Что было жизнью минувшей твоей? Стихосраженье

Горь­кое осоз­на­ние не­поп­ра­вимой бе­ды су­губо ин­ди­виду­аль­но и за­час­тую за­висит от эмо­ци­ональ­но­го вос­при­ятия че­лове­ком ок­ру­жа­юще­го его ми­ра. Тем не ме­нее, в си­лу тех или иных при­чин мы вы­раба­тыва­ем в се­бе им­му­нитет, в ко­тором кровь и по­теря че­лове­чес­ких жиз­ней за­нима­ет ве­дущую роль. Нап­ри­мер, все ужа­са­ющие ре­алии бу­шу­ющих в Бос­нии и Чеч­не ка­так­лизмов, как это ни горь­ко осоз­на­вать, пос­ле пер­во­началь­но­го шо­ка пе­рехо­дят в раз­ряд ин­теллек­ту­аль­ных об­сужде­ний, и с те­чени­ем вре­мени на пер­вый план вы­носят­ся раз­но­го ро­да вто­рос­те­пен­ные ню­ан­сы, тог­да как тра­гедия ги­бели лю­дей для всех, кро­ме близ­ких, от­хо­дит на вто­рой план.

Од­на­ко се­год­ня речь пой­дёт не о вой­не как та­ковой, а о том, как од­на обор­вавша­яся в яко­бы мир­ное вре­мя и в яко­бы не во­юющем го­роде жизнь, во­зыме­ла оди­нако­во рез­кий ре­зонанс для лю­дей раз­ных воз­растов и про­фес­сий, ми­ровоз­зре­ний и по­лити­чес­ких сим­па­тий. Та­кая ре­ак­ция ес­тес­твен­на, ког­да вне­зап­ная и тра­гичес­кая смерть изы­ма­ет из оп­ре­делён­ной сре­ды че­лове­ка, яв­ля­юще­гося вы­рази­телем сок­ро­вен­ных мыс­лей и чувств этой сре­ды. В ис­то­рии бы­ло мно­жес­тво та­ких при­меров.
Лич­но мне, рож­дённо­му в кон­це шес­ти­деся­тых, до­велось пе­режить та­кого ро­да пот­ря­сения дваж­ды.

Твор­чес­тво Вла­дими­ра Вы­соц­ко­го и Алек­сан­дра Ало­на сыг­ра­ли ре­ша­ющую роль в вы­боре мо­их жиз­ненных прин­ци­пов, кон­цепций и фи­лосо­фии. Вне­зап­ный и тра­гичес­кий уход по­этов я вос­при­нял как уход учи­телей, ус­певших толь­ко при­под­нять за­навес над за­гад­кой, ко­торую от­ны­не мне пред­сто­яло раз­ре­шить са­мому.

И ес­ли зна­чимость Вы­соц­ко­го вид­на мил­ли­онам лю­дей, то мир Са­ши Ало­на, к со­жале­нию, ма­ло из­вестен за пре­дела­ми то­го кру­га лю­дей, к ко­торо­му он при­над­ле­жал. Нем­но­гих за свою ко­рот­кую жизнь он ус­пел ода­рить теп­лом сво­его та­лан­та, нем­но­гим рас­кры­лись глу­бина его ми­ровоз­зре­ния и его му­жес­тво.

Алон был на це­лое по­коле­ние млад­ше Вы­соц­ко­го и яв­лялся его вер­ным и пос­ле­дова­тель­ным уче­ником. Он ве­рил, во­евал и лю­бил ис­крен­не, как и его учи­тель, не при­ем­ля фаль­ши и ди­летантства ни в чём. Его ги­бель, как ни горь­ко это соз­на­вать тем, ко­му он до­рог, бы­ла по су­щес­тву за­коно­мер­ной. Ока­зав­шись ли­цом к ли­цу пе­ред вы­бором - пе­рес­ту­пить че­рез се­бя и сох­ра­нить се­бе жизнь или ос­тать­ся вер­ным се­бе и по­гиб­нуть, Са­ша не за­думал­ся ни на мгно­вение.

