­то при­ема по­шел пря­миком в по­лицию, и де­душ­ку Хор­ста в тот же день арес­то­вали. Ока­залось, он в Гол­ландии в со­роко­вые го­ды ра­ботал в гес­та­по; этот па­ци­ент с ним встре­чал­ся и очень хо­рошо за­пом­нил. Хорст про­из­вел там на мно­гих не­забы­ва­емое впе­чат­ле­ние, нас­толь­ко, что гол­лан­дцы ис­ка­ли его по все­му ми­ру и вот на­конец наш­ли.

Толь­ко мы Хор­ста и ви­дели. То есть де­воч­ка его во­об­ще не ви­дела, это бы­ло еще до ее рож­де­ния. Это ба­буш­ка Хая так го­ворит, па­пина ма­ма. Она то­же из Бе­лой Цер­кви, но с ба­буш­кой Ан­ной не бы­ла тог­да зна­кома. Они вра­щались в раз­ных кру­гах. Она там в под­ва­ле си­дела, поч­ти три го­да, ее со­седи пря­тали, кор­ми­ли и уби­рали за ней. Ну да, те же со­роко­вые го­ды. Хая го­ворит, они свя­тые лю­ди, эти со­седи, она за них мо­лит­ся каж­дое ут­ро. А всех ос­таль­ных из ее семьи уби­ли. А по­том приш­ли рус­ские, и Хая уш­ла с их ар­ми­ей. Она во­ева­ла, у нее да­же ме­дали есть. Она го­ворит, ког­да они нас­ту­пали, и осо­бен­но ког­да вош­ли в Гер­ма­нию, бы­ло очень ве­село. В рус­ской ар­мии она встре­тила де­да На­тана, и тут ей круп­но по­вез­ло. На­тан ока­зал­ся поль­ским граж­да­нином. Они по­жени­лись и ос­та­лись в Поль­ше. А в со­рок вось­мом, ког­да по­ляки ста­ли сно­ва уби­вать ев­ре­ев, они уш­ли на За­пад. Доб­ра­лись до Ан­твер­пе­на, а от­ту­да на па­рохо­де уп­лы­ли в Аме­рику. Па­па уже в Нью Й­ор­ке ро­дил­ся. И по­том па­па встре­тил ма­му, они по­жени­лись и ро­дили де­воч­ку. И те­перь ей на­до си­деть на ко­ленях у это­го неп­ри­ят­но­го Гер­ма­на. Ну вот, опять зо­вут в кадр.

Сце­на в улич­ном ка­фе. Пос­та­вили сто­лики, нак­ры­ли их бе­лыми ска­тер­тя­ми, да­ли ей в ру­ки кру­жев­ной зон­тик. На­до вып­ря­мить спи­ну, пос­мотреть ми­мо Гер­ма­на на ас­систен­тку ре­жис­се­ра и ска­зать:

- Мне, по­жалуй­ста, го­рячий шо­колад и эк­лер.

По­том поз­во­лить Гер­ма­ну нак­рыть ее ру­ку боль­шой и пот­ной ла­донью и улыб­нуть­ся, под­няв под­бо­родок.

- Не так, - го­ворит ас­систен­тка, - вот так! - и она наг­ло ух­мы­ля­ет­ся, при­от­крыв рот.

- Иди­оты, ка­кие иди­оты, - ду­ма­ет де­воч­ка, пов­то­ряя за ас­систен­ткой. Так ска­лят­ся толь­ко прос­ти­тут­ки на Дай­кман. А Ло­лита сов­сем не прос­ти­тут­ка. Все, сня­то. Те­перь де­воч­ка мо­жет вый­ти из кад­ра, а ее мес­то зай­мет дуб­лерша. На ней та­кое же платье, туф­ли и нос­ки. Ка­мера заг­ля­дыва­ет под стол. Гер­ман бе­рет дуб­лершу за ко­лено. Бед­ное ко­лено.

