ПО НАПРАВЛЕНИЮ К ЖЕНЩИНЕ

От­крыв но­вую кни­гу по­эта Шра­ера-Пет­рва *, об­на­ружи­ла, что не­кото­рые мои се­год­няшние мыс­ли идут в уни­сон с его по­эти­чес­ки­ми раз­думь­ями, его те­мы мне ин­те­рес­ны. А в этом слу­чае при­ходит­ся от­кла­дывать все ра­нее на­мечен­ное и са­дить­ся пи­сать ре­цен­зию.   

На бе­лой, глян­це­во блес­тя­щей об­ложке гра­фичес­кие эк­зерси­сы ми­лого ху­дож­ни­ка Сер­гея Гол­лерба­ха. Че­лове­чес­кие фи­гуры в стран­ных эро­тичес­ких ра­кур­сах. Ху­дож­ник слов­но за­дал не­кую но­ту,  вок­руг ко­торой бу­дут стро­ить­ся по­эти­чес­кие ва­ри­ации.  В обе­их  "кни­гах", но­сящих наз­ва­ние "По нап­равле­нию к мо­рю" и "Не­кото­рая тос­ка по мес­сии",  глав­ная ге­ро­иня - жен­щи­на. Ей, под­ру­ге, спут­ни­це в ски­тани­ях, зна­комой и не­поз­нанной,  в сущ­ности ад­ре­сова­ны и пос­вя­щены все эти сти­хи.

Ес­ли

Ес­ли от­кашли­вать­ся изо всех сил
мож­но вы­каш­лять ду­шу.
те­ло вый­дет на су­шу, от­ряхнет­ся, как вы­мок­шая со­бака,
и по­бежит об­сле­довать не­оби­та­емый ос­тров.
те­ло бу­дет пе­ресе­кать не­оби­та­емый ос­тров,
 ко­торый ста­нет еще бо­лее не­оби­та­емым,
 по­тому что вы­каш­лянная ду­ша
ос­та­нет­ся вы­сыхать в приб­режном пес­ке.
как жел­тая ме­дуза.
ска­жем: как жел­тая ме­зуза,
при­битая к бе­регу.
пос­ко­рее, пос­ко­рее скинь мо­нашес­кие ве­риги.
скру­чен­ные из уз­ло­ватых ко­рич­не­вых во­дорос­лей.
пос­ко­рее, пос­ко­рее  прев­ра­тись
    в аф­ро­диту, ли­лит, еву, ай­се­дору, ше­хере­заду,
                                         мою не­заб­венную ма­му.
пос­ко­рее, пос­ко­рее  выж­ми се­бя из се­бя, из­лей, от­во­рись
пря­мо на ме­дузу
мо­ей ду­ши, при­кос­нись лу­чиком кро­ви, ури­ны, сли­зи к свя­щен­ной ме­зузе-
зна­ку мо­его бес­смер­тия...

Ду­ша нуж­да­ет­ся в при­кос­но­вении жен­щи­ны - и  по­эт не бо­ит­ся  со­еди­нить  со сло­вом "бес­смер­тие" сло­ва сов­сем ино­го се­ман­ти­чес­ко­го ря­да, обоз­на­ча­ющие те­лес­ные вы­деле­ния: "ури­на", "слизь". В этих же сти­хах свя­щен­ная для ев­ре­ев ме­зуза, "при­битая", прав­да, не к ко­сяку до­ма, а к бе­регу, си­нони­мич­на жел­той ме­дузе (жел­той звез­де?) Те­лес­ное оду­шев­ля­ет­ся бо­жес­твен­ным, бо­жес­твен­ное ок­ропля­ет­ся те­лес­ным.  Биб­лей­ское от­но­шение к пло­ти ца­рит в этих сти­хах, нет в них хрис­ти­ан­ско­го стра­ха пе­ред те­лом, "вто­рич­ным", "тлен­ным" и  "гре­хов­ным". В Вет­хом За­вете, вклю­ча­ющем и ве­ликую "Песнь пес­ней", в зем­ной че­лове­чес­кой люб­ви нет ни­чего "жи­вот­но­го", гре­хов­но­го и пос­тыдно­го. Пра­от­цы не­мыс­ли­мы вне сво­их "пар" - Сар­ры, Ре­бек­ки и Ра­хили.  Бог бла­гово­лит их со­юзам, ос­вя­ща­ет их. В  ис­кусс­тве Но­вого  вре­мени мож­но при­пом­нить раз­ве что Клим­та с его "По­целу­ем", ге­ни­аль­но воп­ло­тив­шим эту же идею люб­ви как бо­жес­твен­но­го сли­яния муж­чи­ны и жен­щи­ны.

