ВОЛНЫ ВРЕМЁН

С раз­ни­цей в два де­сяти­летия

При­ятель­ни­ца из дру­гого шта­та прис­ла­ла мне за­лежав­шу­юся у нее кни­гу эмиг­рант­ских рас­ска­зов. В за­голов­ке зна­чилось: "Третья вол­на. Ан­то­логия рус­ско­го За­рубежья". Кни­га бы­ла из­да­на в 1991-м го­ду в Мос­кве. А у ме­ня на сто­ле уже ле­жала ан­то­логия эмиг­рант­ской про­зы, но дру­гая, - вы­шед­шая сов­сем не­дав­но, и не в Рос­сии, а в Аме­рике¹.

И вот тут-то и воз­никла у ме­ня мысль срав­нить эти две ан­то­логии, меж­ду ко­торы­ми про­лег­ла вре­мен­ная дис­танция в двад­цать лет. Пос­мотреть, что слу­чилось за эти два де­сяти­летия, по­меня­лись ли име­на ав­то­ров и те­мы рас­ска­зов, а так­же ус­лы­шать то пос­ла­ние, что ад­ре­су­ют чи­тате­лю пред­ста­вите­ли этих "на­бега­ющих" друг на дру­га волн.

Ка­кая "кол­басная", а ка­кая "пог­ромная"?

По­нят­но, что преж­де чем пи­сать о про­зе "треть­ей" и "чет­вертой" вол­ны, хо­рошо бы оп­ре­делить их вре­мен­ные рам­ки и хо­тя бы при­мер­но по­нять, что они со­бой пред­став­ля­ют².  Точ­ности в этом воп­ро­се нет, при­дет­ся са­мой выс­тра­ивать па­радиг­му. Третья вол­на хро­ноло­гичес­ки при­ходит­ся на 70-80-е го­ды, ког­да че­рез уз­кое иголь­ное уш­ко - пра­во на вы­езд за гра­ницу - со­вет­ские влас­ти про­пус­ка­ли "ев­рей­ско­го" и "не­мец­ко­го" вер­блю­да. Тог­дашняя эмиг­ра­ция, та­ким об­ра­зом, мо­жет быть наз­ва­на "эт­ни­чес­кой", но в соз­на­нии сов­ре­мен­ни­ков она зак­ре­пилась как "дис­си­дент­ская": лю­ди у­ез­жа­ли нав­сегда, дол­го жда­ли сво­его ча­са, на­ходясь "в от­ка­зе", пи­сали пе­тиции и уго­няли са­моле­ты, их ли­шали со­вет­ско­го граж­данс­тва и бес­со­вес­тно тре­бова­ли зап­ла­тить за не­го день­ги, вся­чес­ки тре­тиро­вали и уни­жали на та­мож­нях, не да­вая увез­ти се­мей­ные ре­лик­вии и на­коп­ленные цен­ности. Хо­тя и об этой "ге­ро­ичес­кой" эмиг­ра­ции го­ворят по-раз­но­му. Сов­сем не­дав­но в од­ной из ин­тернет­ных ста­тей глум­ли­вый ав­тор не пос­теснял­ся наз­вать ее "кол­басной". Что ж, лю­ди в 70-е жи­ли бед­но, из го­родов толь­ко сто­лицы мог­ли пох­вастать­ся на­личи­ем в ма­гази­нах кол­ба­сы. Имен­но тог­да сло­жил­ся бес­хитрос­тный анек­дот: Идет ин­телли­ген­тный муж­чи­на с на­битым пор­тфе­лем. Зна­комый со­сед по­нима­юще спра­шива­ет: "Док­тор­ская?", на что тот от­ве­ча­ет: "Нет, лю­битель­ская". Для мо­лодых: ка­лам­бур пос­тро­ен на иг­ре слов, обоз­на­ча­ющих дис­серта­цию и сорт кол­ба­сы. Ин­телли­ген­тный муж­чи­на нес в пор­тфе­ле не дис­серта­цию, как мож­но бы­ло бы пред­по­ложить, а кол­ба­су. Бес­спор­но, в чис­ле тех, кто ус­тре­мил­ся "за мо­ре" по­даль­ше от род­ных бе­регов, бы­ли и те, кто в пер­вую оче­редь меч­тал "улуч­шить ка­чес­тво жиз­ни", в том чис­ле пи­тания, но не ду­маю, что их в той вол­не бы­ло боль­шинс­тво. Лю­ди у­ез­жа­ли в ни­куда из об­жи­того, хоть и убо­гого и ли­шен­но­го воз­ду­ха уг­ла, отъ­езд пах по­терей пос­ледне­го, ка­кая уж тут кол­ба­са?

Есть и та­кие, кто "кол­басной" на­зыва­ют чет­вертую эмиг­ра­цию, на­чав­шу­юся с Пе­рес­трой­кой (пос­ле 1985 го­да). Име­ют­ся и иные наз­ва­ния. В уже упо­мяну­той мною статье глум­ли­вый ав­тор наз­вал эту пос­леднюю (или не пос­леднюю?) вол­ну рос­сий­ской эмиг­ра­ции "пог­ромной". И в том, и в дру­гом проз­ви­ще есть ре­зон, хо­тя и не­дос­та­точ­ный. У мил­ли­онов лю­дей, по­кинув­ших ро­дину в эти 25 лет (чет­верть ве­ка!) бы­ли раз­ные при­чины со­вер­шить этот, пря­мо ска­жем, не­лег­кий шаг. Да, во­рота стра­ны с Пе­рес­трой­кой при­от­кры­лись; кто ус­тре­мил­ся в про­ем? У­ез­жа­ла в ос­новном ин­теллек­ту­аль­ная эли­та - уче­ные, му­зыкан­ты, не мо­гущие най­ти се­бе при­мене­ния в стра­не с раз­ва­лив­шей­ся эко­номи­кой. У­ез­жа­ли эт­ни­чес­кие груп­пы, бо­ящи­еся за жизнь де­тей, ибо сло­во "пог­ром" ви­село в воз­ду­хе (имен­но тог­да ак­тивно за­яви­ла о се­бе чер­но­сотен­ная "Па­мять"), а иног­да и ове­щест­вля­лось, как в Сум­га­ите (1988)... Нель­зя за­бывать и то­го, что из Рос­сии ис­по­кон ве­ку бе­жали из-за от­сутс­твия воз­ду­ха, из-за чи­нов­ничь­его про­из­во­ла и не­жела­ния тер­петь уни­жения.

Кто в те­ремоч­ке жи­вет

Ес­ли сбор­ник 1991 го­да пря­мо наз­ван "Третья вол­на" и пред­став­ля­ет твор­чес­тво у­ехав­ших в ос­новном в 70-80-е го­ды, то Ан­то­логия 2009-го вклю­ча­ет рас­ска­зы не толь­ко пос­тпе­рес­тро­еч­ных эмиг­рантов, но и ав­то­ров из дру­гих "волн": Ва­силий Янов­ский, Ар­гус (Ми­ха­ил Ай­зен­штадт) - "пер­вая вол­на", Бо­рис Фи­лип­пов - "вто­рая вол­на", Алек­сандр Ге­нис, Ген­рих Га­бай, Еле­на Ли­тин­ская, Фи­липп Бер­ман, Игорь Ми­хале­вич-Кап­лан - "третья вол­на".

Име­на мно­гих пред­став­ленных в "Треть­ей вол­не" сей­час хо­рошо из­вес­тны чи­тате­лю. Иду в по­ряд­ке ог­лавле­ния сбор­ни­ка: Ге­ор­гий Вла­димов, Сер­гей Дов­ла­тов, Ана­толий Гла­дилин, Юрий Мам­ле­ев, Сер­гей Юрь­енен, Эду­ард Ли­монов, Ири­на Ра­тушин­ская, Са­ша Со­колов, Люд­ми­ла Штерн, Фрид­рих Го­рен­штейн, Вла­димир Ма­рам­зин, Ва­силий Ак­се­нов. Мож­но да­же ска­зать, что зна­комых имен в этом сбор­ни­ке боль­ше, чем ма­лоз­на­комых. А ведь в пре­дис­ло­вии к кни­ге (Аг­неш Ге­ребен) ска­зано, что, ког­да на­чина­лась ра­бота над ан­то­логи­ей, "ни один из ее учас­тни­ков не пуб­ли­ковал­ся в Со­вет­ском Со­юзе". Ска­зано не впол­не точ­но - да­же на ос­но­ве при­води­мых в кни­ге би­ог­ра­фий я нас­чи­тала, по край­ней ме­ре, шес­те­рых, на­чав­ших пе­чатать­ся еще в Со­юзе. Ва­силий Ак­се­нов, нап­ри­мер, на­чал аж в 1959, в воз­расте 27 лет. У­ехал че­рез 21 год пос­ле и вследс­твие неп­ри­лич­ной шу­михи вок­руг "Мет­ро­поля". Но гор­дость сос­та­вите­ля "Треть­ей вол­ны" по­нят­на: у­ехав не­из­вес­тны­ми, ав­то­ры су­мели док­ри­чать­ся до рос­сий­ско­го чи­тате­ля из сво­его "да­лека", су­мели сде­лать се­бе имя и в За­рубежье, и на ро­дине.

