Роман "Камни Иудеи" . 1 Книга Очищение огнём

Дню Не­зави­симос­ти Го­сударс­тва Из­ра­иль пос­вя­ща­ет­ся.

"В свя­том И­еру­сали­ме, мо­их пред­ков-зе­лотов сто­лице,
Ха­на­анеи оби­та­ют – с же­нами сво­ими, деть­ми и ос­ла­ми.
И хрис­ти­ане – с ко­локо­лами, баш­ня­ми, ко­лючи­ми крес­та­ми.
Есть так­же и братья и сес­тры мои – при­ручен­ные вол­ки.
Ученье пред­ков спря­тано на до­ныш­ке их душ.
И лав­ки ба­калей­ные есть тут, и Сте­на пла­ча.
И ста­рики по­лужи­вые, лю­бим­цы Б-га, в та­лесах ис­тертых.
И юно­ши го­рячие – по­хожие на во­инов в Бей­та­ре, Гуш-Ха­лаве.
И я про­хожу здесь, как волк,
От­вернув­шись от жилья люд­ско­го..."

Ури-Цви Грин­бер 1929 год.
Ро­ман "Кам­ни И­удеи" (со­дер­жа­ние вни­зу)

Пре­дис­ло­вие от ав­то­ра

Вспо­минаю глу­боко вол­ну­ющие сло­ва из­вес­тно­го фо­тог­ра­фа Ро­мана Со­ломо­нови­ча Виш­няк: "Я не смог спас­ти мой на­род, я смог спас­ти лишь вос­по­мина­ние о нем". Воcпри­нимаю его "Ис­чезнув­ший мир", как при­зыв к сох­ра­нению па­мяти о жер­твах Хо­локос­та, так и о чу­довищ­ных зло­де­яни­ях сов­ре­мен­ных экс­тре­мис­тов на праз­дни­ке Сим­хат То­ра. Как ев­рей­ский пи­сатель, меч­таю внес­ти сво­им сло­вом пусть и ма­лую то­лику сво­ей ос­ве­дом­леннос­ти в де­ло прос­ве­щения под­раста­юще­го по­коле­ния. По­тому не мо­гу не при­вес­ти сло­ва из­ра­иль­ско­го пи­сате­ля и жур­на­лис­та Арье Ба­рац: "Ник­то дру­гой не вы­зыва­ет в этом ми­ре та­кой не­навис­ти, как Из­ра­иль." По­сему вся на­деж­да на вас, мо­лодое по­коле­ние, зна­ющих, пом­ня­щих и неп­ростив­ших! Да не пов­то­рят­ся в жиз­ни на­ших вну­ков и прав­ну­ков при­казы по­доб­но­го ро­да:

"Всем жи­дам взять с со­бой тёп­лые, цен­ные ве­щи и явить­ся зав­тра, то есть 29 сен­тября, в во­семь ча­сов ут­ра на ули­цу Дег­тя­рев­скую. За не­яв­ку – расс­трел. Ко­мен­дант го­рода Ки­ев. 28 сен­тября 1941 го­да."

Те­перь о не ме­нее важ­ной це­ли ро­мана, о кри­ке ду­ши мо­ей ко все­об­ще­му при­мире­нию. Ник­то иной, как Ци­церон дал чёт­кое оп­ре­деле­ние сло­ву "ре­лигия", оз­на­ча­ющее "от­но­сить­ся к че­му-ли­бо с осо­бым вни­мани­ем, поч­те­ни­ем". К со­жале­нию, се­год­няшняя ис­то­рия не всег­да тво­рит­ся из уро­ков бы­лых вре­мён, по­тому по-преж­не­му ак­ту­ален для че­лове­чес­ко­го об­щес­тва "За­кон Мо­исея", как один из ве­личай­ших Учеб­ни­ков прош­ло­го, нас­то­яще­го и бу­дуще­го. Об­ла­дая зна­ни­ем ис­то­рии сво­его на­рода, уве­рен, мо­лодёжь лю­бых кон­фессий оп­ре­делит свою бу­дущ­ность, а зна­чит и зав­траш­ний день гря­дущих по­коле­ний. Ве­ро­ят­но, тог­да у всех нас по­явит­ся шанс без­воз­врат­но вый­ти из "егип­та вза­имо­нена­вис­ти" и за­ново прой­ти "до­рогой Ис­хо­да", об­ре­тя в кон­це пу­ти Ис­тинную Сво­боду.

В ап­ре­ле 1986 го­да впер­вые с апос­толь­ских вре­мён пер­вым из пон­ти­фиков, в рим­ской си­наго­ге па­пой И­оан­ном Пав­лом II бы­ла оз­ву­чена фра­за, стоìящая мно­гого в на­шем бе­зум­ном ми­ре:

"Вы – на­ши воз­люблен­ные братья и, мож­но ска­зать,
на­ши стар­шие братья".

Это ли не при­зыв ми­рот­ворца к сог­ла­сию, сле­дова­нию за­ветам Гам­ли­эля о ве­ротер­пи­мос­ти? Как ска­зано в Кни­ге Пре­муд­рости: "Ес­ли ты на дру­га из­влек меч, не от­ча­ивай­ся, ибо воз­можно воз­вра­щение друж­бы. Ес­ли ты от­крыл ус­та про­тив дру­га, не бой­ся, ибо воз­можно при­мире­ние..."

Од­на­ко всё вы­ше упо­мяну­тое бу­дет не­пол­ным, ес­ли не кос­нусь бе­реже­ния рус­ско­го язы­ка, на ко­тором на­писан этот ро­ман, на ко­тором ду­ма­ет и об­ща­ет­ся не­малая часть че­лове­чес­тва. Вчи­тай­тесь в эти дос­тослав­ные и, не­сом­ненно, про­рочес­кие стро­ки клас­си­ка ми­ровой ли­тера­туры Ива­на Сер­ге­еви­ча Тур­ге­нева:

"Во дни сом­не­ний, во дни тя­гос­тных раз­ду­мий о судь­бах мо­ей ро­дины, — ты один мне под­дер­жка и опо­ра, о ве­ликий, мо­гучий, прав­ди­вый и сво­бод­ный рус­ский язык! Не будь те­бя — как не впасть в от­ча­яние при ви­де все­го, что со­вер­ша­ет­ся до­ма? Но нель­зя ве­рить, что­бы та­кой язык не был дан ве­лико­му на­роду!"

* * *

1 Книга Очищение огнём

Глава Открытие Рима

"Все, что ни де­ла­ют лю­ди, – же­лания, страх, нас­лажденья,
Ра­дос­ти, гнев и раз­дор, – все это на­чин­ка для книж­ки.
Раз­ве ког­да-ли­бо бы­ли за­пасы по­роков обиль­ней…"

(Де­цим Юве­нал, рим­ский по­эт-са­тирик)

Рим, ме­сяц ни­сан 3825 год по ев­рей­ско­му ле­то­ис­числе­нию
(ап­рель 64 год н.э.)

Ко­ляс­ку мяг­ко пот­ря­хива­ло. Же­лез­ные ободья ко­лёс то ве­село, то глу­хо пе­рес­ту­кива­лись о се­рый га­леч­ник, плот­но ут­рамбо­ван­ный в по­лот­но до­роги. Ха­ноху дос­тавля­ло удо­воль­ствие си­деть ря­дом с воз­ни­цей, с боль­шим и силь­ным Кфи­ром и пра­вить му­лом. Стар­ший пле­мян­ник хо­зя­ина дре­мал, до­верив маль­чи­ку по­водья, но на по­доб­ные глу­пос­ти у Ха­ноха не ос­та­валось вре­мени. Он вер­тел го­ловой во все сто­роны и ста­рал­ся ни­чего не упус­кать из ви­ду, ведь близ­кие обя­затель­но ста­нут до­пыты­вать­ся во всех под­робнос­тях.

Со­сед в оче­ред­ной раз всхрап­нул. Ха­нох улыб­нулся — все­го на шесть лет стар­ше, а пос­пать лю­бит, слов­но древ­няя ста­руха, не то, что его дя­дя. Он по­косил­ся на­зад. Нет, хо­зя­ин не спит, си­дит с зак­ры­тыми гла­зами и о чём-то ду­ма­ет. Да он и но­чами про­сижи­ва­ет над сво­ими свит­ка­ми и всё пи­шет, пи­шет, а мас­ла в кув­ши­не ос­та­ёт­ся всё мень­ше. Не­уже­ли свет­ло­го вре­мени не­дос­та­точ­но? Но те­перь, сла­ва Все­выш­не­му, они едут по зем­ле и к ве­черу бу­дут на мес­те.

Маль­чик су­дорож­но вздох­нул, при­поми­ная мор­ское пу­тешес­твие. То, что они все трое ос­та­лись жи­вы, мож­но бы­ло объ­яс­нить лишь чу­дом. Вна­чале два дня до­бира­лись из И­еру­сали­ма до Яфы, за­тем плы­ли на боль­шом ко­раб­ле вмес­те с тор­говца­ми, мно­гочис­ленны­ми семь­ями с деть­ми и ра­бами, да де­сят­ком ле­ги­оне­ров, ко­торые за­кон­чи­ли служ­бу и воз­вра­щались до­мой. Вмес­те с тем во­ен­ные ох­ра­няли лю­дей от мор­ских раз­бой­ни­ков. К ве­черу суд­но при­чали­вало к бе­регу, сол­да­ты схо­дили на зем­лю и жи­ли по сво­им осо­бым за­конам. По­ка часть из них, не рас­ста­ва­ясь с ору­жи­ем, от­ды­хала у кос­тра, до­зор­ные не смы­кали глаз, вгля­дыва­лись в тем­но­ту и прис­лу­шива­лись к каж­до­му зву­ку. Иног­да под­ре­мав от без­делья днём, маль­чик до поз­дней но­чи с лю­бопытс­твом про­сижи­вал ря­дом с рим­ля­нами, по­ка ещё с тру­дом раз­би­рая ред­кие, ску­пые фра­зы, ко­торы­ми они пе­реб­ра­сыва­лись. Но не прош­ло и не­дели, и Ха­нох стал мно­гое по­нимать, а чрез­мерное лю­бопытс­тво, при­сущее ев­рей­ским де­тям, зас­тавля­ло не к мес­ту ввя­зывать­ся в их раз­го­воры, вы­зывая этим ве­сёлый смех.

В один из дней под­нялся силь­ный ве­тер и ог­ромные вол­ны при­нялись швы­рять ко­рабль слов­но ще­пу. Од­ни в па­нике за­бива­лись пог­лубже в трюм, дру­гие в ужа­се вы­бега­ли на па­лубу, где лю­дей смы­вало за борт. Их же спас собс­твен­ный хо­зя­ин. Ког­да раз­дался страш­ный треск, И­осиф ве­лел схва­тить брев­но, при­готов­ленное ра­бами для на­руб­ки и все трое од­новре­мен­но, не до­жида­ясь, ког­да суд­но нач­нёт пог­ру­жать­ся в во­ду, прыг­ну­ли в вол­ны. Часть дня и всю пос­ле­ду­ющую ночь их но­сило по мо­рю вмес­те с дру­гими та­кими же нес­час­тны­ми. До са­мого ут­ра они мыс­ленно об­ра­щались ко Все­выш­не­му и мо­лили Его убе­речь от преж­девре­мен­ной ги­бели и Он ус­лы­шал их! Так­же вне­зап­но, как и на­чал­ся, шторм утих, за­тем и ту­чи рас­се­ялись. Ког­да же рас­све­ло, Бо­жий про­мысел пос­лал из Ки­рены рим­ский во­ен­ный ко­рабль. Мо­нера бы­ла нам­но­го мень­ше по­гиб­ше­го суд­на, с од­ним ря­дом ве­сел по бор­там. Как ока­залось, силь­ный ве­тер от­нёс их от бе­рега да­леко в мо­ре и они са­ми ед­ва не по­гиб­ли, бо­рясь за свои жиз­ни. По сиг­на­лу опыт­но­го три­ерар­ха, от­ветс­твен­но­го за пла­вание, мо­ряки мор­ской цен­ту­рии вов­ре­мя уб­ра­ли па­рус, уло­жили мач­ту на па­лубу, а пор­ты за­веси­ли во­ловь­ими шку­рами. Всё это они по­веда­ли нем­но­гим спас­шимся, ко­торых наб­ра­лось ме­нее седь­мой час­ти от об­ще­го чис­ла пас­са­жиров.

По при­бытию в Ос­тия, спа­сён­ные пе­рено­чева­ли в Об­щинном до­ме. На сле­ду­ющий день все еди­нодуш­но ре­шили до­бирать­ся до Ри­ма по́су­ху. Вы­еха­ли на рас­све­те. Их взя­тая вна­ём по­воз­ка вслед нес­коль­ким та­ким же та­щилась по ши­рокой и пря­мой, как копьё, ита­лий­ской до­роге. Нес­конча­емой лен­той тя­нулась она в са­мую даль, а пе­рева­лив один холм, до­рога не­из­менно ус­трем­ля­лась всё в том же нап­равле­нии, а не вих­ля­ла из сто­роны в сто­рону. Прав­да, и у них в И­удее до­роги неп­ло­хие, но дав­но тре­бу­ют ре­мон­та. Со­сед ста­рик рас­ска­зывал, что их стро­или ещё при ца­ре Шло­мо [Со­ломон] и они про­низы­вали всю стра­ну. С тех пор ник­то из пос­ле­ду­ющих ца­рей не удо­сужи­вал­ся уде­лять им дол­жно­го вни­мания, раз­ве что под­прав­ля­ли в ка­нун па­лом­ни­чес­ких праз­дни­ков.

Зем­ной воз­дух пол­нился аро­мата­ми жел­те­ющих по­лей и вре­мена­ми вол­ны ко­лося­щего­ся яч­ме­ня слиш­ком на­поми­нали мор­ские. Маль­чик по­ёжил­ся, со стра­хом при­поми­ная гроз­ный ро­кот, ос­ле­питель­ные мол­нии и бе­лые греб­ни ги­гант­ских волн, ос­ве­ща­емые во мра­ке. В жи­воте при­зыв­но за­ур­ча­ло. Прох­ладная во­да из тык­венной фляж­ки приг­лу­шала го­лод, про­буж­дая дав­ние вос­по­мина­ния. Ха­нох хо­рошо па­мято­вал, как его, шес­ти­лет­не­го ма­лыша, при­вёл в знат­ную ев­рей­скую семью отец. Ра­но сос­та­рив­ше­муся вдов­цу ста­ло труд­но уп­равлять­ся с шестью деть­ми и он по до­гово­рён­ности от­дал его, как са­мого млад­ше­го, в ус­лу­жение и­еру­салим­ско­му ко­хену [жрец Ях­ве]. И вот уже шес­той год он счас­тли­во жи­вёт в их до­ме. Пос­ле вне­зап­ной смер­ти от­ца гла­ва семьи взял на вос­пи­тание ещё дво­их его сес­тёр, а ос­таль­ных брать­ев ра­зоб­ра­ли бли­жай­шие со­седи. Маль­чик быс­тро при­жил­ся в боль­шой и друж­ной семье и осо­бен­но при­кипел ко вну­ку жре­ца, Кфи­ру. Тот всег­да с серь­ёз­ностью от­но­сил­ся к его нем­но­гочис­ленным дет­ским прось­бам. Со вре­менем Кфир прев­ра­тил­ся в вы­соко­го креп­ко­го юно­шу, ко­торо­го мно­гие улич­ные за­диры пред­по­чита­ли об­хо­дить сто­роной. Так по во­ле де­да тот стал обе­рега­телем род­но­го дя­ди, ко­торый был нап­равлен в Рим с важ­ным по­руче­ни­ем. Сам же Кфир, ис­пы­тывая при­вязан­ность к сво­ему млад­ше­му дру­гу, с тру­дом уго­ворил до­маш­них от­пустить его с ни­ми.

