Мир Шагала и Шагал в мире

Марк Ша­гал.

Ин­те­рес к твор­чес­тву Ша­гала не уга­сал ни­ког­да. Пуб­ли­ка лю­бова­лась его кар­ти­нами в Мос­кве в Треть­яков­ской га­лерее, в Санкт-Пе­тер­бурге в Рус­ском му­зее, в Ви­теб­ске, в Во­роне­же, в Ниц­це и дру­гих го­родах ми­ра. По за­казу пра­витель­ства Из­ра­иля Ша­гал соз­дал мо­за­ики и шпа­леры для зда­ния пар­ла­мен­та в И­еру­сали­ме, пан­но для Ев­рей­ско­го ка­мер­но­го те­ат­ра (еще в 1920 го­ду). Ху­дож­ник по­лучил мно­жес­тво за­казов на офор­мле­ние ка­толи­чес­ких, лю­теран­ских хра­мов и си­нагог по всей Ев­ро­пе, Аме­рике и в Из­ра­иле. В 1964 го­ду Ша­гал рас­пи­сал пла­фон па­риж­ской Гранд Опе­ра  по за­казу пре­зиден­та Фран­ции, в 1966 го­ду соз­дал для  Мет­ро­поли­тен-опе­ра в Нью-Й­ор­ке два пан­но, а в Чи­каго ук­ра­сил зда­ние На­ци­ональ­но­го бан­ка мо­за­икой "Че­тыре вре­мени го­да" (1972).

Вит­ра­жи в И­еру­салим­ском ме­дицин­ском цен­тре Ха­даса - 12 ко­лен из­ра­иле­вых.

Твор­чес­тво Ша­гала с точ­ки зре­ния веч­ности ка­жет­ся бо­лее ис­то­ричес­ким, бо­лее по­лити­чес­ким, ок­ра­шен­ным, бо­лее рез­ки­ми и жес­тки­ми то­нами, чем бы­ло при­нято счи­тать. За дол­гую жизнь ху­дож­ник зас­тал две ми­ровые вой­ны, Ок­тябрь­скую ре­волю­цию в Рос­сии, Хо­локост и рож­де­ние Го­сударс­тва Из­ра­иль - все эти важ­ные ис­то­ричес­кие со­бытия наш­ли от­ра­жение в его твор­чес­тве, уви­ден­ные как бы че­рез вол­шебный крис­талл ев­рей­ско­го соз­на­ния. Рож­денный в тра­дици­он­ной и­удей­ской семье на ок­ра­ине Рос­сий­ской им­пе­рии, Ша­гал поч­ти сто­летие спус­тя на­шел веч­ный по­кой на ка­толи­чес­ком клад­би­ще в Сен-Поль-де-Ван­се на юге Фран­ции. Его собс­твен­ная жизнь, как о ней рас­ска­зыва­ют его кар­ти­ны, ри­сун­ки, ли­тог­ра­фии, книж­ная гра­фика, те­ат­раль­ные де­кора­ции, ке­рами­ка, го­беле­ны, скуль­пту­ры, ок­на и чис­то че­лове­чес­кие пос­тупки, пов­то­ря­ет прев­ратнос­ти судь­бы ев­рей­ско­го на­рода в двад­ца­том ве­ке: это кру­тые по­воро­ты ис­то­рии, нос­таль­гия по ду­хов­но бо­гато­му, но об­ре­чен­но­му мес­течко­вому прош­ло­му и стрем­ле­ние ид­ти в но­гу со вре­менем, а мо­жет, да­же и опе­режать его.

Марк Ша­гал по­явил­ся на свет в Пес­ко­вати­ках - бед­ном рай­оне бе­лорус­ско­го го­рода Ви­теб­ска (с на­селе­ни­ем 65 ты­сяч че­ловек) 6 и­юля 1887 го­да. Но­ворож­денный выг­ля­дел мер­твым, и, что­бы вер­нуть мла­ден­ца к жиз­ни, его быс­тро оку­нули в кад­ку с хо­лод­ной во­дой.

Ес­ли бы ис­пу­ган­ные гла­за ма­лень­ко­го Ша­гала мог­ли воб­рать в се­бя то, что его ок­ру­жало, или ес­ли бы его те­ло бы­ло спо­соб­но ле­тать так же лег­ко, как пер­со­нажи его кар­тин, он за­метил бы не­пода­леку от род­но­го до­ма и сте­ны го­род­ской тюрь­мы, и при­ют для ума­лишен­ных. Там же, слов­но под­жи­дая его, вид­не­лись кры­ши Пок­ровки, по ко­торой бро­дили со­баки и ку­ры, а еще бы­ли ма­ков­ки цер­квей, и рав­ви­ны со свит­ка­ми То­ры в ру­ках, и жен­щи­ны с кор­зи­нами, и муж­чи­ны, но от­нюдь не с То­рой, а с пол­ны­ми вед­ра­ми мо­лока, и да­же, быть мо­жет, ка­кой-ни­будь скри­пач шел впе­реди ве­селой сва­деб­ной про­цес­сии.

