Благоволительницы

Ис­то­ричес­кий ро­ман фран­цуз­ско­го пи­сате­ля аме­рикан­ско­го про­ис­хожде­ния на­писан от ли­ца про­таго­нис­та — офи­цера СС Мак­си­мили­ана А­уэ, од­но­го из ря­довых ис­полни­телей на­цист­ской прог­раммы «окон­ча­тель­но­го ре­шения ев­рей­ско­го воп­ро­са». Дей­ствие ро­мана про­ис­хо­дит на Вос­точном фрон­те (Ук­ра­ина, Крым, Се­вер­ный Кав­каз, Ста­лин­град), в Поль­ше, Гер­ма­нии и Фран­ции. Ро­ман был на­писан ав­то­ром от ру­ки в съ­ем­ной квар­ти­ре на Чис­тых Пру­дах. В 2006 ро­ман по­лучил Гон­ку­ров­скую пре­мию и пре­мию Фран­цуз­ской Ака­демии и стал ев­ро­пей­ским бес­тсел­ле­ром.

За ро­ман «Бла­гово­литель­ни­цы» ав­тор по­лучил Гон­ку­ров­скую пре­мию и Боль­шую пре­мию Фран­цуз­ской Ака­демии (обе — 2006). По­пуляр­ный фран­цуз­ский жур­нал Lire («Чте­ние») наз­вал ро­ман луч­шей кни­гой 2006 го­да. До кон­ца 2007 го­да кни­га бы­ла рас­про­дана во Фран­ции в ко­личес­тве 700 тыс. Эк­зем­пля­ров.

Цен­траль­ный двор зам­ка был за­вален тру­пами — по слу­хам, НКВД на­кану­не от­ступ­ле­ния расс­тре­лял зак­лю­чен­ных. Ке­риг пред­ло­жил прой­тись пос­мотреть.

“Да, вы пра­вы. НКВД, пе­ред тем как уб­рать­ся, расс­тре­лял три ты­сячи тю­рем­ных зак­лю­чен­ных”.

Тру­пы сгреб­ли в ку­чи, бес­по­рядоч­но гро­моз­дивши­еся те­перь на боль­шом мо­щеном дво­ре. Неп­рекра­ща­юще­еся мо­нотон­ное жуж­жа­ние сот­ря­сало воз­дух: ту­чи жир­ных си­них мух кру­жили над ни­ми, над лу­жами кро­ви и ис­праж­не­ни­ями. Мои са­поги прик­ле­ились к брус­чатке. Те­ла мер­тве­цов уже взду­вались, я раз­гля­дывал их зе­лено­ватую или по­жел­тевшую ко­жу, бес­формен­ные, отек­шие, как от по­бо­ев, ли­ца. Во­няло ужас­но, но это был за­пах — я уз­нал его — на­чала и кон­ца все­го, за­пах, обоз­на­ча­ющий са­мую суть на­шего су­щес­тво­вания.

«Их боль­ше ты­сячи, — ти­хо, поч­ти ше­потом, со­об­щил мне офи­цер аб­ве­ра. — Ук­ра­ин­цы и по­ляки, ко­торых пос­ле втор­же­ния боль­ше­вики дер­жа­ли в тюрь­ме. Тут и жен­щи­ны, и да­же де­ти». Я хо­тел зак­рыть гла­за или за­горо­дить­ся ру­кой, и в то же вре­мя хо­тел смот­реть, нас­мотреть­ся вдо­воль, впи­тать взгля­дом от­крыв­шу­юся пе­редо мной не­пос­ти­жимую кар­ти­ну и, мо­жет быть, та­ким об­ра­зом ух­ва­тить неч­то ус­коль­за­ющее от че­лове­чес­ко­го по­нима­ния.

На сле­ду­ющий день зон­дерко­ман­да по-нас­то­яще­му прис­ту­пила к ра­боте. Взвод под ко­ман­до­вани­ем Каль­се­на и Кур­та Ган­са расс­тре­лял в са­дах кре­пос­ти трис­та ев­ре­ев и двад­цать ма­роде­ров.

Во вре­мя пос­ле­полу­ден­но­го соб­ра­ния Лу­ле со­об­щил сры­ва­ющим­ся го­лосом, что сре­ди расс­тре­лян­ных в зам­ке об­на­руже­ны де­сять не­мец­ких сол­дат, страш­но изу­родо­ван­ных: «Их свя­зали, по­том от­ре­зали нос, уши, язык и ге­нита­лии».

Уз­нав о том, что во дво­ре кре­пос­ти най­де­но де­сять изу­родо­ван­ных не­мец­ких сол­дат, ге­нерал-фель­дмар­шал се­год­ня ут­ром от­дал рас­по­ряже­ние о про­веде­нии ка­ратель­ной опе­рации. За каж­до­го уби­того боль­ше­вика­ми он при­казал расс­тре­лять сот­ню ев­ре­ев, то есть все­го ты­сячу.

«Где взять ев­ре­ев». Он хо­хот­нул: «Ах, это! Очень прос­то. А­ОК рас­пе­чатал объ­яв­ле­ния: всех ев­ре­ев про­сят явить­ся зав­тра ут­ром на глав­ную пло­щадь для обя­затель­ных ра­бот. Тех, кто при­дет, схва­тят». 

Пов­сю­ду тол­пился на­род. Меж­ду не­мец­ки­ми во­ен­ны­ми ма­шина­ми цир­ку­лиро­вали ук­ра­шен­ные тран­спа­ран­та­ми и жел­то-го­лубы­ми фла­гами ав­то­моби­ли и от­кры­тые гру­зови­ки, ту­да бит­ком на­бились лю­ди, в ос­новном в штат­ском, ред­ко в фор­ме, ора­ли, рас­пе­вали во все гор­ло пес­ни, па­лили в воз­дух из вин­то­вок и пис­то­летов. На тро­ту­арах и под де­ревь­ями на­род, кто с ору­жи­ем, кто без, гром­ко при­ветс­тво­вал их, про­тис­ки­ва­ясь меж­ду не­мец­ки­ми сол­да­тами с бесс­трас­тны­ми ли­цами. В хол­ле тес­ни­лись во­ору­жен­ные лю­ди в пид­жа­ках с жел­то-го­лубы­ми по­вяз­ка­ми; они воз­бужден­но пе­рего­вари­вались на ук­ра­ин­ском или поль­ском — не раз­бе­решь — с сол­да­тами в не­мец­кой фор­ме.