Те­ни уко­рачи­вались, но жа­ра не до­нима­ла. В этих кра­ях "лу­чезар­ный бог", как на­зыва­ли его ве­тера­ны, при­вет­ли­во и нез­ло­биво ос­ве­щал по­севы, на­пол­няя лас­ко­вым теп­лом строй­ные ря­ды олив­ко­вых де­ревь­ев и на­лива­ющи­еся со­ком зре­ющие ви­ног­радни­ки. Бы­ло че­му удив­лять­ся. В Рим при­были поз­дним ве­чером и сдав у въ­ез­да на­ём­ную ко­ляс­ку, вош­ли в го­род. За Ос­тий­ски­ми во­рота­ми их встре­тили лю­ди из ев­рей­ской об­щи­ны, вот уже вто­рую не­делю ожи­да­ющие и­еру­салим­ско­го пос­ланни­ка. Пог­ру­зив­шись в по­воз­ку, при­быв­шие нап­ра­вились к тибр­ско­му мос­ту Фе­одо­сия. Как по­ведал по до­роге Й­она­тан, дав­нишний зна­комец И­оси­фа, с вос­хо­да до за­ката сол­нца въ­ез­жать на чём-ли­бо в цен­траль­ную часть го­рода зап­ре­ща­ет­ся во из­бе­жание нес­час­тных слу­ча­ев. В Трас­те́ве­ре [За Тиб­ром], где рас­по­лага­лась ос­новная ев­рей­ская об­щи­на Ри­ма, въ­еха­ли в су­мер­ках. За­ноче­вали в до­ме Й­она­тана.

По­шёл вто­рой ме­сяц, как Кфир и Ха­нох жи­ли вмес­те с дру­гими воз­ни­цами в од­ном из ниж­них квар­та­лов Цис­пия. Их по­сели­ли на дру­гой день в не­боль­шую дву­хэтаж­ную ин­су­лу [жи­лой дом] в са­мом на­чале вер­хней Су­буры. Обес­по­ко­ен­но­му пле­мян­ни­ку И­осиф объ­яс­нил, что это вре­мен­но, а в слу­чае нуж­ды пусть прой­дёт вниз по пра­вой сто­роне ули­цы. В кон­це хол­ма под­ни­мет­ся до шес­той по счё­ту че­тырё­хэтаж­ной ин­су­лы. Там и най­дёт его или пе­редаст прив­ратни­ку за­пис­ку. Заб­лу­дить­ся не­воз­можно, по­тому как ещё вы­ше он уви­дит пор­тик хра­ма Юно­ны. По­том он пре­дуп­ре­дил обо­их, что­бы да­леко и на­дол­го не от­лу­чались, а ес­ли что по­надо­бить­ся, то хо­дить сле­ду­ет со все­ми вмес­те. Пе­ред тем, как уй­ти, ска­зал, что воз­можно, они нес­коль­ко дней не уви­дят­ся. Бес­по­ко­ить­ся не сто­ит, а сле­ду­ет тер­пе­ливо ждать и день­ги тра­тить с ос­то­рож­ностью.

На сле­ду­ющий день пос­ле пер­вой об­щей про­гул­ки да­же эти две по­лутём­ные ком­на­ты за пять­де­сят сес­терций в ме­сяц не смог­ли ис­портить нас­тро­ения. Так мо­лодые ев­реи впер­вые ока­зались в Ри­ме, о ко­тором толь­ко слы­шали по рас­ска­зам оче­вид­цев, но то, что уви­дели собс­твен­ны­ми гла­зами по­ража­ло вся­кое во­об­ра­жение. Всё пос­ле­ду­ющее вре­мя для них сжа­лось в од­но яр­кое нес­конча­емое зре­лище. Ка­залось, все жи­вущие в боль­шом и шум­ном го­роде ещё с но­чи ус­трем­ля­ют­ся за раз­вле­чени­ями и по­куп­ка­ми имен­но сю­да, в эту вь­ющу­юся до­лину, стис­ну­тую дву­мя зе­лене­ющи­ми хол­ма­ми.

Ра­читель­ной хо­зяй­кой Су­бура за­бот­ли­во вме­щала в се­бя не­ис­числи­мое мно­жес­тво не­боль­ших до­миков с гос­тепри­им­но рас­пахну­тыми две­рями, ларь­ков, ла­вок, от­кры­тых хар­че­вен, ды­мящих­ся оча­гов и жа­ровен, пу­зыри­лась раз­ва­лами по­дер­жанной одеж­ды и обу­ви, гру­дами вы­делан­ных шкур ди­ковин­ных жи­вот­ных, раз­ло­жен­ных на ка­мен­ных пли­тах. И всё это кри­чало, гро­хота­ло, виз­гли­во тор­го­вало и бур­но спо­рило, а так­же стриг­ло и бри­ло, ело и пи­ло, бла­го­уха­ло аро­мата­ми зна­комых и нез­на­комых за­пахов. В то же вре­мя нес­терпи­мый дух жёг и пёк но­сы, воз­буждая не­имо­вер­ный ап­пе­тит и же­лание ус­петь по­бывать вез­де и всю­ду. Буй­ный, го­лося­щий че­лове­чес­кий во­дово­рот оша­раши­вал, изум­лял, при­водил в вос­торг. Да­же в са­мых ожив­лённых угол­ках И­еру­сали­ма им не при­ходи­лось ви­деть по­доб­но­го. Это был со­вер­шенно иной мир, ко­торый они от­кры­вали для се­бя.

Од­нажды из от­кры­той две­ри та­бер­ны их за­метил тор­го­вец с кур­ча­вой пе­гой бо­род­кой и слег­ка рас­ко­сыми гла­зами, ко­торый при­вет­ли­во за­махал ру­ками, приг­ла­шая вой­ти вов­нутрь груп­пу юно­шей, стол­пивших­ся в не­реши­тель­нос­ти у са­мого вхо­да. В лав­ке ца­рил оп­ре­делён­ный по­рядок. Кфир сра­зу на­шёл то, что его ин­те­ресо­вало. Вер­хнюю пол­ку за­нимал це­лый ряд раз­личных ви­дов но­жей. Кфир ос­то­рож­но взял в ру­ки один из них, сред­ней ве­личи­ны с прос­той кос­тя­ной ру­ко­ятью. Тор­го­вец что-то быс­тро про­из­нёс, по­казы­вая од­новре­мен­но два паль­ца на ле­вой ру­ке и че­тыре на дру­гой. Кфир по­жал пле­чами, воп­ро­ситель­но взгля­нул на Ха­ноха.

— Он про­сит за нож все­го два де­нария с чет­вертью [се­реб­ря­ная мо­нета], — ис­пы­тывая не­лов­кость, пе­ревёл маль­чик.

За про­шед­шие вре­мя ему час­то при­ходи­лось об­щать­ся и с мес­тны­ми жи­теля­ми, и с тор­говца­ми, по прось­бе воз­ниц вы­пол­няя роль тол­ма­ча. По­рой и сам удив­лялся, как лег­ко да­вались ему язы­ки и он быс­тро схва­тывал ла­тин­скую речь. Об­ра­тив вни­мание, что под­росток по­нима­ет его, муж­чи­на спро­сил:

— Гля­жу, вы от­ку­да-то из­да­лека, не с Ас­си­рии? Та­кие же чер­но­голо­вые. Уга­дал?

— Нет, гос­по­дин, — уже бо­лее уве­рен­но от­ве­тил Ха­нох, — мы из И­еру­сали­ма.

Тор­го­вец за­катил гла­за, пы­та­ясь о чём-то бе­зус­пешно при­пом­нить, за­тем сок­ру­шён­но про­из­нёс:

— Я не слы­шал про та­кую стра­ну, это на­вер­но ещё даль­ше, там где вос­хо­дит Ге­ли­ос?

— Мы из Зем­ли Из­ра­иля, ой… из И­удеи — до­гад­ли­во спох­ва­тил­ся маль­чик.

— Ну, так бы сра­зу и ска­зал, слы­шал про та­кую про­вин­цию, — улыб­нулся хо­зя­ин лав­ки, — вы, на­вер­но, в гос­ти при­еха­ли? У нас здесь жи­вёт не­мало ев­ре­ев, боль­шинс­тво за Тиб­ром, но и в го­роде хва­та­ет. А вон там их лав­ки, — мах­нул он ку­да-то в сто­рону Боль­шо­го цир­ка, — не­дав­но же­на с до­черь­ми ку­пили у На­хафа прек­расные плат­ки.

Тор­го­вец взгля­нул на Кфи­ра:

— Лад­но, ду­маю за "язык бо­га смер­ти" двух де­нари­ев бу­дет дос­та­точ­но. Пусть за­бира­ет ско­рее, по­ка не пе­реду­мал.

— Да за та­кие день­ги здесь мож­но ку­пить пол ки­кара [10,5 кг] пше­нич­но­го хле­ба! — про­вор­чал Кфир, за­совы­вая ру­ку за па­зуху.

В один из дож­дли­вых дней в су­бур­ское прис­та­нище во­шёл И­осиф. В пос­леднее вре­мя дя­дя всё ре­же на­вещал их, да и то, что­бы пе­редать день­ги. На этот раз его ли­цо бы­ло слиш­ком серь­ёз­ным и пред­ве­щало неч­то не­обыч­ное. Он в нес­коль­ких сло­вах со­об­щил, что по­ез­дка уда­лась и в бли­жай­шее вре­мя цель бу­дет дос­тигну­та, но вы­нуж­ден за­дер­жать­ся в Ри­ме. По­тому у не­го есть пред­ло­жение, при­нять ко­торое при­дёт­ся им са­мим. И И­осиф рас­ска­зал, в чём зак­лю­ча­ет­ся оно.

— Так что ду­ма­ешь по это­му по­воду, Кфир? Не сог­ла­сен, ска­жи пря­мо, мы всег­да по­нима­ли друг дру­га.

— Да… то есть, нет, — не­до­уме­ва­юще от­ве­тил пле­мян­ник, я не мо­гу боль­ше ос­та­вать­ся здесь. Чем ста­ну за­нимать­ся? Тор­го­вать во­дой, го­рохо­вой ка­шей? Или сут­ки нап­ро­лёт сту­чать мо­нета­ми по сто­леш­ни­це и за­зывать кли­ен­тов? Ну уж нет, к то­му же эти прок­ля­тые ме­няль­щи­ки сво­им ко­лоче­ни­ем ко­торую не­делю тол­ком выс­пать­ся не да­ют. А ес­ли от­кро­вен­но, то ме­ня во­ротит от все­го, что я здесь ви­жу и слы­шу, и хо­чу ско­рее вер­нуть­ся в Эрец-Ис­ра­эль [Зем­ля Из­ра­иля]. Прос­ти, И­осиф, но мне пре­тит жить сре­ди идо­лопок­лонни­ков. А вот сво­ему от­цу что ты ска­жешь?

— Ус­по­кой­ся, Кфир, о мо­тивах, ко­торые ру­ково­дят мною, я на­пишу в сво­ём пись­ме, его пе­редаст сто­рон­ний че­ловек. Не хо­чу, что­бы гнев Наф­ту­хима не­воль­но про­лил­ся и на те­бя, ты же зна­ешь, он не слиш­ком от­ходчив. Ну а ты, мой маль­чик, ко­неч­но же от­пра­вишь­ся со сво­им "неп­ри­мири­мым" дру­гом? — взгля­нув на Ха­ноха, грус­тно улыб­нулся И­осиф, — Но знай, из близ­ких у ме­ня ни­кого здесь не ос­та­ёт­ся. Мол­чишь, не же­ла­ешь ме­ня огор­чить?

— Нет, я… — Ха­нох за­мол­чал в не­реши­тель­нос­ти, но вне­зап­но ра­зоз­лился на се­бя, — Я очень хо­чу ос­тать­ся в Ри­ме, пусть на ка­кое-то вре­мя, мне так нра­вит­ся здесь. Ведь в кон­це кон­цов мы вер­нёмся в Эрец-Ис­ра­эль, не прав­да ли?! — он по­чему-то ис­пу­ган­но взгля­нул на по­нурив­ше­гося дру­га.

— Ес­ли хо­чешь, ос­та­вай­ся, я не оби­жусь, — не под­ни­мая го­ловы, глу­хо об­ро­нил Кфир, — Дя­дя прав, кто-то же дол­жен быть ря­дом.

— А чем я зай­мусь здесь? — спро­сил по­весе­лев­ший Ха­нох.

— Тем же, чем за­нимал­ся и до­ма, — слов­но речь шла о дав­но ре­шён­ном, ус­по­ко­ил И­осиф, — Пе­ре­едешь ко мне и как все ев­рей­ские де­ти Трас­те́ве­ре, бу­дешь про­дол­жать учить То­ру. Но это по ут­рам, а днём здесь то­бой зай­мут­ся весь­ма дос­той­ные лю­ди. Я най­му луч­ших учи­телей в го­роде, ко­торые те­бя мно­гому на­учат, в том чис­ле и ино­зем­ным язы­кам. Все­выш­ний ода­рил те­бя нуж­ны­ми ка­чес­тва­ми, ты хо­рошо впи­тыва­ешь зна­ния и я дав­но ждал под­хо­дяще­го слу­чая. Ты не про­гада­ешь, мой рupus [маль­чик].

* * *

С Це­лия хо­рошо прог­ля­дыва­лась вер­хняя часть До­ма Ав­густа, за­нимав­ше­го сер­дце­вину Па­лан­тин­ско­го хол­ма. От­врат­ный за­пах га­ри от дре­вес­ных уг­лей, за­носи­мых с той сто­роны, се­год­ня осо­бен­но дов­лел над аро­матом цве­тов. Он от­ни­мал по­кой и по­рож­дал тя­гос­тные пред­чувс­твия. Жен­щи­на отош­ла от от­кры­того ок­на, глу­боко вздох­ну­ла, ли­цо её нес­коль­ко ожи­вилось, а го­лос об­рёл мяг­кий, пе­вучий тембр:

— Мой хит­ро­ум­ный Али­тур, приз­на­вай­ся, ты опять за­думал неч­то та­кое, что зас­та­вит ме­ня вновь тер­зать­ся сом­не­ни­ями и жа­леть о со­де­ян­ном? — Поп­пея лу­каво взгля­нула на ли­цедея, — Ина­че, чем объ­яс­нишь свою стран­ную прось­бу? Ев­рей­ский хо­датай при­был в Рим выр­вать по­мило­вание и­еру­салим­ским жре­цам, но как я вы­яс­ни­ла, они бы­ли арес­то­ваны и от­прав­ле­ны Фе­лик­сом за подс­тре­катель­ство к мя­тежу. А те­перь по­суди сам, кто из нас сей­час в бо́ль­шей ми­лос­ти у прин­цепса? Иди и до­бей­ся че­го же­ла­ют твои еди­новер­цы.

— О, си­яющая Поп­пея! Здесь я бес­си­лен, да и кто я та­кой? Жал­кий ис­полни­тель ро­лей, по­рож­да­ющий ви­дения и про­буж­да­ющий ник­чёмные мыс­ли. Бы­ло бы обид­но ес­ли этот изыс­канный мо­лодой че­ловек про­делал бы зря столь дол­гий и опас­ный путь. К прось­бе Сан­хедри­на [вер­ховный ор­ган по­лити­чес­кой, ре­лиги­оз­ной и юри­дичес­кой влас­ти у ев­ре­ев Эрец-Ис­ра­эль] при­со­еди­ня­ют­ся и все знат­ные ев­реи Трас­те­вере. Ты воль­на хо­тя бы выс­лу­шать его, ес­ли по­жела­ешь.