Де­вято­го фев­ра­ля ис­полнит­ся поч­ти трид­цать лет с тех пор, как в си­лу сте­чения це­лого ря­да ро­ковых об­сто­ятель­ств не ста­ло Алек­сан­дра Ало­на. По­рой не ве­рит­ся, что он не по­явит­ся в чь­ём-то до­ме и, как всег­да, скром­но ус­тро­ив­шись с ги­тарой, не по­кажет но­вых пе­сен и сти­хов. Их нет. Поч­ти трид­цать лет прош­ло с тех пор, как Са­ша при­нёс в ре­дак­цию "Но­вого Рус­ско­го Сло­ва" своё пос­леднее сти­хот­во­рение, ска­зал, что заг­ля­нет на сле­ду­ющий день для то­го, что­бы вы­читать гран­ки... но на сле­ду­ющий день это и еще нес­коль­ко его сти­хот­во­рений выш­ли в чёр­ной, тра­ур­ной рам­ке. Его жизнь обор­ва­лась на трид­цать вто­ром го­ду.
Ис­то­ричес­ки при­нято счи­тать ес­тес­твен­ным по­нятие о том, что по­эты об­ла­да­ют да­ром про­виде­ния. Дар этот за­час­тую ока­зыва­ет­ся ро­ковым. Во мно­гих сти­хах Ало­на яр­ко и ос­мыслен­но скво­зит пред­чувс­твие бли­зящей­ся смер­ти.
Ду­маю, не­вер­ны суж­де­ния не­кото­рых сов­ре­мен­ни­ков Ало­на, скло­ня­ющих­ся к то­му, что он её ис­кал.

У ис­тинных пок­лонни­ков та­лан­та по­эта не воз­ни­ка­ет сом­не­ний в том, что его жизнь бы­ла бо­гата и мно­гог­ранна. Лю­бимая жен­щи­на, по­эти­чес­кий ус­пех, чёт­кая жиз­ненная кон­цепция, пу­тешес­твия в по­ис­ках но­вых впе­чат­ле­ний для твор­чес­тва, пол­ная от­да­ча во всём... Са­ша оп­ре­делял жизнь как воз­можность, дан­ную Бо­гом че­лове­ку для то­го, что­бы ос­та­вить что-то осо­бен­ное для тех, кто при­дёт пос­ле не­го. Быть мо­жет, по­это­му он так мно­го пи­сал и так тща­тель­но ра­ботал над сти­хами в пос­ледний пе­ри­од сво­его твор­чес­тва. Бо­ял­ся не ус­петь...

В Ало­не по­ража­ло от­сутс­твие чувс­тва, хо­тя бы от­да­лён­но на­поми­нав­шее тщес­ла­вие. Ког­да его близ­кая зна­комая - нью-й­орк­ская жур­на­лис­тка Бел­ла Езер­ская как-то спро­сила Са­шу, со­бира­ет­ся ли он ког­да-ни­будь соб­рать пло­ды сво­его твор­чес­тва в кни­гу, он, не за­думы­ва­ясь, от­ве­тил: "Та­ких пла­нов у ме­ня нет. Мне жал­ко вре­мя тра­тить. Прос­то... Не­важ­но, ког­да это бу­дет. Мо­жет быть, че­рез сто лет пос­ле мо­ей смер­ти. Но я на­де­юсь, что ес­ли это бу­дет дос­та­точ­но хо­рошо, то не про­падёт. Нас­коль­ко это бу­дет хо­рошо - вот единс­твен­ный воп­рос, ко­торый ме­ня вол­ну­ет".