И сно­ва о "ста­лин­щи­не"

Дей­ствие боль­шинс­тва рас­ска­зов "Треть­ей вол­ны" про­ис­хо­дит в Со­вет­ском Со­юзе. От­ве­тить на воп­рос, по­чему пи­шущие не мог­ли уй­ти от этой те­мы, ме­ша­ет от­сутс­твие дат под рас­ска­зами. Все же, од­но де­ло, ког­да "рос­сий­ские кош­ма­ры" бы­ло не­воз­можно об­на­родо­вать на ро­дине, и дру­гое, ког­да они прес­ле­дова­ли лю­дей уже ак­кли­мати­зиро­вав­шихся на чу­жой зем­ле. Мо­гу пред­по­ложить, что здесь ра­бота­ют оба ва­ри­ан­та: нас­толь­ко жгут те­мы, зат­ро­нутые в рас­ска­зах. И на­чать мне хо­чет­ся с про­из­ве­дения не­из­вес­тно­го мне ав­то­ра - Оле­га Кус­та­рева - "Крис­ти­на". Рас­сказ - о фан­тасма­гории ста­лин­щи­ны и чем-то на­пом­нил мне "Софью Пет­ровну" Ли­дии Чу­ков­ской; а, ес­ли учесть, что на­писан­ная в 1939 го­ду по­весть Ли­дии Кор­не­ев­ны бы­ла опуб­ли­кова­на в жур­на­ле "Не­ва" лишь че­рез пять­де­сят лет, в 1988 го­ду, то лег­ко по­нять, что в 70-е со­чине­ние Кус­та­рева в Рос­сии на­печа­тано быть не мог­ло. В стра­хе влас­тей пе­ред от­кры­ти­ем "всей прав­ды" о чу­довищ­ном вре­мени лич­но мне ви­дит­ся при­чина не­из­жи­того в на­роде "куль­та Ста­лина". При­чем, "го­сударс­твен­ный" страх пе­ред прав­дой ос­тался до сих пор, не­даром ар­хи­вы то­го вре­мени по­ка еще зак­ры­ты...³ 

Итак, "Крис­ти­на"... В цен­тре мо­лодая чеш­ка, в 1938 го­ду пе­ре­ехав­шая с му­жем-ин­же­нером в СССР, - по­могать стро­итель­ству счас­тли­вого об­щес­тва. Зная ис­то­рию, лег­ко пред­по­ложить, что слу­чилось спус­тя не­боль­шое вре­мя с ока­зав­шимся в Ле­нин­гра­де "инос­тран­ным спе­ци­алис­том". Но рас­сказ пос­вя­щен не ему - его же­не, толь­ко что ро­див­шей ре­бен­ка и ра­дос­тно вклю­чив­шей­ся в но­вую жизнь. Вна­чале ис­чез при­ятель. В его квар­ти­ру нез­на­комые лю­ди вно­сили свои ве­щи... По­том ис­чез муж - не вер­нулся с ра­боты, и ис­пу­ган­ная Крис­ти­на, взяв ре­бен­ка, на­чина­ет "объ­езд" дру­зей, что­бы уз­нать, что слу­чилось. Но лю­ди мол­чат. Не­кото­рые, осо­бен­но жен­щи­ны, пла­чут. Рас­сказ од­новре­мен­но и аб­сурден, и прав­див, что на­поми­на­ет Каф­ку, чьи фан­тасма­гории в сущ­ности впол­не ре­аль­ны. Лю­ди зна­ют или по­доз­ре­ва­ют прав­ду, но страх, вы­ража­ясь сло­вами псал­ма, "при­леп­ля­ет их язы­ки к гор­та­ни", они бо­ят­ся за свою жизнь, за жизнь близ­ких, бо­ят­ся пос­тра­дать от до­носа, бо­ят­ся осоз­нать чу­довищ­ную ре­аль­ность и в ито­ге - бо­ят­ся от­крыть рот... Вспо­мина­ет­ся сце­на из не­дав­но уви­ден­но­го филь­ма Ан­джея Вай­ды "Ка­тынь", где поль­ский офи­цер, чу­дом спас­ший­ся от расс­тре­ла 1940 го­да, ус­тра­ива­ет де­бош в пос­ле­во­ен­ном вар­шав­ском ка­фе, кри­ча в ли­цо по­сети­телям: "Вы все об этом зна­ете!" (име­ет­ся в ви­ду прав­да о том, кто расс­тре­лял по­ляков в Ка­тыни). И ведь дей­стви­тель­но - зна­ют, но удоб­нее и при­выч­нее мол­чать, тем са­мым под­держи­вая лжи­вую сфаль­си­фици­рован­ную "вер­сию". Мы пе­рес­та­ем осоз­на­вать не­кото­рые ве­щи. Там, в Ка­тыни, как и в под­ва­лах Лу­бян­ки, как и во мно­гих дру­гих тю­рем­ных под­ва­лах по всей стра­не, лю­дей расс­тре­лива­ли из пис­то­лета выс­тре­лом в за­тылок! Ты­сячи лю­дей - по од­но­му, выс­тре­лом в за­тылок. И бы­ли те, кто стре­лял, "вы­пол­няя па­лачес­кий при­каз". И есть се­год­ня те, кто, как один  из­вес­тный ки­норе­жис­сер, па­фос­но вос­кли­ца­ют: "Вай­да не от­ве­ча­ет: за­чем это бы­ло сде­лано и кто это сде­лал". Ска­зать ли? На пос­ледний воп­рос от­ве­тила ис­то­рия, а вот воп­рос "за­чем" дей­стви­тель­но так и бу­дет от­зы­вать­ся эхом над клад­би­щем мил­ли­онов. За­чем? За­чем? Ху­дож­ник мо­жет лишь про­петь рек­ви­ем по по­гиб­шим, а все мы, те, от ко­го так дол­го скры­вали прав­ду, мо­жем скло­нить го­ловы над уби­ен­ны­ми, прок­ли­ная убийц и при­зывая их к от­ве­ту...

Но я от­влек­лась. Рас­сказ "Крис­ти­на" не дос­тиг бы та­кой прон­зи­тель­ной си­лы, ес­ли бы не не­кото­рые де­тали. Нап­ри­мер, пей­заж: "Чер­ный вы­мер­зший го­род стра­шен как мо­гила, как не­живая при­рода...". И еще об­раз "че­лове­ка в пла­ще", ко­торо­го два ра­за встре­ча­ет нес­час­тная жен­щи­на в сво­их ски­тани­ях по страш­но­му го­роду, по его бес­ко­неч­ным лес­тни­цам, тем­ным дво­рам и бес­числен­ным мос­там. Она "по­няла", кто это был, и гром­ко поз­ва­ла, но че­ловек не ог­ля­нуся, "Бог не спас" - и Крис­ти­на вмес­те с мла­ден­цем бро­са­ет­ся с мос­та в ог­ромную чер­ную ре­ку. Тяж­кий за­коно­мер­ный фи­нал и од­новре­мен­но не­кая про­ек­ция на мир без Бо­га и Бо­горо­дицы, где без­ли­кая го­сударс­твен­ная ма­шина (а кто ее нап­равлял, мы се­год­ня зна­ем) ра­зоб­ща­ет, рас­че­лове­чива­ет и уби­ва­ет лю­дей.

"Зап­ретные" сю­жеты

 По­жалуй, этот рас­сказ - са­мый силь­ный в сбор­ни­ке, в нем тра­гичес­кая те­ма рас­кры­та с на­иболь­шей ху­дожес­твен­ной пол­но­той. В то же вре­мя с тра­гичес­ки­ми и "зап­ре­щен­ны­ми" в со­вет­ской стра­не сю­жета­ми встре­ча­ем­ся мы здесь на каж­дом ша­гу. Мо­лодень­кий сол­дат, сын уби­того стар­ше­го лей­те­нан­та Со­колов­ско­го, по­пав в плен, стал­ки­ва­ет­ся со сво­им от­цом, не по­гиб­шим, а став­шим "вла­сов­цем". Для ка­пита­на СМЕР­Ша оба - и сын, и отец - "вражья си­ла", дос­той­ная толь­ко пу­ли, а пе­ред чи­тате­лем раз­во­рачи­ва­ет­ся пси­холо­гичес­кая дра­ма, в ко­торой в рав­ной сте­пени вы­зыва­ют жа­лость и расс­тре­лян­ный смер­шевца­ми отец-"вла­совец", и его маль­чиш­ка-сын, из­ре­шечен­ный не­мец­ки­ми ав­то­мата­ми (Ана­толий Ше­пи­ев­кер. Вражья си­ла).

