ИЗ ИСТОРИИ СССР

ИН­ТЕРНА­ЦИ­ОНАЛ

Кто-то встал, а кто-то спать хо­тел.
Раз­бу­дили. Ста­ло всем не­лов­ко.
Ра­зум воз­му­щен­ный за­кипел.
По­соли­ли, ки­нули мор­ковку…

Хва­тит ли, при­кину­ли, гро­бов,
От "прок­лятья" толь­ко "прок" ос­та­вив,
Спу­тали го­лод­ных и ра­бов,
Очень этим про­чих по­заба­вив.

И вос­прять поз­ва­ли род люд­ской.
Не хо­тел… И очень сто­ронил­ся!
В со­тый раз пош­ли в пос­ледний бой…
(Пер­вый, к то­му вре­мени, за­был­ся).

Всех сму­щая блес­ком пор­ту­пей,
Слов­но зве­ри, оде­вались в ко­жу.
Из­бавля­ли граж­дан от це­пей.
(Коль­ца и мо­неты бра­ли то­же).

ВО ДВО­РЕ

Во­робьи на цы­поч­ках, а го­луби врас­качку
По­дош­ли, чтоб яб­ло­ки кон­ские кле­вать.
Дя­дя Ви­тя с фаб­ри­ки с те­тей По­лей прач­кой
Вы­пили пор­твей­на. Же­ла­ют тан­це­вать.

Му­зыку иг­ра­ет им са­пож­ник Ицык:
Грам­мо­фон ста­рин­ный да­вит та­бурет.
Ок­на от­кры­ва­ют­ся, выг­ля­дыва­ют ли­ца,
Мно­гие вы­ходят. Го­ворят: - Ба­лет!

Жень­ка из подъ­ез­да  че­чет­ку бь­ет Та­маре,
Жаль не же­них, ведь  Жень­ку дол­жны вот-вот приз­вать.
Жен­щи­ны ру­га­ют це­ны на ба­заре
И му­жей, ко­торые "не хо­чуть" тан­це­вать.

А че­го не сба­цать  что-ни­будь та­кое…
Сра­зу пос­ле тан­ца, как пос­ле ви­на!
Хо­рошо на све­те. Вся стра­на в по­кое,
Ме­сяц, как за­кон­чи­лась фин­ская вой­на.

КИНО

На эк­ра­не на­ши тан­ки
По­беди­ли всех дав­но.
Не­нави­жу эту Тань­ку:
Во­ет! Как смот­реть ки­но?

Про­сит, хоть на час, зат­кнуть­ся
Весь дет­до­мов­ский на­род.
По­ка кон­ни­ки не­сут­ся
С крас­ным зна­менем впе­ред.

Пред­ки бы­ли ви­нова­ты,
Но по­дались на вой­ну...
Ба­тя, по­бывав в штраф­ба­те,
Ис­ку­пил свою ви­ну!

Так что ско­ро он вер­нется,
Хоть без­но­гий, но жи­вой!
Нам неп­ло­хо тут жи­вет­ся,
И ди­рек­тор ми­ровой.

Тань­ке го­ворит: - Не на­до
Пла­кать. На пла­ток! Ут­рись!
Ведь от­ца уби­ли га­ды,
А не на­ши! Ты гор­дись!

***
Не то сме­шон, не то без вод­ки пь­ян,
А нас­тро­ение се­год­ня бо­евое.
По­это­му при­му на грудь… ба­ян
И за­иг­раю что-ни­будь та­кое…

И за­пою про тем­ный-тем­ный лес,
Про пос­вист пуль, про то, что жить охо­та,
Осо­бен­но, ког­да про­ходит путь
Мой под ог­нем, по кра­еш­ку бо­лота.

Под­тя­нут­ся со­седи и род­ня,
Ос­та­вив пов­седнев­ные воп­ро­сы
И слов­но раз­ведв­звод вок­руг ме­ня
Сом­кнут­ся и за­курят па­пиро­сы.

При­тащит кто-то хлеб­ное ви­но,
И это кста­ти, боль­но пить охо­та.
А что вой­на? Она бы­ла дав­но!
Вон млад­ше­му уже поч­ти два го­да.

ЛЕТО 1953

Се­вер­ное си­яние над го­ловой.
Но это­му нын­че ра­ду­ет­ся лишь иди­от.
С во­ли в не­волю от­вел кон­вой.
С не­воли на во­лю он же ве­дет.

На мне но­вый буш­лат - от ку­ма об­но­ва.
Он, кста­ти, речь тол­ка­ет. У-у, крас­ная ро­жа!
Про ошиб­ку не го­ворит ни сло­ва,
Про чис­тую со­весть, сла­ва Бо­гу, то­же.

Доб­рать­ся до стан­ции, вы­пить ста­кан ви­на,
Ко­роче, ис­полнить не долг, а роль…
Се­вер­ная ночь бе­лым тем­на.
Это ко­роли го­лые, а я поп­росту голь.