В его жиз­ни, бе­зус­ловно, хва­тало го­рес­тей. Тя­жело пе­рене­сён­ная смерть ма­тери и, ко­неч­но же, вой­на, в неп­ре­рыв­ном сос­то­янии ко­торой на­ходи­лась столь лю­бимая им, став­шая род­ной, стра­на. Бу­дучи офи­цером Во­ен­но-Мор­ско­го Фло­та Ар­мии Обо­роны Из­ра­иля, Алек­сандр Алон знал о вой­не не из рас­ска­зов и книг. Он тя­жело пе­режил Вой­ну Суд­но­го Дня, по­теряв на Го­лан­ских вы­сотах бли­жай­ше­го дру­га, не раз сам под­вергал­ся опас­ности как не­пос­редс­твен­ный учас­тник Ли­ван­ской вой­ны. Всё это наш­ло отоб­ра­жение в его по­эти­чес­ких на­ход­ках, где ис­поль­зу­емые им ме­тафо­ры све­жи, нес­тандар­тны и, вмес­те с тем, не­обы­чай­но ли­рич­ны и точ­ны.

Са­ша у­ехал из Мос­квы в 1972 го­ду, в воз­расте во­сем­надца­ти лет. У­ехал один. В та­ком воз­расте ес­тес­твен­на ос­тро­та ре­ак­ции на дву­личие и ложь. В то вре­мя, как два этих по­нятия бы­ли глу­боко за­ложе­ны в ес­тес­тво су­щес­тво­вав­шей в стра­не сис­те­мы, вы­бора не ос­та­валось: ли­бо кон­формизм со свой­ствен­ной ему фи­лосо­фи­ей прес­ло­вуто­го стра­уса, ли­бо сво­бода мыс­ли, со все­ми вы­текав­ши­ми тог­да из это­го пос­ледс­тви­ями. Кон­формизм пре­тил Ало­ну, как та­ковой, всю его жизнь. Ре­шение же об­рести сво­боду (что бы­ло воз­можно лишь при эмиг­ра­ции) бы­ло не­лёг­ким.

Ве­дущую роль в этом ре­шении, бе­зус­ловно, сыг­ра­ли пе­режи­тые в от­ро­чес­тве стол­кно­вения с ан­ти­семи­тиз­мом и про­буж­де­ние на­ци­ональ­но­го са­мосоз­на­ния. Сре­ди мо­лодё­жи, у­ез­жавшей из Со­вет­ско­го Со­юза в Из­ра­иль в на­чале се­миде­сятых, пре­об­ла­дало чувс­тво на­ци­ональ­ной гор­дости. Все­го за нес­коль­ко лет до это­го ма­лень­кая стра­на, в ко­торую они дер­жа­ли свой путь, воп­ре­ки всем пред­ска­зани­ям, на­нес­ла сок­ру­шитель­ный удар в Шес­тиднев­ной Вой­не ко­али­ции, сос­тавлен­ной из ар­мии араб­ских со­седей Из­ра­иля, во мно­го раз пре­вос­хо­див­шей ев­рей­ское го­сударс­тво в жи­вой си­ле и бо­евой тех­ни­ке.
Пер­вые пись­ма Са­ши из Из­ра­иля в Мос­кву бы­ли пре­ис­полне­ны гор­дости за стра­ну, в ко­торую он по­пал, и вос­торга. Из­ра­иль стал его жизнью, его пе­режи­вани­ями, его твор­чес­твом. Гор­дость осоз­на­ния сво­ей при­над­лежнос­ти к на­роду Из­ра­иля ос­та­нет­ся у Ало­на нав­сегда, но поз­же к ней до­бавит­ся го­речь. Го­речь от­нюдь не ра­зоча­рова­ния в стра­не, нет, а от осоз­на­ния то­го, что из­ра­иль­ско­му об­щес­тву, как и лю­бому сов­ре­мен­но­му об­щес­тву, свой­ствен­но мно­жес­тво про­тиво­речий, ко­торые по­рой не сов­па­да­ют с иде­алис­ти­чес­ким, пер­во­началь­ным пред­став­ле­ни­ем по­эта о Зем­ле Обе­тован­ной. Од­на­ко у Ало­на не воз­ни­ка­ет сом­не­ний по по­воду при­нято­го ре­шения. В бо­лее поз­днем пись­ме в Мос­кву он пи­шет: "...Это моя зем­ля... Я нав­сегда ос­та­нусь здесь, и её судь­ба ста­нет мо­ей судь­бой".