В пе­реч­не "ар­хе­типи­чес­ких" жен­щин, оли­цет­во­ря­ющих воз­люблен­ную, вслед за Ше­хере­задой по­эт по­меща­ет свою "не­заб­венную ма­му", что у ко­го-то мо­жет выз­вать удив­ле­ние и да­же воз­му­щение. Лег­ко пред­по­ложить, что та­кое же воз­му­щение выз­ва­ло ког­да-то об­ра­щение Бло­ка к ро­дине: "О, Русь моя! Же­на моя!" По­эти­чес­кая ло­гика здесь од­на: мать и же­на - два "ар­хе­типи­чес­ких" ли­ка жен­щи­ны, в чем-то ам­би­вален­тных; не­даром, по по­говор­ке, муж­чи­на ищет в сво­ей из­бран­ни­це мать.
Пер­вой в спис­ке Шра­ера-Пет­ро­ва наз­ва­на Аф­ро­дита, бо­гиня люб­ви и кра­соты, по  пре­дани­ям древ­них эл­ли­нов, рож­денная  из мор­ской пе­ны на ос­тро­ве Кипр. В кни­ге  по­эта "гре­чес­кий мо­тив" - один из ос­но­вопо­лага­ющих.  Ма­ло то­го, есть в сбор­ни­ке два сти­хот­во­рения, но­сящих наз­ва­ние "Из Ка­вафи". Это яв­ная мис­ти­фика­ция,  сти­хи, ко­неч­но же, при­над­ле­жат вов­се не клас­си­ку но­вог­ре­чес­кой по­эзии Кон­стан­ти­ну Ка­васи­су (1863-1933), об­ретше­му приз­на­ние толь­ко пос­ле смер­ти, а са­мому Да­виду Шра­еру-Пет­ро­ву. Уз­на­ет­ся не толь­ко его по­черк,  вы­да­ют ре­алии:

Мож­но за­казать трех­мерное фо­то
Твое и мое
И пос­та­вить
Твое и мое
Два трех­мерных фо­то вре­мен Чер­но­го мо­ря,
Вре­мен ви­ног­ра­да и ку­куруз­ных по­чат­ков,
Ос­ли­ка,
Наг­лых пар­ней
Из при­мор­ско­го пар­ка…

Вряд ли  у Ка­васи­са бы­ли по­доб­ные вос­по­мина­ния, очень, од­на­ко, близ­кие нам, лю­дям из Рос­сии, хо­тя бы раз в жиз­ни от­ды­хав­шим на Чер­ном мо­ре, ла­комив­шимся иза­бел­лой и ва­реной ку­куру­зой и гу­ляв­шим в не всег­да бе­зопас­ных при­мор­ских пар­ках.  Сти­хи эти - о па­мяти, о "ма­рафо­не" жиз­ни, об ос­тавлен­ных во вре­мени род­ных и друзь­ях, ко­торые в ка­кой-то мо­мент "ос­та­новив­ше­гося мгно­венья" ока­зыва­ют­ся "ро­вес­ни­ками на­ших трех­мерных фо­то". В соз­на­нии всплы­ва­ет еще один грек - Пла­тон, с его внев­ре­мен­ным "ум­ным мес­том", ку­да скла­дыва­ют­ся все ум­ные мыс­ли, все идеи и, воз­можно, все вос­по­мина­ния. 
Вто­рое сти­хот­во­рение, озаг­лавлен­ное "Еще из Ка­вафи", за­вер­ша­ет­ся важ­ной для на­ших наб­лю­дений стро­фой:

О, я схо­жу с ума!
Я не мо­гу раз­гля­деть
В даль­них мо­рях, в хо­рово­де квар­тир, в скач­ке так­си.
Я не мо­гу сво­ей ос­ты­ва­ющей па­мятью раз­гля­деть,
Ам­фо­ру те­ла воз­люблен­ной и цве­ты ее глаз, листья во­лос,
Нис­па­дав­ших на теп­лую гли­ну, ко­торую из­ва­яли,
Что­бы ты сох­ра­нилась в па­мяти о бес­ко­неч­ной люб­ви.