Этот ре­жис­сер ду­ма­ет, что секс с не­совер­шенно­лет­ней сде­ла­ет его филь­му кас­су. Ба­буш­ка Хая го­ворит по это­му по­воду, что пло­хому ки­но рань­ше по­могал толь­ко дождь, а те­перь еще и секс. Та­кие кос­ты­ли для твор­ческих ин­ва­лидов. А вот и Се­лиша идет с Мак­сом на по­вод­ке, те­перь по­весе­лей бу­дет. Макс - со­вер­шенно за­меча­тель­ный ста­ричок, боль­шой и вос­пи­тан­ный. У не­го в ро­ду то­же за­меша­лась не­мец­кая кровь. Он - не­мец­кая ов­чарка. А с Се­лишей де­воч­ка ра­бота­ла на дру­гом филь­ме и с тех пор они друзья. Не так что­бы сов­сем - Се­лиша все-та­ки до­воль­но ста­рая, ей за семь­де­сят и у нее свои ин­те­ресы, но она все рав­но очень за­бав­ная и всег­да в хо­рошем нас­тро­ении, ког­да есть ра­бота. В ос­новном ра­бота­ет Макс, а Се­лиша его во­дит. Ей пла­тят по ча­сам, как соп­ро­вож­да­ющей, плюс по кон­трак­ту за Мак­са, так что вы­ходит сов­сем неп­ло­хо.

- При­вет, Се­лиша, как де­ла? Са­дись за мой стол, - де­воч­ка ма­шет ру­кой, улы­ба­ет­ся, треп­лет Мак­са по за­тыл­ку.

Се­лиша улы­ба­ет­ся во весь свой яр­ко-крас­ный рот, под­ка­тыва­ет к сто­лу боль­шой чер­ный че­модан на ко­лесах, по­том бе­рет с те­леж­ки ка­терин­га ко­фе для се­бя и сэн­двич для Мак­са и под­са­жива­ет­ся к де­воч­ке.

- Как де­ла, как нас­тро­ение? - спра­шива­ет Се­лиша. Ей и в са­мом де­ле ин­те­рес­но, не прос­то так спра­шива­ет, по­это­му де­воч­ка со­об­ща­ет ей, что нас­тро­ение се­год­ня так се­бе. Од­но хо­рошо, что ее сце­ны уже за­кон­чи­лись и ско­ро мож­но бу­дет пой­ти до­мой.

- А по­чему у те­бя та­кой боль­шой че­модан? - спра­шива­ет де­воч­ка.

- О, у ме­ня се­год­ня семь про­ходов с пе­реме­ной одеж­ды, - ра­дос­тно го­ворит Се­лиша, - и одеж­да моя, вот я и при­вез­ла все с со­бой. Дол­жна по­лучить хо­рошие день­ги за семь пе­ремен. Во­об­ще этот ме­сяц очень удач­ный, мы все вре­мя ра­бота­ем. Зап­ла­чу рент впе­ред и еще ос­та­нет­ся. А что это ты чи­та­ешь?

- Я чи­таю Че­хова. Зна­ешь, та­кой рус­ский пи­сатель.

- О, Че­ков! Ко­неч­но, знаю, я да­же иг­ра­ла в ка­кой-то его пь­есе, уже не пом­ню в ка­кой, "Дя­дя Ва­ня", ка­жет­ся, - Се­лиша про­из­но­сит по-аме­рикан­ски, Че­ков вмес­то Че­хов. - А что ты чи­та­ешь? Пь­есы или рас­ска­зы? На­вер­ное, хо­чешь иг­рать в "Трех сес­трах"? Все хо­тят иг­рать в этой пь­есе, хо­тя те­бе она бу­дет не по воз­расту еще лет двад­цать. А мне она не по воз­расту уже лет трид­цать. Че­ков - это не лег­ко. На­до по­пасть в ин­тервал, и что­бы те­бя за­мети­ли, и что­бы ты по­дош­ла по фак­ту­ре. Мно­го че­го на­до. Фо­кус-по­кус - ока­зать­ся в нуж­ном мес­те в нуж­ное вре­мя и не­чего не ис­портить по собс­твен­ной глу­пос­ти. Ред­ко ко­му уда­ет­ся.