Все эти лю­ди, до­маш­ние жи­вот­ные и до­миш­ки ви­теб­ских ок­ра­ин, где об­ре­талось ев­рей­ское на­селе­ние го­рода, на всю жизнь ста­ли для Ша­гала из­люблен­ным мо­тивом твор­чес­тва, но это был еще не весь го­род. Ша­гал, вос­про­из­во­дя по па­мяти род­ные мес­та, за­час­тую пы­тал­ся втис­нуть весь об­ширный Ви­тебск, в уз­кие рам­ки ма­лень­ко­го штет­ла - в со­рока ки­ломет­рах от го­рода, где жи­ли его де­душ­ка и ба­буш­ка по ма­терин­ской ли­нии. О ран­нем пе­ри­оде жиз­ни Ша­гала мы зна­ем в ос­новном по кни­ге его вос­по­мина­ний "Моя жизнь", ко­торую трид­ца­типя­тилет­ний Ша­гал на­писал в 1921-1922 го­дах в Мос­кве, в нес­по­кой­ное и тре­вож­ное вре­мя.

"Одеж­да от­ца бы­ла веч­но заб­рызга­на се­ледоч­ным рас­со­лом, - пи­шет Ша­гал в "Мо­ей жиз­ни". - Он пе­ретас­ки­вал ог­ромные боч­ки, и сер­дце мое трес­ка­лось, как лом­кое ту­рец­кое пе­ченье, при ви­де то­го, как он во­роча­ет эту тя­жесть или дос­та­ет се­лед­ки из рас­со­ла за­коче­нев­ши­ми ру­ками". От бед­ных ра­бот­ни­ков се­ледоч­ных ла­вок, да­же ес­ли они не при­дер­жи­вались стро­гих пра­вил ха­сид­ской жиз­ни, ед­ва ли сто­ило ожи­дать боль­шой люб­ви к вы­соко­му ис­кусс­тву. Отец вось­ме­рых де­тей, счи­тал, что его стар­ший сын дол­жен про­дол­жить се­мей­ное "до­ход­ное де­ло". Од­на­ко в ре­ша­ющий мо­мент отец дос­тал из сво­его кар­ма­на тре­бу­емое ко­личес­тво де­нег и швыр­нул их под ку­хон­ный стол, по­том его сын уни­жен­но пол­зал по по­лу, со­бирая рас­ка­тив­ши­еся руб­ли. В сво­их ме­му­арах Ша­гал вспо­мина­ет, что в тот мо­мент ощу­тил смесь ра­дос­ти и уни­жения, но  "оби­жать­ся не­чего - та­кая уж у не­го ма­нера".

И Ша­гал дей­стви­тель­но не оби­жал­ся на от­ца - об этом крас­но­речи­во го­ворит на­писан­ная им в 1914 го­ду, пол­ная ли­ричес­кой грус­ти кар­ти­на "Отец и ба­буш­ка". Эта ра­бота, вы­пол­ненная тем­пе­рой, сей­час хра­нит­ся в Рус­ском му­зее в Санкт-Пе­тер­бурге. На ней изоб­ра­жен су­тулый муж­чи­на с нас­то­рожен­ным, тре­вож­ным взгля­дом. Он си­дит за сто­лом на кух­не, пе­ред ним чай­ный ста­кан и ку­соч­ки ра­фина­да. Ря­дом - ста­руш­ка в пла­точ­ке и кош­ка. Прав­да, на яр­ко-си­нем пид­жа­ке и кар­ту­зе муж­чи­ны не за­мет­но раз­во­дов от се­ледоч­но­го рас­со­ла. В вер­хнем пра­вом уг­лу вид­на дверь, зак­ры­тая на за­сов, за ок­ном на ве­рев­ке - сти­раное белье. Ког­да бы­ла на­писа­на эта кар­ти­на, от­цу ху­дож­ни­ка ис­полнил­ся пять­де­сят один год, а Ша­галу двад­цать семь лет. Он уже по­бывал в Па­риже, дос­тиг ес­ли не ус­пе­ха, то оп­ре­делен­ной из­вес­тнос­ти и вер­нулся до­мой. За­хар Ша­гал на кар­ти­не ка­жет­ся ус­та­лым, по­ник­шим - мы поч­ти фи­зичес­ки ощу­ща­ем тос­ку че­лове­ка, вся жизнь ко­торо­го от­да­на тя­желой фи­зичес­кой ра­боте.  Та­кой же уд­ру­чен­ный вид у не­го и на ри­сун­ке чер­ни­лами и тушью 1911 го­да "Отец, мать и я", мать же Ша­гала, нап­ро­тив, изоб­ра­жена здесь в ще­голь­ской шляп­ке и с жиз­не­радос­тной улыб­кой.

Мно­гочис­ленные кар­ти­ны и ри­сун­ки Ша­гала, до­пол­ня­ющие его вос­по­мина­ния, вы­пол­ненные им в воз­расте двад­ца­ти с не­боль­шим лет, рас­ска­зыва­ют о ви­теб­ском детс­тве. Сре­ди этих ра­бот "Суб­бо­та" (1910), "На­ша сто­ловая" (1911), "Де­рев­ня с во­доно­сами" (1911-1912), "Сель­ская лав­ка" (1911), но, по­жалуй, ни од­на из них так не свя­зана с прош­лым, как "По­кой­ник" (1908). Ша­гал на­писал эту очень важ­ную для по­нима­ния его твор­чес­тва кар­ти­ну в двад­цать один год, в то вре­мя он учил­ся жи­вопи­си у Ле­она Бак­ста в Санкт-Пе­тер­бурге.