— Ох, я бы не же­лала од­но­го, Али­тур, ког­да к тво­ей плу­тов­ской го­лове при­кос­нётся меч лик­то­ра, но и тог­да зав­траш­няя суп­ру­га им­пе­рато­ра бу­дет не в си­лах по­мочь те­бе. Ну, хо­рошо, рас­ска­жи мне о нём, кто он и чем прос­ла­вились его пред­ки? А так­же… — она мно­гоз­на­читель­но взгля­нула на со­бесед­ни­ка, — оз­на­ча­ет ли это, что и у не­го най­дёт­ся па­ра ка­пель осо­бого та­лан­та, ко­торый смог бы ув­лечь ме­ня, сла­бую жен­щи­ну? Я за­меча­ла, у ев­ре­ев это в кро­ви, вдо­бавок, как ты го­воришь, он мо­лод, вы­сок рос­том и не­дурен со­бой. Я не ос­лы­шалась? Од­но­го бо­юсь, как бы пла­та не ока­залась слиш­ком вы­сока.

— О, бо­жес­твен­ная! — ак­тёр низ­ко скло­нил­ся пе­ред си­дящей на мра­мор­ной скамье жен­щи­ной, — Ты уло­вила са­мую суть. Он дос­то­ин при­кос­нуть­ся к тво­им одеж­дам, его род вос­хо­дит к царс­твен­но­му ро­ду Хас­мо­не­ев. И­осиф бен Мат­тить­яху дос­та­точ­но об­ра­зован, с вы­соко раз­ви­тыми нравс­твен­ны­ми по­няти­ями и бе­седа с ним, вне вся­кого сом­не­ния, воз­награ­дит твоё вы­нуж­денное оди­ночес­тво и уми­рит не­дав­ний гнев.

— Будь по-тво­ему, мой ве­ролом­ный ис­ку­ситель, но знай — до пос­ледне­го мгно­вения на­шу встре­чу ста­нет от­равлять тень Та­ната. Я и сей­час, как буд­то чувс­твую мо­гиль­ный хо­лод, ис­хо­дящий от его гро­мад­ных крыль­ев. Мне страш­но, Али­тур…

— О, нес­равнен­ная! О чём ты? О ка­ком стра­хе, о ка­кой пла­те го­воришь?

— Да­же ты мно­го не зна­ешь, мой друг, — Поп­пея с грустью под­ня­ла гла­за, — Моё по­ложе­ние не так проч­но, как нам обо­им хо­телось бы. Не­рон край­не по­доз­ри­телен и ко­варен. С тех пор, как Ок­та­вию об­ви­нили в бес­пло­дии, ме­ня не по­кида­ет пред­чувс­твие, что я со­вер­шаю не­поп­ра­вимую ошиб­ку, воз­же­лав за­нять её мес­то. Вот эту пла­ту я и име­ла вви­ду. Не удив­ляй­ся мо­им от­кро­вени­ям, твоя пре­дан­ность мне из­вес­тна. Он по­зор для все­го Ри­ма, вар­вар, пог­рязший в не­мыс­ли­мых по­роках, сме­ющий об­ви­нять ко­го бы то ни бы­ло в пре­любо­де­янии, — злоб­ная ус­мешка неп­ри­ят­но ис­ка­зила её об­во­рожи­тель­ное ли­цо, — Единс­твен­ное че­го он до­бил­ся, так это по­ис­ти­не на­род­ной сла­вы по­хот­ли­вого зло­дея.

Жен­щи­на вне­зап­но за­мол­ча­ла, осоз­нав, что её чувс­тва на­чина­ют до­мини­ровать над рас­судком. Али­тур скло­нил го­лову и тер­пе­ливо до­жидал­ся ре­шения, ни од­ним дви­жени­ем, ни еди­ным вздо­хом не имея пра­ва вы­разить своё от­но­шение ко все­му, толь­ко что проз­ву­чав­ше­му в этих сте­нах. Он пом­нил всег­да – бли­зость к вы­соким осо­бам вно­сила и бо­лее дос­той­ные имё­на в мрач­ные спис­ки proscriptionis [спи­сок лиц, объ­яв­ленных вне за­кона].

Чуть ше­лох­ну­лись чувс­твен­ные гу­бы:

— Про­щай мой друг, се­год­ня я дам те­бе знать.

* * *

Пред­рас­свет­ный сум­рак рас­се­ивал­ся, ком­на­та на­пол­ня­лась све­том. И­осиф си­дел, низ­ко опус­тив го­лову, силь­ные ру­ки без­воль­ны­ми пле­тями ле­жали на ко­ленях. Ка­залось, он спал с от­кры­тыми гла­зами, но час­то вздра­гива­ющие на­бух­шие жил­ки на тыль­ной сто­роне ла­доней зас­тавля­ли усом­нить­ся.

Й­она­тан обес­по­ко­ен­но вгля­дывал­ся в дру­га:

— Ты сов­сем пе­рес­тал есть, И­осиф, поб­леднел, пло­хо выг­ля­дишь и ма­ло спишь. Раз­ве ко­рот­кие ча­сы днев­но­го от­ды­ха мо­гут вос­ста­новить си­лы? А ведь прош­ло чуть боль­ше по­луто­ра ме­сяцев, как ты здесь, что же от те­бя вско­ре ос­та­нет­ся? И ка­кую но­вость на этот раз ты при­нёс?

— Нач­ну с приз­на­ния, где я про­вёл ны­неш­нюю ночь. Нет-нет, ты не уга­дал — не под­ни­мая го­ловы И­осиф от­ри­цатель­но по­качал ею, — Блис­та­тель­ная Поп­пея Са­бина вы­пол­ни­ла своё обе­щание, но че­го мне это сто­ило… Поз­дно ве­чером я ока­зал­ся в чис­ле мно­гих "счас­тлив­цев", при­сутс­тву­ющих на "Ро­ды Ка­наки". Тра­гедия так "пот­рясла" ме­ня, что я, ка­жет­ся, не за­пом­нил её со­дер­жа­ния. Пред­ставь, до пе­тухов все ро­ли ис­полнял сам прин­цепс, при этом мас­ки на его ли­це зас­тавля­ли вспо­минать его собс­твен­ное. Я уже соб­рался пов­то­рить про­дел­ку мо­его со­седа ан­тиква­рия и прит­во­рить­ся мёр­твым, что­бы и ме­ня вы­нес­ли из за­ла. Ин­те­рес­но, что бы ты ска­зал о си­рене Го­мера, ко­торая сво­им хрип­ло­голось­ем при­мани­вала бы мо­реп­ла­вате­лей?

— Что нес­час­тная на­вер­ня­ка по­гиба­ла бы от го­лода, — ус­мехнул­ся Й­она­тан, — Ты счи­та­ешь, это оз­на­ча­ет вер­ши­ну язы­чес­ко­го ис­кусс­тва или всё же имел мес­то неп­ристой­ный слу­чай? Впро­чем, для нас не име­ет зна­чения. Луч­ше вы­ложи то, ра­ди че­го приш­лось те­бе пре­тер­петь му­ки от amаtоrium [лю­бов­ный на­питок].

— Се­рафи­мы улыб­ну­лись нам! Мне пос­час­тли­вилось пред­стать пе­ред "ве­ликим ар­тистом" в один из его луч­ших мо­мен­тов жиз­ни, ког­да его "му­зыкаль­ная ода­рён­ность" упи­валась из­не­мога­ющи­ми ру­коп­леска­ни­ями. По­тому и ре­шение его ока­залось на удив­ле­ние ве­лико­душ­ным.

— Сла­ва Ми­лосер­дно­му! Я так сос­ку­чил­ся по И­еру­сали­му! Но ви­жу, ты и те­перь не же­ла­ешь ме­нять сво­его ре­шения?

И­осиф тя­жело под­нялся, по­дошёл к ок­ну и дол­го не от­ры­вал взгля­да от про­буж­да­юще­гося го­рода, от раз­ноцветья че­репич­ных крыш, от прос­ти­ра­юще­гося с вы­соты хол­ма чу­дес­но­го, не­во­об­ра­зимо­го прос­транс­тва. Что он мог от­ве­тить ста­рому дру­гу? Что до бес­па­мятс­тва влю­бил­ся в этот го­род, "зо­лотой" и "веч­ный", при­сох­нул без­на­дёж­но, це­ликом, без ос­татка? А его слух пре­датель­ски опь­янён жур­ча­ни­ем бес­числен­ных фон­та­нов на рим­ских пе­рек­рёс­тках? Эти веч­но зе­лене­ющие са­ды и пар­ки в из­лу­чинах Тиб­ра, раз­ве они не дос­той­ны пле­нять без воз­вра­та че­лове­чес­кие сер­дца?

Он хо­рошо за­пом­нил тот день, ког­да впер­вые в соп­ро­вож­де­нии Али­тура они втро­ём от­пра­вились на про­гул­ку по Мар­со­ву По­лю. Пос­ле го­род­ско­го воз­ду­ха, заг­рязнён­но­го ты­сяча­ми ды­мящих­ся пе­чей и жа­ровен, ды­шалось здесь осо­бен­но лег­ко и сво­бод­но. Его ни на мгно­вение не по­кида­ло уди­витель­ное чувс­тво прос­то­ра, нес­мотря на ка­жуще­еся оби­лие ок­ру­жа­ющих их со­ору­жений. Ещё не сов­сем отой­дя пос­ле из­ну­ритель­ной до­роги, он тот­час же за­был­ся, оку­нув­шись с го­ловой в блеск и ве­лико­лепие мра­мор­ных пор­ти­ков, ста­туй, все­воз­можных бюс­тов и ма­сок. Мно­гочис­ленные и ви­ти­ева­то ук­ра­шен­ные лав­ки тя­нулись раз­ноцвет­ны­ми ря­дами, не­воль­но ос­та­нав­ли­вали, об­ра­щая на се­бя вни­мание раз­но­об­разны­ми ук­ра­шени­ями, за­мыс­ло­вато вы­понен­ны­ми цве­точ­ны­ми и лав­ро­выми вен­ка­ми, до­роги­ми без­де­луш­ка­ми, зас­тавляя оди­нако­во тре­петать сер­дца де­тей и взрос­лых. Впе­чат­ля­ла и выс­тавлен­ная на про­дажу ме­бель из цен­ных по­род де­рева, где не­видан­ные по кра­соте ми­ни­атюр­ные сто­лики ра­дова­ли глаз тон­кой от­делкой; слов­но жи­вые, ма­тово от­све­чива­ли в лу­чах сол­нца рас­став­ленные на них фи­гур­ки рим­ских бо­гов. С вы­соким мас­терс­твом вы­резан­ные из сло­новой кос­ти, они по­ража­ли сво­ей дос­то­вер­ностью, чис­то­той об­ра­бот­ки и со­вер­шенс­твом форм.

Вни­мание И­оси­фа тог­да прив­лекла од­на из нес­коль­ких кар­тин, выс­тавлен­ных на про­дажу у та­бер­ны, праз­днич­но уб­ранной жи­выми цве­тами. Он ос­та­новил­ся и ка­кое-то вре­мя лю­бовал­ся из­да­лека, за­тем не вы­дер­жав, по­дошёл поб­ли­же, что­бы по­луч­ше рас­смот­реть. Вы­пол­ненная с боль­шим вку­сом, не ина­че как та­лан­тли­вой ру­кой, кар­ти­на пред­став­ля­ла со­бой прос­торное по­меще­ние, где цен­траль­ное мес­то за­нима­ла фи­гура че­лове­ка яв­но ожи­да­юще­го ре­шения сво­ей судь­бы в ок­ру­жении се­дов­ла­сых муж­чин в та­ких же ос­ле­питель­но бе­лых то­гах. Его ук­ра­шен­ная лав­ро­вым вен­ком го­лова бы­ла гор­до раз­вёрну­та в сто­рону приб­ли­жа­ющих­ся к ним во­ору­жён­ных мо­лодых лю­дей. Кра­сивый, впе­чет­ля­ющий про­филь, но по­чему-то его за­ин­те­ресо­вал не сам сю­жет. Ка­жет­ся, лю­бой об­ла­да­ющий в ма­лой сте­пени ле­кар­ским ис­кусс­твом мог бы об­ра­тить вни­мание на од­ну, на пер­вый взгляд, не­сущес­твен­ную де­таль. Ле­вая по­лови­на ли­ца сто­яще­го бы­ла об­ра­щена к све­ту и бо­лез­ненно рде­ла, а вы­сокий лоб и ви­сок пок­ры­вали мел­кие ка­пель­ки ис­па­рины. Он не­воль­но ус­мехнул­ся, пой­мав се­бя на мыс­ли, что как маль­чиш­ка, ста­ра­ет­ся заг­ля­нуть вглубь дре­вес­ной дос­ки, пы­та­ясь уви­деть и срав­нить со вто­рой, не­види­мой по­лови­ной ли­ца. Воз­можно, что это бы­ла иг­ра те­ней, но при та­ком по­ложе­нии впе­чат­ле­ние соз­да­валось не­од­нознач­ное. Этот че­ловек, воз­можно, был нез­до­ров и его пот­ли­вость ни­как не свя­зана с тра­гичес­кой нап­ря­жён­ностью дей­ствия, уж слиш­ком не­зави­сим и пре­неб­ре­жите­лен был вид этой цен­траль­ной фи­гуры, сжи­ма­ющей в ку­лаке единс­твен­ное своё "ору­жие" - ос­тро­зато­чен­ное сти­ло для пись­ма.

И­осиф скло­нил го­лову на­бок, оки­нул взгля­дом стол­пивших­ся вок­руг фи­гуры се­нато­ров. Но что, ес­ли у ху­дож­ни­ка это выш­ло слу­чай­но, а он по­пус­ту ло­ма­ет се­бе го­лову? Ис­пу­ган­ные ли­ца сто­ящих ря­дом бы­ли об­ра­щены в ту же стро­ну и вы­ража­ли край­нее нап­ря­жение. Не нуж­но об­ла­дать из­лишней фан­та­зи­ей, что­бы до­гадать­ся об об­щем за­мыс­ле – к за­нима­ющим вы­сокое по­ложе­ние пат­ри­ци­ям приб­ли­жалась груп­па за­говор­щи­ков. Сре­ди них вы­делял­ся один, оче­вид­но, бо­лее ре­шитель­ный, с об­на­жён­ным кин­жа­лом в ру­ке. Тус­клые бли­ки на лез­ви­ях не ос­тавля­ли сом­не­ний в прес­тупнос­ти их це­ли. Ко­леб­лю­ща­яся же часть не­кото­рых из них, как ему пред­ста­вилось, лишь в пос­ледние мгно­вения об­ре­ла твёр­дость ду­ха и то­ропи­лась из­влечь ору­жие из-за па­зух.

И­осиф обер­нулся в сто­рону тер­пе­ливо до­жида­ющих­ся спут­ни­ков, за­тем взгля­нул на ху­доща­вого юно­шу в свет­лой гре­чес­кой шля­пе из со­ломы, си­дяще­го тут же ря­дом на не­боль­шой, сви­той из пруть­ев скамье. Его грус­тный вид и не­ряш­ли­вая одеж­да выз­ва­ли у И­оси­фа чувс­тво жа­лос­ти. Воз­можно, это был сам ху­дож­ник, кар­ти­ну ко­торо­го ник­то из про­гули­ва­ющих­ся не то­ропил­ся при­об­рести. Он не­сом­ненно нуж­дался в день­гах и яв­но не блис­тал здо­ровь­ем. На это ука­зыва­ла нес­ве­жего ви­да ниж­няя ту­ника, выг­ля­дыва­ющая из-под вер­хней, не ме­нее вет­хой, а пле­чи прик­ры­вал шей­ный пла­ток из гру­бой шер­сти. Он пос­то­ян­но по­каш­ли­вал и хо­тя день слу­чил­ся тёп­лый и не вет­ренный, юно­шу сот­ря­сал оз­ноб. И­осиф по­дошёл к не­му:

— Ска­жи мне, не ты ли вла­делец все­го это­го? — он об­вёл ру­кой ряд прис­ло­нён­ных к сте­не кар­тин, — Ты мо­жешь про­дать од­ну из сво­их ра­бот? Мне пон­ра­вилась вон та, вто­рая спра­ва.