Мыс­ли и пе­режи­вания, свя­зан­ные с Вой­ной Суд­но­го Дня, по­беда в ко­торой дос­та­лась Из­ра­илю до­рогой це­ной, во­зыме­ли ре­зуль­тат, став­ший не­отъ­ем­ле­мым и са­мым важ­ным в жиз­ни Алек­сан­дра Ало­на. Са­ша на­чал серь­ёз­но пи­сать сти­хи и петь их под ги­тару. Его сти­хот­во­рения о вой­не, име­ющие рит­ми­чес­кую ос­но­ву и по­ложен­ные на му­зыку, про­из­во­дят не­из­гла­димое впе­чат­ле­ние. Ме­тафо­ры и по­эти­чес­кие на­ход­ки све­жи и нес­тандар­тны, точ­ны и вмес­те с тем ли­рич­ны. В "Осен­ней пес­не" по­эт яр­ко вос­про­из­во­дит один из бо­ёв, неб­ла­гоп­ри­ят­ный ис­ход ко­торо­го мог бы стать для Из­ра­иля ро­ковым. В са­мые пер­вые ча­сы вой­ны на Юж­ное шос­се, ве­дущее к И­еру­сали­му, прор­ва­лись араб­ские тан­ки. Не сра­зу за­мечен­ная из­ра­иль­ской ави­аци­ей, ко­лон­на, не встре­чая соп­ро­тив­ле­ния, дви­галась к сто­лице Из­ра­иля. В рай­он про­рыва бы­ло сроч­но пе­реб­ро­шено не­боль­шое под­разде­ление из­ра­иль­ских де­сан­тни­ков, пе­ред ко­торым сто­яла поч­ти не­выпол­ни­мая за­дача - за­дер­жать ко­лон­ну до при­хода ос­новных сил. Це­ной мно­гих жиз­ней этот де­сант вы­пол­нил за­дание, ибо воп­рос о не­выпол­не­нии, как об аль­тер­на­тиве, и вов­се не су­щес­тво­вал. Алон пе­реда­ёт это нас­тро­ение из­ра­иль­тян в ла­конич­ном чет­ве­рос­тишье:

Эти тан­ки прор­ва­лись в тыл
И не жда­ли на го­лову сне­га.
Но сол­да­ты, упав­шие с не­ба,
От­сту­пить толь­ко в не­бо мог­ли.

В го­сударс­тве, в ко­тором во вре­мя вой­ны за­быва­ют­ся и не су­щес­тву­ют ка­кие-ли­бо до­во­ен­ные раз­ногла­сия, в ко­торой ги­бель каж­до­го сол­да­та рас­це­нива­ет­ся как на­ци­ональ­ная тра­гедия, по­несён­ные в Вой­не Суд­но­го Дня по­тери горь­ко ом­ра­чили ра­дость по­беды. И здесь Алон не мно­гос­ло­вен:

Сколь­ко вер бы­ло сли­то в од­ну,
Этой об­щей од­ной по­вину­ясь,
Толь­ко с этой вой­ны не вер­ну­лись
Те, кто вы­иг­рал эту вой­ну.

Алек­сандр Алон и сам стал частью то­го Из­ра­иля, ко­торый, ро­див­шись из пеп­ла ужа­са­ющей ка­тас­тро­фы ев­ро­пей­ско­го ев­рей­ства, вы­иг­рав че­тыре на­вязан­ные ему вой­ны, в про­цес­се этих войн ра­зучил­ся ис­пы­тывать чувс­тво стра­ха. По­эт от­но­сит страх, в об­щем-то, ес­тес­твен­ную че­лове­чес­кую эмо­цию, к раз­ря­ду пав­ших на по­ле боя:

Мир ка­жет­ся се­дым,
Мир ко­лет­ся дож­дём,
Мы у ок­на си­дим,
Мы всё ко­го-то ждём.