Из две­рей ста­рой ко­локоль­ни выс­ко­чил че­ловек с бо­родой в су­тане свя­щен­ни­ка и бро­сил­ся ко мне: «Гос­по­дин офи­цер! Гос­по­дин офи­цер! Сю­да, сю­да, я вас про­шу». По-не­мец­ки он изъ­яс­нялся го­раз­до луч­ше, чем взлом­щик окон, но с ка­ким-то стран­ным ак­центом. Он поч­ти си­лой пов­лек ме­ня к во­ротам. Я ус­лы­шал плач, сто­ны, ди­кий вой; во дво­ре цер­кви груп­па муж­чин ду­бин­ка­ми и ме­тал­ли­чес­ки­ми пруть­ями жес­то­ко из­би­вала рас­плас­танных на зем­ле ев­ре­ев. Мно­гие те­ла ле­жали не­под­вижно, дру­гие еще вздра­гива­ли под уда­рами. «Гос­по­дин офи­цер, — умо­лял свя­щен­ник, — сде­лай­те что-ни­будь! Здесь же храм!» Я в не­реши­тель­нос­ти ос­та­новил­ся в во­ротах; свя­щен­ник про­дол­жал тя­нуть ме­ня за ру­кав. Не знаю, о чем я ду­мал. По­том ме­ня за­метил ук­ра­инец и что-то ска­зал ос­таль­ным, мот­нув го­ловой в мою сто­рону; те сна­чала ко­леба­лись, но по­том все же прек­ра­тили из­би­ение; свя­щен­ник об­ру­шил­ся на них с уп­ре­ками, я ни­чего не по­нимал. Он обер­нулся ко мне: «Я ска­зал, что вы при­каза­ли прек­ра­тить это. Я ска­зал, что цер­кви свя­щен­ны и что они свиньи, а цер­кви на­ходят­ся под за­щитой вер­махта, и ес­ли они не уй­дут доб­ро­воль­но, то их арес­ту­ют». 

На ули­це пе­ред тюрь­мой соб­ра­лась тол­па, ца­рила не­во­об­ра­зимая су­толо­ка. Лю­ди над­ры­вались до хри­поты, жен­щи­ны ис­те­рич­но рва­ли на се­бе одеж­ду и ка­тались по зем­ле; под ох­ра­ной фель­джан­дармов ев­реи пол­за­ли на ко­ленях и тер­ли тро­ту­ар; вре­мя от вре­мени кто-ни­будь под­ска­кивал к ним и бил но­гой, баг­ро­вый фель­дфе­бель орал: «Juden, kaputt!», ук­ра­ин­цы вос­торжен­но ап­ло­диро­вали. У во­рот тюрь­мы я про­пус­тил ко­лон­ну ев­ре­ев, кто был в ру­бахе, кто раз­дет по по­яс, мно­гие ис­те­кали кровью, под кон­во­ем не­мец­ких сол­дат они нес­ли и гру­зили на те­леж­ки раз­ла­га­ющи­еся тру­пы. Ста­рухи в чер­ном с воп­ля­ми бро­сались на те­ла, по­том под­ска­кива­ли к ев­ре­ям, вцеп­ля­лись в них ног­тя­ми, так что один сол­дат да­же пы­тал­ся их от­го­нять. Я по­терял Бе­ка из ви­ду и сам от­пра­вил­ся во двор тюрь­мы. Там раз­во­рачи­вал­ся тот же спек­такль: обе­зумев­шие от ужа­са ев­реи раз­би­рали тру­пы, от­ти­рали мос­то­вую под улю­люканье сво­их над­зи­рате­лей; не­кото­рые сол­да­ты ки­дались впе­ред, би­ли ев­ре­ев и го­лыми ру­ками, и прик­ла­дами, ев­реи с воп­ля­ми па­дали, как под­ко­шен­ные, си­лились встать и про­дол­жить ра­боту; дру­гие сол­да­ты фо­тог­ра­фиро­вали, третьи ве­сели­лись, вык­ри­кива­ли ру­гатель­ства, на­усь­ки­вали; ес­ли ка­кой-ни­будь ев­рей не мог встать, его при­нима­лись пи­нать са­пога­ми, по­том один или два ев­рея за но­ги от­во­лаки­вали не­под­вижное те­ло в сто­рону, ос­таль­ные про­дол­жа­ли те­реть мос­то­вую.

На каж­дом эта­пе штаб от­ко­ман­ди­ровы­вал от­ряд для вы­яв­ле­ния, за­дер­жа­ния и унич­то­жения по­тен­ци­аль­но­го вра­га. В ос­новном де­ло ка­салось ев­ре­ев, но мы расс­тре­лива­ли и ко­мис­са­ров, и чле­нов пар­тии боль­ше­виков, ес­ли та­ковые по­пада­лись, и во­ров, и ма­роде­ров, и кресть­ян, пря­тав­ших зер­но, а так­же цы­ган.

Я го­ворил с зак­лю­чен­ны­ми ев­ре­ями, за­веряв­ши­ми ме­ня, что для них из­давна зло шло с вос­то­ка, а доб­ро с за­пада; в 1918-м они при­нима­ли на­ших сол­дат как ос­во­боди­телей и спа­сите­лей, те в свою оче­редь ве­ли се­бя очень гу­ман­но; пос­ле ухо­да нем­цев вер­ну­лись ук­ра­ин­цы-пет­лю­ров­цы и при­нялись сно­ва уби­вать ев­ре­ев. Боль­ше­вист­ская власть мо­рила на­род го­лодом. Те­перь уби­ва­ем мы. Дей­стви­тель­но, тут не пос­по­ришь, уби­вали мы мно­го.