Юно­ша под­нял го­лову, не­довер­чи­во гля­нул на не­из­вес­тно­го, го­ворив­ше­го с нез­на­комым вы­гово­ром. Вы­мучен­ный, вос­па­лён­ный взгляд на блед­ном ли­це ут­вердил пред­по­ложе­ние И­оси­фа, что ху­дож­ник без­на­дёж­но бо­лен.

— Ес­ли ты спра­шива­ешь о хо­зя­ине та­бер­ны, гос­по­дин, то он внут­ри, а всё что сна­ружу, в том чис­ле и я, яв­ля­ет­ся его то­варом, по край­ней ме­ре, по­ка не рас­чи­та­юсь с дол­га­ми.

— И мно­го ты за­дол­жал? Я дам за неё дос­той­ную це­ну, мо­жет это­го бу­дет дос­та­точ­но?

— Сколь­ко бы ты не зап­ла­тил, в счёт дол­га зач­тётся лишь од­на де­сятая часть, та­кой у нас уго­вор, — уп­реждая пос­ле­ду­ющий воп­рос, мрач­но про­из­нёс юно­ша.

— Пе­чаль­но, ког­да ис­кусс­тво оце­нива­ет­ся по­доб­ным об­ра­зом, — ти­хо про­из­нёс И­осиф.

Чуть по­мед­лив, он на ощупь дос­тал зо­лотой а­уре­ус, ко­торый пос­та­рал­ся не­замет­но су­нуть в ру­ку ху­дож­ни­ка и не до­жида­ясь слов бла­годар­ности, за­дум­чи­во спро­сил:

— Тог­да ска­жи мне, кто этот знат­ный пат­ри­ций, ко­торо­го ты изоб­ра­зил на кар­ти­не? Я ви­жу, он ни­чего не пред­при­нима­ет, что­бы сох­ра­нить се­бе жизнь, бо­лее то­го, как мне ка­жет­ся, он от­верга­ет да­же са­му мысль об этом и, ви­димо, пы­та­ет­ся что-то ска­зать то­му, к ко­му не­сом­ненно не­рав­но­душен.

— Пусть patres [от­цы] ос­ве­тят твою до­рогу ко всем на­чина­ни­ям, к ко­торым стре­мишь­ся! — юно­ша с бла­годар­ностью взгля­нул на И­оси­фа, — Я от­ве­чу те­бе, о от­зывчи­вый нез­на­комец, это "отец оте­чес­тва", не по­желав­ший сво­ими по­беда­ми воз­ве­личить жал­кий и раз­врат­ный Urbs[эпи­тет Ри­ма]. Он стал дик­та­тором, но ос­тался граж­да­нином, по­дарив­ший жи­телям но­вые за­коны о рим­ском граж­данс­тве и ос­ме­лив­шемся вос­стать про­тив рос­ко­ши. К нес­частью, свой собс­твен­ный "ру­бикон" бо­жес­твен­ный Це­зарь не смог пре­ода­леть, под­лая ру­ка при­ём­но­го сы­на ос­та­нови­ла его на пол­пу­ти к ис­тинно­му три­ум­фу. Те­перь ты по­нима­ешь, что мог ска­зать он пе­ред смертью?

— Мо­гу лишь пред­по­ложить, — И­осиф с со­жале­ни­ем по­качал го­ловой, бо­лее вни­матель­но оки­дывая взгля­дом кар­ти­ну, — А зна­ешь, я ка­жет­ся, при­поми­наю не­дав­ний раз­го­вор с од­ной жен­щи­ной и ес­ли не оши­ба­юсь, имя Це­заря тес­но свя­зано с Мар­со­вым По­лем.

— Ты не оши­ба­ешь­ся, поч­тенный чу­жезе­мец, имен­но эти прек­расные мес­та и за­веща­ны им прос­то­му на­роду Ри­ма. К счастью, его пос­тупки и же­лания опе­режа­ют се­год­нешнее вре­мя, они-то и уве­кове­чат имя Це­заря на мно­гие ты­сяче­летия. Поп­ро­буй, взбе­рись на лю­бой холм. Гля­дя вниз и ты не от­вер­гнешь сло­ва по­эта:

"Зда­ния, ле­жащие вок­руг, веч­но­зеле­ный га­зон,
ве­нец хол­мов, спус­ка­ющих­ся к са­мой ре­ке,
ка­жут­ся кар­ти­ной, от ко­торой нель­зя отор­вать глаз".

— Раз­ве это не так, доб­рый че­ловек? — Гла­за юно­ши ожи­ли, на­пол­ни­лись све­том, щё­ки его за­румя­нились.

— Те­перь моя оче­редь от­дать те­бе дол­жное, о сво­бод­ный граж­да­нин Ри­ма! — И­осиф теп­ло улыб­нулся, — Ты прав, по­тому и удел ве­ликих лю­дей стре­мить­ся к ве­лико­му. А на про­щание от­крою те­бе про­рочес­кую тай­ну, по­верь, я знаю в этом толк и не ста­ну врать. Не пе­чаль­ся, ду­маю, ты ещё ус­пе­ешь же­нить­ся и ро­дить дос­той­но­го сы­на и в этом зак­лю­чит­ся твоя глав­ная уда­ча. Верь, твой нас­ледник дос­тигнет ещё бо́ль­ше­го мас­терс­тва. Ес­ли до­ведёт­ся, я обя­затель­но вер­нусь по­любо­вать­ся на его ра­боты.

Он ото­шёл уже дос­та­точ­но да­леко и толь­ко тог­да вспом­нил, как од­нажды и Али­тур рас­ска­зывал ему о Це­заре. Бу­дучи не­из­ле­чимо боль­ным, тот сам ис­кал свою смерть и, ка­жет­ся, на­шёл...

* * *

Как всег­да, прос­торный atrium [цен­траль­ная часть] хра­ма Сво­боды с ут­ра пол­нился ал­чу­щими ра­зуме­ния и пос­вя­щён­ности. Глу­хое пос­ту­кива­ние де­ревян­ных ва­ликов, шо­рох рас­кры­ва­емых свит­ков да нег­ромкие го­лоса, по­хоже, ед­ва при­кос­нувшись, без­звуч­но осы­пались с по­лиро­ван­ных плит ли­гурий­ско­го мра­мора. От па­да­ющих че­рез по­толоч­ный про­ём по­луден­ных лу­чей внут­ренние сте­ны хра­ма при­нима­лась свер­кать и пе­рели­вать­ся хо­лод­ны­ми вспыш­ка­ми, щед­ро да­ря свою мно­гос­ветность биб­ли­отеч­но­му за­лу.

За пос­леднее вре­мя Ха­нох вы­тянул­ся, ко­лени его ста­ли упи­рать­ся в тум­бу сто­ла. Это вы­зыва­ло не­удобс­тво, при­чиня­ло боль. Но это бы­ла слад­кая боль, о ко­торой, ед­ва ока­зав­шись до­ма, он вновь меч­тал с неп­реклон­ностью сто­ика. Но се­год­ня сто­ял осо­бен­ный день, седь­мой день Пе­саха [и­удей­ский праз­дник в па­мять об ис­хо­де из Егип­та], один из тех ред­ких се­ми дней сво­боды, ко­торый он мог про­вес­ти, как ему заб­ла­горас­су­дит­ся. Ещё с ут­ра он от­пра­вил­ся в Трас­те­вере, что­бы при­сутс­тво­вать на Свя­щен­ном соб­ра­нии, а за­тем из мо­лель­ни со все­ми спус­тился к Тиб­ру и там рас­пе­вали "Песнь на мо­ре".

Тон­кие паль­цы с тре­пет­ностью слу­жите­ля па­нацеи рас­кры­вали бес­ценную ру­копись Лев­киппа. Ув­лёкшись од­нажды гре­чес­ким ато­мис­ти­ком, Ха­нох уже не мог от­ка­зать се­бе в удо­воль­ствии чи­тать и даль­ше его ра­боты. По­лучая зас­лу­жен­ную пох­ва­лу учи­телей за ус­пешное ов­ла­дение гре­чес­ким и ла­тин­ским язы­ками, тем не ме­нее он ещё мно­гого не по­нимал и час­то расс­тра­ивал­ся по это­му по­воду. Но сво­ими бес­прес­танны­ми расс­про­сами вы­зывал у либ­ра­ри­ев [би­ли­оте­кари], тер­пе­ливо об­слу­жива­ющих по­сети­телей, не­воль­ное ува­жение.

Кто-то сза­ди не­ожи­дан­но взъ­еро­шил ему во­лосы. Ха­нох ра­дос­тно обер­нулся. Ну кто ещё мо­жет это сде­лать?!

— Я не зас­тал те­бя до­ма, рupus и ре­шил, что ты уже здесь, — И­осиф с до­воль­ным ви­дом вы­ложил пе­ред ним боль­шой, вкус­но пах­ну­щий свёр­ток, — Али­тур че­рез мою слу­жан­ку прис­лал нам чет­вёрку жа­реных дроз­дов и пас­халь­ные оп­ресно­ки, но Ми­нор опа­са­ет­ся ос­тавлять всё это в до­ме, нын­че слиш­ком мно­го раз­ве­лось мы­шей. К то­му же те­бе по­вез­ло, се­год­ня я сыт, а тво­ему рас­ту­щему ор­га­низ­му это ни­как не пов­ре­дит.

Он про­бежал гла­зами над­пись на де­ревян­ной таб­личке, прик­реплён­ной к ле­жащей на сто­ле пы­леза­щит­ной мем­бра­не. За­ин­те­ресо­вав­шись, скло­нил на­бок го­лову и за кос­тя­ной ша­рик, на­сажен­ный на ближ­ний от не­го ко­нец ва­лика, чуть при­тянул к се­бе ниж­нюю часть свит­ка:

— Ви­жу, при­жимис­тый по­томок Ме­лис­са к те­бе бла­гос­кло­нен. Нас­коль­ко я знаю, про­кура­тор Авен­тин­ской биб­ли­оте­ки не каж­до­му вы­да­ёт на ру­ки ред­кий exemplar. Чем же зас­лу­жил у Ипа­тия та­кое до­верие? Ну-ну, не сму­щай­ся рupus, ты дей­стви­тель­но дос­то­ин по­доб­но­го от­но­шения, — он ещё раз лас­ко­во пот­ре­пал Ха­ноха по ма­куш­ке, — Учи­тель ла­тин­ско­го не пе­рес­та­ёт удив­лять­ся тво­им спо­соб­ностям и убе­дитель­но со­вету­ет про­дол­жить об­ра­зова­ние в дру­гих на­уках. Ну, что ты на это ска­жешь?

— Но И­осиф, ты за­был, у нас за­кон­чи­лись день­ги! — Ха­нох вско­чил, ед­ва не оп­ро­кинув на пол при­несён­ный свёр­ток, — Пюр­рос дав­но мне твер­дит о про­дол­же­нии учё­бы, при этом оп­ла­ту умень­шать не же­ла­ет. Я не хо­тел го­ворить те­бе, но Decimus уже нес­коль­ко ме­сяцев взы­ва­ет к ка­кой-то спра­вед­ли­вос­ти и пос­то­ян­но го­лосит на каж­дом уро­ке, что раз я ро­дом из И­еру­салим­ско­го царс­тва, то тем бо­лее за пре­пода­вание ге­омет­рии на гре­чес­ком я обя­зан пла­тить ему вдвой­не. Вот уж не ду­мал, что жад­ность — со­пут­ни­ца об­ра­зова­ния.

И­осиф ус­мехнул­ся:

— Ни­чего уди­витель­но­го, вду­май­ся в его имя. Decimus - "Де­сятый" ре­бёнок в бед­ной семье с детс­тва вы­нуж­ден быть рас­чётли­вым. Сам по­суди, ну что ему мо­жет дос­тать­ся из нас­ледс­тва?

— Но раз­ве спра­вед­ли­во пла­тить двой­ную це­ну за каж­дый урок, как объ­яс­нить ему это?! К то­му же… — Ха­нох в сму­щении по­чесал за­тылок, — он ут­вер­жда­ет, что ге­омет­рия воз­никла в "бо­жес­твен­ном Ри­ме" и своё "На­чало" Ев­клид на­писал имен­но здесь, а не в Алек­сан­дрии и мно­го че­го ещё стран­но­го. Я не спо­рю с ним.

— И пра­виль­но де­ла­ешь, а то, од­нажды ра­зоз­лившись, Decimus пре­об­ра­зу­ет квад­рат оп­ла­ты э… в ок­та­эдр, — И­осиф ве­село рас­сме­ял­ся, — Вот ты взы­ва­ешь к бес­пристрас­тию? Как-то раз к ца­рю Шло­мо из стра­ны те­ней при­шёл двух­го­ловый сын Ка­ина и по­доб­но тво­ему Decimus, стал тре­бовать двой­ную до­лю нас­ледс­тва. Зна­ешь, как вос­ста­новил спра­вед­ли­вость воз­люблен­ный Твор­ца? Он рас­по­рядил­ся при­нес­ти кув­шин го­рячей во­ды и лить её на од­ну го­лову, од­на­ко и вто­рая на­чала кри­чать от бо­ли и взы­вать к ми­лосер­дию. Вот тог­да все при­сутс­тву­ющие уви­дели, что ду­ша у это­го чу­дови­ща все­го лишь од­на. Ал­чность не­ис­тре­бима, мой рupus. К счастью, нам боль­ше не при­дёт­ся ду­мать о средс­твах, я толь­ко вче­ра по­лучил доб­рое из­вестие от Й­она­тана, отец выс­лал нам зна­читель­ную сум­му и мы про­дол­жим об­ра­зова­ние. Я най­му для те­бя бо­лее дос­той­но­го учи­теля.

Ли­цо Ха­ноха про­си­яло:

— Тог­да мы вмес­те вер­нёмся к галль­ско­му? Я час­то здесь встре­чаю Publicius, он спра­шивал о те­бе.

— Ну ко­неч­но, се­год­ня же най­ди его, а что ка­са­ет­ся ме­ня, — ис­пы­тывая не­кото­рую не­лов­кость, И­осиф вер­нул ру­копись на преж­нее мес­то, — то пе­редай ему мои доб­рые по­жела­ния и ска­жи, что сто­имость тво­их уро­ков я оп­ла­чу в кон­це сле­ду­юще­го ме­сяца.

— А как же ты? — Ха­нох удив­лённо под­нял бро­ви.

— А что я? Не­уж­то не ви­дишь, как неп­росто мне да­ёт­ся ла­тин­ский и пред­ла­га­ешь ещё за­нять­ся галль­ским? Нет, pupus, к со­жале­нию, у ме­ня иная сте­зя. Ду­маю, вско­ре тро­нуть­ся в об­ратный путь, по­ка не на­чались зим­ние штор­ма. Та­ковы об­сто­ятель­ства.

— И­осиф, о ка­ком отъ­ез­де ты го­воришь, я не по­нимаю? Ты что, хо­чешь у­ехать, а ме­ня бро­сить здесь?!

— Ну, во-пер­вых, ты ос­та­ёшь­ся под прис­мотром на­шей Ми­нор, а ес­ли серь­ёз­но, то так бу­дет луч­ше для всех и преж­де все­го для те­бя. Ну-ну, вот уже и гла­за на мок­ром мес­те, пе­рес­тань, ты уже сын за­пове­ди, взрос­лый муж­чи­на. Раз­ве не те­бе в ме­сяце си­ван [и­юнь] мы справ­ля­ли бар-миц­ву ['сын за­пове­ди', маль­чик, дос­тигший воз­раста 13 лет и од­но­го дня]?