До­ехать ту­да, ку­да да­ли би­лет.
Ни ко­ла, ни дво­ра. Я один в тол­пе.
И, ко­неч­но, на клад­би­ще, а слез то и нет,
И за­выть впер­вые, как волк в тай­ге.

КОМ­МУ­НА

В ван­ной са­рай. Веч­но за­нят сор­тир.
В ком­на­тах-клет­ках зве­ри.
На­силь­ный у­ют ком­му­наль­ных квар­тир.
В звон­ках, как в пры­щах, две­ри.

Про жизнь всем из­вес­тно на век на­перед -
Там по­тери и гром­кие фра­зы.
И га­дит упор­но не­пой­ман­ный кот
Под  дверью ди­рек­то­ра ба­зы.

- Тут лю­ди жи­вут, а вы - мел­ко­та! -
Ди­рек­тор пси­ху­ет, зве­рея.
Да вот, не пой­мать не­годяя-ко­та,
На­вер­ное, все же, ев­рея.

Но мы-то не зна­ли, что ну­жен ку­раж,
Чтоб жить тут без бо­ли и гне­ва.
Па­рад­ная. Гряз­но. Чет­вертый этаж.
Две­ри спра­ва и сле­ва…

ДВОР…

Во дво­ре ни тра­вин­ки не про­бива­ет­ся сквозь ас­фальт.
На ок­нах мар­ля, но все рав­но в ком­на­тах му­хи.
Уми­рать тут не хо­чет­ся. Хо­чет­ся сдох­нуть! И этот пе­чаль­ный факт
Со­об­ща­ют друг дру­гу, соб­равшись в стай­ку, ста­рухи.

Ви­ново­доч­ный ря­дом. Прак­ти­чес­ки за уг­лом.
Оче­редь? Это не страш­но. Тут все свои.
Вась­ка умер от пе­репоя? Жал­ко… Но по­делом!
Сколь­ко мож­но бы­ло на ша­ру это­го Вась­ку по­ить?

Вче­ра су­дили пар­ней. Из до­ма нап­ро­тив и из на­шего подъ­ез­да.
Да­ли три го­да каж­до­му. Кто-то счи­та­ет, что ма­ло.
Ог­ра­били зуб­но­го тех­ни­ка. Взя­та бы­ла одеж­да,
Пять зо­лотых де­сяток и, не по­вери­те, оде­яло!

По праз­дни­кам над во­рота­ми крас­ная прос­ты­ня.
Та­кую но­сили на­ут­ро пос­ле за­мужес­тва тол­стой Свет­ки.
Ста­руш­ка мо­лит­ся: - Бо­же, прос­ти ме­ня!
И кра­дет ке­росин из при­муса у со­сед­ки.

ОКНО САТИРЫ

Ча­сов, на­вер­ное, пять. Вы­ход­ной. Вос­кре­сение.
Жить все еще тя­жело. Но, сла­ва Бо­гу, не го­лод.
Сте­на. На сте­не щит. На щи­те - пла­кат-объ­яв­ле­ние
Ти­па: "Они по­зорят наш го­род!".

Фо­тог­ра­фии… Не знаю да­же, на ка­кие улов­ки
Пус­тился фо­тог­раф, но ли­ца при­над­ле­жат уро­дам.
Ре­бята! Гля­дите! Это па­па на­шего Вов­ки!
Его по­вяза­ли пос­ле дра­ки за кон­сер­вным за­водом.

Вов­ка тут же, ря­дом. Что его па­па од­но­рукий пь­ян­чу­га
Из­вес­тно, ко­неч­но, но тут та­кая рек­ла­ма.
Все сме­ют­ся, тол­кая лок­тя­ми друг дру­га,
А по­том приш­ла сю­да и Вов­ки­на ма­ма.

Она гля­дит и гля­дит на фо­тог­ра­фию. Ей стыд­но и боль­но.
Вок­руг мно­го на­рода. Ре­бята плю­ют из тру­бочек на пор­тре­ты.
Вов­ки­на ма­ма го­ворит: - До­воль­но! -
И Вов­ку уво­дит. Нес­коль­ко дней его не­ту.

По­том при­ходит. Как ни в чем ни бы­вало!
От­ца су­дили. Все вы­пыты­ва­ют под­робнос­ти жад­но.
За дра­ку от­цу впа­яли два го­да. Не­кото­рые счи­та­ют, что ма­ло.
А Вов­ка? Не знаю… Но ви­дел, как он пла­кал в па­рад­ной.

ПРИЕМ В ПИОНЕРЫ

С ут­ра, пря­мо от шко­лы де­тей по­вели в парк.
Ес­тес­твен­но к па­мят­ни­ку не­из­вес­тно­му мат­ро­су.
На­чало но­яб­ря. Уже хо­лод­но. Изо рта ва­лил пар,
Слов­но всем роз­да­ли, ра­ди праз­дни­ка, па­пиро­сы.

Для при­ема в пи­оне­ры ска­зано снять паль­то,
При­вели ве­тера­на в шу­бе и шап­ке. Ему бы­ло жар­ко.
Он на­чал речь ми­нут на пят­надцать, а по­том
По­вяза­ли гал­сту­ки и вы­дали книж­ки - по­дар­ки.