Рас­сказ Алек­сан­дра Жур­жи­на "Сон" об убе­жав­шем из ла­геря на Оби "зэ­ке", в ко­торо­го стре­ля­ет кир­гиз-ох­ранник, за­кан­чи­ва­ет­ся так: " ...бри­гада ра­зош­лась по бал­кам. Бы­ло 10 ав­густа 1978 го­да". Эту да­ту лег­ко мож­но по­менять на 1938. По-ви­димо­му, ав­тор хо­чет ска­зать, что в ла­гер­ных по­ряд­ках за вре­мя, про­шед­шее с тех са­мых кро­меш­ных лет, ни­чего не из­ме­нилось.  Не уве­рена, что силь­но из­ме­нилось и сей­час⁴.

 "Шпи­он Ни­коди­мов" Ильи Сус­ло­ва на­чина­ет­ся как обыч­ная очер­ко­вая за­рисов­ка: ас­пи­рант-фи­лолог из сто­лицы заб­ро­шен сво­ей "ас­пи­рант­ской те­мой" в за­холус­тный За­реченск и в бес­плод­ных по­ис­ках фоль­кло­ра ма­ет­ся и ску­ча­ет. Жи­вет он у пь­яни­цы Ни­коди­мова, ра­бота­юще­го на мес­тном на­сос­ном за­воде. Же­лая под­шу­тить над хо­зя­ином по­доз­ри­тель­но от­но­сящим­ся к его за­няти­ям, мос­квич со­чиня­ет це­лую ис­то­рию: он - аме­рикан­ский раз­ведчик и прис­лан уз­нать "тай­ны на­сос­но­го за­вода". И чу­до: Ни­коди­мов ве­рит - и за бу­тыл­ку вод­ки при­носит "раз­ведчи­ку" мас­ля­ную тряп­ку, ко­торой об­ти­рал ста­нок. Даль­ше боль­ше - сту­дент за ту же бу­тыл­ку спир­тно­го по­руча­ет Ни­коди­мову "уб­рать" на­пар­ни­ка, яко­бы пре­дав­ше­го ор­га­низа­цию; в ка­чес­тве ору­дия убий­ства сле­сарю вы­да­ет­ся бу­тер­брод с киль­кой... Смеш­но? Все это бы­ло бы смеш­но... Ко­нец рас­ска­за по­нача­лу оше­лом­ля­ет. Шут­ник Ле­ша схло­потал пол­то­ра го­да тюрь­мы за "злос­тное ху­лигантство", а Ни­коди­мов, чис­то­сер­дечно до­нес­ший ми­лиции о коз­нях "аме­рикан­ской раз­ведки", по­луча­ет аж пят­надцать лет - за из­ме­ну ро­дине. По­чему-то ве­ришь, что в дей­стви­тель­нос­ти все имен­но так и бы­ло, с под­линным - вер­но. Шу­тей­ная си­ту­ация обер­ну­лась кош­ма­ром. Аб­сурд? Но ведь так и бы­ва­ет в жиз­ни, осо­бен­но рос­сий­ской. Кто не слы­шал об от­си­жива­ющих срок на­уч­ных ра­бот­ни­ках - "шпи­онах", вся ви­на ко­торых сос­то­яла в пе­реда­че инос­тран­ным кол­ле­гам ма­тери­алов, на­печа­тан­ных в  на­уч­ных жур­на­лах... Это ли не аб­сурд!

Уда­рим сме­хом по аб­сурду

Рас­ска­зы "Не об­ра­щай­те вни­мания, ма­эс­тро!" Ге­ор­гия Вла­димо­ва, "За­поро­жец на мок­ром шос­се" Ана­толия Гла­дили­на, "Тя­нитол­кай" Вла­дими­ра Ма­рам­зи­на - про­дол­же­ние то­го же аб­сурда, но ве­село­го, выс­тавля­юще­го в ко­мич­ном ви­де и сис­те­му, и ее не­задач­ли­вых слу­жите­лей. Гро­тес­кны са­ми си­ту­ации: для слеж­ки за "не­угод­ным" пи­сате­лем в квар­ти­ру ин­телли­ген­тной ев­рей­ской семьи под­се­ля­ют аген­тов КГБ, муж­чи­ну и жен­щи­ну. Эта па­ра воль­гот­но рас­по­лага­ет­ся на чу­жой пло­щади, раз­вле­ка­ет­ся друг с дру­гом, слу­ша­ет пес­ни Окуд­жа­вы и Вы­соц­ко­го, рас­суждая на те­му, ка­кой бард луч­ше, но и про де­ло не за­быва­ет: шпи­онит за пи­сате­лем и его гос­тя­ми, фик­си­руя име­ющи­мися тех­ни­чес­ки­ми средс­тва­ми, где, кто и с кем. Ис­пу­ган­ный "ин­телли­гент-фи­лолог", от ли­ца ко­торо­го ве­дет­ся рас­сказ, пре­да­ет­ся реф­лексии: "не­уто­мимые эти тру­жени­ки... со­бира­ют на­шу ис­то­рию - по кро­хам, по ще­пот­кам, по об­рывкам из му­сора, по сле­дам на ко­пир­ке, а то и це­лым ки­пам бу­маг - при удач­ном обыс­ке. Мы что-то мог­ли по­терять - у них ни­чего не по­теря­ет­ся. Все бу­дет уп­ря­тано в бро­ниро­ван­ные сей­фы, в глу­бину под­ва­лов". И опять ди­вишь­ся не­уми­ра­емос­ти си­ту­аций: со­бира­ние ком­про­мата на не­угод­ных влас­тям пи­сате­лей, под­гля­дыва­ние в щел­ку для пос­ле­ду­юще­го шан­та­жа, а так­же зап­ря­тыва­ние важ­ней­ших ис­то­ричес­ких ма­тери­алов, ар­хивных до­кумен­тов по­даль­ше от глаз об­щес­твен­ности... Нель­зя без сме­ха чи­тать "про­филак­ти­чес­кие" те­лефон­ные раз­го­воры Ко­ли-аген­та с "дис­си­ден­ту­рой", как важ­но на­зыва­ет дис­си­ден­тов Ко­лин шеф. Из "або­нен­тов" Ко­ли не уга­дала толь­ко не­ко­его Че­мода­нова, а Ли­дия Кор­не­ев­на и На­талья Ев­гень­ев­на, ко­торых по-ду­рац­ки "вра­зум­ля­ет" пок­лонник Окуд­жа­вы, лег­ко про­читы­ва­ют­ся как Чу­ков­ская и Гор­ба­нев­ская.

 На ту же те­му не­увя­да­юще смеш­ной и чу­точ­ку зло­вещий "Тя­нитол­кай" Вла­дими­ра Ма­рам­зи­на. Пи­сатель вво­лю пос­ме­ял­ся все над той же ор­га­низа­ци­ей, обос­трив си­ту­ацию до гро­тес­ко­вого пре­дела: не­кий пол­ковник из ор­га­нов за­зыва­ет к се­бе "пи­сате­ля Ма­рам­зи­на", что­бы по­ведать свой план "спа­сения рус­ской ли­тера­туры". Спа­сение в том, что­бы все но­вона­писан­ное (ес­тес­твен­но, не глад­ко­писа­теля­ми, а фрон­ди­ру­ющи­ми ав­то­рами) шло сра­зу в фон­ды КГБ, где кое-что ле­жит "еще со вре­мен Бен­кендор­фа". И как же все до сих пор уз­на­ва­емо: пол­ковник го­ворит сло­вами и обо­рота­ми "фрон­де­ров", по­пугай­ски ко­пируя их оцен­ки лю­дей и яв­ле­ний - еще бы ему их не знать: ведь он прос­лу­шива­ет их раз­го­воры и пер­люс­три­ру­ет пе­репис­ку. Из но­вей­ших при­меров на эту те­му смот­ри кни­гу Дмит­рия Бы­кова о Бу­лате Окуд­жа­ве, где при­водит­ся сек­ретное до­несе­ние Ан­дро­пова, сос­тавлен­ное на ос­но­ве прос­лушки до­маш­них раз­го­воров бар­да и его же­ны... Что до ос­во­ения "струк­ту­рами" "де­мок­ра­тичес­кой лек­си­ки и фра­зе­оло­гии", то нас и этим не уди­вишь: мож­но ска­зать, вос­пи­таны на про­тивос­то­янии сло­ва и де­ла. О том, как серь­ез­но ли­тера­тура воз­дей­ство­вала на тог­дашние умы, по­ведал сам Ма­рам­зин в "Рас­ска­зе с про­дол­же­ни­ем". В "Тя­нитол­кае" гэ­бист-пол­ковник но­сит мод­ный се­рень­кий пид­жак по­верх мун­ди­ра. И вот вам ре­аль­ность: не­кий гэ­беш­ный чин, выс­ту­пая пе­ред "твор­ческой ин­телли­ген­ци­ей" Ле­ниг­ра­да, спе­ци­аль­но вы­вер­нул свой мод­ный пид­жак, по­казы­вая, что под ним нет по­гон. За­бав­ная де­таль, го­воря­щая и о вхож­де­нии ли­тера­туры в жизнь, и об уров­не ее пос­ти­жения не­кото­рыми "про­тоти­пами".