- Я хо­чу сыг­рать ма­лень­ко­го Че­хова. Ког­да ему бы­ло две­над­цать лет, и он еще не знал, что бу­дет пи­сать рас­ска­зы, - де­воч­ка без улыб­ки смот­рит в гла­за Се­лише. Та де­ла­ет серь­ез­ное ли­цо, по­том го­ворит:

- Не знаю, ка­кой он был ма­лень­кий, но ду­маю, он всег­да был не та­кой, как все. Ты за­мети­ла, у не­го в пь­есах се­реди­на не про­виса­ет? Поч­ти у всех про­виса­ет; ин­те­рес­ное на­чало, силь­ный ко­нец, а се­реди­на за­пала как ста­рый мат­рац. А у не­го на­тяже­ние оди­нако­вое по все­му прос­транс­тву. Но ты, на­вер­ное, еще не дош­ла до пь­ес. У те­бя все впе­реди, - Се­лиша нем­ножко за­виду­ет де­воч­ке, так, поч­ти не­замет­но.

- Мне ин­те­рес­но, как из обыч­но­го маль­чи­ка по­луча­ет­ся Че­хов, - го­ворит де­воч­ка, - я это хо­чу сыг­рать.

- Ду­маю, что ник­то не смо­жет на­писать для те­бя та­кую пь­есу, по­тому что это как чу­до. А кто же мо­жет объ­яс­нить чу­до. - Се­лиша до­пива­ет ко­фе и идет за сле­ду­ющей пор­ци­ей еды и питья для се­бя и со­баки. Макс ле­жит на ас­фаль­те, по­ложив боль­шую го­лову на ла­пы, и вни­матель­но слу­ша­ет, что Се­лиша го­ворит:

- Ког­да я иг­ра­ла в "Дя­де Ва­не", нам де­лали класс по Че­кову, рас­ска­зыва­ли о нем. Он из сов­сем прос­той, пат­ри­ар­халь­ной семьи. Его отец был мел­кий тор­го­вец, дер­жал не­боль­шой ма­газин и пел в цер­ковном хо­ре. Боль­ше пел, чем тор­го­вал. Он да­же был цер­ковным ста­рос­той. Очень ре­лиги­оз­ный рус­ский че­ловек. Очень да­лекий от ли­тера­туры. Очень да­лекий от те­ат­ра, ес­ли не счи­тать цер­ковные ри­ту­алы. Мно­го де­тей. С ран­не­го воз­раста де­ти ра­бота­ли в ма­гази­не и пе­ли в хо­ре. Они бы­ли за­няты скуч­ной ру­тин­ной ра­ботой каж­дый день, с ран­не­го ут­ра до поз­дней но­чи. И ма­лень­кий Че­ков то­же.

- По­нят­но, он не бла­года­ря, а воп­ре­ки. Так бы­ва­ет, да­же ча­ще чем на­обо­рот. Вот по­чему у не­го в рас­ска­зах цер­ковные служ­ки та­кие неп­ри­ят­ные, и ла­воч­ни­ки то­же, и во­об­ще он сов­сем не ру­софил. Они ему все до­ма ужас­но на­до­ели. Его от них всю жизнь по­том тош­ни­ло. - Де­воч­ка зак­ры­ва­ет книж­ку, су­ет ее в сум­ку и ма­шет ру­кой свет­ло­воло­сой вы­сокой жен­щи­не. - А вот и ма­ма за мной приш­ла, по­ка, Се­лиша, по­ка, Макс, хо­роше­го дня!