По­эт сно­ва ве­дет нас по "гре­чес­ко­му сле­ду" - тут и "ам­фо­ра те­ла", и "теп­лая гли­на, ко­торую из­ва­яли"… Воз­люблен­ная при­рав­ни­ва­ет­ся к Аф­ро­дите,  ее те­ло пов­то­ря­ет "ам­фор из­гиб". Гре­чес­кая сим­во­лика встре­ча­ет­ся и даль­ше.  В сти­хот­во­рении о пи­тер­це, пе­реб­равшем­ся в Аме­рику ("Со­ломон Но­восель­цев")  нянь­ка-ро­дина упо­доб­ле­на Пар­ке, пле­тущей "вся­чес­кий зим­ний на­ряд", а  там за "чу­гун­ны­ми пи­ками зим­не­го пар­ка", за "снеж­ной ор­би­той"  не­види­мо обоз­на­ча­ет­ся "пле­щущий­ся дель­фи­нами Эв­ксинский понт". Нет, не для крас­но­го слов­ца по­пало в сти­хи - "ког­да я на ощупь чи­таю Го­мера"; эл­лин­ская древ­ность ус­во­ена и лег­ко вхо­дит в плоть сти­ха, по­рож­дая срав­не­ния: "ты ме­ня кинь, как бу­тыл­ку, в мо­ре эгей­ское./ там, где афи­ны воз­но­сят ак­ро­поль…" ("За­кат") или: "по­ка мы с то­бою од­но/ -  кув­шин, чер­пак и ви­но" ("А мо­жет быть?").

Но об­разный мир Шра­ера-Пет­ро­ва прис­во­ил се­бе не толь­ко эл­линс­тво, но и и­удей­ство. И за­час­тую эти два сег­мента скре­щива­ют­ся да­же на тер­ри­тории од­но­го сти­хот­во­рения.  Го­мер со­седс­тву­ет с "пи­ру­ющи­ми брать­ями" "ры­жего И­оси­фа" ("Рас­ще­лина све­та"), а  ма­гичес­кая лу­на, плы­вущая "как аф­ро­дита в пен­ном об­ла­ке-вол­не"  ос­ве­ща­ет  чте­ние "Кни­ги и­удей­ской" тре­мя ха­сида­ми "в чер­ных шля­пах" ("Ма­гичес­кая лу­на").

"Ев­рей­ский мо­тив" - вто­рое пле­чо сбор­ни­ка, он так же, как и "эл­лин­ский", слу­жит "не­сущей конс­трук­ци­ей" для свя­тили­ща той са­мой "аф­ро­диты, ли­лит, евы...". Пи­шу  име­на с ма­лень­кой бук­вы, так как ци­тирую са­мого по­эта, у ко­торо­го в кни­ге "Не­кото­рая сте­пень тос­ки по Мес­сии"  с боль­шой бук­вы  раз­ве что Б-г. Ин­те­рес­но прос­ле­дить зна­чение сло­ва "Мес­сия" в  сти­хах этой вто­рой кни­ги.  В сти­хот­во­рении, дав­шем наз­ва­ние всей кни­ге, пос­ле  пред­по­ложе­ния, что мес­сия "уп­лыл нав­сегда", сле­ду­ет до­воль­но стран­ный ко­нец:

твой мес­сия./ мой мес­сия./ у каж­до­го свой./ я у те­бя/ твой.
По­луча­ет­ся, что ли­ричес­кий ге­рой и есть мес­сия для сво­ей из­бран­ни­цы.   По­доб­ное же ут­вер­жде­ние встре­ча­ем в сти­хот­во­рении с длин­ню­щим наз­ва­ни­ем, пос­вя­щен­ном ма­тема­тику Гри­горию Пе­рель­ма­ну. Лю­бовь де­ла­ет че­лове­ка Мес­си­ей, и ожи­дание лю­бимо­го срод­ни ожи­данию Бо­жес­тва.
ког­да воз­ни­ка­ет зов, ли­бидо, гон, охо­та, страсть, тя­га,
.......
ле­тят в не­бо фон­та­ны пе­тер­гоф­ско­го двор­ца,
ле­тит в бал­ти­ку ла­дож­ский лед,
ле­тит жен­щи­на к сво­ей судь­бе,
рас­пахну­тая, как ха­латик,
ког­да двер­ной зво­нок
воз­ве­ща­ет о при­ходе мес­сии.