Са­тири­чес­кий очерк Ана­толия Гла­дили­на "За­поро­жец" на мок­ром шос­се" один из нем­но­гих в сбор­ни­ке име­ет в кон­це да­ту - 1976 год, и мес­то на­писа­ния - Па­риж. Не­бось, уже си­дя за ру­лем ка­кого-ни­будь ре­но или воль­во, прис­ту­пил ав­тор к сво­ему "опы­ту тех­ни­чес­ко­го ис­сле­дова­ния", что­бы рас­ска­зать о по­хож­де­ни­ях оте­чес­твен­ной вы­дел­ки "За­порож­ца", по проз­ви­щу Кра­савец. Трид­цать че­тыре го­да прош­ло с тех пор, а по­хож­де­ния эти очень и очень на­поми­на­ют се­год­няшние буд­ни оте­чес­твен­ных "ска­кунов" и их оза­бочен­ных, но не те­ря­ющих ку­ража вла­дель­цев. Во вся­ком слу­чае, слу­шая по "Эху Мос­квы" выс­тупле­ния Алек­сан­дра Пи­кулен­ко, зна­тока "ав­то­мобиль­ных дел", по­нимаю, что ка­чес­тво про­из­ве­ден­но­го оте­чес­твен­ным ав­топро­мом - по-преж­не­му уг­ро­жа­ет жиз­ни, что "вту­лок" по-преж­не­му "на всей тер­ри­тории, на ко­торой мо­гут раз­местить­ся три Фран­ции плюс один Люк­сембург, - ни од­ной шту­ки"; что до "про­бок", то са­ма сви­детель: ни на Са­довом коль­це, ни в дру­гих мес­тах сто­лицы не рас­со­сались они, а толь­ко уве­личи­лись. Па­фос рас­ска­за по­нятен, он не столь­ко в опи­сании "хож­де­ния по му­кам" прос­то­го со­вет­ско­го ав­то­люби­теля, сколь­ко в ос­ме­янии лжи­вого сло­гана: "Со­вет­ское - зна­чит от­личное". Ав­тор пре­тен­ду­ет и на боль­шее, встав­ляя в рас­сказ изыс­ка­ние о "Ва­ряге" - рус­ской на­род­ной пес­не. Пом­ни­те: "Вра­гу не сда­ет­ся наш гор­дый "Ва­ряг"? Ока­зыва­ет­ся, пес­ня вов­се не рус­ская, на­писа­на нем­цем Шмид­том в 1906 го­ду и впос­ледс­твии пе­реве­дена с не­мец­ко­го. Ни в од­ном пе­сен­ном сбор­ни­ке об этом не упо­мина­ет­ся, а пе­ревод­чи­ка Ар­го, до­копав­ше­гося до ис­ти­ны, пар­тий­ные ор­га­ны быс­трень­ко прис­тру­нили. Зна­комая пес­ня?

И вот я вспо­минаю кри­тика Бе­лин­ско­го, ко­торый в 30-х го­дах по­зап­рошло­го ве­ка гром­ко про­воз­гла­сил: "У нас нет ли­тера­туры". Сле­дом за тем - ли­тера­тура по­яви­лась, и ка­кая! Очень важ­но ос­во­бодить­ся от шор фаль­ши­вого пат­ри­отиз­ма и взгля­нуть на ве­щи гла­зами маль­чи­ка из ан­дерсо­нов­ской сказ­ки. Это от­рез­вля­ет и да­ет точ­ку от­сче­та...

О ма­тери­аль­ном и иде­аль­ном

Ска­жу еще о двух рас­ска­зах - про­тиво­полож­ных по сво­ей ис­ходной по­сыл­ке: "С ко­шелоч­кой" Фрид­ри­ха Го­рен­штей­на и "Ко­сын­ка в бе­лый го­рошек" Фи­лип­па Бер­ма­на. Пер­вый раз­ви­ва­ет как раз ту са­мую "кол­басную" те­му, о ко­торой мы го­вори­ли вна­чале. На при­мере пен­си­онер­ки Ав­доть­юш­ки, спе­шащей со сво­ей ко­шелоч­кой "до­быть", "дос­тать", "пе­рех­ва­тить" са­мые обык­но­вен­ные про­дук­ты пи­тания, пи­сатель ис­сле­ду­ет фе­номен и сло­жив­ше­гося со­вет­ско­го мен­та­лите­та, и "со­вет­ско­го ма­гази­на". Вы ду­ма­ете, это ма­газин и все? Нет, "это и ис­то­рия, и эко­номи­ка го­сударс­тва, и по­лити­ка, и нравс­твен­ность, и об­щес­твен­ные от­но­шения". И ко­неч­но же, де­фицит про­дук­тов, как и де­фицит вту­лок, как оче­реди и как пус­тые пол­ки - все это бы­ло не толь­ко следс­тви­ем бед­ности и сла­бого раз­ви­тия про­мыш­леннос­ти, но и средс­твом ма­нипу­лиро­вания и ус­та­нов­ле­ния дик­та­та над на­родом "про­дав­цов", "уп­равдо­мов", "учас­тко­вых" и про­чих "слу­жилых лю­дей", как ве­лича­ет их Фрид­рих Го­рен­штейн. И ес­ли в сов­ре­мен­ной Рос­сии - сла­ва те­бе, Гос­по­ди! - оче­редей боль­ше нет, то "дик­тат чи­нов­ни­ков" толь­ко уси­лил­ся и пе­рерос в сис­темную кор­рупцию, разъ­еда­ющую го­сударс­тво.

Фи­липп Бер­ман от ма­тери­аль­но­го ухо­дит да­леко в сто­рону, его рас­сказ ме­тафи­зичен и нес­пе­шен. Под ним сто­ит не­ожи­дан­ная да­та 1985 год - на­чало Пе­рес­трой­ки, хо­тя то, что про­ис­хо­дит в заб­ро­шен­ной сре­ди со­пок ал­тай­ской де­рев­не, ку­да дож­дли­вым ве­чером слу­чай­но за­нес­ло ло­шад­ку ге­роя, по фа­милии Ан­то­нов, мог­ло слу­чить­ся в лю­бой рос­сий­ской глу­бин­ке. "Ко­сын­ка в бе­лый го­рошек" - это единс­твен­ный в кни­ге рас­сказ о люб­ви или ска­жем так: о воз­можной, ед­ва-ед­ва на­чав­шей за­рож­дать­ся люб­ви. Пи­шущий в ма­нере Ан­дрея Пла­тоно­ва, пи­сатель ищет сво­их ге­ро­ев сре­ди лю­дей прос­тых, не­муд­ря­щих, жи­вущих ес­тес­твен­ны­ми бес­хитрос­тны­ми чувс­тва­ми в об­ста­нов­ке не прос­то бед­ности - ни­щеты. Бо­соно­гая Нас­тя, мать двух де­тишек "от раз­ных му­жиков", уви­дела в Ан­то­нове "сво­его му­жика", свою на­деж­ду "на си­нее не­бо" и на "ко­сын­ку в бе­лый го­рошек". По­чему-то вспом­ни­лась мне ге­ро­иня бу­нин­ской "Де­рев­ни", что по­дарен­ную ей ко­сын­ку из­но­сила с дру­гой сто­роны. Не бы­ло, вид­но, у нее слу­чая пок­ра­совать­ся в об­новке, при­бере­гала "кра­соту" для праз­дни­ка, ко­торо­го так и не слу­чилось... Вот и жизнь бер­ма­нов­ской Нас­ти про­ходит в тру­де и за­ботах, в неп­раз­днич­ных буд­нях, и "ко­сын­ка в бе­лый го­рошек" ста­новит­ся зна­ком не­осу­щес­тви­мой меч­ты о счастье, семье, муж­чи­не в до­ме.

Кто го­товил Пе­рес­трой­ку и что с нею ста­лось?