На пло­щади ас­ка­рисы кри­ками и уда­рами шом­по­лов за­гоня­ли ев­ре­ев в гру­зови­ки, хо­тя ев­реи и не соп­ро­тив­ля­лись. Пря­мо пе­редо мной двое ук­ра­ин­цев та­щили ста­рика с де­ревян­ной но­гой, про­тез от­стег­нулся, но они без ко­леба­ний гру­бо швыр­ну­ли ста­рика в ку­зов.В каж­дый гру­зовик по­меща­лось око­ло трид­ца­ти ев­ре­ев, об­щее их ко­личес­тво приб­ли­жалось к ста пя­тиде­сяти, но нам вы­дели­ли все­го три гру­зови­ка, по­это­му один и тот же мар­шрут пред­сто­яло про­делать дваж­ды. Ког­да гру­зови­ки за­пол­ни­лись, На­гель ве­лел мне са­дить­ся в «опель» и по­вер­нул к ле­су, гру­зови­ки сле­дом за на­ми. На опуш­ке уже выс­тро­или оцеп­ле­ние. Ев­реи вы­лез­ли из гру­зови­ков, На­гель при­казал оп­ре­делить сре­ди них тех, кто пой­дет ко­пать; ос­таль­ные дол­жны бы­ли ждать здесь. Га­уп­тшар­фю­рер про­из­вел от­бор, раз­да­ли ло­паты; На­гель ор­га­низо­вал кон­вой, и груп­пу по­вели в лес. Гру­зови­ки от­пра­вились за сле­ду­ющей пар­ти­ей. Я раз­гля­дывал ев­ре­ев — те, что бы­ли ко мне поб­ли­же, ка­зались блед­ны­ми, но спо­кой­ны­ми. Двад­цать из доб­ро­воль­цев-ук­ра­ин­цев  выс­тро­ились в ряд пе­ред тран­ше­ей; пя­теро дру­гих схва­тили ко­пав­ших ев­ре­ев, сплошь пок­ры­тых грязью, пос­та­вили на ко­лени, спи­нами к стрел­кам. По при­казу га­уп­тшар­фю­рера ас­ка­рисы вски­нули на пле­чо ка­раби­ны и при­цели­лись ев­ре­ям в за­тылок. Но рас­чет ока­зал­ся не­вер­ным, на каж­до­го ев­рея по­лага­лось два стрел­ка, а ры­ли пят­надцать. Га­уп­тшар­фю­рер всех пе­рес­чи­тал, ве­лел ук­ра­ин­цам опус­тить ружья, пя­терых ев­ре­ев отог­на­ли в сто­рону, ждать сво­ей оче­реди. Боль­шинс­тво ев­ре­ев впол­го­лоса что-то бор­мо­тали, ве­ро­ят­но, мо­лит­вы, кро­ме это­го ник­то из них не про­из­нес ни сло­ва. «Луч­ше до­бавить еще ас­ка­рисов, — вста­вил вто­рой ун­тер-офи­цер. — Быс­трее бы по­лучи­лось». Пос­ле­дова­ла ко­рот­кая дис­куссия; ук­ра­ин­цев все­го двад­цать пять, на­до к ним при­со­еди­нить еще пять че­ловек из оцеп­ле­ния, — пред­ла­гал ун­тер-офи­цер; га­уп­тшар­фю­рер ут­вер­ждал, что оцеп­ле­ние раз­би­вать нель­зя. На­гель, окон­ча­тель­но вы­веден­ный из се­бя, от­ре­зал: «Ис­полнять по-преж­не­му». Га­уп­тшар­фю­рер ряв­кнул на ас­ка­рисов, те сно­ва под­ня­ли вин­товки. На­гель шаг­нул впе­ред. «Слу­шай мою ко­ман­ду… — Го­лос из­ме­нил ему, он сде­лал уси­лие, что­бы сно­ва взять се­бя в ру­ки. — Огонь!» Прог­ре­мел залп, я толь­ко уви­дел за пе­леной ды­ма ка­кие-то крас­ные вспо­лохи. Уби­тые по­лете­ли на дно, ли­цом в грязь; два скрю­чен­ных те­ла ос­та­лись на краю ямы. «Убе­рите все и ве­дите сле­ду­ющих», — при­казал На­гель. Ук­ра­ин­цы взя­ли двух мер­твых ев­ре­ев за ру­ки и но­ги, рас­ка­чали и ски­нули в яму, те с гром­ким плес­ком упа­ли в во­ду; кровь по­током тек­ла из их раз­мозжен­ных го­лов и заб­рызга­ла са­поги и зе­леную фор­му ук­ра­ин­цев. Двое по­дош­ли с ло­пата­ми и при­нялись сбра­сывать комья ок­ро­вав­ленной зем­ли и бе­лесые кус­ки моз­га в ров к мер­тве­цам. Я то­же приб­ли­зил­ся: по­кой­ни­ки пла­вали в гря­зи, кто на жи­воте, кто на спи­не, с тор­ча­щими квер­ху но­сами и бо­рода­ми; кровь из ран пок­ры­вала по­вер­хность во­ды, слов­но тон­кий слой рас­ти­тель­но­го мас­ла яр­ко-крас­но­го цве­та, крас­ны­ми ста­ли их бе­лые ру­бахи, по ко­же и во­лосам тек­ли крас­ные струй­ки.