В сти­хах о раз­но­мас­тной ком­па­нии бег­ле­цов из раз­ных стран, рас­пи­ва­ющих "кь­ян­ти", те­ма Мес­сии свя­зыва­ет­ся с по­ис­ка­ми счастья в Аме­рике, ко­неч­ной це­ли по­бега:

"мы все бе­жали в аме­рику, как буд­то бы там оби­тал мес­сия"  ("За­кат на бе­регу Тир­рен­ско­го мо­ря").  В "Биб­лей­ских сю­жетах" рас­ска­зана за­бав­ная ис­то­рия: в од­ном из пе­ре­ул­ков  Фло­рен­ции из мо­лель­но­го до­ма навс­тре­чу ге­рою идут ста­рые италь­ян­ские ев­реи.

один из ста­риков за­меш­кался,
на­чал вгля­дывать­ся в мое ли­цо.
за­совы­вать в меш­ки под­гла­зий мою одеж­ду
и там изу­чать, как старь­ев­щик.
он уз­нал во мне мес­сию?

Мне уви­дел­ся здесь мо­тив че­лове­чес­ко­го, точ­нее, "ро­дово­го" уз­на­вания, че­му не по­меша­ли ни нез­на­ние язы­ка, ни раз­де­ля­ющая этих дво­их "ци­вили­заци­он­ная" про­пасть.

Во вто­рой кни­ге не­ожи­дан­но воз­ни­ка­ет "еги­пет­ская те­ма",   свя­зан­ная с ис­то­ри­ей
Мо­исея, из­ба­вите­ля ев­ре­ев от трех­сотлет­не­го еги­пет­ско­го рабс­тва и, сог­ласно Шра­еру-Пет­ро­ву, так­же на­речен­но­го Мес­си­ей. Сти­хот­во­рение "Улич­ный гу­ляка" вно­сит но­вые под­робнос­ти  в биб­лей­ский рас­сказ о по­яв­ле­нии мла­ден­ца Мо­ше у до­чери фа­ра­она. Ока­зыва­ет­ся, - не ина­че, Шра­еру-Пет­ро­ву от­кры­лись ка­кие-то не­из­вес­тные до­селе ис­точни­ки - ев­рей­ско­го маль­чи­ка спас сын фа­ра­она:

нас­ледный принц, гу­ляка, едок
слы­шит, как мол­вит Б-г:
ви­дишь, звез­да го­рит на две­ри?
мла­ден­ца у ма­тери за­бери,
в кор­зинку смо­леную по­ложи,
рок от­ве­дет но­жи.
кор­зинка ка­ча­ет­ся на вол­не.
нил ус­по­ко­ен впол­не.
("Улич­ный гу­ляка")

Эту же те­му - спа­сения Мо­исея-Мес­сии, но уже пе­рене­сен­ную в на­ши дни, встре­ча­ем в сти­хот­во­рении  "В рес­то­ран­чи­ке над оке­аном". В про­вин­ци­аль­ном аме­рикан­ском рес­то­ран­чи­ке на бе­регу оке­ана по­эту и его под­ру­ге по­мере­щилось, "как чай­ка, /прой­дясь над рас­тень­ями бу­рыми,/ об­на­жила кор­зинку с мла­ден­цем,/ ко­торо­му снил­ся еги­пет­ский сон".
По­рыв под­ру­ги, рва­нув­шей­ся "сбе­речь мес­сию", был нап­расным: все ока­залось лишь ви­дени­ем. Прин­ци­пи­аль­ным для ав­то­ра кни­ги пред­став­ля­ет­ся ко­нец это­го сти­хот­во­рения, под ко­торым (уни­каль­ный слу­чай!) сто­ит да­та 31 де­каб­ря 2005.  Встре­чая  Но­вый год, по­эт пре­да­ет­ся не­весе­лым раз­мышле­ни­ям о вы­пав­шей его семье  ски­таль­чес­кой судь­бе, не под­властной ни ра­зуму, ни про­рочес­твам...