— Но, И­осиф…

— Про­шу, не пе­реби­вай. Ты дол­жен по­нять, твоё бу­дущее на­чина­ет­ся от­сю­да. Кто меч­тал изу­чать на­уки? Здесь ты по­лучишь все не­об­хо­димые зна­ния, ко­торые по­надо­бят­ся в даль­ней­шем. А по­том сам ре­шишь где твоё мес­то, ни­куда от те­бя И­еру­салим не де­нет­ся. В этом и вы­разит­ся твоя лю­бовь ко Все­выш­не­му, ибо в Эрец-Ис­ра­эль ни­ког­да не хва­тало лю­дей вы­соко­об­ра­зован­ных. Не хо­тел го­ворить, но ме­ня тре­вожат дур­ные пред­чувс­твия, там нас­ту­па­ют не луч­шие вре­мена, да и Й­она­тан кое-что на­писал. И ещё, раз уж за­шёл раз­го­вор об этом, — И­осиф вни­матель­но ог­ля­дел зал и до­бавил поч­ти шё­потом, — Пом­нишь, я рас­ска­зывал те­бе об од­ном ху­дож­ни­ке с Мар­со­ва По­ля? Так вот, ес­ли в моё от­сутс­твие кто-ни­будь у те­бя по­ин­те­ресу­ет­ся це­нами на кар­ти­ны и про­тянет а­уре­ус с прось­бой по­дыс­кать под­хо­дящую, то верь это­му че­лове­ку, как до­веря­ешь мне... Pupus прек­ра­ти! Выт­ри слё­зы, на нас уже об­ра­ща­ют вни­мание. Луч­ше от­крой мне, что осо­бен­но­го по­ведал те­бе Лев­кипп?

Глава Virtus – гражданская доблесть

Рим, 18 чис­ло ме­сяца там­муз 3825 год (и­юль 64 год н.э.)

От упи­тан­но­го по­росен­ка, фар­ши­рован­но­го мё­дом, ви­ном и тол­чё­ным пер­цем, се­натор Фла­вий Сце­вин ис­пы­тывал при­ят­ную тя­жесть в же­луд­ке, а сле­дом жаж­ду, от ко­торой из­бавлял­ся по­тока­ми эгей­ско­го ви­на из Хи­оса. Хо­зя­ин вил­лы, Плав­тий Ла­теран, изу­ча­юще пог­ля­дывал на сво­его гос­тя и от­ме­чал про се­бя его преж­девре­мен­но об­рюз­гшее, сон­ли­вое ли­цо, в ко­тором прог­ля­дывал­ся под­сту­па­ющий infantilis, бо­лее свой­ствен­ный дет­ско­му воз­расту. Не­муд­ре­но при та­ком рас­путс­тве и ос­ку­деть умом, ду­мал кон­сул, не­помер­ная рас­пу­щен­ность при пол­ной праз­днос­ти ра­но или поз­дно тол­кнут Сце­вина в объ­ятия бе­зумс­тву­ющей Лис­сы. Но он всё ещё си­лён и не ут­ра­тил твёр­дости ду­ха, а глав­ное, на­дёжен. Ла­теран из­ме­нил по­ложе­ние сво­его ху­доща­вого те­ла, ощу­щая дол­жную уп­ру­гость лев­кон­ской под­стил­ки. Кры­тая свер­ху кро­том­вы­ми шкур­ка­ми, она при­ят­но сог­ре­вала его увя­да­ющие чрес­ла:

— От­сутс­твие ап­пе­тита у пре­дан­ных дру­зей зас­тавля­ет по­доз­ре­вать о скры­тых не­дуга, — кон­сул с улыб­кой об­ра­тил­ся к воз­ле­жаще­му по дру­гую сто­рону кли­ния туч­но­му Аф­ра­нию Квин­ци­ану, — Ведь ты всег­да по­лучал удо­воль­ствие от све­же за­печён­ной му­рены, её толь­ко ут­ром дос­та­вил мне си­цилий­ский пос­тавщик.

— Ты очень лю­безен, Плав­тий, но сей­час пусть моё нё­бо по­ка нас­ла­дит­ся пос­левку­си­ем от тво­ей ма­лосоль­ной сви­нин­ки, — он при­ложил к гу­бам по­лот­ня­ную сал­фетку, — А те­перь пос­ко­рее от­крой нам то, что хо­тел со­об­щить, ведь глав­ное блю­до, как пра­вило, ты при­паса­ешь на­пос­ле­док.

— Бо­юсь, от мо­его "явс­тва" кое-ко­го пос­тигнет volvulus, — улыб­ка спол­зла с ли­ца кон­су­ла, — Но нам, по край­ней ме­ре, за­ворот ки­шеч­ни­ка по­ка не уг­ро­жа­ет, раз­ве что не­кото­рым…

— По­ка? Как по­нимать?! — вско­лых­нулся Сце­вин, не­лов­ко оп­ро­кинув ед­ва при­губ­ленный фи­ал, — Не­уж­то…

— Да, се­натор, счи­тай, мы за­ручи­лись под­дер­жкой вто­рого пре­фек­та пре­тория.

— Сла­ва Юпит­ру! — не сдер­жался и Квин­ци­ан, — На­конец-то зло­де­яни­ям прин­цепса нас­ту­па­ет finalis в его же собс­твен­ном и пос­тыдном спек­такле! Но на­до спе­шить, ибо дня не про­ходит без на­шёп­ты­ваний Ти­гел­ли­на о вы­наши­вании пре­фек­том мщенья прин­цепсу.

— Ты триж­ды прав, про­ис­ки Ти­гел­ли­на ста­новят­ся всё бо­лее опас­ны­ми для Фе­ний Ру­фа, ведь он на­ша глав­ная опо­ра, — под­держал дру­га Сце­вин.

— Всё идёт сво­им че­редом, но не бо­лее то­го, как хо­телось бы. Вче­ра ве­чером ме­ня по­сетил наш об­щий друг Ан­ней и со­об­щил пос­ледние ре­зуль­та­ты встреч с нуж­ны­ми се­нато­рами и всад­ни­ками. По­дав­ля­ющее боль­шинс­тво де­ла­ет став­ку на Гая Пи­зона, как са­мого ро­дови­того из всех. Ду­маю, и нам по ду­ше имен­но та­кой че­ловек, ко­торый, по счастью, не от­ме­чен осо­бым стрем­ле­ни­ем к чис­то­те и стро­гос­ти нра­вов.

— Тог­да че­го мы до­жида­ем­ся?! Но­вых про­цес­сов об ос­кор­бле­нии ве­личия прин­цепса? — вски­нул­ся Сце­вин, — Раз­ве не Рим вос­хи­ща­ет­ся мет­ки­ми стро­ками Ан­нея Лу­кана - "Ме­чи да­ны для то­го, что­бы ник­то не был ра­бом!"? И это в то вре­мя, как Не­рон от­кры­то "поль­зу­ет­ся всем го­родом, слов­но сво­им до­мом"!

Се­нато­ры зас­ты­ли в ожи­дании. Но Ла­теран не спе­шил с vere dictum [пос­та­нов­ле­ние, ре­шение, при­говор], чёт­кий план дей­ствий толь­ко сей­час окон­ча­тель­но доз­ре­вал в его го­лове. Ас­ке­тич­ное ли­цо пос­ве­жело, точ­но пе­рес­та­ло ис­пы­тывать мно­гоме­сяч­ное нап­ря­жение. Иро­нич­ный взгляд кон­су­ла ус­та­вил­ся на не­до­уме­ва­юще­го Квин­ци­ана:

— Так ты при­зыва­ешь за­те­ять пос­та­нов­ку с зак­лю­читель­ной час­ти? Так не бы­ва­ет. Где глав­ный эпи­зод, с ко­торо­го на­чина­ет­ся раз­ви­тие те­ат­раль­но­го сю­жета, как и лю­бого за­гово­ра? Нам, как воз­дух не­об­хо­дим все­народ­ный гнев и пер­вопри­чину сле­ду­ет соз­дать. Очис­ти­тель­ный огонь! Вот че­го зас­лу­жива­ет наш стаг­ни­ру­ющий го­род! С не­го нач­нётся но­вое воз­рожде­ние Ри­ма!

Нег­ромкие сло­ва Плав­тия Ла­тера­на, по­доб­но гро­му Юпи­тера, об­ру­шились на го­ловы оше­лом­лённых се­нато­ров.

— Вы не ос­лы­шались. Нам ос­та­нет­ся лишь об­ра­тить ярость тол­пы… ну… хо­тя бы про­тив тех, кто при­дер­жи­ва­ет­ся "злов­редно­го су­еве­рия". Жре­цы мно­гих хра­мов се­ту­ют се­год­ня на рас­пло­див­шихся "вра­гов всей при­роды", на это свя­тотатс­тво, ис­хо­дящее из И­удей­ской про­вин­ции. Лет трид­цать на­зад их глав­но­го чер­нокниж­ни­ка там вздёр­ну­ли на крест, од­на­ко ос­та­лись его нас­тавле­ния об из­гна­нии шед­дим. Так ев­реи на­зыва­ют, ес­ли не из­ме­ня­ет па­мять, низ­ших су­ществ, до­саж­да­ющих лю­дям.

Да­вящий взгляд кон­су­ла не ос­тавлял мес­та иным зна­чени­ям все­го вы­шес­ка­зан­но­го им и от­ре­за́л путь к от­ступ­ле­нию. Ка­кое-то вре­мя в ком­на­те ус­та­нови­лась мёр­твая ти­шина, на­руша­емая лишь тя­жёлым ды­хани­ем при­сутс­тву­ющих.

— Да бу­дет свет! В тво­ём пла­не мы не ви­дим за­мет­ных изъ­янов, — вы­давил на­силу Сце­вин. Пе­рег­ля­нув­шись с Квин­ци­аном, до­бавил, — Ко­неч­но, ес­ли нет иной воз­можнос­ти, то и этот спо­соб в ко­неч­ном ито­ге мо­жет при­нес­ти по­беду.

Ла­теран рез­ко встал:

— Я рад на­шему еди­ноду­шию, се­нато­ры. Сог­ла­сие по­рож­да­ет по­беду! При­нять та­кое ре­шение не­лег­ко, но в этом и зак­лю­ча­ет­ся на­ша граж­дан­ская доб­лесть. Да, имен­но virtus!, — с осо­бым зна­чени­ем пов­то­рил он пос­леднюю фра­зу.

Глава "Крушение Трои"

Рим, 20 чис­ло ме­сяца элул 3825 год (сен­тябрь 64 год н.э.)

В боль­шом смя­тении по­кидал он Рим. Про­изо­шед­шие здесь страш­ные со­бытия ещё боль­ше до­бави­ли в ду­шу И­оси­фа бес­по­кой­ства и го­речи, и зас­та­вили по­торо­пить­ся с отъ­ез­дом. То, что уви­дели его гла­за из­рядно пе­ревер­ну­ло соз­на­ние, ос­тавляя не­зыб­ле­мым по­нима­ние то­го, что под пя­той мо­гущес­твен­но­го Ри­ма па­дут и рас­сы­пят­ся в прах ещё мно­гие царс­тва.

На­кану­не И­осиф дол­го ра­ботал, поз­дно лёг и сра­зу же про­валил­ся в сон, но как ему по­каза­лось, тот­час был раз­бу­жен от силь­ной тряс­ки за пле­чи. Уви­дев при не­обыч­но ос­ве­щён­ной ком­на­те пе­репол­ненные ужа­сом гла­за Ха­ноха и его ох­ва­тил страх. Он рыв­ком сос­ко­чил на пол, от­че­го юная, пят­надца­тилет­няя слу­жан­ка, раз­де­ляв­шая с ним пос­тель в этом до­ме, взвиз­гну­ла с пе­репу­гу, но быс­тро за­тих­ла. По­лу­оде­тые, бо­сые, все трое бро­сились к от­кры­тому ок­ну.

Страш­ная, не­зем­ная кар­ти­на от­кры­лась им с вы­соты хол­ма, гла­за от­ка­зыва­лись ве­рить. То го­рел, за­дыха­ясь в ды­му, Веч­ный Го­род. Зас­тавля­ющий по­вино­вать­ся ку­да бо­лее силь­ных вра­гов и при­водя­щий в тре­пет чу­жие на­роды, в эту ночь над­менный Urbs ока­зал­ся бес­си­лен пе­ред гне­вом сво­их бес­числен­ных бо­гов. Сда­валось, сам мо­гущес­твен­ный влас­ти­тель не­ба об­ру­шил на его жи­телей спра­вед­ли­вое и не­от­вра­тимое воз­мездие. Го­рело всю­ду, ку­да бы ни об­ра­щал­ся их взор. Раз­ноцвет­ные язы­ки пла­мени взды­мались к чёр­но­му про­валу не­бес, ожи­гая про­будив­ший­ся го­род баг­ро­выми спо­лоха­ми ог­ней, осы­пая пеп­лом и рас­ка­лён­ны­ми го­лов­ня­ми. Лю­ди тол­па­ми раз­бе­гались во все дос­тупные во­рота го­рода, ища спа­сение за внеш­ни­ми сте­нами. Не­ус­пе­ва­ющие, не­мощ­ные и боль­ные, ма­тери с ма­лень­ки­ми деть­ми на ру­ках в от­ча­янии пря­тались на бли­жай­ших клад­би­щах сре­ди брон­зо­вых и ка­мен­ных над­гро­бий и све­жих мо­гил. За­пол­за­ли в гроб­ни­цы, тес­но на­бива­лись в ямы вы­рытые для пог­ре­бения. Не ис­клю­чено, что в эту ночь са­ми мёр­твые, во ис­купле­ние гре­хов, сжа­лились, спа­сая жи­вых.

Очис­ти­тель­ным ог­нём, ско­рого на рас­пра­ву бо­жес­тва, за­во­ёвы­вались вил­лы име­нитых и ла­чуги бе­довав­ших, блю­дущих ис­ти­ну и по­пира­ющих че­лове­чес­кие за­коны. Опус­то­шались до­ма вы­да­ющих­ся пол­ко­вод­цев, те­ряли ос­но­ву и ру­шились фо­румы, па­дали три­ум­фаль­ные ар­ки, не­мые сви­дете­ли пу­ничес­ких и галль­ских войн. Ухо­дили в веч­ность биб­ли­оте­ки с тво­рени­ями ху­дож­ни­ков и по­этов, ас­тро­логов и пи­сате­лей, не­вос­полни­мо ут­ра­чива­лись ру­копи­си древ­них фи­лосо­фов и слу­жите­лей на­уки.

Пы­та­ясь скло­нить к ми­лосер­дию гроз­но­го Юпи­тера, в уце­лев­ших хра­мах ав­гу­ры [augur, жрец в Древ­нем Ри­ме] спеш­но про­води­ли очис­ти­тель­ные жер­твы. Но не­под­купны­ми и бес­сердеч­ны­ми ос­та­вались их мол­ча­ливые бо­ги, по­хоже, за­дав­ши­еся целью нав­сегда унич­то­жить, сте­реть ве­ликое прош­лое Ри­ма, а за­од­но и его оби­тате­лей, пог­рязших во всех мыс­ли­мых и не­мыс­ли­мых гре­хах.

Поз­дним ут­ром к не­выс­павше­муся И­оси­фу явил­ся до­верен­ный раб из до­ма Али­тура, ко­торый при­вёл с со­бой нез­на­комую жен­щи­ну. Собс­твен­но, и раз­гля­деть её не пред­став­ля­лось воз­можным. Ши­рокая длин­ная пал­ла, наб­ро­шен­ная на го­лову, поч­ти пол­ностью скры­вала ли­цо, ос­тавляя ви­димой лишь ли­нию глаз, на­пол­ненную нес­терпи­мым стра­хом. И­осиф с тру­дом уз­нал в ней млад­шую, не­дав­но вы­шед­шую за­муж дочь Али­тура:

— Что слу­чилось, Миръ­ям?! Те­бя прис­лал отец? Не мол­чи, го­вори ско­рее, ты здесь в пол­ной бе­зопас­ности.