При­вели вто­рую груп­пу — пя­терых из тех, что ко­пали, и пя­терых из ждав­ших у ле­са, их пос­та­вили на ко­лени, ли­цом к мо­гиле, к пла­ва­ющим тру­пам их со­седей; один вдруг по­вер­нулся к стрел­кам, под­нял го­лову и мол­ча пос­мотрел на них. Я ду­мал об этих ук­ра­ин­цах: как они толь­ко дош­ли до та­кого? Мно­гие из них во­ева­ли про­тив по­ляков, по­том про­тив боль­ше­виков, они ведь дол­жны бы­ли бы меч­тать о луч­шем, мир­ном бу­дущем для се­бя и сво­их де­тей, и вот те­перь они пос­ре­ди ле­са, на­дев чу­жую во­ен­ную фор­му, без ка­кой-ли­бо дос­тупной их по­нима­нию при­чины уби­ва­ют лю­дей, ко­торые ни­чего им не сде­лали. Что они са­ми-то, ин­те­рес­но, ду­мали об этом? Так или ина­че, ус­лы­шав при­каз, они стре­ляли, они ски­дыва­ли тру­пы в яму, при­води­ли сле­ду­ющих и не про­тес­то­вали. Что они бу­дут ду­мать об этом поз­же? Ору­жей­ный залп. Со дна ямы до­нес­лись сто­ны. «Прок­лятье, они не все по­дох­ли!» — вы­ругал­ся га­уп­тшар­фю­рер. «Ну так при­кон­чи­те их!» — за­орал На­гель. По при­казу га­уп­тшар­фю­рера двое ас­ка­рисов вста­ли на краю и вы­пус­ти­ли обой­мы по те­лам. Воп­ли про­дол­жа­лись. Ас­ка­рисы вы­пус­ти­ли еще по обой­ме. Ря­дом уже рас­чи­щали край рва. При­вели еще де­сять ев­ре­ев. Я за­метил Поп­па: он за­чер­пнул це­лую при­гор­шню зем­ли из боль­шой ку­чи воз­ле рва, изу­чал ее, раз­ми­нал меж­ду паль­ца­ми, ню­хал и да­же поп­ро­бовал на зуб. «Попп, что та­кое?» Он по­дошел ко мне. «Пос­мотри­те на эту зем­лю, обер­штурмфю­рер. Прек­расная зем­ля. Сов­сем неп­ло­хо по­селить­ся здесь». Ев­реи опус­ти­лись на ко­лени. «Вы­кини сей­час же, Попп», — ска­зал я ему. «Нам обе­щали, что пос­ле мы смо­жем обос­но­вать­ся здесь, пос­тро­ить фер­мы. Я ду­маю, ка­кое от­личное мес­то, вот и все». — «Попп, зат­кнись!» Ас­ка­рисы да­ли оче­ред­ной залп. Сно­ва из ямы по­нес­лись ду­шераз­ди­ра­ющие кри­ки и сто­ны.

«По­жалуй­ста, гос­по­да нем­цы! Умо­ля­ем!» Га­уп­тшар­фю­рер ве­лел сде­лать кон­троль­ные выс­тре­лы, но кри­ки не прек­ра­тились, слыш­но бы­ло, как лю­ди ба­рах­та­лись в во­де. На­гель орал: «Ва­ши бол­ва­ны стре­лять не уме­ют! Пусть ле­зут в яму!» — «Но, герр ун­тер­штурмфю­рер…» — «При­кажи­те им спус­тить­ся!» Га­уп­тшар­фю­рер пе­редал че­рез пе­ревод­чи­ка при­каз. Ук­ра­ин­цы при­нялись что-то воз­бужден­но го­ворить. «Ну что они?» — спро­сил На­гель. «Они не хо­тят спус­кать­ся, герр ун­тер­штурмфю­рер, — объ­яс­нил пе­ревод­чик. — Они счи­та­ют, что в этом нет нуж­ды, они мо­гут стре­лять с края». На­гель по­баг­ро­вел. «Быс­тро вниз!» Га­уп­тшар­фю­рер схва­тил од­но­го их них за ру­ку и по­волок к яме; ук­ра­инец соп­ро­тив­лялся. Те­перь кри­чали все — и по-не­мец­ки, и по-ук­ра­ин­ски. Чуть вда­леке жда­ла сле­ду­ющая груп­па. В бе­шенс­тве ас­ка­рис бро­сил вин­товку на зем­лю и спрыг­нул в яму, пос­коль­знул­ся, упал сре­ди уби­тых и аго­низи­ру­ющих. Его то­варищ по­лез сле­дом и, цеп­ля­ясь за край, по­мог ему встать. Ук­ра­инец, весь в гря­зи и кро­ви, ру­гал­ся и от­пле­вывал­ся. Га­уп­тшар­фю­рер про­тянул ему вин­товку. Сле­ва вне­зап­но раз­да­лись выс­тре­лы и кри­ки; кон­во­иры па­лили в сто­рону ле­са: один ев­рей, вос­поль­зо­вав­шись об­щей су­мато­хой, уд­рал. «Вы по­пали в не­го?» — крик­нул На­гель. «Не знаю, герр ун­тер­штурмфю­рер», — от­ве­чал из­да­лека по­лицей­ский. «Ну так бе­гите, пос­мотри­те!» С про­тиво­полож­ной сто­роны два дру­гих ев­рея то­же вдруг по­бежа­ли, и сол­да­ты из оцеп­ле­ния сно­ва ста­ли стре­лять: один рух­нул сра­зу, вто­рой ис­чез в глу­бине ле­са. На­гель вых­ва­тил пис­то­лет и раз­ма­хивал им нап­ра­во, на­лево, вык­ри­кивая про­тиво­речи­вые при­казы. В яме ас­ка­рис пы­тал­ся прис­та­вить вин­товку ко лбу ра­нено­го ев­рея, но тот уво­рачи­вал­ся, пря­тал го­лову под во­ду. Ук­ра­инец все же выс­тре­лил на­угад, пу­ля раз­несла ев­рею че­люсть, но так и не уби­ла его, он бил­ся в су­доро­гах, хва­тал ук­ра­ин­ца за но­ги.