Мож­но ска­зать, что бер­ма­нов­ский рас­сказ "внев­ре­менен", сво­ей апо­литич­ностью и об­ра­щен­ностью к "веч­ным цен­ностям" он рез­ко вы­деля­ет­ся из все­го пред­став­ленно­го в ан­то­логии. А ведь веч­ные цен­ности - лю­бовь, сос­тра­дание, стрем­ле­ние к счастью - всег­да бы­ли глав­ной те­мой ли­тера­туры. Ду­маю, что кон­цен­тра­ция по­лити­чес­кой про­зы в сбор­ни­ке, его "дис­си­дент­ский" ук­лон по­рож­де­ны не­нор­маль­ны­ми ус­ло­ви­ями, в ко­торых жи­ла стра­на и, сле­дова­тель­но, ее ли­тера­тура. Зна­мена­тель­но, что эта "дис­си­дент­ская" про­за уви­дела свет в Мос­кве в эпо­ху Пе­рес­трой­ки (1991). Не бу­дем за­бывать, что Пе­рес­трой­ка как по­ворот Рос­сии к За­паду и к за­пад­ным цен­ностям го­тови­лась с двух сто­рон - не толь­ко "са­миз­да­том" и "внут­ренни­ми дис­си­ден­та­ми", та­кими как ака­демик Са­харов и Ли­дия Чу­ков­ская, но и ра­ботой ра­ди­ос­танций - "вра­жес­ких го­лосов", при­быва­ющим из-за гра­ницы "та­миз­да­том", воль­ной рус­ской пе­чатью, обос­но­вав­шей­ся, как во вре­мена Гер­це­на, за пре­дела­ми стра­ны. Пуб­ли­кация сбор­ни­ка в 1991 го­ду в Рос­сии бы­ла как бы данью приз­на­тель­нос­ти тем, кто го­товил Пе­рес­трой­ку.

Сей­час си­ту­ация внут­ри стра­ны рез­ко по­меня­лась. Где они - де­мок­ра­тия и глас­ность⁵?  За­да­юсь воп­ро­сом: мог бы в се­год­няшней Рос­сии быть из­дан этот же са­мый сбор­ник? И ка­жет­ся, что нет: слиш­ком схо­жи проб­ле­мы, слиш­ком яз­ви­телен тон об­ли­чений и слиш­ком ве­лика не­любовь к "дис­си­ден­там" у влас­тей пре­дер­жа­щих... С дру­гой сто­роны, мы наб­лю­да­ем, что в нес­коль­ких ос­тавлен­ных "на раз­вод" де­мок­ра­тичес­ких ор­га­нах пе­чата­ют­ся и го­ворят­ся весь­ма кра­моль­ные ве­щи. Лю­бопыт­ный фе­номен, свой­ствен­ный, ка­жет­ся, толь­ко се­год­няшне­му дню: пол­ное рав­но­душие влас­тей (ре­аль­ное или по­каз­ное?) к выс­ка­зыва­ни­ям ра­дикаль­ных жур­на­лис­тов, об­ли­ча­ющих, ло­вящих за ру­ку, взыс­ку­ющих от­ве­та⁶.  Те, кто на­вер­ху, вни­ма­ют об­ли­ча­ющим ре­чам с рав­но­души­ем бог­ды­хана, по­качи­ва­юще­го го­ловой в из­на­чаль­но за­дан­ном рит­ме. Мож­но их упо­добить и ба­сен­но­му ко­ту Вась­ке, ко­торый - знай свое де­ло - слу­ша­ет, да ест. Не упо­доб­ля­ют­ся ли в этом слу­чае об­ли­ча­ющие то­му, кто хо­чет "уко­ротить" об­жорли­вого Ва­силия? Не уве­рена, что та­кая по­зиция вер­хов до­ведет до доб­ра. Все же в на­роде зре­ет гнев, и Рос­сия не раз по­казы­вала, что от­ве­том на без­дей­ствие или "не­адек­ватные дей­ствия" влас­тей мо­жет стать сти­хий­но воз­никшее воз­му­щение, "рус­ский бунт". И вот это­го хо­телось бы из­бе­жать.

***

Аме­рикан­ское счастье

Преж­де чем прис­ту­пить к раз­бо­ру ан­то­логии эмиг­рант­ской про­зы 2009 го­да, озаг­лавлен­ной "На По­бережье" - не в пе­рек­личке ли с по­пуляр­ным еже­год­ни­ком "По­бережье"? - ос­та­нав­люсь на двух про­пущен­ных мною про­из­ве­дени­ях пер­во­го сбор­ни­ка. Это "Ва­силь­ко­вое по­ле" Люд­ми­лы Штерн и гла­вы из по­вес­ти Сер­гея Дов­ла­това "Инос­тран­ка". Про­пус­ти­ла их не слу­чай­но - оба пос­вя­щены Аме­рике и рус­ским эмиг­рантам, пе­ресе­лив­шимся "за бу­гор". Эта те­мати­ка от­ли­ча­ет их от ос­новно­го кор­пу­са рас­ска­зов "Треть­ей вол­ны" и сбли­жа­ет с ан­то­логи­ей "На По­бережье". Пе­ресе­лив­ши­еся в Аме­рику Штерн - в 1976, Дов­ла­тов - в 1978, оба до­воль­но быс­тро впи­сались в аме­рикан­ский лан­дшафт и на­чали пи­сать о быв­ших рос­си­янах-эмиг­рантах. "Ва­силь­ко­вое по­ле" (1981) в сущ­ности раз­ви­ва­ет те­му "аме­рикан­ской меч­ты": не­доте­па-ки­нок­ри­тик из Мос­квы, став­ший в Аме­рике швей­ца­ром, пос­ле нес­коль­ких "под­но­жек" судь­бы в кон­це кон­цов об­ре­та­ет на­деж­ду и на ка­питал (нас­ледс­тво по­луз­на­комо­го оди­ноко­го аме­рикан­ско­го ев­рея), и на лич­ную жизнь (по­селив­ша­яся ря­дом со­сед­ка с ро­ман­ти­чес­ким прош­лым). "Инос­тран­ка" Сер­гея Дов­ла­това - на­писан­ное в блес­тя­щей дов­ла­тов­ской ма­нере жиз­не­опи­сание Ма­руси Та­таро­вич, - это еще и рас­сказ о пер­вых ша­гах на чу­жой зем­ле, о по­пыт­ках врас­ти в ту поч­ву, что зо­вет­ся "рус­ской Аме­рикой" и на тер­ри­тории Нью-Й­ор­ка ог­ра­ниче­на пре­дела­ми Брук­ли­на. Как всег­да у Дов­ла­това, это еще и соч­ный рас­сказ о брук­лин­ских "ти­пажах", об "або­риге­нах" и но­вень­ких эмиг­рантах, с их раз­но­шерс­тны­ми судь­ба­ми и ха­рак­те­рами. Два эти рас­сказ - слов­но про­лог к ан­то­логии 2009-го го­да, где речь в ос­новном ве­дет­ся о лю­дях, уже ас­си­мили­ровав­шихся за гра­ницей, счи­та­ющих ее сво­им до­мом.

Сос­та­витель сбор­ни­ка⁷  сфор­му­лиро­вал свою за­дачу так:"...соб­рать на­ибо­лее ха­рак­терные и ин­те­рес­ные про­из­ве­дения, соз­данные про­за­ика­ми за­рубежья на те­мы на­шего бур­но­го вре­мени...". В кни­ге со­рок ав­то­ров, пред­став­ля­ющих все че­тыре вол­ны эмиг­ра­ции, и пять­де­сят рас­ска­зов. Итак, что по­веда­ют эти ав­то­ры и эти рас­ска­зы "о на­шем бур­ном вре­мени"? что от­кро­ют в нем но­вого? чем уди­вят?

Меж­ду ко­меди­ей и тра­геди­ей

Нач­ну с пер­во­го и пос­ледне­го рас­ска­за, с на­чала и окон­ча­ния кни­ги. По­лучи­лось "как по за­казу": прин­цип раз­ме­щения ав­то­ров по ал­фа­виту дал кни­ге околь­цо­ван­ную ком­по­зицию.  На­чина­ют и за­кан­чи­ва­ют  ее пред­ста­вите­ли пер­вой вол­ны эмиг­ра­ции: Ар­гус (М. К. Ай­зен­штадт 1900-1970) и Ва­силий Янов­ский (1906 -1989). Пер­вый - ве­лико­леп­ный юмо­рист, два его рас­ска­за "Как я учил­ся ан­глий­ско­му язы­ку" и "Как стать аме­рикан­ским граж­да­нином", не­веро­ят­но смеш­ны, пол­ны то­го са­мого юмо­ра - хо­чет­ся наз­вать его "ев­рей­ским", - ког­да те­бе прос­то­душ­но рас­ска­зыва­ют ве­щи ди­кие и не­лепые с точ­ки зре­ния здра­вого смыс­ла. Идет этот юмор еще от Шо­лома-Алей­хе­ма, с его бес­смертным на­чалом "Маль­чи­ка Мот­тла": "Мне хо­рошо - я си­рота", и за­тем прос­ле­жива­ет­ся у нес­коль­ких по­коле­ний рос­сий­ских пи­сате­лей-эмиг­рантов, на­зовем то­го же Ар­гу­са, брать­ев Шар­го­род­ских, Сер­гея Дов­ла­това и да­же Алек­сан­дра Ге­ниса, пред­став­ленно­го в ан­то­логии ве­лико­леп­но сра­ботан­ны­ми ко­мич­ней­ши­ми "Ов­цой Дол­ли" и "Кня­гиней Гриш­кой".