да ка­кая там Кни­га!
да ка­кой там мла­денец еги­пет­ский!
это на­ши ски­танья с то­бою
по жи­тей­ской пус­ты­не, где про­рочес­тва - чис­тая фаль­шь.
Не­кото­рым обоб­ще­ни­ем всей "мес­си­ан­ской" те­мы пред­став­ля­ет­ся мне сти­хот­во­рение
с сим­во­личес­ким наз­ва­ни­ем Норд-Вест.  За­теряв­ший­ся в аме­рикан­ском го­роде "ве­тер странс­твий" на­водит по­эта на мысль о бла­гос­ти "ис­хо­да".
в этом, на­вер­но, и есть мес­си­анс­тво:
пле­мени кар­ту пе­ре­ина­чить
да­же це­ной трех­сотлет­не­го пле­на,
ес­ли за ним пос­ле­ду­ет счастье
со­еди­нения с Б-гом  ис­хо­да.

Что ж, об ис­хо­де, ски­таль­чес­тве, раз­ных кли­матах и раз­ных мо­рях - се­вер­ных и юж­ных - в кни­ге очень и очень мно­го.  Мо­тив этот пе­реп­ле­та­ет­ся с веч­ны­ми "хай­ямов­ски­ми" воп­ро­сами: от­ку­да мы? ку­да мы? за­чем мы?  Од­но из на­ибо­лее удав­шихся сти­хот­во­рений сбор­ни­ка "Ут­ренняя флей­та" сплошь сос­то­ит из по­доб­ных "воп­ро­шаний". Дра­матизм по­ложе­ния воп­ро­ша­юще­го усу­губ­ля­ет­ся тем, что он по­пал в "чу­жой" мир, где лю­ди идут по сво­им при­выч­ным и оби­хожен­ным до­рогам:  аме­рикан­цы слу­ша­ют в ма­шине ра­дио и по­пива­ют  свой ут­ренний ко­фе в ста­кан­чи­ках с плас­тмас­со­вой кры­шеч­кой, хрис­ти­ане в вос­кре­сенье по­сеща­ют цер­ковь, и­удеи по суб­бо­там - си­наго­гу, у всех свой раз­ме­рен­ный быт и сло­жив­ший­ся рас­по­рядок.  А чу­жаки и ски­таль­цы, гля­дя на все это, толь­ко и мо­гут воп­ро­шать:

Ка­кие мы?
Ку­да мы едем?
За­чем лю­ди хо­дят в си­наго­гу и цер­ковь?
Слож­ней­шие воп­ро­сы, на ко­торые у по­эта есть все же свой от­вет. В этом чу­жом ми­ре он не один.  "Пе­рыш­ком зву­ка" (счас­тли­во най­ден­ный обо­рот!)  неж­ная флей­та  ри­су­ет:
Бе­рег мо­ря, два об­на­жен­ных те­ла,
Плав­ки и ку­паль­ник на пес­ке,
Чай­ку в не­бе,
Шос­се и ав­то­мобиль, в ко­тором едем
Мы с то­бой.
Ку­да?
Мне ка­жет­ся, что  ку­да? в кон­тек­сте сти­хот­во­рения зву­чало бы го­раз­до без­на­деж­нее, ес­ли бы не бы­ло это­го мы с то­бой.

Я про­цити­рова­ла до­воль­но мно­го сти­хот­во­рений, так что чи­татель, ду­маю, по­лучил не­кото­рое пред­став­ле­ние и о по­эте, и о его кни­ге. Она ма­лень­кая - все­го 71 стра­ница.   И в ка­чес­тве дру­жес­ко­го со­вета я бы пред­ло­жила по­эту уб­рать из нее нес­коль­ко лиш­них сти­хот­во­рений - слу­чай­ных, ни­каких, пос­редс­твен­ных. Все же от­бор - вещь ве­ликая. И не оп­ро­вер­гая ут­вер­жде­ния ав­то­ра (от­ста­ива­юще­го "пер­вое впе­чат­ле­ние"), что тек­сты пра­вить не на­до (См. сти­хот­во­рение под наз­ва­ни­ем "На­до ли пра­вить тек­сты"), я  бы  внес­ла в не­го уточ­не­ние: не­кото­рые на­до. Нап­ри­мер, та­кие:

Га­зета мес­тная не за­нима­ла дос­той­но­го ей ува­женья/ В на­шем до­ме.
В ря­де сти­хов, на­писан­ных "сво­бод­ным раз­ме­ром", мне бы хо­телось боль­шей вы­верен­ности и упо­рядо­чен­ности рит­ма в рам­ках из­бран­ной по­этом рит­ми­чес­кой сис­те­мы. 