Ук­ра­ин­цы взя­ли двух мер­твых ев­ре­ев за ру­ки и но­ги, рас­ка­чали и ски­нули в яму, те с гром­ким плес­ком упа­ли в во­ду; кровь по­током тек­ла из их раз­мозжен­ных го­лов и заб­рызга­ла са­поги и зе­леную фор­му ук­ра­ин­цев. Двое по­дош­ли с ло­пата­ми и при­нялись сбра­сывать комья ок­ро­вав­ленной зем­ли и бе­лесые кус­ки моз­га в ров к мер­тве­цам. Я то­же приб­ли­зил­ся: по­кой­ни­ки пла­вали в гря­зи, кто на жи­воте, кто на спи­не, с тор­ча­щими квер­ху но­сами и бо­рода­ми; кровь из ран пок­ры­вала по­вер­хность во­ды, слов­но тон­кий слой рас­ти­тель­но­го мас­ла яр­ко-крас­но­го цве­та, крас­ны­ми ста­ли их бе­лые ру­бахи, по ко­же и во­лосам тек­ли крас­ные струй­ки. При­вели вто­рую груп­пу — пя­терых из тех, что ко­пали, и пя­терых из ждав­ших у ле­са, их пос­та­вили на ко­лени, ли­цом к мо­гиле, к пла­ва­ющим тру­пам их со­седей; один вдруг по­вер­нулся к стрел­кам, под­нял го­лову и мол­ча пос­мотрел на них. Я ду­мал об этих ук­ра­ин­цах: как они толь­ко дош­ли до та­кого?

Ев­ре­ев пос­та­вили ли­цом к яме, стрел­ки из ваф­фен-СС при­цели­лись не в грудь, а в го­лову. В ито­ге выш­ло ужас­но: че­репа раз­ле­тались на кус­ки, и ли­ца стре­ляв­ших заб­рызга­ло кровью и моз­га­ми. Од­но­го из стрел­ков-доб­ро­воль­цев выр­ва­ло, его то­вари­щи, сол­да­ты вер­махта, под­ня­ли его на смех.

От­ны­не при­гово­рен­ные раз­де­вались пе­ред казнью, ве­щи их со­бира­ли на слу­чай мо­розов и для ре­пат­ри­ан­тов. В Жи­томи­ре Бло­бель нам разъ­яс­нил, что со­бой пред­став­ля­ет Sardinenpackung — «сар­динная ук­ладка», но­вый ме­тод, изоб­ре­тен­ный Й­екель­ном, о ко­тором Каль­сен знал уже дав­но. В Га­лиции еще с и­юля ко­личес­тво опе­раций зна­читель­но уве­личи­лось, и Й­екельн рас­су­дил, что тран­шеи за­пол­ня­ют­ся слиш­ком быс­тро; те­ла па­дали, как при­дет­ся, бес­по­рядоч­но; мно­го мес­та про­пада­ло зря, на рытье но­вых ям тра­тилось вре­мя; а так при­гово­рен­ные, раз­девшись, ло­жились нич­ком на дно мо­гилы, стрел­ки стре­ляли в упор им в за­тылок. «Я всег­да выс­ту­пал про­тив Genickschuss, — на­пом­нил нам Бло­бель, — но те­перь у нас нет вы­бора». По­том офи­цер ос­матри­вал ряд и убеж­дался, что при­гово­рен­ные мер­твы; пос­ле это­го те­ла пок­ры­вали тон­ким сло­ем зем­ли и на них ва­летом ло­жилась сле­ду­ющая груп­па; ког­да на­кап­ли­валось пять-шесть ря­дов, яму за­сыпа­ли.

Во вре­мя эк­зе­куции я за­метил маль­чи­ка, уми­рав­ше­го на дне тран­шеи: у стрел­ка, вид­но, дрог­ну­ла ру­ка, и пу­ля по­пала слиш­ком низ­ко, в спи­ну. Маль­чик вздра­гивал всем те­лом, взгляд ши­роко рас­кры­тых глаз ос­текле­нел.

Жи­томир уже был judenrein — очи­щен от ев­ре­ев. Ко­ман­до­вание очис­ти­ло гет­то в тот день, ког­да мы доб­ра­лись до Ки­ева, и унич­то­жило три ты­сячи сто со­рок пять ос­та­вав­шихся ев­ре­ев.

У аб­ве­ра име­лись све­дения о не­ком Фрид­ма­не, из­вес­тном аген­те НКВД, гла­ве аген­турной раз­ведки и ди­вер­си­он­ных групп, ор­га­низо­ван­ных пе­ред от­ступ­ле­ни­ем Крас­ной Ар­мии; са­перы ут­вер­жда­ли, что речь прос­то идет о за­ранее за­ложен­ных ми­нах за­мед­ленно­го дей­ствия. Центр прев­ра­тил­ся в ад кро­меш­ный. Прог­ре­мело еще нес­коль­ко взры­вов, по­жары унич­то­жили весь Кре­щатик от Дум­ской пло­щади до пло­щади Тол­сто­го. Бу­тыли с «кок­тей­лем Мо­лото­ва», спря­тан­ные на чер­да­ках, ло­пались от жа­ра, же­ле­об­разная смесь тек­ла по лес­тни­цам до­мов, под­пи­тывая огонь, ко­торый пос­те­пен­но пе­реки­дывал­ся на па­рал­лель­ные ули­цы: с ули­цы Пуш­ки­на на ули­цы Ме­рин­га, Кар­ла Мар­кса, Эн­гель­са вплоть до ули­цы Ок­тябрь­ской ре­волю­ции, про­ходив­шей под на­шим двор­цом. Обе­зумев­шее на­селе­ние взя­ло штур­мом два ог­ромных ма­гази­на ЦУМ, фель­джан­дарме­рия мно­гих за­дер­жа­ла и хо­тела пе­редать нам, ос­таль­ные сго­рели за­живо. Жи­тели цен­тра бе­жали, сги­ба­ясь под тя­жестью тю­ков и тол­кая впе­реди дет­ские ко­ляс­ки, за­вален­ные до­маш­ней ут­варью, ков­ра­ми, ра­ди­оп­ри­ем­ни­ками, а де­ти над­ры­вались от пла­ча на ру­ках ма­терей. Не­мец­кие сол­да­ты, не слу­шая при­казов, при­бива­лись к ним и то­же бе­жали. Вре­мя от вре­мени внутрь до­ма про­вали­валась кры­ша…В му­зее Ле­нина наш­ли че­тыре тон­ны взрыв­чатки, го­товой сде­тони­ровать в лю­бой мо­мент, но са­перам уда­лось ее обез­вре­дить и от­та­щить к вхо­ду.