Сю­жет этой кар­ти­ны - слу­чай из детс­тва ху­дож­ни­ка, по­чему-то на­дол­го вре­зав­ший­ся в па­мять. Вот что пи­шет Ша­гал в "Мо­ей жиз­ни": "Од­нажды ран­ним ут­ром, еще до за­ри, под на­шими ок­на­ми раз­да­лись кри­ки. При сла­бом све­те фо­наря я еле раз­гля­дел бе­гущую по пус­тым ули­цам жен­щи­ну". Муж жен­щи­ны был при смер­ти, и она умо­ляла со­седей, в том чис­ле и ма­лень­ко­го Ша­гала, спас­ти его. "Жел­тые свеч­ки, цвет угас­ше­го ли­ца… По­кой­ный, с ве­лича­во-скор­бным ли­цом, ос­ве­щен­ный шестью све­чами, уже ле­жит на по­лу"

Ша­гал, вос­пи­тан­ный в бед­ной, ма­локуль­тур­ной семье, не по­лучив­ший хо­роше­го до­маш­не­го об­ра­зова­ния (он так и не на­учил­ся сво­бод­но изъ­яс­нять­ся ни на од­ном язы­ке, кро­ме иди­ша), взял от сво­его ок­ру­жения неч­то иное - а имен­но ра­дос­тный, на­род­ный дух ха­сидиз­ма. У Ша­гала был дар, свой собс­твен­ный яр­кий та­лант, и он соз­на­вал это с са­мого на­чала.

Вес­ной 1907 го­да Ша­гал у­ехал в Санкт-Пе­тер­бург. А в Ви­теб­ске ос­та­лась Бел­ла Ро­зен­фельд, дочь за­житоч­но­го мес­тно­го юве­лира, ко­торая че­рез нес­коль­ко лет ста­нет пер­вой же­ной Ша­гала. К это­му вре­мени их от­но­шения пе­режи­вали бур­ный рас­цвет - сме­лая де­вуш­ка ус­пе­ла уже сму­тить мать Ша­гала, по­зируя для не­го об­на­жен­ной, и да­ла со­седям по­вод пос­плет­ни­чать, ла­зая в ок­но его мас­тер­ской. Прис­кор­бно, но пос­ле отъ­ез­да Ша­гала его ро­дите­лям суж­де­но бы­ло пе­ренес­ти горь­кую ут­ра­ту: сес­тра Ша­гала Ра­хиль умер­ла, на­ев­шись уг­ля, а брат Да­вид скон­чался от ту­бер­ку­леза.

Са­мым чер­ным днем для Ша­гала в Санкт-Пе­тер­бурге, ве­ро­ят­но, стал тот, ког­да пос­ле оче­ред­ной не­дол­гой по­ез­дки в Ви­тебск его арес­то­вали, вме­нив двой­ное прес­тупле­ние: за въ­езд в сто­лицу с прос­ро­чен­ным ви­дом на жи­тель­ство и за то, что у не­го не бы­ло де­нег, что­бы дать взят­ку по­лицей­ско­му на­чаль­ни­ку. За свою дол­гую жизнь Ша­гал по­бывал в тюрь­ме дваж­ды, и оба ра­за его "прес­тупле­ние" зак­лю­чалось прос­то-нап­росто в том, что он ев­рей.

С на­чала двад­ца­того сто­летия сот­ни мо­лодых ху­дож­ни­ков сте­кались в Па­риж - тог­дашнюю Мек­ку ев­ро­пей­ско­го ис­кусс­тва, ко­торое из­ме­нило мир жи­вопи­си. К то­му вре­мени Ша­гал поз­на­комил­ся с Мо­диль­яни, с Пи­кас­со и дру­гими ху­дож­ни­ками. И си­яние не­бес, и вдох­новля­ющие жи­вопис­ные по­лот­на, ко­торые Ша­гал уви­дел в Лув­ре, в осо­бен­ности ра­боты Ве­роне­зе, Ма­не, Де­лак­руа и Кур­бе, на­веч­но при­кова­ли его сер­дце к Па­рижу. В "Мо­ей жиз­ни" он вос­хи­ща­ет­ся и оби­ли­ем све­та, и ис­кусс­твом, од­на­ко свет, ко­торый ощу­тил Ша­гал в пер­вые ме­сяцы жиз­ни в Па­риже, был осен­ний, не яр­кие, обиль­но из­ли­ва­ющи­еся с не­бес сол­нечные лу­чи, ко­торые поз­днее он, вслед за Ма­тис­сом и Пи­кас­со, уви­дит и по­любит в Сре­дизем­но­морье, на бе­регу Фран­цуз­ской Ривь­еры.

Свет, о ко­тором пи­шет Ша­гал, был ско­рее ме­тафо­ричес­кий - "свет сво­боды", как он его на­зывал. И в са­мом де­ле, пос­ле ха­рак­терно­го для цар­ской Рос­сии ан­ти­семи­тиз­ма, от­кры­тость и воль­ная ат­мосфе­ра Па­рижа (па­риж­ские ев­реи, о чем он на­вер­ня­ка знал, по­лучи­ли ре­лиги­оз­ную сво­боду еще в 1804 го­ду сог­ласно Граж­дан­ско­му ко­дек­су На­поле­она, и, что­бы спо­кой­но раз­гу­ливать по ули­цам го­рода, им не тре­бова­лось до­бывать осо­бый "про­пуск"), шум­ные па­риж­ские ка­фе и ожив­ленная ху­дожес­твен­ная жизнь бук­валь­но опь­яня­ли.