И ть­ма сту­чит­ся в дом,
Ко­лышет­ся в ок­не.
А те, ко­го мы ждём,
Уби­ты на вой­не.
Они лег­ли на­век
В ту­ман­ном ок­тябре,
Не раз­мы­кая век,
За­былись, как во сне.
И стра­хи их дав­но
Уби­ты на вой­не.

Вот так и нас те­перь
Не про­бира­ет дрожь:
Прос­той учёт по­терь,
А стра­ха ни на грош...

Са­ша сво­бод­но вла­дел ив­ри­том, пи­сал на нём сти­хи, пе­рево­дил дру­гих по­этов. Но во­лею судь­бы боль­шинс­тво его про­из­ве­дений на­писа­но по-рус­ски, на его пер­вом язы­ке, на язы­ке стра­ны, судь­ба ко­торой ни­ког­да не мог­ла бы стать ему без­различ­ной.

Алон не скры­вал сво­его вос­хи­щения твор­чес­твом Вы­соц­ко­го. Счи­тал его сво­им учи­телем, а се­бя - его вер­ным уче­ником и пос­ле­дова­телем. Од­на­ко да­же в сти­хот­во­рении, на­писан­ном па­мяти Вы­соц­ко­го, зву­чит пред­чувс­твие собс­твен­ной об­ре­чён­ности. Сей­час эти стро­ки, вы­зывав­шие не­до­уме­ние у не­кото­рых, ког­да Алон был жив, вос­при­нима­ют­ся не толь­ко как гимн лю­бимо­му по­эту, но и эпи­тафия са­мому се­бе:

...Ког­да тос­ка ум­рёт, ког­да зи­ма рас­та­ет,
При­дёт опять че­рёд. Опять по­ра нас­та­нет
Ды­шать, и петь, и сметь, ле­теть, упав на гри­вы.
Во­лодя, что нам смерть, по­ка дру­гие жи­вы.

Алон мно­го пу­тешес­тво­вал. Объ­ез­дил всю Eвро­пу и Азию. Впе­чат­ле­ния от уви­ден­но­го ста­нови­лись пес­ня­ми, сти­хот­во­рени­ями или об­ле­кались в фор­му пу­тевых за­меток. У не­го был не­веро­ят­но тон­кий дар ви­деть то, что обыч­но ус­коль­за­ет от взгля­да ту­рис­тов. За­час­тую он под­ме­чал в уви­ден­ном де­тали, ко­торые, пре­лом­ля­ясь в его соз­на­нии, на бу­маге об­ре­тали фор­му ли­тера­тур­ных за­рисо­вок, не­веро­ят­но мет­ко ух­ва­тыва­ющих суть со­бытий и яв­ле­ний.

На­чиная с 1982 го­да, сов­ме­щая свои обя­зан­ности офи­цера ре­зер­ва в Из­ра­иле, Алон стал час­то бы­вать в Со­еди­нён­ных Шта­тах. Здесь он на­шёл мно­гочис­ленных слу­шате­лей и чи­тате­лей в сре­де рус­ско­языч­ной эмиг­ра­ции. Его кон­церты стро­ились на ди­ало­ге с пуб­ли­кой, ко­торая не за­меча­ла, как пос­те­пен­но кон­церт пе­рехо­дил в мо­нолог по­эта пе­ред за­воро­жён­ным зри­телем, в ко­тором он умел на­ходить спо­соб про­никать в са­мые сок­ро­вен­ные угол­ки че­лове­чес­кой ду­ши. Осо­бен­ностью его выс­тупле­ний бы­ла ка­мер­ность - в ма­лень­ких а­уди­тори­ях, в час­тных до­мах, на при­роде.