Мы об­на­ружи­ли бо­лее со­рока за­мини­рован­ных зда­ний, иног­да на­ходи­ли взры­вате­ли с бес­про­вод­ны­ми де­тона­тора­ми, уп­равля­емы­ми на рас­сто­янии;

Од­но из на­ших под­разде­лений унич­то­жило па­ци­ен­тов гос­пи­таля име­ни Пав­ло­ва, при­каз от­дал Бло­бель, опа­сав­ший­ся, что ду­шев­но­боль­ные раз­бе­гут­ся и в го­роде при­бавит­ся бес­по­ряд­ков.
 
В вос­кре­сенье по все­му го­роду рас­кле­или объ­яв­ле­ния. С целью даль­ней­ше­го рас­се­ления в раз­ных об­ластях Ук­ра­ины ев­ре­ев приг­ла­шали соб­рать­ся ут­ром пе­ред их клад­би­щем на ули­це Мель­ни­кова, при се­бе раз­ре­шалось иметь пять­де­сят ки­лог­раммов ве­щей. Я сом­не­вал­ся в ус­пе­хе это­го ма­нев­ра; по­зади был Луцк, и слу­хи об учас­ти, ожи­да­ющей ев­ре­ев, про­сочи­лись че­рез ли­нию фрон­та; чем даль­ше мы прод­ви­гались на вос­ток, тем мень­ше ста­нови­лось ев­ре­ев, те­перь они бе­жали с Крас­ной Ар­ми­ей до на­шего нас­тупле­ния, а ведь рань­ше, в са­мом на­чале, жда­ли нас с на­деж­дой. С дру­гой сто­роны, как вер­но под­ме­тил Ген­ни­ке, боль­ше­вики упор­но об­хо­дили мол­ча­ни­ем на­ши опе­рации: в сво­их ра­ди­ос­водках они, яв­но пре­уве­личи­вая, об­ви­няли нас в чу­довищ­ных зверс­твах, но ни ра­зу не упо­мяну­ли ев­ре­ев; воз­можно, по мне­нию на­ших эк­спер­тов, бо­ялись на­рушить свя­щен­ное единс­тво со­вет­ско­го на­рода. От на­ших ос­ве­доми­телей мы уз­на­ли, что мно­гих ев­ре­ев дол­жны бы­ли эва­ку­иро­вать в тыл, но их, оче­вид­но, от­би­рали по тем же кри­тери­ям, что и рус­ских, и ук­ра­ин­цев, преж­де все­го по про­фес­сии, в ос­новном ин­же­неров, вра­чей, чле­нов Пар­тии, ква­лифи­циро­ван­ных ра­бочих; боль­шинс­тво ев­ре­ев, что­бы спас­тись, у­ез­жа­ли на собс­твен­ные средс­тва.

Нас­та­ло 29 сен­тября: Длин­ные ко­лон­ны ша­гали на за­пад, ев­реи шли семь­ями, та­щили на спи­нах тю­ки или рюк­за­ки. Боль­шинс­тво, ве­ро­ят­но бе­жен­цы, выг­ля­дели как ни­щие, муж­чи­ны и маль­чи­ки бы­ли в про­летар­ских кеп­ках, но то там, то сям мель­ка­ли мяг­кие фет­ро­вые шля­пы. Кто-то да­же вез ста­риков и че­мода­ны в по­воз­ках, зап­ря­жен­ных то­щими ло­шадь­ми. Я ве­лел шо­феру раз­вернуть­ся, мне хо­телось уви­деть боль­ше; он по­ехал на­лево, по­том за уни­вер­си­тетом спус­тился на Сак­са­ган­скую и нап­ра­вил­ся в сто­рону вок­за­ла. Ев­реи вы­ходи­ли из до­мов и вли­вались в по­ток, тек­ший с мер­ным шу­мом ми­мо. Не­мец­ких сол­дат я как-то и не за­метил. На пе­рек­рес­тках улиц люд­ские реч­ки со­еди­нялись, раз­раста­лись и дви­гались даль­ше, спо­кой­но, без волн и во­дово­ротов. Мы под­ня­лись на холм, вок­зал ос­тался по­зади, и сно­ва вы­еха­ли на буль­вар с уг­ла ог­ромно­го бо­тани­чес­ко­го са­да. Там груп­па сол­дат с ка­кими-то ук­ра­ин­ски­ми по­соб­ни­ками жа­рила свинью на ог­ромном вер­те­ле, пах­ло очень вкус­но. Про­ходя­щие ев­реи с за­вистью заг­ля­дыва­лись на жар­кое, сол­да­ты сме­ялись, нас­ме­хались над ни­ми. Со всех при­лежа­щих улиц сте­кались лю­ди, их ув­ле­кало об­щим те­чени­ем, ру­чей­ки впа­дали в ре­ку. Вре­мя от вре­мени бес­ко­неч­ная ко­лон­на ос­та­нав­ли­валась, по­том — тол­чок, и она сно­ва от­прав­ля­лась в путь. Ми­мо ме­ня ста­рухи с гир­лянда­ми лу­ка на шее ве­ли за ру­ки соп­ли­вых де­тей, я за­метил де­воч­ку, сто­яв­шую сре­ди кон­сер­вных ба­нок, раз­ме­ром боль­ше нее. Мне по­каза­лось, что в ос­новном здесь шли ста­рики и де­ти, од­на­ко су­дить труд­но: здо­ровых муж­чин ли­бо заб­ра­ли в ар­мию, ли­бо они поп­росту сбе­жали. Спра­ва, пе­ред бо­тани­чес­ким са­дом, в во­дос­точной ка­наве, за­кинув ру­ку за го­лову, ле­жал труп; лю­ди ста­рались не смот­реть в ту сто­рону.