По­том раз­ре­шили одеть­ся. Не­кото­рых бил оз­ноб.
К "Веч­но­му ог­ню", чтоб нем­но­го сог­реть­ся, да­же не под­пусти­ли.
За­то от­пусти­ли до­мой. Раз­бе­жались… Тог­да бу­тыл­ку дос­тал ком­сорг,
А за­вуч плав­ле­ный сыр и ста­кан. Вы­пили. За­куси­ли.

Пос­ле уро­ков пи­оне­ры гал­сту­ки тут же ста­ли сни­мать,
А на­девать толь­ко пе­ред са­мой дверью в шко­лу.
Ком­сорг и за­вуч очень стре­мились уз­нать,
Кто их на­учил? Обе­щали со вре­менем не под­пустить к ком­со­молу.

Каж­дый день пи­оне­рам на­поми­нали про их дол­ги:
Ро­дине, пи­оне­рии, пар­тии и шко­ле род­ной к то­му же.
Пи­онер­ская дру­жина име­ни Пав­ли­ка Мо­розо­ва ста­ла не ху­же дру­гих!
Собс­твен­но, а по­чему она дол­жна бы­ла быть ху­же?

***
Еле до­тер­пе­ли до ве­чера, а ве­чером в гас­тро­ном,
Но там тол­па - не при­веди Гос­подь!
Все-та­ки взя­ли, по­гово­рили, сош­лись на од­ном:
Луч­ше при­нимать с ут­ра. Но пос­ту­пили на­обо­рот.

До­быть уда­лось нем­но­го - шесть по ноль во­семь креп­ля­ка.
На тро­их ми­нималь­ная, вро­де, наг­рузка.
За­еда­ли лу­ком и киль­кой в то­мате, по­ка
Она не за­кон­чи­лась. А по­том и без на­доб­ности ста­ла за­кус­ка.

Под­ра­лись, ког­да ос­та­лась бу­тыл­ка и во вто­рой чуть-чуть.
Наш тре­тий, в ито­ге, упал и нав­сегда за­тих.
Спер­ва огор­чи­лись. По­том, ска­зав по­кой­но­му: - В доб­рый путь! -
Об­ра­дова­лись: ведь ос­та­ток уже на дво­их!

УХОДЯ ИЗ ЕГИПТА…

Ухо­дя из Егип­та, возь­ми
Все, что мо­жешь!
А мо­жешь так ма­ло…
Но уход - это толь­ко на­чало.
Это! Толь­ко! На­чало!
Пой­ми!

Ты па­хал на Еги­пет ве­ка
И тер­пел уни­жения с болью.
Раз они обош­лись так с то­бою,
То:
Да бу­дет до­рога лег­ка!

По­кидая Еги­пет, не плачь!
Что бы ни бы­ло, ху­же не бу­дет!
Да, глуп­цы, бе­зус­ловно, осу­дят
На по­зор и тол­пу не­удач.

По­кидая Еги­пет, уч­ти:
Пусть зо­вет­ся он да­же Рос­сия,
Ты прой­дешь че­рез взгля­ды ко­сые,
А доб­ро твое в уз­кой гор­сти.
Ос­таль­ное взой­дет ти­шиной
Над по­гос­та­ми и над Сто­лицей…
…………………………………
Но еще пред­сто­ит тут ро­дить­ся
И про­ник­нуть­ся чь­ей-то ви­ной.

… А ВОТ ОТ­ЦА НЕ ПОМ­НЮ МО­ЛОДЫМ…

На детс­тво, юность жа­ловать­ся грех.
Род­ных лю­бил…
И сам лю­бим был. Очень!
Моя стра­на ка­залась луч­ше всех.
И так оно и бы­ло, меж­ду про­чим,
хо­тя не­дол­го. Лет до де­сяти…
До пер­вых тан­ков, по­пирав­ших Лис­та…
Отец вдруг па­пиро­сой угос­тил
И на­катил, на­вер­но, грам­мов трис­та.
По­том пош­ло…
Сна­чала, Пас­тернак…
Про­сил отец:
- Дос­тань мне кни­гу  эту!
Но, что я мог? Маль­чиш­ка… И ду­рак!
А в ма­гази­нах го­вори­ли: - Не­ту!
Ах, да! И пов­то­ряли, что ду­рак.
По­том под­рос. Не то, чтоб по­ум­нел,
лю­дей стал опа­сать­ся мно­го боль­ше…
Язык был враг. И дос­та­валось мне
За Га­лича, за че­хов и за Поль­шу…
Но толь­ко не от па­пы. Он всег­да,
ка­тая жел­ва­ки, вор­чал:
- Вот сно­ва…
И уте­шал:
- Да лад­но… Не бе­да…
Еще не на­видал­ся ты пло­хого…
От ас­тма­тола ана­шин­ный дым,
Хри­пит "Ре­корд" и ли­ца мор­щат вес­ти…
И…
Я от­ца не пом­ню мо­лодым,
А ста­рым стать он не ус­пел…
Ро­вес­ник!