За­мыка­ет ряд пи­сате­лей-эмиг­рантов, дос­той­но за­вер­шая ан­то­логию, Ва­силий Янов­ский, чей бе­зыс­кусный ма­лень­кий рас­сказ "Жизнь и смерть сту­ден­та Кур­ло­ва" воз­вра­ща­ет нас к воп­ро­сам веч­ным. Смерть в 26-лет­нем воз­расте тра­гич­на всег­да - будь ты ге­ний или неп­ри­мет­ный ас­систент фи­зики у про­фес­со­ра Лэйе. Нет, не до­жить чес­то­люби­вому рус­ско­му юно­ше, ока­зав­ше­муся в за­мор­ском уни­вер­си­тете, до зва­ния про­фес­со­ра, как не най­ти жиз­ненно­го про­дол­же­ния той ма­тема­тичес­кой фор­му­ле, что он для се­бя вы­вел: А (ас­систент) так от­но­сит­ся к 26-и го­дам, как П (про­фес­сор) к 46. Пос­ледний день жиз­ни сту­ден­та про­шел для не­го не­осоз­нанно и за мыс­ля­ми об эк­за­мене он так и не по­нял для се­бя "глав­но­го". А вре­мени уже не ос­та­лось. Тут же на эк­за­мене он упал, по­терял соз­на­ние и чуть по­годя умер. Смерть его оп­ла­кал толь­ко мо­лодой эк­за­мена­тор, пла­кав­ший "круп­ны­ми сле­зами южа­нина", "ви­дя как прос­то уми­ра­ет че­ловек"... Сам по се­бе рас­сказ ли­шен тра­гичес­ко­го ан­ту­ража и па­фоса, од­на­ко и ре­шен­ная в "ми­нима­лист­ском клю­че" те­ма "жиз­ни и смер­ти" не мо­жет не взвол­но­вать.

Меж­ду эти­ми дву­мя по­люса­ми - ко­медии и тра­гедии - рас­по­лага­ют­ся в прос­транс­тве сбор­ни­ка все про­чие рас­ска­зы, чья то­наль­ность по боль­шей час­ти очер­ко­во-бы­товая. Уко­ренен­ность ав­то­ров в аме­рикан­ской жиз­ни та­кова, что не­кото­рые рас­ска­зы во­об­ще об­хо­дят­ся без "рус­ских" тем и ге­ро­ев, раз­ве что на­писа­ны они на рус­ском . Петр Иль­ин­ский во "Встре­че" и Юрий Роз­ва­дов­ский в "Ноч­ном блю­зе" рас­ска­зыва­ют "аме­рикан­ские ис­то­рии" и, ес­ли в пер­вом рас­ска­зе для по­нима­ния пси­холо­гичес­кой по­доп­ле­ки про­ис­хо­дяще­го меж­ду муж­чи­ной и жен­щи­ной на ноч­ном хай­вее, мне не хва­тило ка­ких-то ав­тор­ских под­ска­зок: кто они, от­ку­да ро­дом, по­чему об­ща­ют­ся и по-ан­глий­ски, и по-фран­цуз­ски, и да­же по-не­мец­ки, - то ми­ни­атю­ра Роз­ва­дов­ско­го, где муж ночью ухо­дит от же­ны, а за­тем слов­но при­манен­ный на­рас­та­ющим воп­лем ко­роля ноч­но­го блю­за Джим­ми Бра­уна, с его при­зыв­ным реф­ре­ном "Пли-и-и-з! Гоу хо­ум", воз­вра­ща­ет­ся до­мой, по­каза­лась мне ху­дожес­твен­но яр­кой и убе­дитель­ной.

Стра­на эмиг­рантов?

Осо­бая те­ма - меж­на­ци­ональ­ные от­но­шения в Аме­рике, стра­не, ко­торая, ка­залось бы, соз­да­валась эмиг­ранта­ми и для эмиг­рантов. И все же... Вот Ла­на Рай­берг при­водит воп­ли быв­шей "арис­тократ­ки", а ны­не по­лусу­мас­шедшей нью-й­орк­ской ста­рухи, об­ра­щен­ные к ху­дож­ни­ку-ки­тай­цу: "Ки­та­ец! По­шел вон из Нью-Й­ор­ка! Что ты де­ла­ешь в этом го­роде! Этот го­род не для те­бя!...По­шел вон в свой Ки­тай" ("Ста­руха"). А вот Алек­сандр То­рин в мес­та­ми не­удер­жи­мо ве­селом и все же грус­тном рас­ска­зе "Осо­бен­ности меж­ду­народ­ной ры­бал­ки" "пе­рево­дит с ан­глий­ско­го" выс­ка­зыва­ние ин­спек­то­ра рыб­надзо­ра: "Раз­ве­ли вся­кую мразь, - в сер­дцах вы­ругал­ся ин­спек­тор, от­тол­кнув ка­тер от бе­рега. - Инос­тран­цев, ге­ев, жи­дов". А поз­же, в ноч­ном кош­ма­ре, тот же аме­рика­нец-ин­спек­тор пред­став­ля­ет­ся ге­рою-рас­сказ­чи­ку "в на­цист­ской фор­ме со "шмай­се­ром". Есть, есть в се­год­няшней Аме­рике эти проб­ле­мы, есть ксе­нофо­бия - не на по­вер­хнос­ти, не в "мей­нстри­ме", - в под­полье, спря­тав­ша­яся до бла­гоп­ри­ят­но­го слу­чая, до ока­зии, ко­торой ны­неш­няя власть с чер­ным пре­зиден­том во гла­ве, ну ни­как не пре­дос­тавля­ет.

А вот ин­те­рес­но: рас­сказ "Италь­янец" Мар­ка Рас­танно­го по­нача­лу то­же ка­жет­ся пос­вя­щен­нным те­ме меж­на­ци­ональ­ной неп­ри­яз­ни. Вла­делец нью-й­орк­ской кон­ди­тер­ской, круг­лень­кий италь­янец в бе­лом фар­ту­ке, выс­ка­кива­ет из сво­его за­веде­ния, что­бы прог­нать чу­жака-му­зыкан­та: "Не­чего здесь петь на тво­ем язы­ке! Это не Рос­сия! Ты не в Си­бири! Да­вай по-италь­ян­ски, это италь­ян­ское мес­то!" Но тот же италь­янец, вер­ный че­лове­чес­ко­му и муж­ско­му братс­тву, под­твержда­ет али­би ма­лоз­на­комо­го рус­ско­го пар­ня, схва­чен­но­го нью-й­орк­ской по­лици­ей: "...уви­дев ме­ня (в на­руч­ни­ках, - И.Ч.) ма­карон­ник сде­лал удив­ленное ли­цо... и вдруг прон­зи­тель­но, стро­го, серь­ез­но и зло пос­мотрел мне в гла­за". Рас­сказ, вна­чале по­казав­ший­ся по­вер­хностным и слег­ка бес­связ­ным, под ко­нец при­об­ре­та­ет пси­холо­гичес­кую глу­бину и ред­кий для ма­лень­кой ве­щи дра­матизм.

Рус­ские ду­шою

Стран­но бы­ло бы не най­ти на стра­ницах сбор­ни­ка "те­му Рос­сии", она в нем при­сутс­тву­ет - в све­те пря­мом и от­ра­жен­ном. Две­над­ца­тилет­няя аме­рикан­ка, сни­ма­юща­яся в ки­но, ду­ма­ет на­писать пь­есу о "ма­лень­ком Че­хове", а по­том сыг­рать в ней заг­лавную роль. Де­воч­ка по­нима­ет по-рус­ски, но не го­ворит и не чи­та­ет, ее ба­буш­ка по ма­терин­ской ли­нии в вой­ну бе­жала вмес­те с нем­ца­ми, а ба­буш­ка по от­цов­ской - бу­дучи ев­рей­кой, пря­талась в под­ва­ле у со­седей, а по­том во­ева­ла в Крас­ной Ар­мии. Все эти "до­ис­то­ричес­кие де­ла" под­рос­тку столь же ин­те­рес­ны и по­нят­ны, что и "ки­тай­ская гра­мота", по-нас­то­яще­му ее ин­те­ресу­ет толь­ко Че­хов, при­чем ма­лень­кий (Ни­на Боль­ша­кова. Ма­лень­кий Че­хов). Рас­ска­зу, как ка­жет­ся, не хва­та­ет точ­ности в вос­созда­нии пси­холо­гии две­над­ца­тилет­ней дев­чонки: она рас­сужда­ет слиш­ком по-взрос­ло­му; хро­ма­ет и ком­по­зиция рас­ска­за, но его за­мысел пред­став­ля­ет­ся весь­ма лю­бопыт­ным.