— Не обес­судь, dominus [гос­по­дин, хо­зя­ин], но мо­лодая хо­зяй­ка очень на­пуга­на, — по­дал го­лос соп­ро­вож­да­ющий, — поз­воль ей при­сесть, она очень ус­та­ла, ведь мы выб­ра­лись из до­ма ещё за­тем­но.

— Да-да, ко­неч­но, сей­час те­бя от­ве­дут в от­дель­ную ком­на­ту. Ми­нор! — он ок­ликнул слу­жан­ку, — От­ве­ди гостью в свою по­лови­ну и по­будь с Миръ­ям, ус­по­кой как мо­жешь. Да, по­кор­ми её, а Фа­ус­ту­су при­несёшь по­есть в боль­шую ком­на­ту. Рас­ска­зывай ско­рее, что слу­чилось, — он по­вер­нулся к ра­бу.

— Пло­хи на­ши де­ла, гос­по­дин — мо­ей хо­зяй­ке и её мо­лодо­му му­жу гро­зит не­мину­емая смерть да­же в до­ме са­мого Али­тура. Ему до­нес­ли, что с се­год­няшне­го дня мо­жет на­чать­ся охо­та на лю­дей, ну… тех, что от­ри­ца­ют и яко­бы нас­ме­ха­ют­ся над рим­ски­ми бо­гами. Он умо­ля­ет те­бя спас­ти обо­их. Что пе­редать ему, гос­по­дин? Но чтоб ты знал, нам боль­ше не­куда ид­ти, мно­гие зна­ют их в ли­цо.

— Пос­той, ты го­воришь о дво­их, так Иф­ре­ам здесь?

— Мо­лодой хо­зя­ин до­жида­ет­ся в са­ду и пе­реда­ёт, что не хо­тел бы ока­зать­ся лиш­ним в тво­ём до­ме, он бу­дет без­мерно бла­года­рен те­бе да­же ес­ли спа­сёшь од­ну Миръ­ям.

— Ка­кой глу­пец! — И­осиф с си­лой раз­вернул Фа­ус­ту­са к вы­ходу, — Не­мед­ленно та­щи бе­зум­ца, ведь с лю­бой та­бер­ны его мо­гут за­метить! О, Пред­вечный!

Он хо­рошо пом­нил, как при­сутс­тво­вал в авен­тин­ской си­наго­ге на по­луден­ной мо­лит­ве в день пред­шес­тву­ющий об­ря­ду бра­косо­чета­ния, а бли­же к ве­черу — в прос­торном до­ме дру­га, где зву­чала без умол­ку гро­мопо­доб­ная му­зыка. К счастью са­мого хо­зя­ина, его царс­тву­ющий пок­ро­витель по ка­кой-то при­хоти не поч­тил при­сутс­тви­ем дом сво­его лю­бим­ца. Ве­ро­ят­но, имен­но по­это­му был не­обы­чай­но ве­сел и ос­тро­умен ак­тёр, вы­давав­ший за­муж свою млад­шую дочь. Его нас­тро­ения не мог ис­портить да­же мно­голи­кий ор­кестр из сот­ни бро­дячих му­зыкан­тов и та­кого же хо­ра, прис­ланных Не­роном, на­до по­лагать, в ка­чес­тве шут­ли­вого сва­деб­но­го по­дар­ка. Пе­река­ты, звон и раз­но­голо­сица му­зыкаль­ных инс­тру­мен­тов яв­но пре­об­ла­дала над та­лан­том на­силь­но сог­нанных лю­дей со всех кон­цов го­рода и зат­ме­вала сво­им не­мыс­ли­мым гро­хотом тор­жес­твен­ные ре­чи и тос­ты гос­тей. Это про­дол­жа­лось до тех пор, по­ка один из дру­зей Али­тура, мо­лодой ак­тёр Ка­ленус, изоб­ра­жа­ющий Ди­они­са, не до­гадал­ся опо­ить му­зыкан­тов не­раз­бавлен­ным ви­ном. Пос­те­пен­но шум за­тих и лишь мно­гос­трун­ная ки­фара под ру­ками дру­гого, бо­лее та­лан­тли­вого ис­полни­теля, всю ночь на­пол­ня­ла прос­торный ат­ри­ум [от­кры­тое прос­транс­тво внут­ри зда­ния] слад­ко­голо­сым зву­чани­ем.

И­оси­фу пон­ра­вил­ся вы­сокий чер­но­воло­сый же­них и он не за­мед­лил по­ведать об этом сво­ему дру­гу, до­бавив, что его бу­дущие вну­ки обя­затель­но со­еди­нят в се­бе луч­шие ка­чес­тва обо­их суп­ру­гов. На что, оза­боче­но вздох­нув, Али­тур от­ве­тил, что его уг­не­та­ют не­кото­рые об­сто­ятель­ства, о ко­торых вслух луч­ше не рас­простра­нять­ся. Вмес­те с тем нес­коль­ко слу­чай­но об­ро­нён­ных фраз впол­не хва­тило, что­бы до­гадать­ся о при­чинах его бес­по­кой­ства. В ту по­ру И­осиф не при­дал это­му осо­бое зна­чение, ус­по­ко­ив соп­ле­мен­ни­ка тем, что да­же ес­ли его дочь и ре­шилась раз­де­лить со сво­им му­жем чуж­дую для Ри­ма ре­лигию, то это ещё не при­чина расс­тра­ивать­ся. Ко­му, как не ев­ре­ям хо­рошо из­вес­тно, что хрис­ти­анс­тво дав­но уже су­щес­тву­ет, в том чис­ле и в Эрец-Ис­ра­эль, но их там не сжи­ва­ют со све­та, так с че­го бы тре­вожить­ся здесь, в прос­ве­щён­ном Ри­ме?

Тог­да Али­тур за­вёл его во внут­реннюю ком­на­ту и вкрат­це рас­ска­зал об ис­тинных при­чинах сво­его вол­не­ния, о том о чём И­осиф и не до­гады­вал­ся. Ещё в прош­лом го­ду, бу­дучи оче­вид­цем мно­гих зас­то­лий в чис­ле дру­гих ак­тё­ров, раз­вле­ка­ющих бес­числен­ных гос­тей прин­цепса, Али­туру при­ходи­лось бы­вать сви­дете­лем раз­го­воров и пь­яных пе­реб­ра­нок. Од­нажды в его при­сутс­твии один из приг­ла­шён­ных, жрец Во­писк, фла­мин хра­ма Чес­ти и Доб­лести, с воз­му­щени­ем рас­ска­зывал сво­ему со­бесед­ни­ку, кон­су­лу Прак­си­телес из ро­да Эми­ли­ев, что к его ве­лико­му со­жале­нию, пра­вите­ли не­дос­та­точ­но ре­шитель­но при­меня­ют "за­коны XII таб­лиц" в от­но­шении без­мерно рас­пло­див­шихся ис­по­вед­ни­ков инос­тран­ных ре­лигий. По его све­дени­ям хрис­ти­ане тай­но со­бира­ют­ся по но­чам во всех угол­ках Ри­ма и его ок­рес­тнос­тях и про­водят зап­ре­щён­ные служ­бы. Ма­ло то­го, гла­ва этих без­божни­ков не­кий Paulus [Па­вел] , да­же на­ходясь здесь в тюрь­ме, про­дол­жа­ет рас­сы­лать свои гряз­ные пись­ма. На что кон­сул, ра­зом­левший от обиль­но­го пи­тия и жир­ной пи­щи, ле­ниво от­ве­чал, что не сто­ит так бес­по­ко­ить­ся и кое-что уже пред­при­нима­ет­ся, так как от­ка­зыва­ясь чтить изоб­ра­жения ве­ликих им­пе­рато­ров ку­рени­ями и воз­ли­яни­ями, хрис­ти­ане от­кры­то ос­кор­бля­ют и сот­ря­са­ют ос­но­ву го­сударс­тва. Этих бун­товщи­ков "выр­вут со все­ми кор­ня­ми", а ког­да, это лишь воп­рос не­дол­го­го вре­мени и кон­сул при­нял­ся что-то на­шёп­ты­вать на ухо жре­цу.

Од­на­ко пос­ледние со­бытия, вку­пе с не­разум­ным ре­шени­ем до­чери, зас­та­вили ак­тё­ра при­пом­нить слу­чай­но под­слу­шан­ный раз­го­вор и взгля­нуть на всё по-ино­му. Бук­валь­но на­кану­не свадь­бы он уз­нал от быв­шей слу­жан­ки Ок­та­вии, что за­ручив­шись под­дер­жкой став­ленни­ка Не­рона Ти­гел­ли­на, пон­ти­фик от име­ни прин­цепса от­дал рас­по­ряже­ние пре­фек­ту го­рода о ро­зыс­ке и унич­то­жению всех книг ве­ро­от­ступ­ни­ков. А че­рез не­делю мно­гие наб­лю­дали, как в ноч­ное вре­мя пре­тори­ан­цы [гвар­дия рим­ских це­зарей] на тер­ри­тории сво­его ла­геря что-то ре­тиво сжи­гали на кос­трах.

Тог­да И­осиф на­пом­нил дру­гу, что и в от­но­шении ев­ре­ев Рим не слиш­ком бла­гово­лит, и ни­ког­да не упус­ка­ет воз­можность ос­корбить, уни­зить, а то и при­менить свою си­лу, но что­бы от­кры­то, без ви­димых при­чин выс­ту­пить про­тив "и­удей­ской сек­ты", та­кого ещё не слу­чалось.

Пя­тую ночь в го­роде бу­шева­ли по­жары. К ве­черу нап­равле­ние вет­ра сме­нилось и по­тому в до­ме ник­то не мог ус­нуть. Во все ще­ли про­никал въ­ед­ли­вый за­пах га­ри, а от мел­ких час­тиц пеп­ла не­щад­но пер­ши­ло в гор­ле. Жи­тели не в сос­то­янии бы­ли уко­ротить огонь и он по­жирал уже от­да­лён­ные стро­ения. При­чина, по ко­торой пре­фек­ту­ра без­дей­ство­вала, ни­кого не ин­те­ресо­вала, лю­ди бро­сали на­житое и спа­сали свои жиз­ни.

От ды­ма у И­оси­фа не­щад­но раз­бо­лелась го­лова и Ми­нор в ко­торый раз ме­няла ему прох­ладную по­вяз­ку, смо­чен­ную в вод­ном рас­тво­ре вин­но­го ук­су­са и тмин­ной нас­той­ки. Ха­нох, но­чевав­ший в этой ком­на­те по при­чине за­нятос­ти бег­ле­цами его собс­твен­ной, при­та­ил­ся у по­лу­от­кры­того ок­на и со стра­хом прис­лу­шивал­ся к то­му, что тво­рилось вни­зу. С пе­пелищ раз­да­вались тос­кли­вые сте­нания. Не­ожи­дан­но их заг­лу­шили гром­кие кри­ки. В баг­ро­вых от­све­тах тле­ющих го­лов­ней он за­метил, как от­ку­да-то на­бежав­шая груп­па лю­дей пох­ва­тала нес­коль­ких бе­долаг и с ру­ганью по­тащи­ла в те­мень. И там, уже из сум­ра­ка, до­нес­лись прон­зи­тель­ные, ду­шераз­ди­ра­ющие воп­ли.

— Вы слы­шали?! — не от­ры­вая взгля­да, вос­клик­нул Ха­нох, — Вни­зу про­ис­хо­дит неч­то ужас­ное. О, нес­час­тные! Вас-то за что? За что… — он рез­ко от­пря­нул от ок­на, — О, Ша­ма­им! Толь­ко не это! И­осиф, с ут­ра я сроч­но от­прав­ля­юсь за Тибр ис­кать Гий­ора. Я дол­жен выз­во­лить его из этой бе­ды. Ду­маю, и семья его не ина­че как бе­жала в са­ды Аг­риппи­ны. От их жилья это не­дале­ко, да и ид­ти им боль­ше не­куда.

— Это ты о сво­ём дру­ге?

И­осиф и сам ви­дел, что боль­шинс­тво го­рожан ис­ка­ло спа­сение, как в об­щес­твен­ных са­дах так и за го­род­ски­ми сте­нами. Он вни­матель­но прис­лу­шал­ся. Его слух улав­ли­вал об­рывки че­лове­чес­ких кри­ков, так мо­гут кри­чать лишь те, ко­му гро­зит смер­тель­ная опас­ность. Впер­вые ему ста­ло не по се­бе, за­хоте­лось наг­лу­хо зак­рыть­ся в до­ме, ни­чего не ви­деть и не слы­шать. Толь­ко сей­час по-нас­то­яще­му до не­го ста­ла до­ходить при­чина бес­по­кой­ства Али­тура и его, как ка­зались тог­да, глу­пые стра­хи. А собс­твен­ные гос­ти?! Раз­ве это не яв­ля­ет­ся ещё од­ним под­твержде­ни­ем? Но что он мо­жет сде­лать в чу­жой стра­не, ког­да на нём и так ле­жит от­ветс­твен­ность за Ха­ноха, а те­перь ещё и за близ­ких Али­тура? Го­лову рас­ка­лыва­ло.

— Ми­нор! — по­доз­вал сжав­шу­юся в уг­лу ком­на­ты слу­жан­ку, — Про­шу те­бя, со­бери в до­ме всё, что есть из съ­ес­тно­го, сле­ду­ет по­забо­тить­ся о на­ших соп­ле­мен­ни­ках. Так ты счи­та­ешь, они у Тиб­ра?

— Да, но еда не са­мое глав­ное, я опа­са­юсь за их жиз­ни. Прос­ти, И­осиф, я, дол­жно быть, ви­новат пе­ред то­бой, ког­да не всё рас­ска­зал те­бе о Гий­оре. Од­нажды уже бли­же к ве­черу, ког­да мы си­дели с ним в од­ной из ар­ги­лет­ских книж­ных ла­вок, явил­ся его стар­ший брат Рэ­хавъ­ам и на гре­чес­ком объ­явил ему о ноч­ном ekklesia [соб­ра­ние греч.]. Пос­ле его ухо­да Гий­ора за­торо­пил­ся, как я по­нял, на это не­понят­ное сход­би­ще. Он вер­нул хо­зя­ину ру­копись и убе­жал, ед­ва поп­ро­щав­шись со мной. Уже поз­же, ког­да я поз­на­комил­ся с его семь­ёй, то как-то по­ин­те­ресо­вал­ся, по­чему близ­кие ему лю­ди при встре­че в пер­вую оче­редь об­ра­ща­ют­ся друг к дру­гу не как при­нято на ев­рей­ском, "Ша­лом алей­ха", а спер­ва на ла­тыни, fidelis?

Вер­ный? Вер­ный… Ка­жет­ся, я уже слы­шал это в до­ме Али­тура, прав­да, не от не­го са­мого, а от до­чери, мо­жет от зя­тя…

— Ты ска­зал fidelis?! — в за­меша­тель­стве пе­рес­про­сил он.

— Да, но он взял с ме­ня клят­венное за­вере­ние, преж­де чем по­ведал о под­линной су­ти та­кого об­ра­щения.

— Вот оно что… вы­ходит, ты уз­нал мно­гое го­раз­до рань­ше, — И­осиф сбро­сил по­вяз­ку со лба, сел на кро­вать — В од­ном уве­рен, те­бе не сле­ду­ет од­но­му вы­ходить из до­ма, кто зна­ет нас­коль­ко да­леко всё заш­ло? Зав­тра мы пой­дём вмес­те, возь­мём с со­бой Фа­ус­ту­са, хо­тя нет, кто же бу­дет ох­ра­нять бег­ле­цов? Я по­думаю, как по­мочь тво­ему дру­гу. А те­перь да­вай­те спать, а то, по­хоже, я не до­живу до ут­ра.