В кон­це ули­цы Мель­ни­кова пе­ред ев­рей­ским клад­би­щем про­ход су­зили, ус­та­новив про­тиво­тан­ко­вые заг­ражде­ния и ко­лючую про­воло­ку, ох­ра­няв­ши­еся те­перь сол­да­тами вер­махта и ук­ра­ин­ски­ми по­лицей­ски­ми. Здесь на­чина­лось оцеп­ле­ние, прой­дя сквозь та­кое «гор­лышко», вер­нуть­ся на­зад ев­реи уже не мог­ли. Зо­на сор­ти­ров­ки на­ходи­лась чуть даль­ше, сле­ва, на пус­то­ши пе­ред ог­ромным хрис­ти­ан­ским Лукь­янов­ским клад­би­щем. Его ок­ру­жала длин­ная и до­воль­но низ­кая сте­на из крас­но­го кир­пи­ча, за ко­торой под­ни­мались в не­бо вы­сочен­ные де­ревья, с од­них листья уже об­ле­тели, дру­гие еще сто­яли крас­ные и жел­тые. Нап­ро­тив, со сто­роны ули­цы Дег­тя­рев­ской, выс­тро­ились ря­ды сто­лов, ми­мо ко­торых про­води­ли ев­ре­ев.

За каж­дым сто­лом сто­ял ун­тер-офи­цер на­шего под­разде­ления, ря­дом с ним пе­ревод­чик и сол­да­ты; на пер­вый стол ев­реи кла­ли до­кумен­ты, на вто­рой — день­ги, цен­ности, ук­ра­шения, на тре­тий — клю­чи от квар­тир с бир­ка­ми с раз­борчи­во на­писан­ным ад­ре­сом и, на­конец, на пос­ледний — одеж­ду и обувь. Они, на­вер­ное, что-то по­доз­ре­вали, но мол­ча­ли; все рав­но де­вать­ся не­куда, зо­на пол­ностью оцеп­ле­на. Не­кото­рые ев­реи пы­тались за­гово­рить с по­лицей­ски­ми, но ук­ра­ин­цы ок­ри­ками и уда­рами за­гоня­ли их об­ратно в тол­пу. Ра­зор­ванные пас­порта, тру­довые книж­ки, проф­со­юз­ные би­леты, про­доволь­ствен­ные та­лоны, се­мей­ные сним­ки; са­мые лег­кие бу­маж­ки рас­ки­дал ве­тер, ими бы­ло пок­ры­то все вок­руг. Я раз­гля­дывал фо­тог­ра­фии: не­гати­вы и от­пе­чатан­ные в ателье пор­тре­ты муж­чин, жен­щин, де­тей, ба­бушек, де­душек, мла­ден­цев с пух­лы­ми ще­ками; иног­да по­пада­лась кар­точка, сде­лан­ная во вре­мя от­пуска, мо­мент счастья, нор­маль­ная жизнь до все­го это­го.

Их раз­де­лили на ма­лень­кие груп­пы, и ун­тер-офи­цер, си­дев­ший за сто­лом, всех пе­рес­чи­тал; по­том на­ши ас­ка­рисы соб­ра­ли их и по­вели по кром­ке ов­ра­га. Раз­да­вались зал­пы, по­том ухо­дила сле­ду­ющая груп­па, де­ло спо­рилось. Я обог­нул ов­раг с за­пад­ной сто­роны, что­бы при­со­еди­нить­ся к ос­таль­ным офи­церам, сто­яв­шим на вер­ши­не се­вер­но­го скло­на. От­ту­да я и уви­дел весь ов­раг: ши­рина его дос­ти­гала приб­ли­зитель­но пя­тиде­сяти мет­ров, глу­бина трид­ца­ти, и тя­нул­ся он на мно­гие ки­ломет­ры; не­боль­шой ру­че­ек, про­текав­ший по дну, вни­зу впа­дал в ре­ку Сы­рец, дав­шую наз­ва­ние все­му рай­ону. Че­рез ру­чей по­ложи­ли дос­ки, так и ев­ре­ям и стрел­кам бы­ло лег­че пе­ред­ви­гать­ся, на дру­гой сто­роне, поч­ти пов­сю­ду на го­лых скло­нах рас­сы­пались бе­лые куч­ки, ко­торых ста­нови­лось все боль­ше и боль­ше. Ук­ра­ин­ские «ук­ладчи­ки» дос­тавля­ли к этим ку­чам сво­их по­допеч­ных и зас­тавля­ли ло­жить­ся свер­ху или ря­дом; взвод сол­дат приб­ли­жал­ся и шел вдоль ря­дов ле­жащих поч­ти на­гишом лю­дей, пус­кая каж­до­му пу­лю из ав­то­мата в за­тылок; все­го вы­дели­ли три взво­да. Меж­ду расс­тре­лами нес­коль­ко офи­церов про­веря­ли те­ла и де­лали из пис­то­лета кон­троль­ный выс­трел. На­вер­ху, обоз­ре­вая про­ис­хо­дящее, сто­яли офи­церы СС и вер­махта.