Пер­вые кар­ти­ны, на­писан­ные Ша­галом, в мас­тер­ской у бра­та Эрен­бурга ("Мас­тер­ская", "На­тур­щи­ца", "Лю­бов­ни­ки на ска­мей­ке", "Об­на­жен­ная с ве­ером"), от­ли­ча­ют­ся яр­костью ко­лори­та, в них чувс­тву­ет­ся вли­яние Ван Го­га, Го­гена и Ма­тис­са. Ра­боты Ша­гала пре­тер­пе­ва­ют ра­зитель­ную пе­реме­ну: бла­года­ря рез­ко­му из­ме­нению цве­товой па­лит­ры на сме­ну приг­лу­шен­ной ко­рич­не­вато-зе­леной гам­ме его "рус­ских" кар­тин при­ходят яр­кие, на­сыщен­ные цве­та ран­них па­риж­ских ра­бот: это си­ний, зе­леный, фи­оле­товый и жел­тая ох­ра. Кар­ти­на "Свадь­ба" (1910) - наг­лядный при­мер па­риж­ской ме­тамор­фо­зы Ша­гала. Пред­мет изоб­ра­жения не удив­ля­ет но­виз­ной - фи­гуры на этой кар­ти­не слов­но пов­то­ря­ют об­ра­зы пре­дыду­щих вер­сий: сва­деб­ная про­цес­сия на ули­це Ви­теб­ска, пе­ред же­нихом и не­вес­той шес­тву­ют скри­пач и маль­чик с ду­доч­кой, за­мыка­ют про­цес­сию родс­твен­ни­ки, а по­одаль ев­рей-ра­бот­ник не­сет на ко­ромыс­ле тя­желые вед­ра с во­дой, не­воз­му­тимо - поч­ти как двор­ник с кар­ти­ны "По­кой­ник" - вы­пол­няя обыч­ную пов­седнев­ную ра­боту, ко­торой ни свадь­бы, ни по­хоро­ны, ни рож­де­ние де­тей не мо­гут по­мешать. Но что не­обыч­но в этой кар­ти­не, так это буй­ство кра­сок: не­бо, рас­цве­чен­ное яр­ки­ми алы­ми, жел­ты­ми, зе­лены­ми и си­ними по­лоса­ми, это не сов­сем ку­бист­ское не­бо, но близ­ко к то­му, а на учас­тни­ках про­цес­сии, воп­ре­ки обык­но­вению и прав­де жиз­ни, раз­ноцвет­ные одеж­ды. Ка­жет­ся, что ху­дож­ник пы­та­ет­ся пе­ренес­ти па­риж­ское ощу­щение све­жес­ти и яр­кости жиз­ни на об­ра­зы род­но­го Ви­теб­ска, как буд­то с по­мощью кра­сок воз­можно чу­дес­ным об­ра­зом из­ме­нить прош­лое.

Ша­гал вер­нулся в Ви­тебск, "бед­ный… грус­тный го­род" и во­зоб­но­вил уха­жива­ния за Бел­лой. В ее пос­ледних пись­мах в Па­риж, как ему ка­залось, не чувс­тво­валось преж­ней страс­ти, и он с не­кото­рым бес­по­кой­ством ду­мал: как она при­мет его? По­ка Ша­гал ос­ва­ивал жи­вопись в Па­риже, Бел­ла по­сеща­ла в Мос­кве Выс­шие жен­ские кур­сы ис­то­рика, где изу­чала ис­то­рию, фи­лосо­фию и ли­тера­туру (те­мой ее дип­ло­ма бы­ло твор­чес­тво Дос­то­ев­ско­го). Че­тыре го­да - серь­ез­ное ис­пы­тание для де­вичь­его сер­дца, и Ша­гал ста­рал­ся по воз­можнос­ти не ос­тавлять свою "но­вую" Бел­лу - кра­сивую, ум­ную, об­ра­зован­ную - од­ну. По­нача­лу ее ро­дите­ли вос­про­тиви­лись их бра­ку по обыч­ной во все вре­мена при­чине: Ша­гал ма­ло за­раба­тыва­ет и сам из прос­той семьи, сын груз­чи­ка, а у Ро­зен­фель­дов три собс­твен­ных юве­лир­ных ма­гази­на в го­роде.