Де­воч­ка едет с ма­мой до­мой на мет­ро. В ва­гоне поч­ти пус­то, все еще на ра­боте. Они си­дят на лав­ке, де­воч­ка рас­ска­зыва­ет, как про­шел день, ма­ма спра­шива­ет, че­го бы она хо­тела на ужин. По­том они за­тиха­ют, при­жав­шись друг к дру­гу. Ма­ма дрем­лет, прик­рыв гла­за, а де­воч­ка со­чиня­ет ма­лень­ко­го Че­хова. Се­лиша ска­зала, ник­то та­кую пь­есу для нее не на­пишет, зна­чит, при­дет­ся это сде­лать са­мой. И не сто­ит с этим тя­нуть. Жизнь та­кая ко­рот­кая. Се­год­ня де­воч­ка, зав­тра - ма­ма, а пос­ле­зав­тра уже Се­лиша. Сна­чала на­до все хо­рошень­ко пред­ста­вить, рас­смот­реть в де­талях, а по­том оно са­мо на­пишет­ся.

Итак, пер­вая сце­на, де­кора­ции. Ба­калей­ная лав­ка куп­ца треть­ей гиль­дии Пав­ла Че­хова. Пос­ре­дине, там, где в цер­кви ал­тарь - ста­рый де­ревян­ный при­лавок, чис­то выс­коблен­ный но­жом. На нем сто­ят ве­сы с чаш­ка­ми, ря­дом ле­жат ги­ри. Над при­лав­ком на крю­ках ви­сят са­хар­ные го­ловы в си­ней бу­маге, связ­ки крас­но­го пер­ца, чес­но­ка и зо­лотис­то­го лу­ка, мед­ные ско­вород­ки, ков­ши с длин­ны­ми руч­ка­ми, же­лез­ные круж­ки. Сле­ва и спра­ва от при­лав­ка, так же, как в цер­кви на Де­вянос­то Треть­ей, две­ри, че­рез ко­торые вхо­дят и вы­ходят пер­со­нажи с ка­дилом. Да нет же, не с ка­дилом, а с ба­кале­ей. На пол­ках рас­став­ле­ны ко­роб­ки с кон­фе­тами, пря­ника­ми, ча­ем двад­ца­ти сор­тов, пря­нос­тя­ми, и раз­ным про­чим ко­лони­аль­ным то­варом. За при­лав­ком на по­лу сто­ят меш­ки с кру­пами, му­кой, тем­ной се­рой солью, вя­леной ры­бой; ря­дом двух­ве­дер­ный би­дон пос­тно­го мас­ла, к не­му при­вяза­ны чер­пак и во­рон­ка. Тут же в уг­лу за ле­вой дверью боч­ка с круп­ной се­лед­кой, за­литой мут­ным рас­со­лом. В пра­вом крас­ном уг­лу пе­ред ико­ной го­рит лам­па­да не­уга­симая. По­купа­тели как за­ходят, на ико­ну крес­тятся. Ос­ве­ща­ет­ся лав­ка тре­мя ке­роси­новы­ми лам­па­ми; од­на сто­ит на при­лав­ке и две - на вер­хней пол­ке. В лав­ке нет взрос­лых ра­бот­ни­ков, толь­ко три маль­чи­ка. Ан­тон - са­мый млад­ший, ему две­над­цать лет. Он си­дит в уг­лу на пе­ревер­ну­том бо­чон­ке и чис­тит се­лед­ку. За­ходит по­купа­тель, про­сит от­пустить ему со­ли на две ко­пей­ки. Стар­ший маль­чик сво­рачи­ва­ет фун­тик из бу­маги и от­ве­шива­ет по­купа­телю со­ли. По­купа­тель бе­рет соль, дос­та­ет день­ги, рас­счи­тыва­ет­ся, по­том смот­рит на Ан­то­на и го­ворит:

- Кто же се­лед­ку так чис­тит? Не с то­го кон­ца на­чал!

- А с ка­кого кон­ца по­лага­ет­ся чис­тить се­лед­ку? - спра­шива­ет де­воч­ка у ма­мы.

Ма­ма на ми­нут­ку про­сыпа­ет­ся и го­ворит: - С хвос­та, ко­неч­но, - и сно­ва зак­ры­ва­ет гла­за.