С рас­све­том Фа­ус­тус вы­шел из до­ма. Вско­ре вер­нувшись, он со­об­щил, что двое во­ору­жён­ных ве­тера­на уже до­жида­ют­ся во дво­ре. Быв­шие страж­ни­ки из ноч­но­го по­жар­но­го пат­ру­ля от­лично зна­ют го­род и обе­ща­ют за­щиту. Рас­счи­тав­шись ров­но на­поло­вину от до­говор­ной сум­мы, И­осиф рас­пре­делил по­ров­ну с Ха­нохом кор­зи­ны с едой и все чет­ве­ро тро­нулись в путь. Бы­ло ран­нее ут­ро и с вы­соты хол­ма сквозь мглис­тый воз­дух прог­ля­дыва­лись раз­бро­сан­ные пов­сю­ду зло­вещие пят­на мер­твен­но-се­рых пе­пелищ. Чу­дилось, буд­то не­дос­тупные взо­ру vandali, стис­ну­ли го­род со всех сто­рон и за­дыха­ющий­ся Рим до­жива­ет свои пос­ледние мгно­вения.

Сам же спуск те­перь вы­зывал зат­рудне­ние. Ес­ли ни­жес­то­ящую ин­су­лу огонь не зат­ро­нул, то пос­ле­ду­ющие ужа­сали гру­дами го­лов­ней. Сре­ди чер­не­ющих раз­ва­лин ко­поши­лись лю­ди. Пы­та­ясь спас­ти всё то ма­лое не унич­то­жен­ное ог­нём, они с гром­ки­ми прок­ля­ти­ями раз­гре­бали обуг­ленные пе­рек­ры­тия, за­коп­чённые кам­ни, по­лус­го­рев­шую ме­бель. То тут, то там раз­да­вались жа­лоб­ные сто­ны и при­чита­ния. Для мно­гих вне­зап­но воз­никший по­жар обер­нулся пол­ным ра­зоре­ни­ем, ни­щетой и го­лод­ной смертью. Все эти мно­го­этаж­ные ин­су­лы с тес­ны­ми, не­удоб­ны­ми ком­на­тами и так не­безо­пас­ны­ми преж­де, неп­ло­хо обо­гаща­ли их вла­дель­цев и слу­жили жиль­ём для тор­говцев, ре­мес­ленни­ков, от­пу­щен­ни­ков и про­чего не­бога­того лю­да. Но "под­ни­мав­ший­ся вверх Рим" рух­нул в од­но­часье, мно­гих ли­шив на­дежд на вся­кое бу­дущее. От ед­ких клу­бов ды­ма, ис­хо­дящих от до­гора­ющих раз­ва­лин, сле­зились гла­за и у И­оси­фа вновь неп­ри­ят­но зас­ту­чало в вис­ках.

Страж­ни­ки от­во­рачи­вались, не в си­лах ви­деть всё это, не­годо­вание чи­талось на их ли­цах. У од­но­го из них, наз­вавшем­ся Сек­сту­сом, выр­ва­лось имя прин­цепса. Вто­рой пы­тал­ся его ос­та­новить, но это ма­ло чем по­мог­ло. Он с по­доз­ре­ни­ем обер­нулся к И­оси­фу:

— Мой то­варищ так­же по­терял своё жи­лище, всё что зас­лу­жил за мно­гие го­ды служ­бы, а те­перь его семья вы­нуж­де­на ютить­ся в мо­ём до­ме, ко­торый и для од­ной-то семьи мал. Но я по­лагаю, что и те­бя это имя при­водит в бе­шенс­тво? Ведь ты слы­шал, я знаю! — ве­теран с си­лой сжал ру­ко­ять ме­ча, — Так по­верь, Сек­стус глу­боко оши­ба­ет­ся, хо­тя Не­рона и об­ви­ня­ют в дву­лич­ности. Да, он трус­лив и рас­то­чите­лен, не спо­рю, но не бе­зумец же и ни­ког­да бы не за­чал по­жара, не рис­куя хо­тя бы собс­твен­ным бо­гатс­твом, скоп­ленном в его "про­ход­ном двор­це". Те из нем­но­гих, ко­торые при­вык­ли жить сво­им умом, до­гады­ва­ют­ся об ис­тинных ви­нов­ни­ках и эти злос­час­тные "ос­ло­пок­лонни­ки", как их здесь мно­гие кли­чут, со­вер­шенно ни при чём.

— Из­ви­ни, amicus [друг], я за­памя­товал твоё имя, но мой ра­зум не в сос­то­янии пос­тичь слу­чив­ше­еся.

— Моё имя Во­лисус, — уг­рю­мо пред­ста­вил­ся страж­ник, — Я двад­цать пять лет пат­ру­лиро­вал Го­род, мно­гое ви­дел и знаю, от­то­го ник­то не пе­ре­убе­дит ме­ня в об­ратном. Не хо­тел го­ворить, но раз уж мы од­ни и нет сви­дете­лей, — он всё ещё не­довер­чи­во пог­ля­дывал на И­оси­фа, — ска­жу что ду­маю. При­кинь сам, по­жар на­чал­ся в са­мой тол­чее ла­вок, что гро­моз­ди­лись у Боль­шо­го цир­ка, а за­тем и весь го­род за­полы­хал, при­чём сра­зу со всех сто­рон. Как та­кое мо­жет слу­чить­ся?! Да­же мла­денец в это не по­верит. Так ма­ло то­го, с чь­ей-то по­дачи пре­тори­ан­цы уг­ро­жали лю­дям, вос­пре­щая бо­роть­ся с ог­нём.

— Это те, из го­род­ских ко­горт?! — изу­мил­ся И­осиф, — Раз­ве не они приз­ва­ны ох­ра­нять по­рядок в го­роде?

— Эти сто­роже­вые псы за щед­рые по­дач­ки го­товы ис­полнить лю­бой при­каз и ник­то не сме­ет им вос­пре­пятс­тво­вать. За­чем всё это, я по­ка не знаю, знаю од­но, что в лю­бом слу­чае кто-то те­перь от­ве­тит за это зло­де­яние. Им что, в пер­вый раз сва­ливать на дру­гих чу­жие гре­хи? О бо­ги! Не­уже­ли и они это­го не ви­дят?! Сек­стус, по­дой­ди к нам, — он ок­ликнул впе­реди иду­щего то­вари­ща, — не бой­ся, рас­ска­жи это­му пи­сате­лю или фи­лосо­фу, что ты ви­дел собс­твен­ны­ми гла­зами. Я не ошиб­ся? — впер­вые за ут­ро у ве­тера­на смяг­чи­лось вы­раже­ние ли­ца.

— В об­щем-то, нет, ты поч­ти уга­дал, но мои зна­ния не­пол­ны, а об ос­таль­ном по­ка не ду­мал, слиш­ком ра­но для ли­тера­тур­ных на­чина­ний, — с грустью улыб­нулся И­осиф.

По­вер­нувшись в по­лу­обо­рот, Сек­стус ус­та­ло кив­нул в сто­рону за­пад­но­го скло­на Оп­пия:

— Хо­тя ты и не из на­ших мест, в лю­бом слу­чае не мог не об­ра­тить вни­мания на вы­сокую мно­гог­ранную пос­трой­ку у под­но­жия. Ви­дишь, что ос­та­лось от неё?! А ведь там мно­гие го­ды хра­нили для на­рода зер­но. В ночь на­чатия по­жара её поч­ти пол­ностью раз­ру­шили "ба­раном", а бли­же к ут­ру по­дож­гли ос­тавше­еся. На­ши друзья рас­ска­зали, пре­тори­ан­цы с фа­кела­ми бе­гали той ночью по все­му Ри­му и под­жи­гали всё, что по­пада­лось под ру­ки, им нап­ле­вать, ведь сре­ди них нет ни од­но­го жи­теля Ри­ма.

Впе­реди раз­да­лись кри­ки и из-за об­ломков рух­нувшей пос­трой­ки вы­вали­ла не­боль­шая тол­па. Она во­лок­ла за со­бой во­пящих от ужа­са лю­дей, хо­тя мно­гие из них пы­тались встать и ид­ти са­мос­то­ятель­но. Та­ких вновь сби­вали с ног и про­дол­жа­ли та­щить по кам­ням и го­ловёш­кам. Сре­ди нес­час­тных бы­ли мо­лодые жен­щи­ны и муж­чи­ны, по­пада­лись и ста­рики. Их де­ти и вну­ки с пла­чем бе­жали сле­дом. Дру­гие же, во­ору­жён­ные пал­ка­ми и крю­ками с ме­тал­ли­чес­ки­ми на­конеч­ни­ками, рыс­ка­ли сре­ди раз­ва­лин. С во­ем но­сились они сре­ди ис­кря­щих­ся уг­лей и вы­тас­ки­вали из ды­мовых труб, пог­ре­бов и ям за­бив­шихся ту­да в стра­хе лю­дей. За­тем без про­мед­ле­ния во­лок­ли свою "до­бычу" в сто­рону нас­ко­ро рас­чи­щен­ной до­роги, где у от­кры­тых по­возок их под­жи­дали пре­тори­ан­цы. По ме­ре за­пол­не­ния, му­лы рав­но­душ­но тро­гались с мес­та и вез­ли ку­да-то свой скор­бный груз, пол­ня­щий­ся стра­дани­ем и болью. Сре­ди все­об­ще­го шу­ма гром­ко раз­да­вались ярос­тные при­зывы:

— "…Смерть хрис­ти­анам!

— Смерть под­жи­гате­лям!"

Но то, что слу­чилось в пос­ле­ду­ющие мгно­вения, пот­рясло и ви­дав­ших ви­ды ве­тера­нов. Один из де­тей, су­мев­ший дог­нать, оче­вид­но, сво­его ро­дите­ля, вце­пил­ся в от­цов­скую но­гу и с кри­ком стал вы­рывать её из рук тол­пы. Сза­ди ма­лыша не­ожи­дан­но под­хва­тили двое прес­ле­дова­телей и, вид­но, сго­ворив­шись за­ранее, од­новре­мен­но рва­нули ре­бён­ка за но­ги в раз­ные сто­роны. Со­дер­жи­мое внут­реннос­тей брыз­ну­ло вверх, оро­шая и са­мих убийц и тех, кто на­ходил­ся ря­дом. Это нас­толь­ко взбу­дора­жило тол­пу, что мно­гие не­замед­ли­тель­но пос­ле­дова­ли их при­меру и наб­ро­сились на взрос­лых. Лю­ди слов­но ли­шились рас­судка, они хва­тали жен­щин за во­лосы и вы­рыва­ли их с об­рывка­ми ко­жи, раз­би­вали о кам­ни го­ловы взрос­лых, де­тей и под­рос­тков.

Сек­стус с прок­ля­ти­ями вых­ва­тил меч и ки­нул­ся бы­ло в сто­рону чер­ни. Во­лисус ед­ва удер­жал сво­его то­вари­ща; ес­ли бы тот ус­пел опе­редить и бро­сить­ся на тол­пу, то вряд ли бы ему по­мог­ла да­же под­дер­жка дру­га. Обе­зумев­шие от кро­ви и собс­твен­ной без­на­казан­ности, граж­да­не "зо­лото­го" Ри­ма пос­ту­пили бы с ни­ми рав­ным об­ра­зом.

Ка­кое-то вре­мя все мол­ча про­бира­лись по кри­вым пе­ре­ул­кам, ус­ту­пая до­рогу тра­ур­ным по­воз­кам с обуг­ленны­ми тру­пами и те­лами по­лу­об­го­рев­ших, кри­чащих от бо­ли лю­дей. Ни­зин­ная часть го­рода пос­тра­дала зна­читель­но силь­нее. От убо­гих по­косив­шихся хи­жин, слу­жив­ших при­ютом для мно­гих по­коле­ний plebejus [прос­той на­род], ни­чего не ос­та­лось, лишь кое-где тор­ча­ли по­чер­невшие гру­ды под­по­рок, за­коп­чённые вер­хушки жа­ровен, да про­горев­шие ос­то­вы ткац­ких стан­ков.

Спа­ситель­ны­ми ос­тро­вами сре­ди все­го это­го зло­вон­но­го чис­ти­лища ос­та­вались не­боль­шие го­род­ские са­ды, воб­равшие в се­бя ты­сячи по­горель­цев. Ве­тера­ны зна­ли свой го­род и уве­рен­но нап­равля­лись к од­но­му из та­ких на­саж­де­ний, по­тому как от­ту­да по пря­мой проб­рать­ся к Тиб­ру бы­ло нам­но­го бе­зопас­нее. До зе­лене­юще­го ос­тров­ка под юж­ным от­ро­гом Кви­рина­ла ос­та­валось сов­сем нем­но­го, ког­да Во­лисус дал знак ос­та­новить­ся:

— Сек­стус не ус­пел со­об­щить, что и вам сле­ду­ет по­ос­те­речь­ся. В мо­лодос­ти он нес­коль­ко лет прос­лу­жил в Ке­сарии и уве­рен, что вы оба ро­дом из тех кра­ёв, для не­го это так­же прос­то, как от­ли­чить да­ка от сар­ма­та, — он по­вер­нулся к то­вари­щу, — Ска­жи им сам, пусть зна­ют, преж­де чем су­нут­ся в этот terrarium. Но ес­ли пе­реду­ма­ете, мы от­ве­дём об­ратно.

— Нет! — вос­клик­нул Ха­нох, — Я дол­жен най­ти Гий­ора.

Сек­стус взгля­нул на И­оси­фа. Тот со­жале­юще раз­вёл ру­ками:

— Я не мо­гу его од­но­го от­пустить.

— Де­ло ва­ше, — мот­нул го­ловой ве­теран, — но вче­ра чернь рас­терза­ла арес­то­ван­ных из и­удей­ской сек­ты, ког­да пре­тори­ан­цы ве­ли их к Ка­пито­лий­ской ка­мено­лом­не, — он вы­жида­юще смот­рел на обо­их, — Хо­рошо, но мы чес­тно пре­дуп­режда­ем, вдво­ём вас не смо­жем от­бить, а ввя­зывать­ся в дра­ку де­ло без­на­дёж­ное. Те­перь не суй­тесь впе­рёд и дер­жи­тесь за на­ми. Пош­ли, — он лок­тём от­пихнул Ха­ноха на­зад.

На не­боль­шом клоч­ке зем­ли под сенью каш­та­новой ро­щи груп­пу из­би­тых и ок­ро­вав­ленных лю­дей ок­ру­жала взбу­дора­жен­ная тол­па. Креп­ко­го те­лос­ло­жения ма­кедо­нец с ве­сёлым вы­раже­ни­ем ли­ца звуч­но ог­ла­шал, ука­зывая на арес­то­ван­ных:

— Сво­бод­ные граж­да­не Ри­ма! Пе­ред ва­ми прес­тупни­ки, ре­шив­ши­еся на мер­зкое и пос­тыдное де­ло. Вра­ги, ог­нём и не­навистью ис­пе­пелив­шие чу­дес­ный го­род! За­говор­щи­ки, пе­рес­ту­пив­шие чер­ту, от­де­ля­ющую че­лове­ка от жи­вот­но­го! От­ступ­ни­ки, меч­та­ющие не хле­бом, так кровью и бе­дами на­кор­мить на­род! Они не­дос­той­ны да­же из­гна­ния…

Пос­ледние сло­ва уме­лого три­буна по­тону­ли в ог­лу­шитель­ных вык­ри­ках:

— "Смерть ино­вер­цам!"

— "Ос­корби­телям бо­гов мес­то во мра­ке!"

Об­ре­чён­ные, до это­го сми­рен­но ожи­да­ющие сво­ей учас­ти, не­ожи­дан­но для всех друж­но по­пада­ли на ко­лени. Вна­чале у И­оси­фа, как и у мно­гих, мель­кну­ла мысль, что этим са­мым "и­удей­ству­ющие" хо­тят выз­вать че­лове­чес­кую жа­лость, но всё ока­залось нам­но­го слож­нее. Уди­витель­но, на по­роге не­из­бежной смер­ти ве­ру­ющие ста­ли гром­ко во весь го­лос рас­пе­вать на ара­мей­ском свою бо­жес­твен­ную песнь, в ко­торой заз­ву­чала имя Хрис­та.