Но вот в на­нятую мас­тер­скую Ша­гала при­ходит Бел­ла, в ру­ках у нее - уго­щение: бу­лоч­ки, ва­реная ры­ба и теп­лое мо­локо. Пос­та­вив еду на стол, она прев­ра­ща­ет ма­лень­кую ком­на­ту в на­ряд­ный са­лон, раз­во­рачи­вая ша­ли, шел­ко­вые шар­фы и вы­шитые прос­ты­ни для сво­его же­ниха. Она яв­но не пос­лу­шалась ро­дите­лей и про­дол­жа­ла ви­деть­ся с Ша­галом.  И Ро­зен­фель­ды, как и по­ложе­но за­бот­ли­вым ро­дите­лям, ус­ту­пили же­лани­ям до­чери, и 25 и­юля 1915 го­да Мар­ка с Бел­лой об­венча­ли под крас­ным бал­да­хином. "День рож­де­ния" - изу­митель­ная кар­ти­на, ко­торую влюб­ленный Ша­гал на­писал за три не­дели до свадь­бы, в свой двад­цать де­вятый день рож­де­ния. На ней - кра­сиво уб­ранная ком­на­та, влюб­ленные и их от­ри­ца­ющая все зем­ное лю­бовь в эк­ста­тичес­ком со­чета­нии крас­ных и приг­лу­шен­но-си­них то­нов, один се­реб­ря­ный ри­дикюль и од­на жел­тая ро­за. Бел­ла бы­ла кра­сива, мог­ла стать та­лан­тли­вой пи­сатель­ни­цей или ак­три­сой, но пред­почла пос­вя­тить свою жизнь люб­ви - люб­ви к Мар­ку Ша­галу. Она прош­ла вмес­те с Мар­ком че­рез всё: его ув­ле­чение ре­волю­ци­ей, не­удач­ную по­пыт­ку стать пре­пода­вате­лем и об­щес­твен­ным де­яте­лем, по­луго­лод­ную жизнь мос­ков­ско­го ху­дож­ни­ка, бегс­тво - сна­чала из Со­вет­ско­го Со­юза, а за­тем и за оке­ан от ан­ти­семит­ской не­мец­кой во­ен­ной ма­шины.

В собс­твен­ной кни­ге ме­му­аров "Пер­вая встре­ча" (опуб­ли­кован­ных пос­мер­тно в Нью-Й­ор­ке в 1947 го­ду) Бел­ла жи­во опи­сыва­ет ту па­мят­ную встре­чу. Как толь­ко она вош­ла в ком­на­ту, в чер­ном платье с бе­лым во­рот­ни­ком, в ко­тором Ша­гал так час­то по­том бу­дет ее изоб­ра­жать, с бу­кетом толь­ко что сор­ванных цве­тов, Ша­гал сра­зу ки­нул­ся ис­кать холст, крик­нув ей: "Стой! Не дви­гай­ся…" Бел­ла про­дол­жа­ет: "Ты так и наб­ро­сил­ся на холст, он, бед­ный, зад­ро­жал у те­бя под ру­кой. Кис­точки оку­нались в крас­ки. Раз­ле­тались крас­ные, си­ние, бе­лые, чер­ные брыз­ги. Ты зак­ру­жил ме­ня в вих­ре кра­сок. И вдруг отор­вал от зем­ли… и вот мы оба, в уни­сон, мед­ленно вос­па­ря­ем в ра­зук­ра­шен­ной ком­на­те, взле­та­ем вверх". По­лучив­ша­яся в ито­ге кар­ти­на наз­ва­на "День рож­де­ния".

18 мая 1916 го­да, поч­ти че­рез де­сять ме­сяцев пос­ле свадь­бы, у суп­ру­гов Ша­гал ро­дилась дочь - Ида. Мо­лодой отец сна­чала расс­тро­ил­ся: он хо­тел сы­на - и нес­коль­ко дней не под­хо­дил к же­не и но­ворож­денной, но, в кон­це кон­цов, доб­рые чувс­тва во­зоб­ла­дали. И все же, как он с со­жале­ни­ем вы­нуж­ден был приз­нать, из не­го по­нача­лу по­лучил­ся "пло­хой отец": его раз­дра­жал плач ма­лыш­ки, ее кап­ри­зы, неп­ри­ят­ные за­пахи, ноч­ные гор­шки, что, собс­твен­но, впол­не ес­тес­твен­но для мо­лодо­го ро­дите­ля. Из-за это­го он чувс­тво­вал се­бя ка­ким-то чу­дови­щем.

Нес­мотря на труд­ности и ли­шения во­ен­но­го вре­мени, еще в мар­те 1915 го­да он выс­та­вил двад­цать пять ра­бот в мос­ков­ском са­лоне - шесть­де­сят три кар­ти­ны в Пет­рогра­де, в но­яб­ре 1916 го­да со­рок пять его про­из­ве­дений учас­тво­вали в кол­лектив­ной аван­гар­дной выс­тавке объ­еди­нения "Буб­но­вый ва­лет" в Мос­кве.

Рос­сия пе­режи­вала труд­ные вре­мена: ни­щета и на­силие ста­ли пов­се­мес­тным яв­ле­ни­ем. "…Все го­ворят, что они во­юют за прав­ду, и все гра­бят" - так опи­сал Иса­ак Ба­бель нас­тро­ения прос­тых лю­дей в сво­ем Ко­нар­мей­ском днев­ни­ке 1920 го­да. И по­ка Ба­бель учас­тво­вал в по­ходах 1-й Кон­ной ар­мии, в оч­ках на но­су и с осенью в ду­ше, наб­лю­дая бед­ность и раз­ру­ху в мес­течко­вых го­родах, ра­зорен­ных со­вет­ско-поль­ской вой­ной, Ша­гал, на семь лет его стар­ше, бо­рол­ся за хлеб на­сущ­ный - иног­да в бук­валь­ном смыс­ле сло­ва.