Там, где я сто­ял, об­рыв был слиш­ком кру­тым для спус­ка, мне приш­лось обог­нуть ов­раг и зай­ти с дру­гого кон­ца вни­зу у ре­ки. Пес­ча­ная поч­ва вок­руг тел про­пита­лась поч­ти чер­ной кровью; и ру­че­ек то­же по­чер­нел. За­пах кро­ви заг­лу­шал ужас­ный смрад экс­кре­мен­тов, в мо­мент смер­ти мно­гие ис­праж­ня­лись; к счастью, дул до­воль­но силь­ный ве­тер и раз­го­нял зло­вон­ные ис­па­рения. При бли­жай­шем рас­смот­ре­нии ока­залось, что все не так уж глад­ко. Ев­ре­ям, приг­нанным ас­ка­риса­ми и ор­по к ов­ра­гу, свер­ху от­кры­валась пол­ная кар­ти­на про­ис­хо­дяще­го. Они вы­ли от ужа­са, вы­рыва­лись, «ук­ладчи­ки» уда­рами шом­по­лов или сталь­ным тро­сом зас­тавля­ли их спус­кать­ся и ло­жить­ся на зем­лю, но, да­же ле­жа, они кри­чали и пы­тались встать, де­ти цеп­ля­лись за жизнь, как взрос­лые, вска­кива­ли и бе­жали, по­ка «ук­ладчик» не до­гонял их и не сби­вал с ног. Пу­ли час­то ле­тели ми­мо, но стрел­ки не об­ра­щали на это вни­мания и пе­рехо­дили к сле­ду­ющей жер­тве, ра­неные из­ви­вались, сто­нали от бо­ли, или, на­обо­рот, умол­ка­ли и за­мира­ли, ши­роко рас­пахнув гла­за, слов­но па­рали­зован­ные. Сол­да­ты хо­дили взад-впе­ред и стре­ляли прак­ти­чес­ки бе­зос­та­новоч­но. Я ос­толбе­нел и не по­нимал, что на­до де­лать. По­явил­ся Граф­хорст, пот­ряс ме­ня за ру­кав: «Обер­штурмфю­рер!» Он по­казал пис­то­летом на те­ла: «Пос­та­рай­тесь лик­ви­диро­вать ра­неных». Я вы­нул свой пис­то­лет и нап­ра­вил­ся к ку­че: юно­ша выл от бо­ли, я на­целил ду­ло ему в го­лову и на­жал на спуск, но пис­то­лет не выс­тре­лил: я за­был под­нять пре­дох­ра­нитель, по­том я снял его, и пу­ля по­пала юно­ше пря­мо в лоб, он вздрог­нул и за­тих. Что­бы доб­рать­ся до не­кото­рых ра­неных, я нас­ту­пал пря­мо на тру­пы и страш­но сколь­зил, об­мякшие бе­лые те­ла пе­река­тыва­лись под мо­ими са­пога­ми, кос­ти пре­датель­ски ло­мались, из-за че­го я пос­то­ян­но ос­ту­пал­ся да еще по щи­колот­ку увя­зал в гря­зи и кро­ви. Это бы­ло ужас­но, ме­ня про­низы­вало не­выно­симое от­вра­щение.

Ря­дом со мной про­вели но­вую груп­пу: я встре­тил­ся взгля­дом с очень кра­сивой де­вуш­кой, поч­ти без одеж­ды, но ос­та­вав­шей­ся эле­ган­тной, спо­кой­ной, гла­за ее на­пол­ня­ло не­выра­зимое го­ре. Я ото­шел. Ког­да я вер­нулся, она бы­ла еще жи­ва, ле­жала, на­поло­вину от­ки­нув­шись на спи­ну, пу­ля прош­ла под грудью. Де­вуш­ка пре­рывис­то ды­шала, те­ло ее оце­пене­ло, но прек­расные гу­бы дро­жали, ка­залось, вот-вот с них сор­вется ка­кое-то сло­во; она не­от­рывно смот­ре­ла на ме­ня сво­ими боль­ши­ми гла­зами, удив­ленны­ми, не­пони­ма­ющи­ми, гла­зами ра­неной пти­цы; ее взгляд прон­зил ме­ня нас­квозь, я по­казал­ся се­бе обык­но­вен­ной, гру­бо сде­лан­ной кук­лой, на­битой опил­ка­ми; я ни­чего не чувс­тво­вал, и в то же вре­мя мне боль­ше все­го хо­телось нак­ло­нить­ся и оте­реть с ее лба пот, сме­шав­ший­ся с грязью, пог­ла­дить по ще­ке и ска­зать, что все хо­рошо, все к луч­ше­му, но вмес­то это­го я с ли­хора­доч­ной пос­пешностью пус­тил ей пу­лю в го­лову; в кон­це кон­цов, все сво­дилось к од­но­му, ес­ли не для ме­ня, то для нее-то уж точ­но. Мысль обо всей этой бес­толко­вой че­лове­чес­кой свис­топляс­ке при­вела ме­ня в ди­кое, бес­пре­дель­ное бе­шенс­тво, я стре­лял и не мог ос­та­новить­ся, ее го­лова лоп­ну­ла, как пе­рез­ре­лый плод; вдруг моя ру­ка от­де­лилась от те­ла и поп­лы­ла над ов­ра­гом, стре­ляя по сто­ронам, я бе­жал сле­дом, под­зы­вал ее вто­рой ру­кой, про­сил по­дож­дать, но она не хо­тела, из­де­валась на­до мной и па­лила по ра­неным, впол­не справ­ля­ясь без ме­ня, я ос­та­новил­ся и рас­пла­кал­ся. Те­перь, ду­мал я, все кон­че­но, ру­ка ни­ког­да ко мне не вер­нется, но, к мо­ему ог­ромно­му изум­ле­нию, об­на­ружи­лось, что она сно­ва на мес­те и креп­ко при­рос­ла к пле­чу, а ря­дом очу­тил­ся Геф­нер и ска­зал: «Все нор­маль­но, обер­штурмфю­рер. Я вас за­меню».

Го­сударс­тву бы­ло без­различ­но, из ка­ких со­об­ра­жений мы уби­вали ев­ре­ев, из не­навис­ти, или для то­го, что­бы сде­лать карь­еру, или да­же по­тому, что в не­кото­рой сте­пени по­луча­ли от это­го удо­воль­ствие. Точ­но ему бы­ло без­различ­но, что мы не ис­пы­тыва­ем не­навис­ти ни к ев­ре­ям, ни к цы­ганам, ни к рус­ским, что нам не дос­тавля­ет ни­какой ра­дос­ти унич­то­жать их, аб­со­лют­но ни­какой ра­дос­ти. Ему бы­ло бы без­различ­но, да­же ес­ли бы мы от­ка­зались уби­вать, да и сан­кции бы не пос­ле­дова­ли, ведь го­сударс­тво от­лично зна­ло, что ре­зер­вы по­тен­ци­аль­ных убийц не­ис­черпа­емы, что лю­дей в его рас­по­ряже­нии сколь­ко угод­но...