При­ез­жая в Аме­рику и ос­та­ва­ясь вер­ным сво­ей осо­бен­ности - наб­лю­дате­ля, Са­ша пы­тал­ся ра­зоб­рать­ся в од­ном из цен­траль­ных па­радок­сов аме­рикан­ской жиз­ни. Для не­го, иде­алис­та по на­туре, но вмес­те с тем и че­лове­ка во­ен­но­го, ос­та­валось за­гад­кой, как та­кая ог­ромная и мо­гущес­твен­ная стра­на мо­жет ис­пы­тывать все­объ­ем­лю­щий раб­ский страх пе­ред ду­шащей её прес­тупностью? Ему пре­тил об­щепри­нятый в Аме­рике прин­цип трус­ли­вого рав­но­душия оче­вид­цев к со­вер­ша­емо­му прес­тупле­нию, счи­та­ющих, что по­доб­ная си­ту­ация - это лич­ное де­ло под­вер­гнув­ше­гося на­паде­нию че­лове­ка и, быть мо­жет, по­лиции, ес­ли она ус­пе­ет вов­ре­мя ока­зать­ся на мес­те прес­тупле­ния. Своё от­но­шение к та­кому по­ложе­нию ве­щей Алон по­пытал­ся вы­разить в пес­не, наз­ванной им "Пись­мо из Нью-Й­ор­ка То­вари­щам в Ли­ван". Он ад­ре­совал его сво­им од­но­пол­ча­нам в Из­ра­иле, а так­же тем из его аме­рикан­ских зна­комых, кто уве­рял его в том, что имен­но та­кой под­ход и яв­ля­ет­ся са­мым ло­гич­ным из воз­можных:

От­че­го из­ру­гав свою до­лю,
И дро­жа от за­тыл­ка до пят,
Лю­ди хо­дят по мин­но­му по­лю
И упор­но на по­рохе спят?

...Это то­же нью-й­орк­ское чу­до:
Каж­дый сам за се­бя са­мого,
Ес­ли ря­дом ко­му-ни­будь ху­до,
Это лич­ное де­ло его.

Не ус­лы­шат сто­ящие воз­ле,
Не по­могут тут стон или всхлип...
...И та­кое во мне ощу­щенье,
Буд­то лю­ди и тут на вой­не...

Мне не хо­телось бы под­робно ос­та­нав­ли­вать­ся на де­талях то­го, что про­изош­ло в од­ном из лонг-ай­ленд­ских до­мов фев­раль­ским ве­чером 1985 го­да. Это горь­ко, да и на­вер­ное не­зачем. В своё вре­мя про­изо­шед­шее бы­ло под­робно опи­сано на стра­ницах "Но­вого Рус­ско­го Сло­ва", как оче­вид­ца­ми тра­гедии, так и Бел­лой Езер­ской, мно­гие го­ды не ус­та­ющей на­поми­нать чи­тате­лям об уди­витель­ной судь­бе Алек­сан­дра Ало­на. Ска­жу толь­ко, что в дом, ку­да Са­ша при­шёл тем ве­чером для то­го, что­бы петь и чи­тать сти­хи, вор­ва­лись во­ору­жён­ные бан­ди­ты. Вер­ный сво­им прин­ци­пам, он не по­вино­вал­ся их при­казу лечь на пол ли­цом вниз и не дви­гать­ся, а, бе­зоруж­ный, всту­пил с ни­ми в схват­ку и по­гиб.

Де­вято­го фев­ра­ля бу­дет трид­цать лет с то­го страш­но­го дня. С тех пор фев­раль у пок­лонни­ков та­лан­та Алек­сан­дра Ало­на ас­со­ци­иру­ет­ся с горь­кой до­садой и болью. Опять и опять воз­ни­ка­ют бес­ко­неч­ные ри­тори­чес­кие воп­ро­сы. Воз­можно ли бы­ло пре­дот­вра­тить ро­ковое сте­чение об­сто­ятель­ств? Единс­твен­ный воп­рос, не ос­тавля­ющий сом­не­ний: "Мог ли Са­ша пос­ту­пить ина­че, чем он пос­ту­пил?" От­вет од­нозна­чен: "Не мог! В си­лу то­го, как он жил и как пи­сал этот из­ра­иль­ский офи­цер и рус­ский по­эт, он не мог пос­ту­пить ина­че!"