Си­ту­ация для Ша­гала и его семьи бы­ла от­ча­ян­ной, но так жи­ла вся Мос­ква. Са­ма Бел­ла ког­да-то меч­та­ла о сце­ничес­кой карь­ере, и, ве­ро­ят­но, оба суп­ру­га раз­де­ляли мне­ние о том, что весь мир - те­атр (и на­обо­рот), при­нима­ясь воз­во­дить неп­риступ­ную ро­ман­ти­чес­кую ци­тадель пос­ре­ди су­ровой ре­аль­нос­ти го­лода и ли­шений, с ко­торой они стал­ки­вались пов­седнев­но. Го­лод­ной хо­лод­ной зи­мой 1920 го­да в Мос­кве и Пет­рогра­де всем жи­лось не­лег­ко, дров не бы­ло, так что при­ходи­лось пус­кать на рас­топку ста­рую ме­бель. Но твор­ческий дух Ша­гала срод­ни рас­сказ­чи­кам ска­зок и пре­даний, ко­торые стре­мились уви­деть ис­кру бо­жес­твен­но­го све­та да­же в са­мых мрач­ных со­быти­ях и соб­рать эти ис­кры над чер­но­той.

Ша­гал был из­менчив, как ха­меле­он: так рев­нос­тно от­ста­ивал свою твор­ческую не­зави­симость и вмес­те с тем так ста­рал­ся пон­ра­вить­ся, уго­дить. Вся его жизнь и все его тво­рения го­ворят о том, что для рус­ских он хо­тел быть сво­им, рус­ским, для ев­ре­ев - ев­ре­ем, для фран­цу­зов - фран­цу­зом, и в то же вре­мя Ша­гал не был го­тов нав­сегда ос­тать­ся в ка­кой-то од­ной ро­ли, осо­бен­но ког­да ка­залось, что ему ее на­вязы­ва­ют.

Жизнь в Па­риже шла сво­им че­редом. Ко­нец бо­гем­но­го раз­гу­ла (пос­ледней его ве­хой ста­ла смерть Мо­диль­яни: мо­роз­ным ян­вар­ским ут­ром 1920 го­да гроб "кня­зя Мон­мар­тра и Мон­парна­са" про­нес­ли на ру­ках по ули­цам го­рода) ока­зал­ся лишь вре­мен­ной пе­редыш­кой. Аме­рикан­ский пос­ле­во­ен­ный бум - Хе­мин­гу­эй с же­ной жил в Па­риже в свое удо­воль­ствие на пять дол­ла­ров в день - и но­вые ра­дос­тные тол­пы мо­лодых муж­чин, ко­торым уже не нуж­но бы­ло по­гибать в гряз­ных тран­ше­ях на Сом­ме, и мо­лодых жен­щин, пе­ред ко­торы­ми уже не ма­ячи­ло ран­нее вдовс­тво, прев­ра­тили этот го­род в бо­гем­ный рай.

Вна­чале 1930-х Ша­гал мно­го разъ­ез­жал по Ев­ро­пе. По­бывал в Ис­па­нии, Ан­глии и в Ни­дер­ландах. Но вос­торг от зна­комс­тва с ра­бота­ми Эль Гре­ко, Гойи и Рем­брандта в стра­нах, где жи­ли и тво­рили эти мас­те­ра, был, не­сом­ненно, при­тушен ощу­щени­ем опас­ности, на­рас­тавшей по всей Ев­ро­пе. Неч­то мрач­ное по­яв­ля­ет­ся на его хол­стах: цве­ты и ак­ро­баты ис­че­за­ют или от­хо­дят на пе­рифе­рию, их мес­то за­нима­ют ви­дения-пре­дос­те­реже­ния. На­цист­ская уг­ро­за сде­лала Ви­тебск глав­ной те­мой его твор­чес­тва. Он на­писал в это вре­мя две прек­расные кар­ти­ны: это "Об­на­жен­ная над Ви­теб­ском" (1933) в стро­гой приг­лу­шен­ной гам­ме и ме­лан­хо­лич­ное "Оди­ночес­тво" (1933-1934). На пер­вой кар­ти­не - спя­щая об­на­жен­ная, она ле­жит спи­ной к зри­телю, воз­ле ее пле­ча - по­лурас­кры­тый бе­лый ве­ер, тя­желая тем­но-каш­та­новая ко­са стру­ит­ся по го­лой спи­не. Ее пос­тель - в тус­клом се­ром не­бе над опус­тевшей ули­цей Ви­теб­ска, так­же на­писан­ной в хо­лод­ной се­рова­той гам­ме. В ле­вом ниж­нем уг­лу по­лот­на - ва­за с крас­ны­ми цве­тами, но ле­пес­тки их без­жизнен­ны. Об­щее впе­чат­ле­ние - вол­ну­юще-тре­вож­ное. Эта спя­щая об­на­жен­ная не име­ет ни­чего об­ще­го с па­рящи­ми фи­гура­ми из его бо­лее ран­не­го твор­чес­тва Ша­гала, она вся - пред­вестие стра­даний, хруп­кая и од­новре­мен­но очень у­яз­ви­мая.