Те­перь ты не вер­нешь­ся ни­ког­да
На зем­лю как че­лове­чес­кая лич­ность.
("Мост над Стик­сом")

Все же, эта "че­лове­чес­кая лич­ность" вы­бива­ет­ся из стро­ки и соз­да­ет "арит­мию", неп­ри­ят­ную  как в жиз­ни (врач по пер­вой про­фес­сии, Шра­ер -Пет­ров зна­ет об этом не по нас­лышке), так и в по­эзии. На­вер­ное, кто-ни­будь ска­жет на это, что "пе­ребои" рит­ма встре­чались да­же у "клас­си­ка" Тют­че­ва (Смот­ри его зна­мени­тое Silentium!).   Но то Тют­чев...

В сти­хах Шра­ера-Пет­ро­ва мно­го  маль­чи­шес­ко­го азар­та, иг­ры со сло­вом, ве­селых ка­лам­бу­ров, эк­спе­римен­тов с фор­мой, что бы­ло свой­ствен­но его зна­мени­тому од­ногла­зому тез­ке, под­ви­за­юще­муся на ни­ве жи­вопи­си в на­чале прош­ло­го ве­ка. Хо­рошо, что у Да­вида се­год­няшне­го ос­тался мо­лодой за­пал и не ис­черпал­ся ис­точник вдох­но­вения.

А на­пос­ле­док ска­жу нес­коль­ко слов "в пох­ва­лу" из­бран­но­му по­этом нап­равле­нию, обоз­на­чен­но­му мною в заг­ла­вии этой статьи. По­эзия во все ве­ка вдох­новля­лась жен­щи­ной, ее (по­эзии) ос­новным со­дер­жа­ни­ем бы­ла лю­бовь или спектр че­лове­чес­ких чувств, по­рож­да­емых лю­бовью... Но все из­ме­нилось в на­ши дни. Рас­смат­ри­вая  но­вей­шие по­эти­чес­кие ан­то­логии- , ви­жу с удив­ле­ни­ем и го­речью, что из сти­хов ухо­дит лю­бов­ная те­ма.  Не го­ворит ли это о том, что из жиз­ни ухо­дит лю­бовь? Во вся­ком слу­чае, лю­ди де­ла­ют вид, что есть на све­те что-то бо­лее прив­ле­катель­ное - пу­тешес­твия, секс, карь­ера и обо­гаще­ние... Ве­лики се­год­ня соб­лазны од­но­полой люб­ви, на мой взгляд, да­леко уво­дящей в сто­рону от стол­бо­вой до­роги че­лове­чес­тва. У люб­ви муж­чи­ны и жен­щи­ны есть в на­ше вре­мя еще один "враг" - эк­спе­римен­ты со ство­ловы­ми клет­ка­ми, поз­во­ля­ющи­ми вы­ращи­вать "жи­вое су­щес­тво", "го­мун­ку­луса" в про­бир­ке. Мо­жет, че­лове­чес­кая лю­бовь дол­жна от­ме­реть как неч­то лиш­нее, не­нуж­ное, ар­ха­ичес­кое?  И вот в этой опас­ной для люб­ви си­ту­ации кни­га сти­хов Да­вида Шра­ера-Пет­ро­ва не мог­ла ме­ня не об­ра­довать. Муж­чи­ны, раз­ве вы не ви­дите, что мир без жен­щин - лю­бимых жен­щин - ста­новит­ся тус­клым и ли­шен­ным кол­дов­ской при­тяга­тель­нос­ти? Не­уже­ли вы не сог­ла­ситесь с по­этом, пи­шущим о сво­ей из­бран­ни­це:

Дав­нишним го­лосом от мо­ря уве­ла,
От бе­лой цап­ли**, от тос­ки без­мерной,
Об­ратно к жиз­ни, где дол­ги, де­ла
И мир­ра аро­мат, и за­пах сер­ный.

---------------------------------------------------- 

* Да­вид Шра­ер-Пет­ров. Две кни­ги. Сти­хи. "По­бережье",Фи­ладель­фия, 2009

** "Бе­лая цап­ля" - смерть