В цен­тре нес­коль­ких рас­ска­зов - "Ста­рые ча­сы с бо­ем" Ев­ге­нии Гей­хман, "Сер­виз Гар­дне­ра" Се­мена Ка­мин­ско­го, "Ки­тай­ская та­рел­ка" Иго­ря Ми­хале­вича-Кап­ла­на - не­кий пред­мет бы­та, "ове­щест­вля­ющий" па­мять о прош­лом и свя­зу­ющий это дра­гоцен­ное для рас­сказ­чи­ков прош­лое с нас­то­ящим. Лю­бопыт­ную, пря­мо-та­ки аван­тюрную ком­по­зицию пред­ла­га­ет Се­мен Ка­мин­ский: ма­лыш­ка Ма­руся, дочь эва­ку­иро­ван­ных мос­кви­чей, по­теря­лась в ураль­ской тай­ге, ее на­шел со­сед­ский маль­чик Ан­дрей, по­лучив­ший в наг­ра­ду от ро­дите­лей де­воч­ки прек­расную фар­фо­ровую чаш­ку из при­везен­но­го ими гар­дне­ров­ско­го сер­ви­за. Юная аме­рикан­ка Аня уже в на­ши дни на чи­каг­ской выс­тавке фар­фо­ра об­на­ружи­ва­ет чаш­ку, по­хожую на чаш­ки "ба­буш­ки­ного сер­ви­за". Рус­ский юно­ша Игорь рас­ска­зыва­ет, что чаш­ка дос­та­лась ему от де­да, по­лучив­ше­го ее в по­дарок. Как зва­ли де­да? - Ан­дрей. Кон­цы схо­дят­ся... Чаш­ка вол­шебным об­ра­зом (вспо­мина­ют­ся  ан­тичные и сред­не­веко­вые ис­то­рии о на­хож­де­нии мла­ден­ца "по пред­ме­ту") со­еди­ня­ет по­коле­ния, стра­ны и, впол­не воз­можно, судь­бы двух мо­лодых лю­дей.

Для Ев­ге­нии Гей­хман "ста­рые ча­сы с бо­ем", чу­дом пе­реп­равлен­ные за гра­ницу, - оли­цет­во­рение "се­мей­но­го гнез­да", чье на­чало бы­ло по­ложе­но еще в Ки­еве и чей "пос­то­ян­ный ста­тус" об­ре­тен в Аме­рике. У Иго­ря Ми­хале­вича-Кап­ла­на "ки­тай­ская та­рел­ка" раз­би­тая в Рос­сии, отыс­канная и вновь раз­би­тая в Аме­рике, свя­зана с па­мятью о ма­тери и о не­раз­га­дан­ной тай­не ее жиз­ни.

В этот же ряд рас­ска­зов, свя­зан­ных с те­мой па­мяти, пос­тавлю и свою "Лю­чию". Важ­ная ее сос­тавля­ющая, ко­торую по­чему-то не за­мети­ли кри­тики, пи­сав­шие, что   рас­сказ пос­вя­щен судь­бе "прос­той италь­ян­ской жен­щи­ны", - это те­ма "кор­ней", ос­тавлен­ной, но не за­бытой ро­дины, Рос­сии - "мер­твой ца­рев­ны...

Лю­бопыт­но, что в рас­ска­зе Алек­сан­дра То­рина Рос­сия про­тиво­пос­тавля­ет­ся Аме­рике с по­ложи­тель­ным зна­ком как стра­на при­выч­но­го, "не­модер­ни­зиро­ван­но­го", ми­лого сер­дцу (на рас­сто­янии?) ук­ла­да и при­род­но-ге­ог­ра­фичес­ких ус­ло­вий. Один из его ге­ро­ев, рус­ский аме­рика­нец, вып­лески­ва­ет на­кипев­шее: "На­до­ело! Не­нави­жу эти чер­то­вы выж­женные го­ры, ра­боту, до­роги с веч­ны­ми проб­ка­ми, ма­гази­ны с кон­ди­ци­они­рован­ным воз­ду­хом, озе­ра с кро­коди­лами, гре­мучих змей, ку­бики с або­риге­нами внут­ри, эти компь­юте­ры. До­мой хо­чу, снег хо­чу, не мо­гу боль­ше! ("Осо­бен­ности меж­ду­народ­ной ры­бал­ки"). Но та­кой под­ход - ис­клю­чение.

Аме­рика, Аме­рика...

Как пра­вило, в ма­лой про­зе сбор­ни­ка Рос­сия ус­ту­па­ет Аме­рике по всем пун­ктам. В рас­ска­зе "Две жиз­ни" Фи­лип­па Бер­ма­на, од­но­го из ста­рей­ших про­за­иков За­рубежья, единс­твен­но­го учас­тни­ка обе­их ан­то­логий, за­веду­ющая рос­сий­ским дет­ским до­мом, по­бывав в Аме­рике, приз­на­ет­ся: "... те­перь я не­нави­жу сво­их, что мы так пло­хо жи­вем, что же сде­лали они с Рос­си­ей!" и даль­ше: "И я не­нави­жу вас за то, что вы так хо­рошо жи­вете, что у вас та­кой дом, и у вас два ав­то­моби­ля и га­раж с ав­то­мати­чес­ки от­кры­ва­ющи­мися во­рота­ми". Но­сите­лем "ду­хов­но­го", "че­лове­чес­ко­го" выс­ту­па­ет в по­вес­тво­вании аме­рика­нец Сэм Джор­дан. Рас­сказ пос­вя­щен по­пуляр­ной ны­не те­ме усы­нов­ле­ния рус­ских де­тей аме­рикан­ца­ми, но на­писан в свой­ствен­ной Бер­ма­ну прит­че­вой ма­нере, так что не мо­жет слу­жить "прак­ти­чес­ким ру­ководс­твом" в де­ле усы­нов­ле­ния. Силь­но сом­не­ва­юсь, что "в Рос­сии есть за­кон не от­да­вать де­тей, ко­торым не ис­полни­лось еще шесть (сох­ра­няю грам­ма­тику, -И,Ч.) лет", что при­ем­ные ро­дите­ли по­луча­ют их "го­лыми", что в при­дачу к од­но­му ре­бен­ку мо­гут дать дру­гого, без рук; хо­тя очень по­хоже на прав­ду то, что де­тей "по­купа­ют" за день­ги (и да­же на кре­дит­ную кар­точку), что рос­сий­ским чи­нам за все нуж­но да­вать "бак­шиш" и что рус­ская па­ра, в чь­ем до­ме Сэм по­селил­ся, во­доп­ро­вод­ную во­ду по кап­лям со­бира­ет по но­чам... Бед­ня­ки хо­зя­ева, близ­кие по сво­им ду­шев­ным ка­чес­твам Сэ­му, - вот чем по-преж­не­му силь­на Рос­сия, стра­на, в ко­торой бал пра­вят лю­ди не­чес­тные и ко­рыс­тные, - та­ков один из пе­чаль­ных вы­водов, вы­тека­ющих из бер­ма­нов­ской про­зы. Обид­но, что рас­сказ, о ко­тором я уже пи­сала , так и ос­тался не­от­ре­дак­ти­рован­ным и по­пал в но­вую ан­то­логию в том же ви­де, с те­ми же ошиб­ка­ми: "стар­ший был поч­ти дваж­ды вы­ше млад­ше­го", "они по­яви­лись в его жизнь"...

Рус­ские ав­то­ры лю­бят Аме­рику и да­же опи­сывая ее "со­ци­аль­ные яз­вы": двух не­ухо­жен­ных бом­жей, про­водя­щих вре­мя в биб­ли­оте­ке (Еле­на Ли­тин­ская. Эд и Джон), "без­домно­го", ко­торо­го под­кар­мли­ва­ет рас­сказ­чик (Игорь Ми­хале­вич-Кап­лан. Чаш­ка ко­фе), ка­ким-то чу­дес­ным об­ра­зом при­водят со­бытия к "хэп­пи эн­ду": бомж встре­ча­ет свою юно­шес­кую лю­бовь, "без­домный" пре­об­ра­жа­ет­ся из "муж­чи­ны сред­них лет" в "мо­лодо­го че­лове­ка" и пла­тит рас­сказ­чи­ку за доб­ро от­ветной чаш­кой ко­фе.