Ле­то 1938 го­да при­нес­ло с со­бой зло­вещие пе­реме­ны: на­цис­ты сож­гли си­наго­ги в Мюн­хе­не и Нюр­нбер­ге, от­ме­тили для бу­дуще­го зах­ва­та ев­рей­ское иму­щес­тво и биз­нес и зас­та­вили всех про­жива­ющих в Гер­ма­нии ев­ре­ев, у ко­торых не бы­ло уз­на­ва­емо­го "ев­рей­ско­го" име­ни, взять се­бе вто­рое имя: для муж­чин - Из­ра­иль, для жен­щин - Са­ра. В это мрач­ное вре­мя Ша­гал за­думал са­мую вы­да­ющу­юся и про­тиво­речи­вую, по мне­нию мно­гих, кар­ти­ну: "Бе­лое рас­пя­тие". По всей ве­ро­ят­ности, он ус­пел за­вер­шить ее уже пос­ле то­го, как в пас­порта всех не­мец­ких ев­ре­ев впе­чата­ли бук­ву "J", а италь­ян­ское пра­витель­ство при­няло собс­твен­ную вер­сию Нюр­нберг­ских ра­совых за­конов, пос­ле "хрус­таль­ной но­чи" 9 но­яб­ря - но­чи раз­би­тых вит­рин, ког­да в Гер­ма­нии сож­гли 191 си­наго­гу, на ев­рей­ских клад­би­щах пе­ревер­ну­ли над­гро­бия и ос­квер­ни­ли мо­гилы, ев­рей­ское на­селе­ние Лей­пци­га заг­на­ли в реч­ку воз­ле мес­тно­го зо­опар­ка и заб­ро­сали грязью, а в дру­гих го­родах и се­лах Гер­ма­нии бы­ли звер­ски уби­ты де­вянос­то один ев­рей и еще трид­цать ты­сяч от­прав­ле­ны в кон­цен­тра­ци­он­ные ла­геря.

Бе­лое рас­пя­тие" - это сво­его ро­да "Гер­ни­ка" Ша­гала, не­пос­редс­твен­ный от­вет ху­дож­ни­ка на толь­ко что свер­шивше­еся ужас­ное зло­де­яние.

Вес­ной 1942 го­да в Ев­ро­пе уже вов­сю шло мас­со­вое ис­треб­ле­ние ев­ре­ев. В ла­гере смер­ти Со­бибор толь­ко в мае в га­зовых ка­мерах по­гиб­ли 30 000 ев­ре­ев. Ме­сяцем рань­ше ру­ково­дитель од­но­го ка­ратель­но­го от­ря­да док­ла­дывал ре­зуль­та­ты пя­ти ме­сяцев ра­боты в Кры­му: уби­ты 91 678 ев­ре­ев. Об ис­тинном мас­шта­бе зло­де­яний ма­ло кто тог­да знал. Ев­реи в не­ок­ку­пиро­ван­ной час­ти Ев­ро­пы и в Аме­рике жи­ли как обыч­но, за­нима­ясь каж­дый сво­ими де­лами или от­ды­хая в ча­сы до­суга, - они, ко­неч­но, пом­ни­ли о на­вис­шей над ос­таль­ным ми­ром уг­ро­зе, од­на­ко не зна­ли всей прав­ды о зверс­твах на­цис­тов.

Слу­чилась бе­да: Бел­ла вне­зап­но за­боле­ла, под­хва­тила стреп­то­кок­ко­вую ин­фекцию и ско­ропос­тижно умер­ла. Пе­ницил­лин тог­да был боль­шой ред­костью - в во­ен­ное вре­мя ан­ти­би­оти­ки пред­назна­чались для во­юющей ар­мии. Бел­ле бы­ло со­рок де­вять лет.  Марк и Бел­ла про­жили вмес­те 29 лет. Сеп­сис унес ее жизнь бук­валь­но за нес­коль­ко дней. Уби­тый го­рем Ша­гал от­ло­жил кис­ти поч­ти на год. Од­на­ко да­же пос­ле смер­ти лю­бимой же­ны ху­дож­ник про­дол­жал вос­пе­вать ее в сво­ем твор­чес­тве. По стран­но­му и страш­но­му сов­па­дению, не­задол­го до смер­ти Бел­лы Ша­гал за­кон­чил ра­боту над кар­ти­ной, ко­торую пи­сал один­надцать лет, - прон­зи­тель­но-ли­рич­ное по­лот­но "Мо­ей же­не" (1933-1944).

Пос­ле ги­бели Бел­лы Ша­гал был же­нат дваж­ды.

В де­каб­ре 1969 го­да в па­риж­ском Гран-Па­ле от­кры­лась боль­шая рет­роспек­тивная выс­тавка Ша­гала - все­го на ней бы­ло пред­став­ле­но 474 ра­боты мас­те­ра. В де­вянос­то­лет­ний юби­лей Ша­гала, 7 и­юля 1977 го­да, Па­па Рим­ский Па­вел VI лич­но из Ва­тика­на прис­лал ху­дож­ни­ку поз­драв­ле­ния, и весь ху­дожес­твен­ный мир Фран­ции бур­но от­ме­чал этот праз­дник выс­тавка­ми. Пер­во­го ян­ва­ря 1977 го­да Ша­гал по­лучил выс­шую наг­ра­ду Фран­ции - ор­ден По­чет­но­го ле­ги­она. Зна­чит, те­перь он на­конец стал в этой стра­не "сво­им"?