Пре­тори­анец жес­том при­казал ос­во­бодить се­бе до­рогу и по­дал знак, ко­торый до­ведён­ная до ис­ступ­ле­ния тол­па при­няла од­нознач­но.

Во­лисус за­метил выг­ля­нув­шую из-под его лок­тя пла­чущую фи­зи­оно­мию Ха­ноха и с ры­чани­ем раз­вернул его го­лову, при­жав но­сом к сво­ему бо­ку. И­осиф с ужа­сом наб­лю­дал из­би­ение без­за­щит­ных соп­ле­мен­ни­ков, с не­поко­леби­мой об­ре­чён­ностью от­да­вав­ших се­бя во власть обе­зумев­шей тол­пы. От­ку­да-то под­спуд­но, не­зави­симо от его во­ли, пе­ред гла­зами яви­лась та­кая же яр­кая кар­ти­на дав­нос­тно­го из­би­ения еги­пет­ских ев­ре­ев, о ко­торой он по­чер­пнул в трак­та­тах Фи­лона Алек­сан­дрий­ско­го. Слов­но жи­вая, на­ложи­лась она на ны­неш­нюю дра­му, зас­тавляя по­том­ка Хас­мо­не­ев до бо­ли сом­кнуть ве­ки и гром­ко взмо­лить­ся:

— "О, Тво­рец! …Раз­ве че­лове­чес­кой жес­то­костью не пе­репол­не­на ча­ша Твоя?! Да ви­дишь ли Ты их же­лание стра­дать?!"

Креп­кий тол­чок и ок­рик Сек­сту­са при­вёл И­оси­фа в чувс­тва, вы­нуж­дая тро­нуть­ся сле­дом. Та до­рога, ко­торая при­вела их к Кви­рина­лу, да­лее ока­залась пол­ностью пе­рек­ры­та пре­тори­ан­ца­ми, яв­но по­лучив­ши­ми при­каз стя­нуть сю­да, как мож­но боль­ше во­инс­тву­ющих по­горель­цев. Тог­да они дви­нулись се­вер­нее, где сте­на го­род­ско­го ва­ла про­лега­ла от­сю­да ме­нее, чем в двух ста­ди­ях. Но и здесь на­деж­да вый­ти к Мар­со­ву по­лю че­рез Уг­ло­вые во­рота обер­ну­лась сво­еоб­разной ло­вуш­кой в ви­де уз­ко­го про­хода, об­ра­зовав­ше­гося из-за гру­ды по­лу­об­го­рев­ших брё­вен. Сто­яв­шая у до­роги бед­няцкая taberna [до­щатая ла­чуга] не пе­ренес­ла оче­ред­но­го ис­пы­тания. По всей ви­димос­ти, ед­ва пла­мя лиз­ну­ло дре­вес­ную ос­но­ву, под­го­рев­шие под­порки ут­ра­тили си­лу и убо­гое жи­лище рас­сы­палось.

Вне­зап­но пе­ред ни­ми вы­рос­ли две страш­но­ватые на вид ко­ренас­тые фи­гуры. Ско­рее все­го пос­тавлен­ные ох­ра­нять эту щель, фра­кий­цы зря вре­мени не те­ряли. По­ка нев­да­леке ки­пело сыт­ное ва­рево, один не­тороп­ли­во про­мывал внут­реннос­ти пе­ред едой ме­дово-вин­ным mulsum, вто­рой тут же ря­дом, зад­рав ту­нику, ожес­то­чён­но че­сал­ся в па­ху.

— Ку­да то­ропи­тесь? — сплю­нув, хрип­лым нас­мешли­вым го­лосом спро­сил один из них, ак­ку­рат­но ста­вя чаш­ку в оп­ро­кину­тый щит, — Раз­ве не по­нят­но, чем сле­ду­ет за­нимать­ся? Или на­ши то­вари­щи зря вы­ис­ки­ва­ют по все­му го­роду этих во­нючих сот­ря­сате­лей, по­кусив­шихся на мощь ве­лико­го Ри­ма?

— Пос­лу­шай, frater [брат, то­варищ по служ­бе], — Во­лисус до­вери­тель­но, поч­ти вплот­ную приб­ли­зил­ся к пре­тори­ан­цу, о чём сра­зу же по­жалел, — в нос уда­рил зло­вон­ный за­пах, — нам при­каза­но дос­та­вить двух от­пу­щен­ни­ков Фе­ния Ру­фа к Ста­рому Ка­пито­лию, где их ожи­да­ет на­чаль­ник пер­во­го квар­та­ла. Про­пус­ти нас ско­рее.

— Что-что?! — по­доз­ри­тель­но при­щурил­ся фра­ки­ец. Нам­но­го стар­ше сво­его на­пар­ни­ка, он яв­лял об­ра­зец не­сения служ­бы, — Что ты не­сёшь, о ка­ком vicomagistri [на­чаль­ник квар­та­ла] идёт речь, ког­да в этой час­ти го­рода единс­твен­ной гла­вой пос­тавлен три­бун Суб­рий Флав? А мо­жет ты хо­чешь ска­зать, что за слад­кие го­ды служ­бы ту­пым по­жар­ни­ком ни­чего не слы­шал о нём?!

Выд­ви­нув­шись ещё на один шаг впе­рёд, страж­ник лег­ко­мыс­ленно за­горо­дил сво­ему на­пар­ни­ку об­зор. Ру­ка пре­тори­ан­ца по­тяну­лась к ру­ко­яти ме­ча:

— И по­том, эти двое об­личь­ем на­поми­на­ют мне "ос­ло­пок­лонни­ков". Или ре­шили ог­рести день­ги, по­могая им из­бегнуть зас­лу­жен­ной карр… хрр…

Уме­рить его не ли­шён­ный про­ница­тель­нос­ти monologus, "по­мог" Сек­стус, пог­ру­зив меч в жи­вот "ора­тора", так нек­ста­ти воз­никше­го на их пу­ти. Во­лису­су же ни­чего не ос­та­валось, как рас­то­роп­но вон­зить при­готов­ленное под мыш­кой ши­рокое лез­вие сол­дат­ско­го кин­жа­ла в под­став­ленный бок вто­рого.

Нас­ко­ро об­те­рев ору­жие об их пла­щи, ве­тера­ны заб­ро­сали те­ла де­ревян­ны­ми об­ломка­ми и дви­нулись даль­ше.

— По­верь, ме­ня так­же взбе­сило нес­пра­вед­ли­вое от­но­шению к на­шей служ­бе, но ты пос­пе­шил, — с до­садой бур­кнул Во­лисус, — Как те­перь уз­на­ем па­роль, ес­ли он дей­ству­ет в этом квар­та­ле?

— Я мог бы и по­дож­дать, — отоз­вался Сек­стус, — но тог­да приш­лось бы в от­кры­тую драть­ся с обо­ими, а ведь мы да­леко не маль­чи­ки. За­был, как в прош­лый раз… — он за­мол­чал, спра­вед­ли­во рас­су­див, что даль­ней­шее не для лиш­них ушей.

— Мм…да, од­но не возь­му в толк, чем это им так не уго­дило на­ше ре­мес­ло? Са­ми слу­жат по шес­тнад­цать лет, по­луча­ют в два ра­за боль­ше и ещё ко­му-то за­виду­ют. О бо­ги! Есть ли пре­дел че­лове­чес­кой ал­чнос­ти?

Учас­тивши­еся заг­ра­дитель­ные пос­ты вы­нуди­ли ве­тера­нов вновь сме­нить нап­равле­ние и вер­нуть­ся к пер­во­началь­но­му мар­шру­ту. Как и ра­нее, они рас­счи­тыва­ли обог­нуть се­вер­ный склон Ка­пито­лий­ско­го хол­ма и че­рез Ра­тумен­но­вы во­рота вый­ти к Мар­со­ву по­лю. Этот на­ик­ратчай­ший путь вёл че­рез Forum, всё прос­транс­тво ко­торо­го с при­лега­ющи­ми к не­му стро­ени­ями пред­ста­ло в не ме­нее ужа­са­ющем ви­де. Тро­нутые ог­нём ве­лико­леп­ные зда­ния хра­мов яв­ля­ли со­бой жал­кое зре­лище. Не­ког­да прос­торная пло­щадь ока­залась зах­ламле­на об­ломка­ми ко­лонн от кое-где рух­нувших пор­ти­ков, а то и час­тя­ми стен со сби­тыми пи­ляс­тра­ми. Всё это ва­лялось впе­ремеш­ку с по­чер­невши­ми от ко­поти фраг­мента­ми скуль­птур, не го­воря уже о пла­чев­ном сос­то­янии ве­личес­твен­ных мо­нумен­тов.

Сле­дова­ло спе­шить, но вид то­роп­ли­во иду­щих лю­дей мог выз­вать по­доз­ре­ния, по­это­му при­ходи­лось сдер­жи­вать шаг, при­норав­ли­ва­ясь к от­дель­ным груп­пам, рыс­ка­ющим сре­ди пе­пелищ. Вый­дя на­конец-то к ули­це, тя­нущей­ся вдоль вос­точно­го под­но­жия хол­ма, Во­лисус глу­хо вы­ругал­ся:

— Да по­губят вас бо­ги! Я пред­чувс­тво­вал это!

Свя­щен­ная до­рога бы­ла пе­репол­не­на тол­па­ми воз­буждён­ных лю­дей, ко­торые сте­кались к мрач­но­му сво­ду Matertinus. Не­боль­шое ку­поло­об­разное зда­ние ста­рой го­род­ской тюрь­мы на­ходи­лось в оцеп­ле­нии пре­тори­ан­цев, где всё от­кры­тое прос­транс­тво пе­ред ней пос­те­пен­но за­пол­ня­лось на­родом. Ни вер­нуть­ся, ни ми­новать сто­роной это мес­то уже не пред­став­ля­лось воз­можным и чем бли­же они под­хо­дили, тем шум­нее ста­нови­лось вок­руг.

И­оси­фа по­рази­ло не­обыч­ное по­веде­ние лю­дей - для толь­ко что по­теряв­ших свои жи­лища те выг­ля­дели по мень­шей ме­ре стран­но. Го­рожа­не тол­пи­лись, рас­ха­жива­ли груп­па­ми, че­му-то ве­сели­лись и при­тан­цо­выва­ли вок­руг ши­роко­гор­лых ам­фор. До­думать не ус­пел, по­дал го­лос нем­но­гос­ловный Сек­стус:

— Не ина­че, как уро­жай с Фа­лерн­ской го­ры! — по­вёл он но­сом, вы­раже­ние ли­ца его нес­коль­ко из­ме­нилось.

— А ты ду­мал, им вы­катят кос­ское? Толь­ко не нра­вит­ся мне всё это. По­ить чернь в та­кое вре­мя да­же де­шёвым ви­ном вряд ли ста­нут с доб­ры­ми на­мере­ни­ями. Verpa! — мрач­но вы­ругал­ся Во­лисус.

Лю­ди в по­дав­ля­ющем боль­шинс­тве бы­ли опь­яне­ны, спо­тыка­лись, па­дали. Не­кото­рые же, из­рядно нах­ле­бав­шись дар­мо­вого ви­на, про­дол­жа­ли своё пир­шес­тво лё­жа на зем­ле. Но ког­да на­чали съ­ез­жать­ся пер­вые, на­битые людь­ми по­воз­ки, вак­ха­налия пе­реш­ла в ме­нее бла­годуш­ное рус­ло.

Взя­тых под стра­жу встре­чали ярос­тные прок­ля­тия, а преж­де чем нес­час­тные ока­зыва­лись во внут­реннем дво­ре тюрь­мы, об их го­ловы и спи­ны раз­би­вались де­сят­ки опо­рож­нённых со­судов. В воз­ду­хе за­мель­ка­ли кам­ни, кус­ки ко­лото­го мра­мора. Вид по­кале­чен­ных ни у ко­го не вы­зывал ни ма­лей­ше­го сос­тра­дания. Оду­рев­шие от ви­на и кро­ви, го­рожа­не не­ис­то­во тре­бова­ли ра­зом вы­дать им "об­щес­твен­ных вра­гов", взы­вая к не­мед­ленной са­мой по­зор­ной каз­ни. На­ибо­лее ре­тивых, пы­та­ющих­ся про­ник­нуть вов­нутрь, пре­тори­ан­цы со сме­хом от­талки­вали щи­тами и шут­ли­во би­ли по ма­куш­кам ру­ко­ятя­ми ору­жия.

— Для че­го их сю­да сво­зят? — прос­то­нал Ха­нох.

— Не знаю, рupus… но чую, не за­вид­на их бу­дущ­ность.

— Че­го га­да­ете? Не слы­шали, ко­торый день орут? "…Ко ль­вам под­жи­гате­лей, хрис­ти­ан ко ль­вам!" — обер­нулся Во­лисус, — А фор­ту­на у всех од­на и ва­шим соп­ле­мен­ни­кам дей­стви­тель­но не по­зави­ду­ешь… кхе… кхе… — он с над­ры­вом за­каш­лялся.

Клу­бы во­нюче­го ды­ма на ка­кое-то вре­мя нак­ры­ли всех с го­ловой. С ожес­то­чени­ем от­хар­кнув на­копив­шу­юся в гру­ди мок­ро­ту, ве­теран не­весе­ло по­шутил, по­вер­нувшись к то­вари­щу:

— Как счи­та­ешь, сто­ило ли нын­че хищ­ни­ков мо­рить го­лодом? Ду­маю, этих опив­шихся коз­ло­ногих са­тиров са­мих впо­ру вы­пус­кать на аре­ну, их да­же тра­вить не при­дёт­ся, — он тя­жело, со свис­том втя­нул воз­дух и по­казал нап­равле­ние под­бо­род­ком — Вон с той сто­роны и обой­дём, я за­метил нес­коль­ких зна­ком­цев из Пан­но­нии. Ты их ви­дишь, Сек­стус?

— Угу… но сей­час рис­ко­ван­но, уви­дят, на­вер­ня­ка до­гада­ют­ся ко­го соп­ро­вож­да­ем. Луч­ше свер­нём здесь, вон, мно­гие ту­да ле­зут справ­лять нуж­ду, а там как-ни­будь вы­берем­ся. Да по­могут нам бо­ги!

На­чало смер­кать­ся, ког­да все доб­ре­ли к под­но­жию Цис­пия. Поб­ла­года­рив ве­тера­нов, И­осиф рас­счи­тал­ся с ни­ми, щед­ро до­бавив свер­ху каж­до­му по пол­сотни сес­терций. Во­лисус спря­тал день­ги и опус­тил тя­жёлую ру­ку на пле­чо Ха­ноха:

— Не огор­чай­ся, рupus, ну не смог­ли по­мочь тво­ему дру­гу. Ви­дать, за ны­неш­нее кру­шение "Трои" спра­вед­ли­вая Юс­ти­ция воз­же­лала вер­шить своё кри­восу­дие, — он грус­тно улыб­нулся, — Счи­тай, се­год­ня мы все лег­ко от­де­лались.

Ве­теран с со­жале­ни­ем взгля­нул на блед­но­го, ед­ва сто­яще­го на но­гах И­оси­фа:

— Не со­ветую во­об­ще вы­ходить из до­ма, бу­дет нуж­да, уж луч­ше шли сво­его да­ка.

За­тем, ви­димо, при­пом­нив что-то важ­ное для не­го, по­качал го­ловой, ус­мехнул­ся кри­во:

— А ведь прав ока­зал­ся грек: "Че­го не из­ле­чива­ют ле­карс­тва, из­ле­чива­ет же­лезо, че­го не из­ле­чива­ет же­лезо, из­ле­чива­ет огонь", — ше­вель­нул ру­кой на про­щанье, — Пусть те­бе бла­гоп­ри­ятс­тву­ет судь­ба, ев­рей!

Про­дол­же­ние сле­ду­ет.