Его нет, но про­дол­жа­ют зву­чать на кас­се­тах его пес­ни и сти­хи. Ти­раж вы­шед­шей в И­еру­сали­ме в 1990-ом го­ду кни­ги Ало­на "Го­лос" пол­ностью ра­зошёл­ся и стал биб­ли­ог­ра­фичес­кой ред­костью. Его пом­нят и лю­бят в Из­ра­иле и в Се­вер­ной Аме­рике. Его твор­чес­тво ста­ло из­вес­тным в быв­шем Со­вет­ском Со­юзе.

Две­над­ца­того фев­ра­ля 1995 го­да в Нью-Й­ор­ке сос­то­ял­ся ве­чер па­мяти Алек­сан­дра Ало­на, ор­га­низо­ван­ный Бел­лой Езер­ской, при учас­тии по­этов и ис­полни­телей из раз­ных кон­цов Аме­рики. На ве­чере бы­ло объ­яв­ле­но о соз­да­нии офи­ци­аль­но­го Фон­да име­ни Алек­сан­дра Ало­на. В пла­ны рос­сий­ско­го те­леви­дения вхо­дила идея соз­да­ния до­кумен­таль­но­го филь­ма об Алек­сан­дре Ало­не, чья ко­рот­кая, но та­кая яр­кая жизнь зат­ро­нула мно­гих его сов­ре­мен­ни­ков. Так­же пла­ниро­валось пе­ре­из­да­ние его кни­ги в Аме­рике и в Рос­сии.

Хо­чет­ся на­де­ять­ся на то, что, на­ряду с уже су­щес­тву­ющи­ми по­чита­теля­ми та­лан­та за­меча­тель­но­го по­эта, у Са­ши по­явят­ся но­вые чи­тате­ли и слу­шате­ли, с ко­торы­ми и пос­ле сво­ей смер­ти он смо­жет по­гово­рить о люб­ви, друж­бе, му­жес­тве и доб­ро­те.

АЛЕК­САНДР АЛОН. СТИ­ХОС­ЛО­ЖЕНИЕ

Бес­плот­ной ду­шою, от­пу­щен­ной те­лом,
Ги­тару на ли­ру на­веки сме­ня,
У рай­ской гра­ницы, про­веден­ной ме­лом,
Я в оче­редь ста­ну, и кто-ни­будь в бе­лом,
О ми­ре по­кину­том спро­сит ме­ня:
как ты там жил? Чу­деса ли тво­ря
Или в пре­делах таб­лиц ум­но­женья?
Как на­зыва­лась ра­бота твоя?
Сти­хос­ло­женье

А все ли те­бе уда­валось с нас­ко­ка?
А все ли зам­ки от­кры­вались клю­чом?
А все ли в се­бе ты сбе­рег до ос­колка?
А был ли ты от­ро­ду свят - и нас­коль­ко?
А был ли ты до смер­ти гре­шен - и в чем?
Был ли в ду­ше раз­ди­ра­ем, дво­им?
Ве­дал ли про­махи, сры­вы, кру­женья?
Что бы­ло ве­рой и дол­гом тво­им?
Сти­хос­лу­женье.

А прав­да ли, впи­сан ты в спис­ки за удаль?
А прав­да ли, наз­ван ты в свод­ках по­терь
(В пер­вых ря­дах или где-то по­одаль?)
А все ли, а все ли ты это­му от­дал?
А пла­ты, а сла­вы не ждешь ли те­перь?
Прав­ду ли мол­вил и сле­довал ей?
Или пы­тал­ся смяг­чать вы­раженья?
Что бы­ло жизнью ми­нув­шей тво­ей?
Сти­хос­ра­женье.

На фо­то - Алек­сандр Алон.