Из­ра­иль то­же не за­бывал о ху­дож­ни­ке. В пос­ледний раз Ша­гал со­вер­шил по­ез­дку в И­еру­салим в ок­тябре 1977 го­да, где мэр Тед­ди Кол­лек объ­явил его по­чет­ным граж­да­нином го­рода. Ин­сти­тут Вей­цма­на, очень серь­ез­ное ис­сле­дова­тель­ское уч­режде­ние, при­судил Ша­галу сте­пень по­чет­но­го док­то­ра на­ук. Так Ша­гал стал од­новре­мен­но по­чет­ным граж­да­нином и во Фран­ции, и в И­еру­сали­ме - мо­жет, это и бы­ло его са­мой за­вет­ной меч­той с то­го са­мого лет­не­го дня 1910 го­да, ког­да он, в клу­бах па­ровоз­но­го ды­ма, со­шел на пер­рон па­риж­ско­го Се­вер­но­го вок­за­ла . Так и Ша­гал в де­вянос­то три го­да: "Мне до­рого все, что при­ходит с на­шей Свя­той зем­ли".

В ав­густе 1969 го­да, выс­ту­пая на це­ремо­нии тор­жес­твен­но­го от­кры­тия сво­их го­беле­нов и мо­за­ик в из­ра­иль­ском Кнес­се­те, Ша­гал вы­ражал на­деж­ду, что на этой зем­ле во­царит­ся биб­лей­ский мир, а еще - что ему жаль вра­гов Из­ра­иля (ко­торые "ско­рее вра­ги са­мим се­бе" и "ло­мят­ся в не­запер­тые две­ри") и что "без люб­ви не бы­ва­ет ни ис­кусс­тва, ни твор­чес­тва, ни жиз­ни". Ша­гал, ко­торо­му тог­да ис­полни­лось во­семь­де­сят два го­да, об­ла­дал муд­ростью че­лове­ка, сто­яще­го над схват­кой. В прек­лонные го­ды ред­ко ко­му уда­ет­ся ска­зать ми­ру что-то за­мет­ное, яр­кое. При­меча­тель­но, что в двад­ца­том ве­ке ве­ликая жи­вопись и дол­го­житель­ство час­то идут ру­ка об ру­ку, как буд­то ув­ле­чен­ность твор­чес­твом да­рит мас­те­ру до­пол­ни­тель­ное вре­мя. За день до смер­ти Ша­гал за­кон­чил свою пос­леднюю ра­боту - ли­тог­ра­фию под наз­ва­ни­ем "Яс­ны друг дру­гу" (1985). На ней изоб­ра­жен мо­лодой ху­дож­ник, очень на­поми­на­ющий Ша­гала в юнос­ти, за спи­ной у не­го крылья, как буд­то вот-вот взле­тит. Ху­дож­ник пи­шет кар­ти­ну: с не­бес к не­му спус­ка­ет­ся ан­гел, про­тяги­вая ру­ки, слов­но го­товит­ся под­хва­тить и унес­ти с со­бой. На хол­сте пе­ред ху­дож­ни­ком две ус­ловные фи­гуры, муж­чи­на не­сет на се­бе жен­щи­ну - это как ин­версия "Двой­но­го пор­тре­та с бо­калом" (1917-1918). На­писан­ный семь­юде­сятью го­дами ра­нее, "Двой­ной пор­трет" про­низан ра­дос­тным чувс­твом, там то­же есть ан­гел, бла­гос­ловля­ющий счас­тли­вую па­ру. На­рисо­ван­ный муж­чи­на про­тяги­ва­ет бу­кет цве­тов - из ми­ра изоб­ра­жен­но­го в мир ре­аль­ный. И ху­дож­ник при­нима­ет у не­го эти цве­ты. Ша­гал да­рит сам се­бе бу­кет цве­тов. Всю свою жизнь он пос­вя­тил жи­вопи­си, и те­перь, в са­мом кон­це, жи­вопись да­рит ему что-то вза­мен. Фи­гуры на ли­тог­ра­фии - Ша­гал, ри­су­ющий Ша­гала и Бел­лу, - в блед­ной го­лубо­вато-зе­леной раз­мывке: ху­дож­ник уже в ру­ках у ан­ге­ла.

Ша­гал скон­чался 28 мар­та 1985 го­да в воз­расте де­вянос­та се­ми лет. Над мо­гилой воз­несся вы­сокий крест. Ми­нистр куль­ту­ры Фран­ции про­из­нес про­щаль­ные сло­ва, а вок­руг бы­ло мо­ре цве­тов, слов­но со­шед­ших с кар­тин Ша­гала. Здесь же сто­яли де­ти ху­дож­ни­ка, Ида и Да­вид. Ша­гал про­сил по­хоро­нить его без ре­лиги­оз­ных об­ря­дов, но, ког­да гроб опус­ка­ли в мо­гилу, ка­кой-то ни­кому не из­вес­тный юно­ша вы­шел вдруг из-за ки­пари­совой ог­ра­ды и про­чел за­упо­кой­ную ев­рей­скую мо­лит­ву - ка­диш.

Ху­дож­ник с же­ной и до­черью Идой (ок.1927 г.)

Бел­ла и ее пор­трет.

Бел­ла с бе­лым во­рот­ни­ком, 1917.