Как у пташ­ки крылья

А как же лю­бовь? Есть ли сре­ди эмиг­рант­ских рас­ска­зов "лю­бов­ные"? Ска­жу о двух, при­над­ле­жащих жен­щи­нам; ав­тор од­но­го из них - мос­квич­ка Ок­са­на Они­симо­ва ("О люб­ви"), а вто­рого - пи­сатель­ни­ца и из­да­тель из Чи­каго Вик­то­рия Ле­Геза ("Од­ри"). Оба рас­ска­за вы­деля­ют­ся из ря­да сво­ей прон­зи­тель­ной но­той, хо­тя пи­сатель­ни­цы не нас­та­ива­ют на тра­гедии и о ге­ро­ях пи­шут с доб­ро­душ­ным юмо­ром. Лю­бовь, опи­сан­ную в рас­ска­зах, хо­чет­ся наз­вать "тран­зитной": жен­щи­на-мо­тылек Од­ри, "ле­тучая пти­ца на тон­ких но­гах", на миг за­летев­шая к не­доте­пе Пав­ли­ку, ос­та­вив­шая ему ре­бен­ка и от­бывшая по сво­им "мо­тыль­ко­вым" де­лам в Сан-Фран­циско, и мо­лодая жен­щи­на-рос­си­ян­ка, бро­шен­ная воз­люблен­ным, но ле­тящая к не­му, уже же­нато­му, в Гам­бург по его нас­той­чи­вому при­зыву. Оба рас­ска­за вос­про­из­во­дят, увы, уже став­шее при­выч­ным рас­пре­деле­ние ро­лей в лю­бов­ной па­ре: сла­бый, не спо­соб­ный на пос­ту­пок муж­чи­на и жен­щи­на, ко­торая все ре­ша­ет са­ма и рас­счи­тыва­ет толь­ко на се­бя. Лю­бов­ная ис­то­рия в обо­их слу­ча­ях кон­ча­ет­ся рас­ста­вани­ем, но у "по­кину­того" ос­та­ет­ся неч­то, да­ющее ему на­деж­ду и да­же де­ла­ющее счас­тли­вым, в от­ли­чие, ска­жем, от ге­ро­ев че­хов­ско­го рас­ска­за "О люб­ви". Ма­лыш­ка Од­ри-Жак­лин, по­кину­тая "лег­кокры­лой" ма­терью, но ос­ве­тив­шая жизнь Пав­ли­ка и его ро­дите­лей, и еще не ро­див­ше­еся ди­тя мо­лодой рос­си­ян­ки, ко­торое нав­сегда ос­во­бодит ее от оди­ночес­тва...

Сквозь ма­гичес­кий крис­талл

Под­во­дя ко­рот­кий итог мо­им за­тянув­шимся шту­ди­ям, ска­жу, что  эмиг­рант­ская ма­лая про­за 90-х от­ли­ча­ет­ся от та­ковой же 2000-х сво­ей те­мати­чес­кой нап­равлен­ностью - век­тор пер­вой ве­дет к Рос­сии, вто­рой - к стра­нам За­рубежья, став­шим для пи­шущих "род­ным до­мом". Од­на­ко это не от­ме­ня­ет при­сутс­твия Рос­сии в се­год­няшней эмиг­рант­ской про­зе.

В за­бав­ном рас­ска­зе Алек­сан­дра Син­да­лов­ско­го "Пись­ма из Ин­дии" ге­рой, чья речь сти­лизо­вана под Афа­насия Ни­кити­на, опи­сыва­ет в пись­мах к ро­дите­лям свое пре­быва­ние в Ин­дии, но по от­дель­ным де­талям чи­татель до­гады­ва­ет­ся, что ге­рой по­пал вов­се не в Ин­дию, а в Аме­рику. Та­кой сво­еоб­разный Ко­лумб № 2.

 Мне хо­чет­ся ис­поль­зо­вать этот об­раз "прос­ве­чива­ния" од­но­го че­рез дру­гое. Во мно­гих рас­ска­зах, на­писан­ных на за­рубеж­ном ма­тери­але, "прос­ве­чива­ет" Рос­сия - как часть соз­на­ния ав­то­ра, как его вос­по­мина­ния, как мес­то при­тяже­ния-от­талки­вания  его эмо­ци­ональ­ной па­мяти, как его язык, на­конец... Пред­став­ленная в ан­то­логи­ях про­за - за­кон­ная часть сов­ре­мен­ной рус­ской сло­вес­ности, но часть весь­ма сво­еоб­разная, зас­тавля­ющая взгля­нуть на проб­ле­мы  с дру­гой - иног­да про­тиво­полож­ной - сто­роны, что в лю­бом слу­чае по­лез­но и важ­но для рос­сий­ско­го чи­тате­ля.

-----------------------------------------------------------

1. Третья вол­на. Ан­то­логия рус­ско­го За­рубежья".М., Мос­ков­ский ра­бочий, 1991 
На по­бережье. Бос­тон, M-Graphics, 2009, сос­та­витель и ре­дак­тор И. Ми­хале­вич-Кап­лан.

2.  На­пом­ню, что "пер­вой вол­ной" рус­ской эмиг­ра­ции счи­та­ет­ся пос­ле­рево­люци­он­ная, "вто­рой" - пос­ле­во­ен­ная (пос­ле 1945). По­нят­но, что и из до­рево­люци­он­ной Рос­сии лю­ди не­ред­ко эмиг­ри­рова­ли, нап­ри­мер, ре­лиги­оз­ные сек­танты или ев­реи, при­дав­ленные "чер­той осед­лости" и пог­ро­мами, са­мый гром­кий из ко­торых - Ки­шинев­ский (ап­рель 1903) - при­вел не толь­ко к их мас­со­вому ис­хо­ду, но и к воз­никно­вению "си­ониз­ма" на рос­сий­ской поч­ве (см. о Жа­ботин­ском).

3.  На­де­юсь, что не­дав­нее от­кры­тие "ка­тын­ских ар­хи­вов" ста­нет пер­вой лас­точкой в де­ле рас­секре­чива­ния до­кумен­тов со­вет­ской ис­то­рии.

4.  Есть ин­те­рес­ная ра­бота на ин­терне­те: со­пос­тавле­ние выс­ка­зыва­ний о ла­гере Вар­ла­ма Ша­ламо­ва и Ми­ха­ила Хо­дор­ков­ско­го. Вот Хо­дор­ков­ский (2009): "Ла­герь - это ан­ти­мир". "Ес­ли сот­рудни­ка ла­геря по­менять мес­та­ми с его оби­тате­лями, ни­чего не из­ме­нит­ся". "Жизнь - шту­ка очень де­шевая". "Не­мало тех, для ко­го честь ре­аль­но до­роже жиз­ни". "Лю­ди! Так жить нель­зя, ес­ли мы - лю­ди". Это се­год­няшний ла­гер­ный опыт зак­лю­чен­но­го из Крас­но­кам­ска. А вот что по­нял Вар­лам Ша­ламов, про­ведя 17 лет в ста­лин­ских ла­герях на Ко­лыме: "Убеж­ден, что ла­герь - весь - от­ри­цатель­ная шко­ла, да­же час про­вес­ти в нем нель­зя - это час рас­тле­ния". "Гор­жусь, что ни­кого не про­дал, ни­кого не пос­лал на смерть, на срок, ни на ко­го не на­писал до­носа". "Лег­че все­го, пер­вы­ми раз­ла­га­ют­ся пар­тий­ные ра­бот­ни­ки, во­ен­ные"... 

5.  "Я про­тив глас­ности, - ска­зал Дмит­рий Мед­ве­дев во вре­мя ви­зита в Нор­ве­гию, - дол­жна быть сво­бода сло­ва". Что это - "спор о сло­вах"? Глас­ность - ведь это и есть сво­бода сло­ва...

6.  При­веду сви­детель­ство Алек­сан­дра Ме­лихо­ва из не­дав­ней статьи в И­еру­салим­ском жур­на­ле: "Как за­мес­ти­тель глав­но­го ре­дак­то­ра жур­на­ла "Не­ва" мо­гу зас­ви­детель­ство­вать, что за все го­ды мо­его ре­дак­торс­тва да­же са­мые ос­трые пуб­ли­кации ни ра­зу не выз­ва­ли ни ма­лей­шей ре­ак­ции влас­ти".

7.  Сбор­ник сфор­ми­рован на ос­но­ве еже­год­ни­ка "По­бережье", вы­ходя­щего в Фи­ладель­фии вот уже бо­лее пят­надца­ти лет .

8.  Про­из­ве­дения двух ав­то­ров: Мак­си­ма Д. Шра­ера и Май­кла Дж. Ник­ла­са - да­ют­ся в пе­рево­де, так как из­на­чаль­но на­писа­ны на ан­глий­ском язы­ке.

9.  Ири­на Чай­ков­ская. По­бережье: пер­вые пят­надцать лет. Не­ва. № 4, 2008